Текст книги "Вырванные из реальности. Часть 1"

Солдат был уставший, он еле стоял. Выйдя из машины, мы услышали, что Гера за что-то бранит охранника. Главный «стукач» храма, который умело размашисто крестился, ругал солдата, упрекая его в неприятном запахе и опьянении. Очень быстро мы поняли, что нам отведена роль тех, кто будет наводить порядок, прислуживать на вечеринке, которую устраивал свет ясный отец Захария.

Я никогда и нигде не видел такой роскоши и красоты. Огромная летняя кухня утопала в цветах и зелени, деля двор на две части. Задняя часть участка уходила в сосновый лес и, буквально, манил к себе бассейн с чистейшей голубой водой. Вокруг были устроены места отдыха с удобными лежаками и столиками, где от жары можно было укрыться под белоснежными зонтами.

Еще в храме слышал немало рассказов об изготовленной из чистого золота иконе, которая весила не менее пяти килограммов. Дом изобиловал роскошью, попал вовнутрь глаза, буквально, разбегались. В жизни не видел столько ваз, картин и дорогой мебели. Я тогда мало понимал в ценных вещах, но вот икона, висевшая в главном зале, меня действительно поразила. Возле золотого образа мне, почему-то, не думалось о Боге, все мои мысли были о стоимости иконы и о том, что же может храниться в большом сейфе на втором этаже. Сейф, как в кинофильме, закрывался круглой ручкой, которая немного напоминала замок на люке подводной лодки. Я без колебания вытер пыль с образа, а в душе не было ни трепета, ни благоговения.

Пока мы вытирали пыль и делали небольшую перестановку, гости начали съезжаться. Собирались во дворе и в летней кухне. Я убирал наверху в одной из спальных комнат, через окно, выходившее прямо во двор, я заметил нечто странное. Там были военные, мужчины в красивых деловых костюмах и молодые совсем девчонки, которым было не больше шестнадцати-семнадцати лет. Так же были молодые ребята с очень странной внешностью и прическами, в обтягивающих джинсах и коротких футболках. У одного из них я заметил сережку в ухе, улыбаясь, вспомнил лишь одно слово – «петух». Подумал было о том, что они здесь делают, но быстро оставил эту мысль.

Странная, очень странная вечеринка, которую организовал священник. Все мысли были об этом, пока я не попал за стол. Обилие еды и новых впечатлений буквально затмило мне глаза. С ребятами сразу завели разговор о том, что здесь самое вкусное, забыв о своих страхах. Гости в летней кухне, не дождавшись общего стола, уже начали выпивать. Мы же с ребятами были в разных местах двора, получая задания от Геры, между собой звали его не иначе, как «стукач». И вот этот «стукач», мгновенно перевоплотившись из служителя Бога в главного черта, управлял шабашем, крича о том, что мы ленивые и ничего не успеваем.

Поднося очередное блюдо, я чувствовал странные взгляды гостей за столом. Кто-то из них, поглаживая меня по спине, спрашивал о том, сколько мне лет, откуда и как меня зовут. Я заметил, что Черя куда-то пропал. Не было за столом и отца Захарии. Меня даже немного возмутило, что мы бегали и трудились, а наш друг где-то прохлаждался. Обиделись на него и остальные ребята. Искать его было некогда, и мы продолжали прислуживать господам. Вот уже и Захария появился, сев во главе стола, а Чери все не было.

Облачение настоятеля выделялось на фоне одежды остальных гостей. Я и так в последние месяцы пребывания в храме чувствовал исходящую от Захарии опасность, а в этот день был просто шокирован его поведением за столом. Он не был сильно пьян, но за столом, в одеянии священника, это выглядело отвратительно и мерзко, сидел и сквернословил, громко обсуждая политику и женщин. Он и раньше это делал, но не так откровенно! Его огромный золотой крест с золотой цепью болтался по сторонам, когда он что-то доказывал своему собеседнику.

