Текст книги "Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951"

17. Псковское содружество молодежи при православной миссии

В сочельник 1942 г. при Варлаамовской церкви на Запсковье Василий Васильевич Миротворский (погиб во время бомбардировки в 1944 г.) основал кружок молодежи, сперва только для совместного чтения Евангелия, а затем перешел на беседы на религиозные и национальные темы. В. В. Миротворский был «движенцем» из Печор (по-эстонски Петсери), т. е. членом РСХД.

Весной 1942 г. в Пскове были открыты три городские начальные школы, несколько платных частных и две церковные школы – Варлаамовская и Дмитриевская. В этих школах, кроме отцов-настоятелей, в первой о. Константин Шаховской и во второй о. Георгий Бенигсен (1915–1993), преподавали: В. В. Миротворский (до летних каникул 1942 г.), Константин Иосифович Кравченок (1918–1973), Раиса Ионовна Матвеева, Надежда Гаврииловна Одинокова, Зинаида Феодоровна Соловская и с марта 1943 г. автор этих строк – Ростислав Владимирович Полчанинов (р. 1919). Возможно, были и другие, но их имен нет в моих записках того времени.

Летом 1942 г. В. В. Миротворский организовал паломничество Варлаамовского кружка в Псково-Печерский монастырь. В кружке было 12 девочек 13–14 лет. Немцы дали пропуск на переходе через границу зоны военных действий (Operationsgebiet), где находился Псков, в Печоры, входившие вместе с Эстонией в состав Остланда (Эстония, Латвия, Литва и часть Белоруссии), и даже разрешение на пользование железной дорогой, но В. В. Миротворский решил совершить паломничество, как полагается, пешком, во всяком случае, в один конец.

Из Пскова вышли рано утром, чтобы пройти за один день примерно 30 километров пути до Старого Изборска (по-эстонски Vana Irboska). Там переночевали у знакомых В. В. Миротворского. Изборская крепость XIV–XV веков выглядела очень хорошо, так как была реставрирована в царствование императора Николая I, и произвела на девочек сильное впечатление. Когда-то на Псковщине и до самого Господина Великого Новгорода жило славянское племя ильменских словен, и потому девять ключей, которые недалеко от крепости бьют прямо из плитяной горы, сохранили древнее название Словенских ключей. Ключевая вода тоже понравилась девочкам, так как у воды, текущей через известняковые породы, особый приятный вкус, а псковский плитняк – разновидность известняка, из которого построены все церкви на Псковщине. Называется он плитняком потому, что лежит плитами (пластами).

Показал В. В. Миротворский и так называемую могилу Трувора на вершине городища. Это огромная каменная плита с двумя загадочными четырехугольниками и вкопанным в землю массивным каменным крестом. Конечно, там похоронен не язычник Трувор, а кто-то другой, но такова легенда. Для девочек, учившихся в советских школах, многое, что им рассказывал Василий Васильевич о первых князьях, о св. вел. княгине Ольге, о Пскове, было откровением.

На следующий день, перевалив горку, паломники увидели знаменитый Псково-Печерский монастырь, окруженный крепостной стеной с башнями, тоже сохранившимися лучше псковских.

Ночевали псковитянки в Печорах в доме, который раньше принадлежал РСХД. Местные русские встретили их как долгожданных гостей, вкусно кормили и одарили, чем могли. Паломники вернулись в Псков из Печор по железной дороге. В России немцы прицепляли для русских к пассажирским поездам товарные вагоны с надписью на двух языках: «Für Einheimische – для здешних». Подобного унижения для жителей Прибалтики не было, и псковские девочки вернулись домой в удобных пассажирских вагонах.

В. В. Миротворский стал человеком-легендой. О нем мне рассказывали даже те, которые его лично не знали. Паломницы делили свою жизнь как бы на три части – советскую, со своими радостями, но и горестями (почти в каждой семье были репрессированные, и советская власть у девочек симпатией не пользовалась), на сказочные дни паломничества в Изборск и Печоры, и на тяжелые будни в оккупированном немцами Пскове, наступившие после их возвращения.

