Текст книги "Вырванные из реальности. Часть 1"

Письмо дрожащими руками

«Мы выросли, повзрослели, но до сих пор пытаемся найти им оправдания и молимся за них, а они, как и прежде, плюют на нас…»

Мы всегда ждали писем от своих родных. Неважно от кого они были: от матери, от отца, от брата, от сестры, мы просто ждали… Ждали, потому что большего, кроме писем, ждать было нечего.

В класс заходила наша библиотекарь Светлана Михайловна, держа в руках огромную стопу конвертов, и начинала по очереди выкрикивать имена тех, кому пришло письмо. Весь этот процесс происходил один раз в неделю. Кому-то писали часто, кому-то вовсе никогда не приходило писем.

Получив в руки долгожданную бумагу, ребенок сразу же менялся, очутившись в ином измерении, дрожащими руками пытался открыть конверт. В письмах этих несчастных малышей ждали разочарование, тоска и боль, выливаясь в слезы. Дети никогда при всех их не читали. Они забивались в укромные места, которых было достаточно в нашей школе и, еле шевеля губами, пытались впитать то, что было отравленным и ядовитым. Слюнявя бумагу, дабы размягчить конверт, и обрывая самый край, доставали исписанное корявым, неграмотным почерком письмо. Глаза судорожно начинали бегать с конца на начало текста, отвлекаясь на то, чтобы еще раз посмотреть, нет ли чего в конверте. Убедившись, что никого нет рядом и конверт пуст, дети приступали к чтению, медленно проникая в каждое слово. Бормоча про себя от месяца к месяцу, из года в год, они читали в своих письмах одно и то же. Не менялась лишь суть написанного, а обещания родителей так и оставались всегда ветреными и размытыми. Сроки страшные и ты не чувствуешь ничего, кроме ужасной тоски по родным. Только этот клочок бумаги давал возможность продолжать жить.

Когда письма приходили слишком часто, то детская зависть была огромной и не имела границ. Если тебе никто не писал и, вдруг, приходило письмо, то жди беды, – «Здравствуй, Рома. Пишет тебе твой дядя. Вчера твоей мамы не стало, и мы через день будем ее хоронить. Надеюсь, тебя отпустят из интерната на похороны».

Письмо или телеграмма практически всегда приходили с опозданием. Слезы и истерика разрывали душу, и на это было невозможно смотреть. Преподаватели, боясь, что ребенок сбежит или наложит на себя руки, не спускали с него глаз. Дети же выпрыгивали из окон, вскрывали вены и пытались вешаться на своих вещах, бельевых веревках и пожарных шлангах.

В школе менялось все. Менялось настроение ребят, потому что у кого-то умирал отец или мать… Безответственные письма наших родителей так же заставляли страдать, – «Дорогой мой сыночек, Сашенька, очень жду тебя дома и надеюсь, что скоро встретимся!». Ребенок бежал из интерната, поверив письму, но вся боль была в том, что этих детей никто никогда не ждал.

Зачастую, эти письма наши родители писали в пьяном угаре, а руки их дрожали от очередного перепоя. На конвертах были видны отпечатки пальцев от грязных рук. Грязь была видна как на самом конверте, так и внутри, оставляя след жестокой правды. На самом деле, мы ждали этих писем, как спасение, но они лишь уничтожали нас. Иногда в письмах были деньги. Родители клали их как, своего рода, ежегодный выкуп. Это была подачка со словами «Больше дать не могу, вот устроюсь на работу и пришлю еще». Примерно через полгода приходило еще одно письмо с рублем в конверте… Этот рубль всегда можно было увидеть сквозь просвечивающийся конверт. Светлана Михайловна, зная о том, что в письме деньги и о том, что старшие могут их отобрать у младших, предупреждала ребят, чтобы они были осторожны.

«Светлана Михайловна, а мне есть письмо?», – кричал я, хотя всегда знал, что ответ будет один – НЕТ. Лично меня это успокаивало, и сам для себя знал и был уверен, что в моей жизни никого нет и ждать некого.

«Твои родители были рыбаками и в море запутались в сетях и утонули», – так отвечали некоторые преподаватели детям. У многих ребят после таких ответов на глазах выступали слезы, они тихо опускали голову, о чем-то задумавшись на мгновение, а спустя минуту, забыв обо всем, снова улыбаясь, продолжали жить.