У меня в голове пролетела мысль: «Как можно быть таким разным?!». Я сравнивал, как он проводит службу, и как сейчас ведет себя. Не сводил с него глаз, наблюдая и прислушиваясь к тому, о чем он говорил.

Когда гости были уже пьяны и главный стол поредел, я решил найти Черю и вошел в дом. На первом этаже его не было. И как только стал подниматься по деревянной большой лестнице на второй этаж, сразу увидел отца Захарию, который быстрым шагом шел ко мне. Назвав меня по имени, сказал, что хочет со мной поговорить. Видимо, увидев за столом, что я ухожу, он пошел сразу за мной. Я покорно опустил голову и он, положив свою руку мне на плечо, повел меня на второй этаж. Шли мы в его спальню. Громкая музыка по всему дому заглушала все звуки. После того, как дверь в комнату закрылась, музыка стихла, и голос Юры Шатунова стал слышен еле-еле. Это был наш любимый певец, тоже выходец из детского дома.

Отец Захария огромной тушей рухнул на большую кровать и попросил стянуть с него туфли. Я никогда этого не делал, но автоматически снял с него обувь. Лежа, он неумело начал стягивать с себя подрясник, но ему это не удалось. После четных попыток разоблачиться, он попросил присесть рядом с ним на кровати. От него разило алкоголем, обильно тек пот. Взяв мою руку, стал поглаживать ее, задавая вопросы о том, нравится ли мне при храме или нет, и что бы я хотел себе в подарок, при этом ехидно улыбаясь. Сразу вспомнился мой покойный отец-алкоголик, что-то виделось сходное с чертами его вечно нетрезвого лица.

Захария перевернулся на живот и попросил сделать массаж спины. Между лопатками растекалось большое пятно пота, запах которого вызывал отвращение и рвоту. Все это меня пугало и злило. Сразу понял, что никакого разговора не будет и отказался делать массаж, Захария тотчас резко повернулся ко мне, схватил за руку и придвинул к кровати. Он повалил меня и навалился всем своим потным телом. Я начал кричать, но быстро понял, что меня никто не услышит. Стало ясно, что сейчас произойдет со мной. «Отец» расстегивал ширинку и спускал штаны, ему очень мешала сбившаяся у лица ряса. Я пытался увернуться, но он схватил меня рукой, разорвав футболку. От его удара из моего носа потекла кровь. Крест оцарапал мою шею. Я вспомнил, что кое-что лежит в моем кармане. Это была небольшая заточка, еще из интерната, ее подарил мне один друг со словами: «Никогда и никому не доверяй». Слезы злости брызнули из моих глаз, пот жег лицо, царапины больно саднили. «Убью!» – сказал я и сделал шаг вперед. Отец Захария быстро перемахнул через кровать и попытался укрыться от меня. Его взгляд внезапно стал трезвым и испуганным.

Вонь, снова эта вонь. Такие мысли были в моей голове, когда я пятился к двери. Споткнувшись о шкуру медведя, и буквально выскочив из комнаты, побежал по коридору. Одна из комнат была открыта. На огромной кровати, застеленной красным шелковым бельем, лежал голый молодой человек. Это был тот самый «петух» с сережкой в ухе. На его голову была натянута генеральская фуражка. Сам генерал в трусах стоял у окна и курил. Вещи были небрежно разбросаны возле кровати, на спинке которой висела рубашка с погонами.

Сбегая вниз понял, в какой опасности находятся мои друзья. «Черяяяя!..» – изо всех сил закричал я. Он тихо ответил мне из-под лестницы. Его голос дрожал. Я просил прощения, вытирая собственные сопли. Впервые в жизни плакал так сильно, задыхаясь от унижения и грязи, просил прощение за то, о чем не мог догадаться раньше, за то, что мы так относились к другу, просто не зная всей правды. Эта тварь в облике священника насиловала по ночам двенадцатилетнего мальчишку и все живущие при храме прекрасно это знали.

