Текст книги "Красный коридор"

Красный коридор
Рафаэль Клопп

© Рафаэль Клопп, 2017

ISBN 978-5-4490-1703-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОКТЯБРЬ

В комнате царила полутьма. Свет, который проникал сюда сквозь нечистое от множества засохших капель стекло, не освещал, но, казалось, пытался сдружиться с мраком, и лишь обозначал очертания предметов. Снаружи было пасмурно, низко повисшие тучи не желали разрождаться дождем. И ветер, который всё это время пытался разогнать сырость, сам потом стал таким.

Комната пустовала. Сначала день. Потом неделю.

Примерно через сорок дней железки внутри замка звякнули, и дверь отворилась, впустив еще немного света из подъезда, в котором горела лампа.

В прихожую вошли двое. Она сняла легкую белую куртку, повесила на крючок, стала разуваться. Входила в зал в потертых джинсах и свитере из тонкой черной шерсти. Он тоже был в чем-то. Сходил на кухню и вернулся. Она слышала, как он открывал там холодильник.

Здесь было пианино. Она подняла крышку, надавила пальцем на одну из клавиш. Когда он вошел, она улыбнулась.

– А я не знала, что ты умеешь играть.

На подоконнике в вазе с удлиненным горлышком все четыре цветка потемнели и высохли. Он думал, как бы их убрать теперь, чтобы она не увидела.

– А я не умею. Это от прошлых хозяев осталось. Будешь чай?

– Кофе.

Дома кофе не было, надо было идти в магазин. Наверно, не было и чая.

– А это что за картина? – спросила она, подойдя к стене.

Он тоже посмотрел. Черно-белый рисунок за стеклом в металлической рамке. Он не знал, как долго здесь этот рисунок.

– Кому-то подарили. И они повесили.

За окном прогремел гром, но почему-то он не сходил вниз, а уходил куда-то вверх. Получилось тревожно. Оба теперь стояли и молчали.

– Включи свет, – попросила она.

Он подошел к стене, стал искать включатель.

– Я чайник поставил.

Найдя, надавил пальцем, но свет от этого не зажегся.

– Хм…

– А?

– Кажется, вылетела пробка. Скоро стемнеет.

– У тебя есть свечи? Я боюсь темноты.

Он задумался. Тем временем она подошла к окну, положила ладони на подоконник, стала смотреть на улицу. Та была пуста, совсем без людей. Третий этаж. Вид на магазин, детский сад, проезжую часть, по которой не проехала ни одна машина. На лавке газета, и ветер треплет ее, так что она вот-вот сползет.

Взгляд переместился на вазу. Она занесла ладонь над одним из засохших цветков, будто собираясь погладить. Когда он подошел сзади, тихонечко, неслышно, и мягко, как если бы имел дело с чем-то хрупким, положил ладони ей на плечи и ткнулся лицом в волосы на ее затылке, она убрала руку. Она хотела поднять ее и положить ему на ладонь, но в этот момент снова прогремело. Ноги ее подкосились, и она стала оседать. Он не сразу сообразил, так что подхватил ее почти над самым полом. Присел рядом, учащенно дыша от волнения и страха.

– Что с тобой?

Она не ответила, хотя глаза ее были открыты.

– Что… с тобой?

Казалось, что она смотрит в потолок. Смотрит на обои, блеклые, одноцветные, в полоску. Смотрит на стекло. На вазу.

– Ты слышишь меня?

Наверно, она слышала, потому что перевела взгляд на него, посмотрела ему в глаза, но они ничего не выражали.

– Тебе плохо?

Взгляд переполз на его плечо, потом уперся в противоположную стену, стал разглядывать узор на обоях.

Прогремел гром. И на этот раз протяжный, недобрый, такой густой, что стекло в оконной раме мелко задрожало.

Потом это прекратилось.

Он осторожно опустил ее на пол, взгляд ее все так же бесцельно оглядывал пространство. Он поднялся и, приблизившись к окну, стал смотреть.

Потом он вышел на улицу.