Все эти письма дети убирали под подушку, засыпая, держали конверты в руках. Единственное время, когда мы были свободны. Письма хранили и прятали в своих личных тумбочках, к этим весточкам нельзя было прикасаться ни младшему, ни старшему. Это было то святое, на что нельзя посягать ни при каких обстоятельствах. Если кто-то позволял себе взять чужое письмо и прочитать его, то был жестоко избит, такие правила действовали как у мальчишек, так и у девчонок.

Каждый раз, видя, что я ухожу из библиотеки, Светлана Михайловна говорила мне: «Может, останешься, почитаешь что-нибудь?», но я уже ничего не слышал и бежал в спортзал, играть с ребятами в футбол. Мне не нравилось читать в школе и ненавидел учиться. Только после выпуска понял, как сильно мне этого не хватает. Потом были письма от невест, от друзей, но эти письма никогда не заменят нам тех, которые ждали от своих матерей.

Строки из письма отца, который сидит в тюрьме, к сыну в интернат: «Вчера мой отрядный, узнав, что у меня есть сын, подарил мне три конверта, вот я и решил тебе написать. Скоро я освобожусь, и мы будем жить как раньше». Скорее всего, слово «раньше» подразумевало пьянки, притон, избиение и голод. А те два конверта, которые оставались, не сохранились для новых писем, а были обменены там, на зоне, на сигареты и чай.

Сколько смысла было в этих коротких письмах, сколько страха, сколько боли дети испытывали и несли в себе. Обдумывая каждое слово, каждую строчку в этом письме, дети прокручивали в своих головах счастливые картины жизни, но эти картины так и оставались лишь иллюзией. Иногда я спрашивал у сверстников, о чем им пишут, в ответ они врали и выкручивались, выдумывая небылицы, потому что не могли признать то, что нас бросили и мы никому не нужны.

Пытаясь утопить свою злость и боль, с друзьями вечерами воровали чужие письма, из чужих подъездов, из чужих домов, из чужих почтовых ящиков. Мы приносили их к себе в спальную комнату и после отбоя начинали вскрывать, перечитывая вслух. Но, они сильно отличались от тех, которые получали в интернате. В ворованных бумажках у чужих нам людей была одна любовь и забота.

Однажды, перечитывая письма и телеграммы, нам попалось известие о том, что у кого-то умер отец. Я даже не заметил, как мой друг на мгновение замолчал и о чем-то задумался. Он сказал, что это неправильно и, что мы не должны этого делать. Я сразу почувствовал свой собственный стыд. Мы вдруг поняли, какую боль несем другим людям, и какие последствия могут быть, если они вовремя не узнают о своем горе. Свое же горе мы пытались тушить чужой любовью. Ночью, сплетя канат из простыней, спустились с третьего этажа спального корпуса интерната, зашли в подъезд, тот самый, из почтовых ящиков которого мы вытаскивали чужие письма, и положили все на свои места.

Дети тоже часто писали своим родителям. Я бы написал Деду морозу, если бы не знал, что один раз в год мой воспитатель переодевается в сказочного персонажа и веселит нас. Мы узнавали его по туфлям. Или написал бы Господу Богу, если бы знал его в те годы.

У всех ребят было и есть одно желание – вернуть родителей. Но, не дед мороз, не Господь Бог не мог и до сих пор не может этого сделать. Родителей не заменить ничем и никем. Господь тебе может дать другую жизнь и других родителей, а они могут стать роднее, чем те, которые бросили. Невозможно потушить то, чему суждено сгореть дотла.

Светлана Михайловна все так же раздавала письма и учила читать, понимать прочитанное и сейчас я жалею о том, что не слушал ее. Помню ее веселое высказывание на уроках русского языка и литературы «смотришь в книгу, видишь фигу», так и было. Между собой мы называли ее «матрешкой», за ее небольшой рост, полноту и круглое лицо. Думаю, она об этом знает так же, как знает о том, что ее любили все ребята из интерната, любят и сейчас. Зайдя к ней в библиотеку, ты чувствовал этот прелый запах книг и старины, в которой до сих пор дети не понимают писателей, а любят того, кто про этих писателей им рассказывал.

На моей памяти была одна девочка, которая сбежала из интерната, украв целый чемодан книг. Мы знали точно, что не для продажи, и я долго не мог понять, почему и зачем ей нужны были эти старые, дешевые, никому не нужные книги. Спустя годы понял, – она переживала в них свою жизнь. В этих книгах было все по-другому, не так, как в нашей реальности.