Сжав покрепче заточку, мы пошли искать остальных товарищей. Они находились в укромном месте за бассейном. После короткого рассказа у всех были мысли лишь о том, как сбежать отсюда. Минут через двадцать нас нашел «стукач». Со словами: «Что вы натворили!» – он убежал.

Было неизвестно, как могли начать развиваться события, и здесь я кое-что вспомнил, – еще до интерната, на кухне, слышал разговор отца с его товарищем, недавно вышедшим из тюрьмы. Тот рассказывал, как заключенные спасались от избиения администрацией членовредительством. Они резали вены на руках, оттягивая кожу, имитируя глубокий разрез. Рана сильно кровоточила и их быстро перевозили в больницу. Так они уходили от наказания и избиения. Именно так решил я поступить, весь в крови подошел к сидящим у бассейна и попросил о помощи.

Скоро все мы были в больнице. Врачи получили гонорар за молчание, нас увезли в храм. Подъезжая на скорой, снова почувствовал эту вонь. Теперь же я знал ее источник.

На следующий день всех нас собрали в кабинете отца Захарии. И он приказным тоном попросил нас никому не рассказывать об увиденном, иначе нам был обещан ад. Все последующие восемь месяцев нам приходилось трудиться от зари до зари, а все блага, данные раньше, были отобраны. Мы стали изгоями в Доме Божьем. Теперь о побеге думал не только Черя. Выхода не было и нам приходилось терпеть все эти унижения. Но зато мы знали, что никто не приходит в комнату нашего друга насиловать его по ночам.

Уже на следующую ночь Черя решил рассказать о том, что происходило с ним. Все началось в конце первого месяца с момента нашего приезда в храм. Его постоянно избивали, он ходил в синяках, и каждый раз, когда Захария приходил в келью мальчика, дверь обязательно охраняли. Угрожали отправить его во временный приют, где он долго будет ждать отправки в интернат. Я не мог поверить, что все это делал настоятель. Я перестал молиться и верить, мне казалось, что уже невозможно выбраться из этой западни. Да и как рассказать об этом в интернате? Уверен, любой из нас оказался бы в стенах психиатрической больницы. Мы стали держаться вместе, но страх не покидал нас. Спустя два года жизни в храме нам хотелось сбежать, и каждый планировал побег по-своему. Но ничего не получалось! Все срывалось! За нами следили по храму и контролировали вне его. Не было денег даже на один билет, и нас ограничили во всем. Видимо, все-таки боялись, что правда выйдет в свет.

Так мы жили в этом новом доме с новыми благодетелями и ненавидели всех и все. За тысячу километров от дома, беззащитные, без надежды вернуться в свой родной интернат, жили и потихоньку угасали. По ночам, когда эта мразь напивалась до поросячьего визга и пыталась зайти в келью кого-то из нас, мы сразу поднимали крик. Каждый придумывал свои меры безопасности, – например, я спал так, что моя кровать была придвинута к двери. Мы сняли шпингалеты со старых окон, приспособив их в качестве запоров для входных дверей наших келий. Да и ночевать старались вместе в одной из комнат. Остальные обитатели храма делали вид, что ничего не происходит и комнат своих никогда не покидали. Наверное, так сильно молились, что не слышали всего этого. Увы, тогда я больше доверял шпингалетам на дверях, нежели Господу Богу. А на утро, все эти «служители Божьи», все так же верно прикладывались к руке настоятеля и поучали прихожан, как им жить праведной жизнью.

Мне стало противно наблюдать за исповедью в храме, как эти «святые люди» что-то там проповедуют. Дети, старики, да и просто люди смотрели на настоятеля как на светило, не понимая, к какой руке они сейчас прикладываются, выражая свое почтение. Не знали они и того, от кого они получали наставления.