Василий Васильевич понравился не только девочкам, но и их мамам и бабушкам. По их совету девочки вышили ему в подарок русскую рубашку. Василий Васильевич был в восторге, поспешил к фотографу, чтобы сняться в подаренной ему рубашке, и заказал 12 фотографий, каждой девочке на память.

После отъезда В. В. Миротворского в г. Вильно, в духовную семинарию, и перевода о. Константина Шаховского в другой приход школа и кружок молодежи при храме св. Варлаама Хутынского перестали существовать, но девочки принимали участие в жизни Содружества молодежи.

Раиса Ионовна Матвеева, вдова известного общественного деятеля и председателя НТС в Нарве (Эстония) – Леонида Дмитриевича (1912–1941), расстрелянного большевиками, тоже движенка, а также и бывшая герл-гайда (разведчица), руководила группой молодежи при соборе. Ей очень нравился общий гимн для гайд и скаутов-разведчиков – «Будь готов, разведчик, к делу честному…» и она научила ему свое звено старших, которому он тоже понравился и был принят ими как гимн их звена.

Вскоре после приезда в Псков я посетил сбор этого звена и принес показать небольшой альбом фотографий лагеря варшавской дружины в Свидере в 1942 г. Показывая альбом, я рассказывал о работе с русской молодежью в Варшаве. Расматривая фотографии, девушки говорили мне, что у них было так же.

– Где? – спросил я.

– В Артеке.

– А ты там была?

– Нет, не была.

Оказалось, что никто там не был. Сбор кончился. Мы спели «Будь готов».

– А откуда вы знаете эту песню? Ведь это наш гимн! – спросила одна девушка.

– Это ваш и наш гимн. Ведь вы поете: «Будь готов, разведчик…».

– А почему бы нам не быть разведчицами? – спросили сразу несколько девушек.

– Сейчас это еще рано, – уклончиво ответил я.

Но девушки настаивали, расспрашивая, почему «рано», почему «нельзя», и в конце концов обиделись на меня. Потом, когда мы ближе познакомились, и я смог с ними быть более откровенным, я им объяснил, что организация, которая по традиции с царского времени называется организацией разведчиков, именно как организация запрещена немцами, и поэтому надо быть во всем очень осторожным. Девушки поняли, перестали сердиться, и наши отношения стали еще более близкими. Потом я кое-кого принял в организацию. У меня дома, без свидетелей, перед маленьким русским значком-флажком, девушки давали Торжественное обещание разведчиц, и я им давал лилии со св. Георгием, которые я привез из Варшавы. В знак того, что они порывают со своим пионерским прошлым, несколько девушек отдали мне свои пионерские зажимы (в 1930-х гг. пионеры не завязывали свои галстуки узлом, а соединяли два конца специальным зажимом).

Я приехал в Псков на должность преподавателя Закона Божия в школе при кладбищенской церкви св. Димитрия. Ее открыл и в ней стал служить приехавший на Пасху 1942 г. о. Георгий Бенигсен, организовавший сразу и приют для сирот, и школу. В приюте первое время было 137 человек, но к моему приезду осталось около 50 детей от 6 до 13 лет. Руководство приютом о. Георгий поручил Н. Г. Одиноковой – тете Наде, как ее звали дети. Покровителя приюта о. Георгий нашел в лице служащего WiKado (Wirtschaftskomando – хозяйственной команды), немца по фамилии Бруно. Он был в Первую мировую войну офицером русской армии, был большим русофилом и чем мог, помогал приюту. Он выдавал для приюта дополнительное питание, включая молоко и жиры, которые русскому населению по карточкам не полагались. По карточкам русские получали только хлеб, картошку, соль и спички.