Письма в интернаты приходят и по сей день. Они теряют и находят своего читателя, разрушают или соединяют чьи-то жизни. Неизменным остается только то, что спустя долгие годы нас стало еще больше. Многие так и не поняли совершаемых ошибок, я же свои знаю, и стыдно за них мне будет всю жизнь. Может, читая эту статью, преподаватель детского дома поймёт, где он совершил ошибки, чтобы в будущем стать добрее, откровеннее, а может и строже. Где нужно заставлять учиться, читать, заниматься спортом и верить в себя. Нас нужно было заставить еще детьми закончить эту школу достойными людьми, а мы вышли «голодными, и холодными»… И те люди, кто воспитывал нас и учил, должны знать, что любовь, которую они несли детям в интернатах и детских домах, не забыта, но она не должна была проявляться к нам в виде жалости. «Реальная история из жизни интерната» Дочка, не переставая писать своей матери, не знала, что она уже как год мертва. Дом пустовал, а письма все писались и приходили. Сосед, прочитав их, решил ответить девочке-сироте. Все письма он прочитывал и жил этой жизнью, отвечая за мать. Перечитывая письма от девочки, относил их на могилу. Через два года этой переписки сосед приехал в интернат и удочерил ее, дав ребёнку новую жизнь. Другие же дети продолжают ждать писем и читают их дрожащими руками, по сей день. Спустя годы наши руки всё так же дрожат. Закаляясь от постоянных ударов об «жизнь». Эти руки несут в общество зло, воровство, убийства и горе. Уже мы пишем своим детям, как когда-то писали и нам…

ЖИВИ ПАШКА, ЖИВИ…

Уже вторую неделю, в этой ужасной больничной комнате, ничего не менялось и именно этот зеленый цвет стен с грязными подтеками, раздражал и угнетал живущих в ней. Это была небольшая палата, в которой, странным образом, удобно вмещались четыре больничных кровати, покрашенный болотной краской стальной умывальник и тумбочки. Постельное белье у всех четырех обитательниц небрежно свисало почти до пола из-под низких стальных сеток. Комната заканчивалась огромным окном, за которым виднелась все та же унылость и тоскливость погоды, что стояла в последние дни сентября.

На широченном подоконнике небрежно лежали продукты и стояли полу – наполненные бутылки и банки. Ничего не пестрило какими – либо красками жизни. Все было тускло, в серых тонах, к чему, в принципе, уже были привыкшие все жители этой комнаты.

Состояние у пациенток было депрессивное и они больше молчали, чем говорили… Именно эта палата в больнице на втором этаже была предназначена для тех, кто не мог заплатить за более комфортные условия. Навещающих практически не было, лишь изредка, чья-то мать или сестра приносили продукты. Питаться той едой, которую давали в больничной столовой, было совсем невозможно, и туда почти никто не ходил. Все продукты девчонки старались делить между собой, поддерживая друг друга.

В эту комнату гораздо реже заходили врачи и медсестры, и казалось, что в ней нет жизни. Всё мучительно и однообразно. Время от времени, молодые девчонки, пытаясь улучшить условия пребывания в этой больнице, высказывали претензии медсестрам или докторам, на что те улыбаясь, поспешно удалялись. Все это, конечно, не могло не сказываться на настроении. Больница жила своей жизнью. Менялось только белье, сдавались анализы и вечно гуляющий по комнате сквозняк, который мог то навеять грусть, то заставить улыбнуться. Но если кто-то из вас зашел бы сейчас в эту комнату, то с первого же взгляда понял, что в ней не четыре человека, а восемь жизней и что это самая светлая комната, которая может быть в жизни каждой женщины.

Из всех четверых только у одной был муж, и то слишком далеко, чтобы успевать навещать свою жену и еще не родившегося ребенка. Вторая же с самого начала пыталась всякими народными средствами и модными таблетками избавиться от своего дитя. Её отговаривали родные и просили сохранить ребенка. Похоже, вот-вот на свет появится девочка, которую мать полюбит уже после рождения. Третья собиралась рожать для себя. Парень, с которым она прожила почти два года, напившись заявил о том, что ребенок нагулянный и что он и его родители не собираются его кормить.

У всех была своя история, но почти все верили, что жизнь их изменится к лучшему. Все самое плохое улетучивалось, и они представляли себя в роли матери. Пугало лишь то, что очень скоро придется рожать и пройти через боль.