Здесь никого не было. В небе, наверно, над самыми тучами, снова загудело. Оно прокатилось от горизонта до горизонта, и это не было похоже на природное явление. А он шел и смотрел наверх, шел с запрокинутой головой, но ничего, кроме низко повисших туч, не видел. Остановился возле лавки, на которой ветер трепал газету. Думал присесть, отдохнуть и, может быть, даже почитать последние новости. Но, вместо этого лег на землю, она была холодная и ничем не пахла. Он заполз под лавку, лежал теперь на животе, и его бесцельный взгляд бродил в пространстве, иногда возвращаясь к свисавшему концу газеты, когда ветер особенно сильно начинал трепать ее.

Вызывает Кларк

Давление в гипердвигателях падало с катастрофической скоростью. Космический корабль войск Консолидации Ностромик-1 кренило в сторону планеты Недирия. Склонясь над пультом управления, капитан Джон Кларк вызывал базу.

Он остался один. Из всех двенадцати членов экипажа он остался один. Джулия была последняя, кого они сожрали.

Проклятые рептигноиды!

Как же им удалось пробраться на борт? Он снова и снова задавал себе этот вопрос. Мерзкие безволосые создания проникли в образовавшуюся брешь, и с тех пор это не прекращается. Но где она, эта брешь? И как ее теперь заделать? Капитан Кларк не знал.

– База! – снова позвал он. – База! Это Ностромик-1! Это Ностромик-1! Вызывает капитан Кларк! Как слышите меня? Прием!

Но никто не отзывался. Космос хранил молчание.

Где-то в коридоре снова послышался рев, полный ярости и звериного голода. Это они – существа с ядовитыми брызгающими щупальцами! Теперь уже рядом.

Кларк посмотрел на свой бластер, который лежал рядом, на пульте. Боезапас отстрелян, аккумулятор пуст. Выходить же с голыми руками против целого полчища…

Впрочем, оставался еще один вариант.

Последний вариант.

Когда в коридоре со скрежетом лопнуло, будто бы кто-то что-то сломал, и запахло дымом, Кларк склонился к пульту управления и начал говорить:

– База… это Ностромик-1. Если кто меня слышит: наш корабль потерпел катастрофу. На нас напали представители внеземной цивилизации. Все члены экипажа погибли. Повторяю: все члены экипажа погибли. Доктор Джулия Фостер, бортинженер Камерон, биохимик Куросава, механик Спенски, другие…

Возня у двери в капитанскую рубку. Насколько хватит прочности обшивки?

– База! Это капитан Кларк! Я остался один. Я остался один. И мне придется подорвать судно! Если вы меня слышите…

Чавкающие удары, омерзительное скольжение.

– У меня не остается другого выхода. Повторяю! У меня…

Жуткие царапания, мяукающие звуки, удары настойчивее, будто хотят не взломать, а продавить дверь, подчинить материю полимерного сплава своей тяжести.

Красная кнопка.

Кларк перевел взгляд.

Маленькая, скромная красная кнопка, в самом углу пульта, под полупрозрачным колпачком.

Тыльной стороной ладони Кларк вытер со лба крупные холодные капли и облизнул нижнюю губу.

Неужели всё? – подумал он, протягивая руку к той кнопке.

Дверь стала сотрясаться от громких ударов, будто те, кто находился там, почуяли неладное и разом пришли в движение. Будто бы гигантское насекомое богомол пришло в гости и принялось рушить дверь своими мощными передними конечностями. Резким движением большого пальца Кларк откинул колпачок и занес руку над кнопкой. Подумав секунду-другую, надавил на нее. Тотчас лампочки на пульте управления стали загораться одна за другой, и что-то тревожно запищало. Твари за дверью замерли на мгновение, а потом снова принялись за свое с удвоенной силой.

Прочистив горло, Кларк произнес:

– Гм… Центральная Эм. Код 864-351-0. Команда «Распознавание голоса». Доступ «Чарли-1-2-15-674». Команда «Распознавание сетчатки глаза».

Через какое-то время из пульта донеслось (глубокий женский голос):

– Центральная Эм. Команда «Распознавание голоса» выполнена. Команда «Распознавание сетчатки глаза» выполнена. Капитан Кларк, Джон Стивен. Жду дальнейших указаний.