Первое время о. Георгию помогал в школе В. В. Миротворский, а после его отъезда – З. Ф. Соловская и К. И. Кравченок, который не всегда мог приходить на занятия, так как его часто посылали по хозяйственным делам миссии в другие города Псковщины.

В первый же день о. Георгий Бенигсен, представив меня старшему классу, оставил проводить урок, а сам отправился по другим делам. По Закону Божьему в этом классе мы проходили божественную литургию, пользуясь «Церковным календарем на 1943 г.». Следующий урок оказался свободным, и меня попросили остаться с классом. Я спросил ребят, что они делали раньше на пионерских сборах, но ничего интересного от них не услышал. Я попросил их спеть мне какую-нибудь песню. Pебята пошушукались и дружно спели мне какую-то не очень веселую песню дореволюционного времени, начинавшуюся словами «Наша школа небогата», потом спели советскую детскую песню «Мы едем, едем, едем в далекие края», потом «Веселый ветер». Эту песню я знал и пел с ними вместе, но затем они умолкли. Я их спросил про замечательную пионерскую песню «Крутыми тропинками в горы». Они ее не знали и спросили, откуда она мне известна. Я рассказал, как «Радио Москва» регулярно разучивало со своими слушателями новые песни, и хотя у меня радио не было, другие потом меня научили. Оказалось, что и у ребят ни у кого радию не было. Я поинтересовался, что они пели на пионерских сборах. Ребята меня перестали стесняться и дружно, вместе со мной, спели «Тачанку». Я почувствовал, что между нами завязывалась не простая, а особая дружба «заговорщиков».

Первые месяцы в церковные школы поступило много детей старше 14 лет, чтобы избежать рабочей повинности, так как учащиеся церковных школ не брались на учет немецкой биржей труда и получали продовольственные карточки через школы. Но осенью 1942 г. биржа труда взяла на учет всех учеников старше 14 лет, и они уже не могли посещать уроки. Число учащихся в церковных школах резко сократилось.

В конце апреля 1943 г. в Псков прибыл митрополит Сергий (Воскресенский). Пасха падала на 25 апреля, и митрополит посещал в пасхальные дни псковские приходы. Посетил он и Дмитриевский приход, приют и школу. По этому случаю варлаамовцы и соборная группа молодежи устроили в помещении Дмитриевской школы спектакль. Ставилась пьеса «Лгунишки», пелись песни и декламировались стихи. Перед спектаклем в Дмитриевской церкви был молебен, а молодежь, встречая и провожая владыку, выстроилась шпалером от входа на кладбище до самого храма. В помещении школы по случаю посещения владыки был вывешен первый, и, увы, последний, номер стенгазеты Варлаамовского звена – «Возрождение». Владыка остался очень доволен работой с молодежью.

14 мая в местной газете «За Родину» была в отделе хроники напечатана небольшая заметка: «На днях в приюте Дмитриевского прихода состоялся детский праздник, в котором приняли участие свыше 200 детей разного возраста. Здесь были дети Дмитриевского и Варлаамовского, а также и Соборного приходов.

Праздник начался в 11 часов утра. Предварительно был отслужен краткий молебен. После перерыва, в три часа, началась художественная часть».

«Струнный квартет исполнил русские национальные песни. Были исполнены также русские танцы, и многие дети декламировали стихи.

В заключение был зажжен костер, вокруг которого детишки с особенным увлечением играли и пели».

К этому надо добавить, что «детский праздник» состоялся 6 мая в день св. Георгия – небесного покровителя организации российских разведчиков. И еще о чем умолчала немецкая газета на русском языке, что на дворе приюта была вкопана мачта, и на ней был впервые после ухода белых из Пскова в 1919 г. поднят бело-сине-красный флаг.

Русский флаг не был запрещен немцами, многие псковичи носили на костюмах бело-сине-красные значки, которые делались в Риге и свободно продавались в Пскове, но немцы не поощряли национальной символики. У флага была своя долгая и интересная история. Его хранил все советское время один прихожанин Дмитриевского прихода зашитым в матрац и передал его о. Георгию Бенигсену. Флаг был поднят о. Георгием на его собственный страх и риск, но все обошлось благополучно.