Наш плач по ночам никто не слышал. Рассвета ждали как спасенья, остерегаясь любого темного угла и укромного места. Только Бог знал, какие раны нам были нанесены и какую боль нам приходилось нести в себе. Однажды я осмелился прийти к настоятелю с просьбой отправить нас всех в интернат. Честно говоря, мне даже хотелось выкрасть из сейфа наши документы. Закончилась эта затея провалом, раскрасневшийся от гнева Захария, крича, выгнал меня вон. Где находятся наши документы узнать так и не удалось.

Мы очень изменились за эти последние несколько месяцев. Есть совсем не хотелось, начали болеть. Это больше походило на существование, а не на жизнь. Я пытался было дозвониться в интернат, но в трубке слышал лишь голос секретаря из приемной: «У вас там новый дом, не звоните сюда больше». Мы не знали, что нам делать. Мне казалось, что ничего уже нельзя изменить, нужно опустить руки и сдаться. Оставалось только рыдать в подушку.

Отец Захария стал очень раздражительным. Нас пугало его поведение, казалось, что он передаст нас во временный диспансер для бездомных. Обычно это были такие себе перевалочные пункты, где пойманные дети ждали своей отправки в один из интернатов. Некоторые из нас знали о царящих там нравах не понаслышке. Отец Захария был прекрасно осведомлен о наших страхах. При храме настоятель начал строить приют и мне постоянно в голову приходили мысли о тех детях, которые могут оказаться здесь и подвергнуться насилию. Не хотелось верить, что эта мразь будет калечить детей, ломая их судьбы.

Силы были на исходе. Казалось, что не сдался до конца только я один. Черя все чаще заводил разговор о самоубийстве. Кона я лично успел схватить за ногу в последний момент, когда он был готов шагнуть из окна. Это случилось, когда мой друг узнал, что единственный родной человек – его бабушка, умерла. Родители бросили его, бабушка занималась воспитанием, но затем она заболела, и Кона попал в интернат. Бабушка была его надеждой и, будучи в беде, он верил, что она может ему помочь.

Но, тем не менее, надежда оставалась. Еще три месяца назад в храме объявили, что в приход привезут знаменитую икону Казанской Божьей Матери. На Нее и была наша единственная надежда. Я пытался представить себе, как выглядит этот чудотворный образ, хотелось стать перед ним на колени, чтобы попросить у Бога избавления от боли и грязи, в которой мы находились.

В наш храм икона приехала на три дня. Очередь в полкилометра выстроилась под храмом, каждый хотел приложиться к чудотворной иконе. А мы все это время прислуживали в храме и во дворе. Даже ночью храм не закрывался, нам удавалось лишь немного вздремнуть между двумя часами ночи и шестью часами утра. На все эти дни нас освободили от занятий в школе, все-таки в храме находилась великая святыня. Делала ли она чище всех этих негодяев, не знаю, но в эти три дня храм выглядел иначе.

Я дождался момента, когда храм опустел, а священники, сопровождавшие икону, разошлись по кельям. Мне хотелось попасть вовнутрь. Пугали меня исключительно дворовая собака и сторож, имевший ключи. Выходя во двор, специально не надел футболки, идя лишь в штанах и тапочках, как бы в туалет. Я сразу замерз, ведь по утрам и летом бывает прохладно. Пройдя пару метров, услышал шорох и почувствовал частое собачье дыхание. Жулька не начала лаять, быть может, не стала выдавать того, кто постоянно подкармливал ее котлетами, унесенными с ужина. Я прижался к собаке, ее тепло сразу согрело меня, так что мне даже не хотелось отпускать это родное животное. С Жулькой медленно пошли к сторожке, находившейся возле главного входа в храм. Безбожник Савва спал при включенном свете в своей сторожке на дерматиновом зеленом диване. «Безбожником», Савву называли все наши «святые». Мы же звали его просто по имени. Мне было известно, из какого кармана Савва доставал ключи от храма. В этот раз тоже не ошибся. Вытащив их, я подошел к храму и открыл дверь. Хотел подсветить себе зажигалкой, которая лежала у меня в кармане, но огня не было. Я пробовал снова и снова. И вдруг внезапно понял, что стою рядом со своей мечтой. Увы, за эти почти два года, проведенные в храме, не выучил полностью даже «Отче наш», молясь отрывисто и неумело. Через верхние окна храма лунный свет ниспадал на икону, и чем ближе подходил к образу, тем светлее становился лик Богородицы. Я увидел небольшую трещину на иконе и потянулся к ней рукой. Но, не дотронувшись, стал на колени, не зная, о чем и как просить Царицу небесную. Всё мгновенно перемешалось в голове, и я не мог говорить, чувствуя, что онемел. Казалось, что ноги отнялись. У меня не было сил подняться, а мысли путались в голове.