Кларк хотел было что-то произнести, но в этот момент дверь, не выдержавшая натиска, сначала дала трещину, потом, лопнув, разлетелась во все стороны, и в рубку прорвались…

***

Первым переступил порог младший лейтенант из местного отделения (хотя ясно намекал, что это не его обязанность, правда, насчет деталей не уточнял). Вторым был высокий плечистый мужчина, в куртке, надетом поверх докторского халата, и женщина в таком же (имеется в виду цвет) халате, под которым у нее был свитер. За ними вошли молодой мужчина и светловолосая женщина, оба в черных пальто. Замыкал судебный исполнитель, молодой еще парень. Все столпились в прихожей и стали наблюдать за тем, что творится в квартире.

Точнее в комнате (квартира была однокомнатной).

Слесарь из ЖЭКа, Михалыч, который взламывал дверь, входить не стал. А чего входить? Остался на лестничной площадке и просто наблюдал оттуда, опершись плечом о косяк. Ужас как хотелось курить. Свои закончились, думал теперь стрельнуть у ребят, которые ждали внизу. Половицы. Что-то насчет половиц.

В комнате царил бардак. Если говорить точнее, бардак царил во всей квартире, но комната есть комната. Вонь и затхлость. Моча – впечатление такое, что мочились по углам неделями, месяцами. Обои на стенах содраны, не все, конечно, но ясно, что драли ногтями.

Какой-то дяденька, небритый хронически, исхудалый, без трусов и в майке (цвет сейчас не определишь), сидел на полу возле батареи, поджав под себя ноги, грязные, почти черные.

– Давайте, давайте, – поторопила светловолосая женщина. Ужас как хотелось выпить. И стопка коньяку, которая час назад, – совсем не дело! – Или так и будем стоять?

Младший лейтенант хотел было возразить насчет того, что это не его обязанность и он вообще здесь для составления протокола, но светловолосая не думала слушать. Так что им с плечистым пришлось брать мужичка в оборот. При этом лейтенант думал о вшах, о том, как легко обзавестись вшами; а медбрат про приставов (когда просрочка по ипотеке в полгода, начинаешь думать про разные вещи). Естественно, хотелось и пить, и курить, и до конца рабочего дня – целая вечность.

Дяденька разговаривал с батареей, что-то бормотал туда, кажется, вызывал базу, а, когда его взяли за плечи, заорал. Стал орать и орать, цепляясь за батарею, так что женщине пришлось попросить слесаря прикрыть дверь. Наверно, для того, чтобы не привлекать внимания со стороны соседей. Это сейчас лишнее, спорить с этим никто не станет. Молодой мужчина, который в черном пальто и с хорошей такой кожаной сумкой на плече, наблюдал за происходящим не сказать, чтобы с интересом. Ярко-голубые глаза внутри глазниц почти не шевелились, и, конечно, хотелось скорее покинуть помещение, ибо неприятный запах имеет свойство впитываться в ткань. А одежду мы покупаем не на вещевом рынке, у вьетнамцев, а в бутике (если кому интересно). И глаза, конечно, да! Женщина при любом удобном случае находила повод, чтобы, как можно, внимательнее заглянуть в них. Наблюдать картину с муженьком ей было тоже неприятно. Но что поделаешь? И сто грамм коньяку совсем не дело, господа!

Женщина в докторском халате сделала дяденьке укольчик. Теперь надо было просто подождать, когда тот заглохнет. А потом уже спускать в лифте и запихивать со всеми ногами и руками в «скорую».

***

На улице, когда тело запихивали, Михалыч стрельнул свою сигаретку. Светловолосая велела парням очистить квартиру от всего хлама, включая обои, кафель в ванной, пол и плинтуса. Снести всё на мусорку. Парней было четыре, студенты, голодные, справятся. Она оставила свой номер. Как закончат, позвонят.

Потом попросила мужчину довезти ее до больницы, внимательно заглядывая в его голубые, как море, глаза. Раз уж такое дело, со всеми формальностями надо бы покончить сегодня. Риэлтор был в курсе ее дел по этому объекту недвижимости, знал, что она не жила в мужниной квартире почти целый год. Хотя бумаги, что-то о съёме-сдаче жилья в наем, тот подписывал. Подмахивал, находясь в состоянии алкогольного опьянения (обычном своем состоянии). Какие-то другие бумаги тоже. Естественно, риэлтор согласился подвезти. Работа есть работа.

***

В приемном покое.