Наша героиня, единственная из этой больничной палаты, которая твердо и уверенно знала, что, пролежав в больнице определенный срок и окрепнув после родов она сбежит, оставив своего ребенка в доме малютки, который находился в этой же больнице на этаж выше. Сирот там было всегда предостаточно.

Медсестра этого отделения – женщина преклонного возраста, проработала в нем 34 года. Она видела в этой жизни все – и как умирают грудные дети, и как их бросают, позорно сбегая с больницы в одних тапочках, и как усыпляли тех, кто родился уже с отметкой смерти.

Все так и случилось… Анна сбежала с роддома на шестой день, а ребенка перевели на третий этаж. Не дав имени сыну, она уже была далеко от роддома, в компании своих друзей. Целый год малыш карабкался в своем небольшом стеклянном отсеке в поиске мамы и слишком рано понял, что его единственный родной человек – это женщина в белом халате, которую все дети пытаются любить по очереди.

Вторая стадия сиротства – это детдом, куда такие дети попадают от одного года до шести лет. Только после, эти дети попадают в интернат, где учатся почти до своего совершеннолетия. Имя обычно дают сиротам то, какое успела сказать мать перед тем, как бросить ребенка. Если не успела, то «додумывают» врачи. Имена подбирают по православному календарю, назвав в честь очередного святого. Так и нашего малыша назвали в честь апостола Павла.

На моей памяти было столько таких малышей, что я не могу вспомнить его лица, его цвет волос и каких-то особенностей. Он был, как и все детдомовские мальчишки, время от времени капризным, непослушным и жизнерадостным. Ночи и дни напролет они делали в детдоме одно и тоже: спали, ели, праздновали, учили буквы и стихи, выходили на прогулку и плакали.

Его часто избивали, и в наказание ставили на соль в угол. Ему казалось, что это самое мягкое, что он получил сегодня по сравнению с другими детьми. Избиение палкой, скакалкой, огромным солдатским ремнем было мелочью по сравнению с намазыванием лица хозяйственным мылом. Глаза при этом должны были быть все время закрытыми, кожа лица засыхала, и малышам хотелось почесать лицо и глаза рукой. Мыло въедалось в кожу, попадая в слизистую, и раздражало до такой степени, что ребенок начинал плакать от боли.

В жизни этих детей были и такие наказания, о которых они никогда никому не рассказывают, да и не поверили бы… Если выйти с центральной двери детдома, то с правой стороны, ближе к забору, среди деревьев, была небольшая сторожка, примыкающая к гаражу, в котором хранились все поломанные детские велосипеды и самокаты. Там же были и мешки с игрушками. Когда детей выпускали гулять и открывали эту коморку, то нашему малышу почти никогда ничего не доставалось.

Он шел на задний двор, где цвёл фруктовый сад, там, среди деревьев, была огромная поляна ландышей, привлекающая своим ароматом прохожих за воротами детдома. Увидев Павла среди цветов, садовник, усиливая напор поливал его водой из шланга, а Пашка начинал хохотать звонко-звонко радуя старика. Зимой в его небольшой коморке было тепло и Пашка слушал как дедушка читает ему сказки. Нашему малышу нравилось наблюдать, как дед Иван штопает детские ботинки. Отвечая вдумчиво на непростые вопросы взрослого человека, ребёнок понемногу взрослел и умнел, чего не получалось сделать воспитателям на занятиях. После Пашка получал от садовника яблоко или конфету и нёс к своим друзьям, чтобы поделиться и просто похвастаться. Это были самые тёплые отношения в их жизнях…

Время от времени, Антонина Михайловна – директор детдома, выстраивала в ряд группу детей на очередной показ. В холл на первый этаж просили войти людей, которые явно были иностранцы в сопровождении переводчика. Иностранцы тыкали в детей пальцами, выбирая, словно, рабов при покупке. Внимательно расспрашивали о судьбе каждого ребёнка, а переводчик всё это очень быстро и профессионально переводил.

Наши русские родители, желавшие усыновить или удочерить ребёнка, были в детдоме намного чаще чем иностранцы, но, почему то, директор почти никогда не уделял им должного внимания. Напротив, когда появлялись иностранцы, директор от них не отходил, ублажая всяческими почестями. Между русскими и иностранцами было одно различие: русские родители, пытавшиеся взять ребёнка из детдома, обращали большое внимание на болезни детей и на их внешность, выбирали здоровых и, конечно же, красивых, иностранцы предпочитали тоже разбираться в этих вещах, но брали всех подряд.