После молебна и поднятия русского флага к молодежи с коротким словом о св. Георгии обратился гость, майор РОА Иван Семенович Боженко.

Официальной причиной «Детского праздника» было празднование дня Ангела всеми любимого и уважаемого о. Георгия, и немцы не могли догадаться, что для кого-то этот день мог иметь еще и другое значение.

Хотя в газете и было написано, что был костер, но его не было. Я должен был сложить и зажечь костер, но меня из-за какого-то пустяка задержала полиция, и о. Георгий продолжил намеченую программу без зажигания костра.

Конечно, о. Георгий знал, что его день Ангела служит прикрытием, но не возражал. Движенцы из Латвии и Эстонии тоже знали, что к чему, знал и кое-кто из ребят.

Незадолго до дня св. Георгия я провел в узком кругу курсы для вожаков. Я надеялся от отрядной системы перейти к звеновой, но это мне не вполне удалось. Все девушки были очень милые, исполнительные, но без инициативы, без амбиции и без руководительской жилки в характере.

Когда в мае 1943 г. даже дети старше 12 лет были объявлены трудообязанными, и церковные школы были в связи с этим закрыты, митрополит Сергий, высоко оценивший работу с молодежью, учредил 15 мая «Стол по распространению христианской культуры среди молодежи». Начальником Стола был назначен о. Георгий Бенигсен, а я был его ближайшим сотрудником.

В книге C. И. Колотиловой и других «Псков. Очерки истории» (Лениздат, 1971) на с. 286, в связи с учреждением Стола было сказано: «Таким образом, НТС мог активно использовать влияние Церкви не только в Пскове, но и на всей подведомственной миссии территории» и далее: «Среди молодежи Пскова активизировала свою деятельность профашистская белоэмигрантская организация Национально-Трудовой Союз (НТС). Многие члены управления Псковской православной миссии являлись ее активными деятелями».

Здесь что ни слово, то ложь. Из примерно 200 работников миссии членами НТС были не больше десяти. НТС не был не только «профашистской» организацией, но был организацией антифашистской и преследуемой нацистами. Известно, что в 1942 г. в Гатчине был арестован и расстрелян один член НТС из бывших военнопленных, в 1943 г. был расстрелян руководитель НТС в Литве – Андрей Рисов, и не один, и массовые аресты членов НТС начались в мае 1944 г. в Германии.

Вечером 22 июня 1943 г., по случаю годовщины начала войны, был сильный налет советской авиации. Немецкие зенитки защищали город, особых разрушений не было, но сильно пострадал приют. Не было ни убитых, ни раненых, но приюту пришлось переселиться в Мирожский монастырь. Школьное здание сохранилось, и там устраивались сборы кружков, пока о. Георгий Бенигсен не получил разрешения использовать второй этаж колокольни для сборов молодежи. Первый этаж был занят свечным заводом, а второй был в очень запущенном состоянии. Привести его в порядок взялась Раиса Ионовна Матвеева.

Среди школьных и внешкольных работников она выделялась своим умением и энергией, и девушки ее очень любили. В августе 1943 г. Раиса Ионовна со своими девушками привела второй этаж колокольни в человеческий вид. Эта большая комната стала местом нашей внешкольной работы и не только с бывшими школьниками, но и с более старшей молодежью. Для младших на колокольне устраивались сборы, а для старших был создан литературный кружок с чтением докладов.

С варлаамовцами я пытался выпустить второй номер «Возрождения», но он ко дню открытия, назначенному на 1 сентября, не был готов, и я выпустил стенгазету «Заря». Весь номер, кроме передовицы, состоял из газетных вырезок. Моей целью было расшевелить редакцию, что мне и удалось. Был выпущен еще то ли один, то ли два номера. Они у меня не сохранились, но сохранился последний номер «Стенгазеты Литературного кружка» от 25 января 1944 г. с критикой предыдущего номера.