Не знали, куда пристроить дяденьку. На ногах из-за укольчика тот стоять не мог, так что положили его прямо на пол. Светловолосая ушла с врачом куда-то в кабинет. Младший лейтенант спросил, где здесь туалет.

Но только чтоб не для пациентов, а для персонала!

Наручники с дяденьки пока не снимал, хотя понятно, что на этом его миссия закончена. Оставалось пойти, отлить, и давайте, до свиданья!

Так что риэлтор и дяденька остались в приемном покое одни. Стоявший стал разглядывать лежавшего. Тот хныкал, лежа на боку, с закованными за спиной руками, стонал и что-то бормотал еще, язык его заплетался. Мужчина подошел ближе и даже наклонил голову, послушать.

Что-то про анальгин.

– Ан-н-нигиляцию…

Ах, вот оно что. Действительно.

Мужчина стоял над дяденькой, так что тот поднял голову и посмотрел вверх.

– Ан-н-нигиляцию, – повторил он. – Центральная Эм… включить… ан-н-нигиляцию…

Ярко-голубые глаза внутри глазниц все так же не шевелились. Лишь несколько мускулов на лице пришли в движение, слегка изменив характер выражения. Уголки губ еле заметно приподнялись, являя подобие улыбки. Но лицо в целом выражало чувство омерзения.

Брезгливости.

Мужчина поднял голову, огляделся, чтобы убедиться, что они в приемном покое всё еще одни. Потом снова опустил голову. Ему хотелось, – и сейчас он ничего не мог с этим поделать, – он приподнял ногу, обутую в кожаный полуботинок с начищенным до блеска носком. Потом осторожно опустил подошвой на лицо лежавшего, который не переставал звать какую-то «Эм». Наступил. Надавил. Почувствовал плоть под собой. Дяденька захныкал. Но чувство! Какое-то чувство странное. Ни с чем не сравнимое…

Мужчина тяжело задышал, раздавливая, и даже на щеках его проступила краска.

В следующее мгновение, когда послышалась трель, он убрал ногу и огляделся.

Звонил телефон в кармане пальто.

Вздохнул. Всего лишь телефон. Днем всегда, постоянно звонят, по работе или жена.

Кстати, сегодня вечером званый ужин. Проще говоря, женин начальник устраивал вечеринку у себя, за городом. Так что при параде и никаких отговорок! Шашлык, караоке на свежем воздухе, четыре килограмма фейерверков уже закуплено.

Мужчина достал телефон и провел по экрану большим пальцем, чтобы активировать… но ничего этого не произошло. Он не увидел ни экрана, ни большого пальца, ни вообще руки, лишь рукав.

Что за черт!

Он нахмурился. Пустой рукав, как в том фильме про человека-невидимку. А телефон продолжал и продолжал звонить в кармане.

Внезапно внутри тела взорвалась горячая волна и выплеснулась наружу в виде холодном и липком. Ноги подкосились. Дяденька на полу продолжал звать свою «Эм». Мужчина посмотрел на него, потом вернулся к руке. Она была на месте, никуда не делась. Мужчина попытался сглотнуть, но у него не получилось. Он тяжело задышал.

Что это только что было?

Вопрос на миллион рублей.

***

Когда вернулась светловолосая, он, стоя у окна, разговаривал по телефону с одним из каких-то своих клиентов. Был бледен, выглядел растерянным. Лейтенант отстегивал от дяденьки наручники. Затем двое из медперсонала, дюжие парни, утащили того куда-то, и он не возражал, а лишь таращился на них осоловелыми глазами. Мер физического воздействия к нему не применялось.

Далее последовали формальности с подписями, бумагами, заявлениями и так далее.

***

Когда риэлтор довез ее до дома, ему пришлось потратить еще какое-то время, чтобы послушать болтовню. Как мог, пытался изображать интерес.

Что-то о несчастной женской доле, об одиночестве, бла-бла.

Пару раз улыбнулся, пару раз сочувственно кивнул.

Светловолосая в сотый раз извинилась, что приняла лишка, но ведь это жизнь, правда? И как бы она вообще без него справилась?

Потом положила ладонь ему на колено.

– Позвоню на днях, – сказала она, заглядывая ему в глаза внимательно.

– О’кей, – просто сказал он.

– Жена ревновать не будет?