Возникает много вопросов, но это только от того, что есть поступки в жизни каждого человека, от которых ему становится тошно, но ничего поделать нельзя. Богатый человек может позволить себе удочерить или усыновить больного ребёнка сироту, чего не могут позволить себе бедные. Они и вправду были добрыми людьми и те, кто искал красивых и здоровых и те, кто без разбору увозили сирот в разные страны. Те и другие давали детям, лишённым родительского тепла, надежду и новую жизнь.

Мужчины-иностранцы зачастую были в очках, в коротких штанах, клетчатых рубашках и всегда в помятых пиджаках. Видимо, когда приезжали в наши бедные русские города и маленькие провинции, то силиться в комфортабельных отелях было негде и условия для проживания были не лучшими. Женщины же всегда улыбались и не понимая русского языка, вежливо кивали головой, делая вид, что что-то уяснили. Для них всегда «да» было «да», если «нет», то все равно «да».

Если русские родители, пообщавшись с ребенком, могли расплакаться и принимали решения по зову сердца, то иностранцы это делали в подтверждение своего социального статуса…

Немецкая пара заострила свое внимание на нашем Павле. В жизни мальчишки стало все резко и кардинально меняться. У него появились игрушки, ему привозили одежду, у него было больше всех сладостей. Павел перестал быть отшельником, а стал всеми любимым ребенком, у которого появились новые родители. Наивность и доброта новых родителей просто умиляла. Разве можно сомневаться в искренности тех, кто, не имея своих детей, решается на такой подвиг. Это нужно быть сильным человеком, сорваться в варварскую дикую страну, которая только что распрощалась с коммунизмом.

Шел 1994 год… Ребенок спустя месяц стал самым популярным, превратившись из гадкого утенка в маленького лебедя, светлого и жизнерадостного. Он успел уже привыкнуть к новым родителям, изменился даже внешне, его щечки налились, в новой одежде он смотрелся совсем другим, а главное его глаза стали сверкать, выдавая всю искренность этой детской радости.

Антонина Михайловна, часто поглаживая Пашу по голове, выговаривая о том, что Павел скоро уедет и его родиной станет Германия.

Последний день пребывания в детском доме был очень весёлым. Настроение меняла то пустота, то радость, то дождь, льющий слезами неизвестности. Все эти три месяца, пока Антонина Михайловна о чем-то договаривалась с немцами в своем кабинете и пока заканчивалась весна, Павел, закружившись в своих новшествах, забыл про того, кто по-настоящему его любил, чье внимание и любовь еще вчера для мальчишки было самым святым и дорогим.

Машина с иностранцами уже стояла во дворе у главного входа. С Павлом вышли попрощаться все: его группа, воспитатели, нянечки и директор. Не было одного садовника, которого трясло на заднем дворе.

Сидя в своей коморке, он понимал, что что-то теряет, очень важное в своей жизни, но никак не мог решиться встать в полный рост. Когда-то очень давно, он потерял мать, жену и сына. Его сын был такого же возраста, как наш герой. Почему-то вся эта история сильно задевала старого садовника. Какой рок, какая судьба уготовлена ему – он не знал.

Нужно понимать с какой ненавистью он жил все эти годы после войны, а тут те, кто повинен в смерти его родных, усыновляют русских сирот. То ли в отместку, то ли с огромной любовью чувствуя вину прошлого. Именно так думал старик. Все-таки, такое примирение было старику по душе. Его огорчало то, что Пашка забыл о нем в последние три месяца и не успеет попрощаться с ним.

Водитель завел машину. Дети, обнимая Пашу, налипали на него. Все воспитатели целовали Пашку, кто в лоб, кто в голову. Последняя прощалась Антонина Михайловна, как всегда с наставлениями об учебе и о хорошем поведении. Рядом новые родители пытались говорить, что-то на немецком, но их никто не понимал, и все это смешило толпу.

Вдруг что-то «стукнуло» мальчишке в голову. Он выпрямился, его взгляд стал серьезным, и он на мгновение о чем-то задумался. По его лицу медленно стекали обильные капли дождя, которые слились со слезами, а ливень все лил не переставая. Нельзя было разглядеть его эмоций. Но он, всё равно, оставался смешным и забавным из-за своей дурацкой одежды, которую ему подарили новые родители. Его резко дернуло в сторону и он, сломя голову, понесся на задний двор. Пробегая мимо кустов крыжовника и берез, задевая уже увядшие ландыши, он постучался в сторожку, где его уже через небольшое окошко увидел старик. – «Пашка, внучек!!!», дед его крепко обнял и расцеловал, но дать ему что-то сладкое забыл. Это была настоящая неподдельная не фальшивая любовь, которая выражалась всей своей простотой и Русскостью.