Всё то время, пока ждал приезда иконы в храм, записывал все свои просьбы на бумаге. Но сейчас, когда мои колени были на холодном мраморе, а глаза смотрели на лик Богородицы, эта «напоминалка» была мне не нужна. Меня бросало в дрожь от того, что всё внутри переворачивалось. Вспомнил, что в кармане брюк, кроме заточки и зажигалки, лежала еще и свеча. Когда я достал ее и нажал на кнопку зажигалки, все получилось с первого раза.

Я стоял со свечой в руках, глядя на икону и, буквально, умолял: «Забери нас». От холода свеча в моей руке дрожала, а горячий воск, стекая, обжигал пальцы. «Разве это боль?!», – проносилось в моей голове. Свеча догорела, я поднялся и приложился к иконе. Как только губы мои коснулись образа, мне сразу стало тепло. Перекрестившись, пошел в свою келью, Жулька радостно бежала за мной по двору храма. Ключи вернул в тот самый карман, откуда и стащил их.

Утром на трапезе отца Захария не было. О своем ночном походе я вспомнил, когда доедал завтрак. За трапезой заметил, как странно смотрит на меня отец Кассий. Он отставил свою еду, а над трапезной повисла тишина. Касий громко назвал наши пять фамилий и сказал, что нас возвращают в интернат. Мы закричали от радости. Глаза стали мокрыми от слез. Я начал про себя благодарить Бога, и только верующий человек мог обратить внимание на ту тихую молитву, которая совершалась у меня в душе. Но, таких не было рядом со мной.

Слезы были и в глазах Чери, его улыбку и заплаканные от счастья глаза не забуду никогда. За два года, впервые увидел его таким.

Сопроводительные письма, подготовленные нам «святыми отцами», сгодились бы разве что для тюрьмы, но нам было все равно. Мы ехали домой, мы были свободны! Через четыре дня оказались уже в интернате, в котором нас никто не ждал. Не скрывали и ненависти по отношению к нам. Всем казалось, что эти два года мы провели на курорте.

Все «выпустились» из интерната, и каждый пошел по своему тернистому пути. Я умер, когда мне исполнилось шестнадцать, от голода, болезней и наркотиков. До последних мгновений своей жизни вспоминал храм. Тех, кто навсегда изменил наши судьбы, «испачкав» невинные жизни. Они убили нашу веру в людей.

Моими последними мыслями были воспоминания о той самой ночи, когда я первый и последний раз в жизни так истово что-то просил у Бога. Перед моими глазами была икона, которая спасла… и слова, о чём просил…

Кон пропал без вести, никто никогда о нем ничего не слышал. Сильвер, также умер в нищете, будучи отравлен наркотиками, которыми пытался заглушить свою боль. Его хоронили интернатовские друзья, больше никому он не был нужен в этом мире. Даже деньги на яму и гроб собирали среди детдомовских, ведь он был одним из нас. Дах повесился в тюремной камере, когда ему было восемнадцать лет. Сел за то, что задушил педофила, который пытался домогаться его. Говорят, в последние дни своей жизни он читал библию…