Уголки губ чуть двинулись в улыбке.

– Она не читает мою переписку.

– Правильная какая у тебя жена, – на ее губах тоже улыбка, но глаза серьезные. – Позвоню. На днях. Разгребу дела и… твой номер даже запомнила.

– Как классно, – отозвался он, всё так же чуть заметно улыбаясь.

***

– Что так долго? – спросила жена. – Мы уже одеваемся.

– Папа! – дочка, пятилетняя девочка, подбежала и обхватила его шею ручонками, когда он нагнулся, чтобы чмокнуть ее в щечку. – А ты мне чего-нибудь купил?

– Ага, вот, смотри, – извлек из кармана зайчишку с длинными ушками и пуговкой-носиком.

Девочка запрыгала, запищала от восторга, прижимая к груди игрушку и потом целуя папу в щечку, в лобик, в носик. Она была во всем нарядном, полностью готова к путешествию в гости.

– Перекусить чего-нибудь?

– Там поешь…

– В ванну. Я грязный, я воняю. Я в таких помещениях был!

– Ну вот!

– Мам, а что, папа воняет?

– Нет. Пять минут.

– Десять…

– Пять!

***

Когда он вышел из ванны, подпоясанный большим полотенцем, а другим энергично вытирая волосы, и прошлепал босыми ногами на кухню, поискать в холодильнике, попить минералки, то поймал себя на странной мысли.

Минералка, конечно, не отменялась – он взял ее с полки, закрыл холодильник, откупорил бутылку, присосался, жадно глотая. Пошел в зал, где должны были быть его жена и ребенок.

В зале никого не было. Телевизор работал, но работал в пустой комнате.

Он прошел в спальню.

Тишина.

И снова – то чувство.

– Маш? – позвал он.

Пошел в детскую.

– Что за черт!

Вернулся в холл. Опять на кухню.

– Маша? – он стоял на кухне и оглядывался, будто это могло помочь. – Каринка… МАША!

Выбежал в холл, оттуда в зал, потом в детскую. В спальне, сам не зная, почему, заглядывал в шкаф-купе, отодвигал платья, срывал некоторые, яростно бросал на кровать.

– Что такое…

Упал на четвереньки, заглянул под кровать. Вскочил, выбежал, хватая сползавшее с бедер полотенце.

В лоджии тоже никого не было.

Казалось теперь, что сердце не просто бьется в груди, а прыгает, скачет по всему организму. Адреналин делал почти невесомым, каким-то ватным. Он открыл дверь, на лестничной площадке доковылял до перил, ухватился, чтобы не упасть. Жили они на девятом этаже, и он проорал вниз, в пустоту пролетов.

Створки лифта разошлись, оттуда, ни о чем, конечно, не подозревая и думая о чем-то своем, вышла соседка, немолодая женщина с пакетом продуктов. Увидав на лестничной площадке полуголого мужчину, она вздрогнула, не сразу даже узнав его, настолько искажены были черты его лица.

– Батюшки! Что это ты?

– А? – не понял он (кажется, он тоже не мог ее узнать). – Да… здрасте…

– Здравствуй…

– Вы жену мою… дочку… не видали?

– Где не видала? Нет.

– Не выходили? В подъезде нет?

– Нет, никого не видела. А что случилось?

– Дочка моя… жена… семья!

Соседка никак не могла взять в толк.

– А что они? Они же… вон же…

Он посмотрел на нее, перехватил ее взгляд и резко обернулся. Изо рта вырвался надсадный вопль. Соседка стояла и смотрела, как он снова входит в квартиру, входит на подкашивающихся ногах, падает перед своими на колени и как бы хочет обнять их. А те удивлены, хотя что там, напуганы! И не могут взять в толк, чего это папа бегает в подъезде в таком виде. Соседка тоже этого не могла понять и просто, подойдя, прикрыла дверь их квартиры.

***

– Давай, жопу поднимай уже! Перекур кончился.

– Ща…

– Не «ща», а давай!

– Чё это?

– Да хрен его знает. До фига здесь. Даже от руки вон. Фантастические рассказы, по ходу.

– Машинку можно толкнуть.

– Она вон, вся железная.

– Раньше такими пользовались, ага.

– За пятихатку можно.

– Как лом можно, да.