Затем прибежала Антонина Михайловна, оттянула плачущего мальчишку, пожурила расстроенного старика и отвела ребенка к его новым родителям. Старик так и остался один под дождём, вспоминая все годы, проведённые с малышом.

Машина двинулась, и седой одинокий дедушка еще долго стоял и махал рукой вслед уезжающей машине, понимая, что больше никогда не увидит этого малыша. Насколько были родными эти два сердца, которых разлучили, знает лишь Господь.

Дальше все просто… Новая семья доехала до вокзала, на следующий день они были в Москве в аэропорту и после небольшой проверки таможенниками они сидели в самолете.

Пашке было настолько интересно, что он попросился сесть у окна. В перевозбужденном состоянии он что-то вертел в руках и крутился, нажимая на все кнопки. Люди, сидевшие по соседству даже, не обращали внимания на то, что мальчишка щебечет по-русски, а его родители «шпрэхают» на немецком.

Самолет приземлился в Берлине. Выйдя из аэропорта, их уже встречал коренастый мужчина с очень страшным лицом и его молчание всю дорогу пугало мальчика.

Через два часа они уже были на отшибе небольшого городка и въехали в гараж ухоженного домика, где малыша накормили и уложили спать. В комнате, где ребенок заснул, почему-то не оказалось игрушек. Она была без окон, и папа закрыл дверь с обратной стороны на замок.

На утро Пашка проснулся от какого-то крика, испугавшись он начал плакать и стучать в дверь. Мама, войдя в комнату, застала плачущего ребенка, сидящего на полу. «Почему мама стала другой?», думал малыш…

Её голос стал грубым и вместо поглаживания по голове и объятий, она тянула мальчишку за шиворот на кухню, что-то бормоча под нос на немецком, подтолкнула его на огромный стул и, насыпая в тарелку кукурузные хлопья, указала на то, чтобы ребенок ел.

Испуганный Павел опустил голову и не стал кушать. Ссора родителей перекочевала в другую комнату. Потом все стихло, ребенка одели и все четверо оказались в большой красивой машине, которая несла их куда – то далеко. Почти пол дня они были в дороге, останавливаясь то в туалет, то перекусить. Ребенка при этом не кормили.

К вечеру они съехали с основной трассы и около тридцати минут двигались по красивой лесополосе, в конце которой стоял двухэтажный дом с огромным высоким забором. По всем периметрам торчали камеры, а сам забор был весь окутан колючей проволокой.

Это было страшное место. Посреди двора был выложен небольшой потрескавшийся фонтан из мозаичной плитки, из которого прорастали небольшие ростки серо-зелёной травы. Охрана, увидев знакомую машину, открыла большие автоматические ворота.

После того, как за въехавшей машиной закрылись ворота, из дома вышел огромный белый человек. Навстречу к этому великану вышли все трое: мама, папа и молчаливый водитель. Они о чем-то быстро переговорили, великан достал из пакета два паспорта и толстый конверт и передал родителям. Те, ничего не проверяя, вытащили из машины мальчишку и передали его незнакомцу. Мальчик кричал и плакал, всхлипывая, выговаривая то «мама», то «папа», но русского языка никто не понимал. Ворота закрылись.

Пашу насильно затащили в дом, проводя мимо комнат с очень тусклым светом. Растерянного и заплаканного его оставили в темном сыром подвале за железной дверью на всю ночь. Он стучал по двери, царапал стены, рыдая взахлёб. Пытаясь поймать глоток воздуха, он хотел что-то выкрикнуть, но ничего уже не получалось. Сама атмосфера этого сырого, злого подвала, говорила о том, что в ней побывало уже много детей.

К утру Пашка забился в угол и уснул. Когда его вновь начали вытаскивать из комнаты, он был сонным и ничего не понимал. Мальчишку завели в комнату, где стояло несколько странных боксов, операционный стол и три человека в синих халатах. Наведённый на кушетку огромный фонарь слепил и раздражал. Женщина сквозь медицинскую маску начала что-то ласково и фальшиво говорить.