От автора: «Через несколько лет с вагона поезда на перрон сошел стройный молодой человек. Парень привлекал внимание окружающих, которые с интересом смотрели ему вслед. Шел без багажа, ведь для него это была конечная остановка, обратный билет ему был не нужен. Время от времени он поправлял прядь черных, как смола, волос, чуть вздёрнув голову назад. Не выказывая внутреннего беспокойства, не переставал страдать и мучиться от того, что когда-то перевернуло его жизнь и судьбу, хотя заметить это можно было только заглянув в смертельную глубину его глаз. Скорее, в нём просматривалась скрытность, независимость и страх. А сила, которая вела его к цели, больше походила на ненависть вперемешку со злобой.

Спустя несколько часов, молодой человек появился у больших железных ворот. Достав портмоне, раздал, стоящим на паперти, все находившиеся в нем деньги. Сунув пустой кошелек в боковой карман плаща, перекрестился двумя перстами, как некогда делали предки, и вошел в храм. Вечерняя служба подходила к концу.

Молодой парень выделялся среди стоявших на коленях прихожан. Повторяющая слова молитвы толпа, понемногу, пропускала его вперед. Оказавшись возле царских врат, где как раз стоял отец Захария, он достал небольшую заточку, которая когда-то спасла мою честь, и, держа её в левой руке, пристально посмотрел в глаза священнику. Его душа кричала: «Я пришел за тобой, гнида! Разве ты не узнал меня?!». Но настоятель даже не обратил на него внимания, в его заплывших от жира глазах плавало самодовольство безнаказанности. К тому времени при храме был открыт детский дом, и сколько мальчишек прошло через то же, что и мы когда-то, одному Богу известно… Молниеносное движение, резкий выпад, и горло слуги Божьего было перерезано. Кровь била струей, заливая все вокруг. Оказалась заляпана кровью и большая икона, стоявшая подле царских врат возле латунного подсвечника. Монахи, прислуживавшие Захарии, скрылись за алтарем, в храме повисла тишина. Выбросив заточку у тела Захарии, молодой человек стал на колени и приложился к иконе, как делал когда-то. Через несколько минут его тело лежало под колокольней, он разбился на глазах у всех прихожан. Возле мертвого тела, изуродованного падением, появились и Касий, и Гера, и многие другие священники. Никто из них не узнал Черю. Они все уже оплакивали своего настоятеля. Сбросившийся с колокольни их совсем не интересовал. Из толпы во дворе храма раздавались крики: «Сумасшедший, сумасшедший». Только Жулька, верная псина, уселась в луже крови и начала жалобно скулить. Она охраняла уже мертвое тело Чери, рыча на любого, кто осмеливался подойти. А прихожане, обступив труп мёртвого священника, говорили наперебой, каким святым человеком был отец Захария…

Всю свою жизнь Черя думал только о мести. Только он один знал о том, как тяжело нести годами, через всю жизнь, эту боль и не хотел больше жить. В такие моменты хочется спросить: «А где же Бог?». А Его нет там, где нет Веры!

Церкви и храмы напоминают налет на серебряных крестах, который время от времени нужно счищать!!! При осмотре трупа убиенного каких-либо документов, подтверждающих личность, не было найдено. Единственной уликой этого преступления оказалась маленькая заточка…»

«Я рассказывал на этих страницах о тех немногих, которые на фоне 90-х годов из стукачей и спекулянтов превратились в священнослужителей, переодевшись в черные рясы. Они есть в наших Храмах и по сей день… После всего пережитого мною и тех, кого уже рядом нет, я люто ненавидел Церковь и жил с этим многие годы. В 33 года я крестился только из-за того, что мне нужно было стать крестным ребенка моего друга и тогда жизнь вывернула меня на изнанку. Я встретил тех, кто готов отдать жизнь ради Христа.»