– Машинку я себе возьму.

– Ты, я говорю, жопу поднимай давай!

– Да ща! Посрать схожу только…

– То пожрать, то посрать! Работать кто будет?

– Рассказы-то интересные?

– Да нет. Хрень полная.

– Я раньше про Хищника любил…

– Вы бы работать любили!

– Да ладно.

– Бумаги туева хуча!

– Всё на растопку…

– Остальное на подтир.

(смех)

Бука, бука!

Женщина выбралась из здания и стала спускаться по бетонным ступеням. Была одета в плащ, голова неприкрыта, волосы сухие неухоженные, и шелковый платок, который обернут вокруг шеи.

Проехал автобус, высадил пассажиров на остановке. Женщина пошла туда. Думала, что присядет на лавку, пока будет ждать. Телефон никак не отыскивался. Она рылась в сумочке в его поисках. Боялась, что упадет. Ноги подкашивались, и она боялась, что упадет.

Интересно, как это со стороны?

Октябрьское небо было чистым, но солнце не грело.

Женщина опустилась на лавку, в ее руке был телефон, она смотрела на экран. На остановке стояли люди, мимо, глухо подвывая проносились, автомобили.

Солнце совсем не грело.

Женщина курила, прижимая телефон к уху.

Не грело, нет. Не то, что летом.

***

Дашенька и Машенька закапывают разноцветные стекляшки в землю. Прежде обернули фольгой, чтобы не рассыпалось. Цветики-самоцветики. Это будет их Секрет! Они часто так играли. А это место особенное – на опушке леса. Закапывать Секрет на опушке леса им не доводилось.

Кругом зелено и стрекозы.

Папочка и дядя Сережа удят рыбу на речке. Мамочка и тетя Нина хлопочут по хозяйству. Горит костер, а в котелке кипит вода.

Приехали на дядесережиной машине. Дверцы «москвича» открыты, поет радио: «Лето, ах, лето!»

Мамочка сказала, чтобы девочки не уходили далеко, чтоб всё время находились в «поле зрения». Находясь в поле зрения, Дашенька и Машенька присыпают землей, придавливают ладошками и, говоря слово заветное, сыплют соль на то место.

Всё! Теперь это наш с тобой Секрет, сестренка!

Нет, не близняшки. Они родились с разницей в один год.

А Ваську дома оставили. Это их кот, он рыжий и толстенький. И если б с собой на рыбалку, то Васька бы потерялся. Поэтому пусть пока охотится на птичек в саду. Любит это дело. Привезут они ему рыбки. Живут они в своем доме, на окраине города, так что только форточку открой – котейка шмыг туда, только вы его и видели!

Машенька как-то болела. И она думала, что людям надлежит ходить на головах. Теперь Машенька здорова. Она открывает сестрице Секрет прямо у этого самого у местечка у заветного.

Мамочка зовет девочек кушать. Папочка и дядя Сережа возвращаются с очередным уловом. Болтают, смеются. Удочки у них длинные, а в руке у папочки рыбина, лоснится на солнышке чешуйчатым боком.

А потом уже дома, ночью, под убаюкивающее урчание пристроившегося с боку котейки, Дашенька смотрит в потолок. Смотрит, пока Машенька спит в своей кроватке. Всё думает и думает про Машенькин секрет. Думает она, что этот Секрет – всем секретам секрет.

И еще дядя Сережа сегодня вспарывал рыбину, папочкиным армейским ножиком, вспарывал да приговаривал, кишочки нутряные выбрюхивая. И Васька потом сказал «фу!».

***

Однажды, когда люди ходили на головах, Машенька проснулась ночью, потому что услышала какое-то шебаршение. Там, на крыше.

Она и сама бы не прочь ходить на голове, но у нее не получалось, как бы она ни старалась.

На улице было прохладно, но Машенька была босиком, про тапочки забыла, в одной ночной рубашке. Стала подниматься по деревянной лестнице, приставленной к крыше. Температура у нее была «зашкаленная», как потом ей сказали (она не помнила, кто).

Увидела там Ваську, который хотел кого-то схватить и утащить. Прямо возле чердачного окна.

Существо пищало.

Машенька не могла понять, что это. Если лягушонка, то почему оно о двух лапках? А если птичка, то почему без крылышек?