О работе миссии с молодежью одна из девушек, Мира Яковлева, писала спустя много лет («Псковская правда», 1 января 1994 г.): «Нам нужны были мудрые наставники. Мы обрели их совершенно неожиданно. Все для нас было ново. Мы научились слушать церковную службу, все вместе справляли праздники православного календаря. К нам приходило осознание того, что мы – русские, а значит, православные, какими были наши прадеды. Это было наше маленькое духовное братство. В этом братстве не было старших и младших, были просто люди опытнее, образованнее, мудрее нас. Верили ли мы тогда в Бога, сказать трудно. Но с момента соприкосновения с верой наших духовных учителей, которых мы почитали, у нас возникло и развилось понимание того, что нет иной истины, чем та, что заключена в Православии и нет ничего красивее Русской Православной Церкви. Это осталось на всю жизнь». Свою небольшую статью о православной миссии Мира Яковлева закончила словами: «Мы навсегда потеряли своих друзей и наставников. Но счастье, что братство было, что мы встретились с прекрасными людьми, что они показали нам свет».

14 января 1944 г. Красная армия под Ленинградом перешла в наступление. Немцы начали отступать, но от псковичей это скрывалось, пока на улицах Пскова не появились спасающиеся бегством с фронта немцы. Псковские немцы начали спокойно готовиться к эвакуации. Вывозили они все, что только можно. Даже выкапывали зарытые в землю кабели. Православная миссия получила приказ готовиться к эвакуации.

Работа Псковской миссии велась только два с половиной года, и люди сегодня удивляются, каким громадным религиозным подъемом сопровождалась ее деятельность. Даже дети, воспитанные в антирелигиозном духе, почувствовали себя православными, и это у них осталось на всю жизнь.

Приказ об эвакуации был для меня трагедией. Надо было уходить на Запад. Вероятно, такую же трагедию пережили в 1920 г. и мои родители, покидая родину. Получив увольнение с работы в миссии, я сразу же покинул Псков. Перед отъездом был у нас прощальный сбор. Я дал всем адрес проживавшего в Берлине Дейки (Андрея Николаевича) Доннера (р. 1923), которого я хорошо знал по разведческим лагерям в Югославии, сказав, что через Берлин они смогут связаться со мной, а через меня и друг с другом.

С женой и тещей мы покинули Псков 8 февраля, а на 18 февраля была назначена немцами эвакуация Православной миссии и многих других гражданских учреждений. Павел Васильевич Жадан (1901– 1975) в своей книге «Русская судьба» пишет: «18 февраля 1944 года был первый налет советской авиации на Псков. Потом налеты продолжались, но с меньшей силой. Они причинили серьезные разрушения и парализовали жизнь города».

Добавлю от себя, что немцы оставили город совсем без противовоздушной обороны, забрав прожектора и зенитки в Германию. Советская же авиация систематически разрушала город, не трогая, правда, Омских казарм, оставленных целыми для зимних квартир Красной армии и некоторых других зданий, которые отступавшие немцы не успели взорвать, среди них Пушкинский театр и Дом Советов, построенный в XIX веке для Псковского кадетского корпуса.

Я возвращался в Псков в мае 1944 г. за книгами, которые собирал по развалинам города для пополнения беженской библиотеки в Риге. Крепко стояли древние храмы, а деревянные дома, в том числе и домик Пушкина, развалились, как карточные домики, от воздушных волн, сопровождавших бомбовые удары. Здания на Великолуцкой улице были превращены в груды кирпичей. Уцелела только Старая почта (1795 г.) и церковь Архангела Михаила (XVI в.). С эвакуацией Пскова и ликвидацией Псковской миссии работа с псковской молодежью не прекратилась. Но это уже другая тема.