С ребенка сняли всю одежду и сделали укол. От укола Павел снова начал хныкать, но очень быстро уснул. Именно в эту минуту мальчишки не стало…

Рука женщины врача порхала по телу так быстро и с таким профессионализмом, что сомнений в том, что она «разрезала» уже не одного ребёнка не было. Мало кто знал, что в доме этого чёрного врача на чердаке хранился эсесовский мундир её деда, который она когда-то всячески прятала. А после падения берлинской стены она стала гордиться им…

Его тело кусками раскидают по боксам, его органы так сильно нужны немецким детям. Его глаза дали возможность ребенку увидеть мир какой он есть. Его печень подарила жизнь белокурой девочке, которая все время плакала от боли, переезжая из одной больницы в другую. А маленькое сердце застучало в груди другого мальчишки, которому очень сильно хотелось играть в футбол.

В небольшом городке, в глубинке России, умер седой старик, именно в ту минуту, когда скальпель этого прогнившего врача коснулся малыша…

Начиная с 1991 года США и такие страны как Германия, Англия, Италия, Франция, Голландия и другие стали, почему то, очень часто усыновлять наших детей в России, в Белоруссии и Украине. Это происходило настолько часто, что директора интернатов и детдомов для сирот обогатившись, ушли на пенсию или подались в бизнес и политику.

В среднем, стоимость одного ребёнка за оформление документации и «скорости» была от 1000 $ до 3000 тысяч долларов США. Бывали такие заведения, которые продавали детей и на много дешевле. Только представьте себе, что операция, к примеру, по замене сердца стоит от 80.000–120.000 тыс. долларов США и, конечно же, эти операции делали в Германии. Вежливые, вечно улыбающиеся иностранцы, в среднем зарабатывали на одном ребёнке до 60.000 долларов.

Вся эта система настолько была и есть коррумпирована, что эти «горе родители» въезжали в наши страны уже по поддельным документам и адресам в них. Десятки тысяч детдомовских детей невозможно уже найти.

В те годы, и вплоть до 2005 года, у нас в странах даже не было систем социальных служб, которые бы могли, на уровне министерств иностранных дел, контролировать эти потоки убывающих детей в новые семьи… После того, как Россия отказала США в усыновлении, после вопиющих случаев обращения с русскими детьми, ситуация изменилась.

Итог – тысячи убитых, разрезанных на органы детей сирот и бездомных.

Изнасилование, растление, издевательство, как в штатах, так и в Европе продолжается и посей день. Сейчас массово пропадают маленькие дети иммигрантов. Только за 2016 год в Германии пропало 10.000 сирийских детей. Нет не одного прямого доказательства того, что детей убивали таким способом. И сейчас эта «мафия» и система работает безотказно, сжигая останки в печах. Говорить об этом не принято и страшно, но только не мне!!!

Когда я начал искать этих детей по социальным сетям, писать запросы в разные государственные службы Украины, в которой когда-то жил, то мне отвечали, что такой информации не дают в целях защиты самих детей. Когда я делал запрос о конкретных сиротах и о том, что их ищут родные, мне отвечали, что такой информации не имеют из-за потери документации. Получается, что все эти дети были вывезены в годы «оттепели».

Прежде чем появились в наших странах государственные службы, контролирующие эти потоки убывающих детей, прошли годы.

Делая запросы в детские дома и интернаты о предоставлении конкретного количества детей, которых усыновили иностранцы, директора сразу находились в длительных командировках, а их замы начинали резко болеть. Умудрялись сжигать архивы, а чаще всего документация просто исчезала.

Знали ли работники сиротских домов о том, что отправляют этих детей на страшную смерть, – не уверен, и Бог им судья.

Кому всё это нужно спустя долгие годы??? Об этих детях никто не молится, и никто за них не просит прощения. Лично меня эта цифра разрывает на части и выворачивает душу. Меня «разрезали» вместе с этими детьми, и я сейчас пытаюсь найти глубину глаз в других людях. Низкий поклон тем, кто по-настоящему дарит любовь этим детям и не важно в какой стране… Но их статистика ничтожна по сравнению со злом. Только вдумайтесь в эту цифру: с 1991 года по 2010 год с России, Белоруссии и Украины было вывезено в Европейские страны и в США, 160.000 тысяч детей сирот.

Я был там… Я знаю, я видел, я слышал, что наш Пашка живёт…