По крыше были разбросаны яблоки. Падали с растущего над домом дерева, плодоносившего раз в два года. Машенька подобрала одно из них. Нет, не то, которое самое большое, а которое поближе. Замахнувшись, бросила в сторону кота.

– Пошел, Васька! – прокричала она тем криком, на который была в тот момент способна, но Васька и не думал.

И он не играл, нет! В лунном свете было видно, что ушки у него прижаты, а зубки ощерены. И вообще, и шипит, и фырчит, и лапкой – цап-царап!

Тогда Машенька потянулась к большому яблоку, им и запульнула.

– А ну брысь, сказала!

Попало или нет, но Васька ретировался, пятясь задом, а потом изящно развернувшись. Недовольный такой.

Потом Машенька поняла, что лежит на краю крыши и тяжело дышит. Одна нога свисает вниз. Лежит и наблюдает, как то существо пытается влезть в чердачное окно. Старается, но у него не получается, и оттого оно натужно пыхтит. Окно слишком высоко для такого маленького создания. Тогда, собравшись с теми силами, которые были, Машенька влезла на крышу полностью. Подняться на ноги не смогла, кружилась голова, и она могла бы сорваться. Очень запросто – плюх и всё! Поэтому просто подползла к тому существу. Встала на четвереньки, потом присела по-турецки рядом и подложила обе ладошки ему под лапки. Ощутила прикосновение чего-то холодного, хрупкую легкость. Стала осторожно подталкивать. Щекотливое царапание коготков на ладошках. Существо переплюхнулось через край и очутилось по ту сторону – во тьме чердака, куда лунный свет пробраться не мог. Машенька не стала влезать следом, а лишь помахала рукой на прощанье, совсем уже не понимая, что она делает. Наверно, из-за жара. Сильного, душного. Лишилась чувств.

Потом ее долго искали, кричали и звали, и она пришла в себя. Лежала там же, на крыше, у чердака, и как попала сюда, не могла вспомнить. Ночная рубашка была вся влажная от росы.

Вот и весь секрет.

Только про это – никому! И папочке с мамочкой тоже, потому что они все равно не поверят.

***

Она снова позвонила, дождалась (долго пришлось), пока на том конце линии не зазвучал голос. Она сказала, что ждет уже десять минут, но ей ответили, что в их районе свободных машин пока нет.

– Ожидайте, – произнесла оператор напоследок.

Люди стояли, автобусы ездили, солнце не грело.

«Может, с пересадками?», подумала женщина, когда отняла трубку от уха.

Снова закурила.

Всё вокруг было непонятным, чужим, будто из иного мира, в котором нет больше никаких сил, как только сидеть и ждать и смотреть, как тлеет сигарета на холоде.

***

Иногда Маша слышит, как скрепят доски на чердаке. Особенно ночью.

Прошло несколько лет, она теперь в пятом классе. И если раньше то был топоток маленьких лапок, то теперь скрип тяжелый, словно бы оно за это время выросло. И продолжает расти.

Маша и не надеялась, что Мариша отыщется. И вот – на тебе!

Кукла лежала на пороге, черная от грязи.

Кто бы ее мог принести? Не Васька же!

***

Но Маша и Даша не играют больше в куклы. Они стоят и смотрят на маму. Та сидит у дерева, на мокрой траве, прижимая руку к боку, выше поясницы. У них нет сил дальше тащить ее на себе. Рука прижимается, и сквозь пальцы сочится кровь. Мамины губы пересохли. Она не может говорить, а только хрипит.

Чтоб не останавливались, а ступали дальше. Спасались. Туда, к дороге. Авось кто-нибудь да подберет.

– Бегите! – хрипит мама. – Бегите…

А куда бежать, если кругом один сплошной лес?

***

И вот они остались совсем одни. А в лесу осенью темнеет рано. Грязные, уставшие. Даша плачет, она где-то потеряла свой кроссовок. Носок потемнел и стал совсем мокрый. Она то и дело садится на землю со словами «Не могу больше», но Маша поднимает ее, и они идут дальше. Только Даша просит, кричит и ругается, чтобы сестра прекратила звать на помощь. Но Маша не зовет на помощь, просто ее губы сами собой повторяют одно и то же слово:

– Бука… бука…

– Прекрати! – требует Даша. – Заткнись! Дура…

Маша на какое-то время прекращает, но потом – снова за свое.