18. Псковские староверы

Как-то зашел у нас разговор с моим начальником о. Георгием Бенигсеном о старинных сербских церковных песнопениях, о том, как сербы любили послушать наших русских композиторов, и о том, как мы, русские, не ценили сербскую церковную старину. В конце разговора о. Георгий сказал мне, что я могу послушать старинные песнопения у старообрядцев, или староверов, как они сами себя называют, в храме св. Василия на Горке.

В ближайшее же воскресенье я пошел к староверам. Старался войти так, чтобы меня не заметили. Но меня сразу заметили. У меня не было обязательных для староверов особых четок, которые они называли лестовками. У этих лестовок размещены четыре треугольника, символизирующих Св. Троицу и четырех евангелистов. Их даже надевают на руку покойникам в гробу.

Староверы были беспоповцами, и богослужение проводил благословенный на служение мирянин, называемый наставником. Иконостаса не было, но вся восточная стена храма была уставлена иконами. Был небольшой хор, но многие молитвы пелись всеми молящимися вместе. Мотивы мне были знакомы, и я пел со всеми. Это создавало не только молитвенный дух, но и дух единства всех молящихся. Крестился я по-нашему, тремя перстами, но, перекрестившись, как и все, кланялся и отводил руку в сторону. Раньше я так не делал, но потом заметил, что в Пскове в наших храмах некоторые люди тоже, перекрестившись, кланяются и отводят руку в сторону. Когда все клали земные поклоны, я делал то же, хотя в эмиграции земных поклонов не клали. У староверов кроме особых четок были еще и подручники – лоскуты войлока, которые при земных поклонах клались под руки. Я, конечно, подручника не имел, и это тоже могли сразу заметить.

На следующий день в школе я рассказал старшему классу о том, в какой я был церкви, что я видел и пережил. Мои ученики ничего не знали о староверах и слушали меня очень внимательно. Начал я с патриарха Никона и его реформ и осудил его за то, что позволил грекам без надобности менять наши церковные традиции. Конечно, начиная печатание церковных книг, их надо было исправить, но и только. Осудил я и правительство за то, что оно уничтожало старинные рукописные книги и старинные иконы. Говорил о восстаниях казаков-старообрядцев и о бегстве старообрядцев за границу ради спасения, как они считали, истинной православной веры.

Ребята к своим учителям относились хорошо, но не считали их своими, а я для них был своим. Поэтому одна девочка моя разведчица встала и сказала мне, что я часто, начиная говорить о вере, перехожу на историю России, и вдруг задала мне вопрос, а верю ли я в Бога. Я сказал, что верю, но иногда меня мучают сомнения, и я тогда говорю: «Верую, Господи, помоги моему неверию». Девочка перекрестилась, отведя руку в сторону, как я только что им показал, и сказала: теперь и я верю в Бога – помоги моему неверию.

Все как-то затихли. Видно было, что все переживают сказанное, а я понял, что на этом надо кончить. Урок должен был скоро кончиться, и я сказал ребятам, чтобы они тихонько пошли на двор, а сам остался в классе со своим переживаниями.

Меня стало тянуть к староверам, и я иногда ходил к ним на богослужения.

Меня, конечно, заметили, и однажды после богослужения подошел ко мне человек и сказал мне: «Не старайтесь. Мы знаем, кто вы, но если вам у нас нравится, то приходите и не стесняйтесь».

Я ответил, что я не стараюсь им подражать и все, что делаю, делаю потому, что так чувствую. Пою вместе потому, что их пение знакомо мне с детства, и кладу земные поклоны потому, что считаю, что так надо. Я продолжал иногда приходить к старообрядцам, продолжал стесняться и стоять незаметно в углу, но никто больше со мной не начинал разговоров.

Только потом я узнал, что такое отношение ко мне было исключением. Обычно староверы не разрешали «никонианцам», как они нас называли, присутствовать на их богослужениях, а если и позволяли, то просили не молиться и не креститься.

Благодарю Владимира Владимировича Никонова за помощь при работе над этой статьей.