Ведь Бука может помочь?

Как однажды, когда кукла Мариша потерялась, ведь может?

Даша хочет ее поколотить, но у нее совсем не осталось сил.

И вот уже ночью они слышат:

– Девочки!

Откуда-то издалека, мамин голос.

Они останавливаются. Стоят, прижимаясь друг к дружке, и прислушиваются.

– Маша! Даша!

Да, мамин…

Хотя мама должна была остаться сзади.

Или они так заплутали, что побрели снова назад?

– Ау! Кушать!

И тут же вспоминается день, примерно тысяч миллионов лет назад, когда они всей семьей, с дядей Сережей и тетей Ниной, поехали на природу, и Маша с Дашей закопали на опушке леса их Секрет…

– Девочки, ну скоро вас ждать?

И девочки, собравшись с силами, спешат на этот голос.

***

Он выводит их на открытую местность и замолкает.

Это проезжая часть, однако ж, в такую рань машин совсем нет, только сырой, противный туман да деревья по ту и эту стороны дороги.

Обнявшись, сестры идут по обочине, надеются на то, что кто-нибудь проедет да и подберет их. Они идут, смотрят вперед, смотрят назад, но никаких фар нет.

Проходит час, девочки совсем устали, сидят на краешке дороги. Они замерзли, дрожат, прижимаются друг к дружке, мокрые волосы прилипли к их лицам. И вот они слышат звуки приближающегося мотора. Поднимают глаза, машина едет очень быстро, а когда подъезжает совсем близко, они вскакивают и с криком разбегаются в разные стороны. Машина (дядисережин «москвич») тормозит с пронзительным визгом, и оттуда выбегает их папа, которого нельзя узнать, хотя руки и ноги при нем и голова никудашеньки не делась.

Папа догоняет и хватает Машу, волочит к автомобилю, открывает багажник, забрасывает девочку внутрь, громко захлопывает.

Маша теперь в темноте. Она лежит в багажнике и слушает, как где-то вдалеке кричит Даша.

Может, ей удалось убежать обратно в лес?

Потом Маша слышит:

– Папочка, нет! Пожалуйста, не…

На этом крик обрывается.

***

Когда она снова приходит в себя, то видит, что все равно лежит в багажнике и что это не страшный сон, от которого можно проснуться и совсем потом забыть к середине дня.

В середине дня папа с ней разговаривал и даже целовал в грязные щечки с бороздками от слез. Разговаривал, разговаривал и разговаривал, связывая ей руки бельевой веревкой, а следом заталкивая в рот кляп из двух носков и затягивая всё это собственным галстуком. Красные от крови пальцы.

Лежа в багажнике на боку, поджав под себя ножки, Маша плачет беззвучным плачем и всё зовет Буку, потому что мама больше не придет и не поможет, и Даша, наверно, тоже.

Остановка на дороге, приглушенные голоса, разговор с дядей гаишником. Маша хочет закричать, позвать на помощь, но папа сказал, что если она будет шуметь, то он ее тоже… своим армейским ножиком. И какой же это крик, когда рот набит носками?

И вот они снова едут. Маша в багажнике, а папа за рулем. Едут, едут и едут.

И снова остановка, и папин голос. Только на этот раз не такой спокойный, как при разговоре с дядей гаишником, а какой-то встревоженный, можно сказать, ругательский. Маша прислушивается. Потом чувствует, как машину шатает туда-сюда, туда-сюда. И как кричит папа. Сильно-сильно кричит. И скрежет металла. И долгий пронзительный папин голос. Сначала рядом, потом удаляясь, удаляясь, удаляясь…

Пока снова не наступает тишина.

***

Она слышит, как кто-то ходит там, снаружи. Медленно ходит, не спеша бродит. Тяжелые шаги. Как потом кто-то стоит рядом с багажником. Стоит и стоит себе. А Маша лежит с притаенным дыханием и боится пошевелиться.

Потом тяжелые руки шарят по поверхности багажника, ищут, где бы и как схватиться, а после короткого рывка, когда слышно, как лопается крепость металла, в Машины глаза бьет дневной свет, и она крепко зажмуривается.