Текст книги "Проклятие семьи Пальмизано"

На третью ночь, прежде чем залезть под одеяло, капитан Монфальконе, студент философского факультета в Лукке, также не понимавший, что он делает в Шампани, приказал позвать Анджелантонио.

– Послушайте, Пальмизано. Если вам опять покажется, что нас атакуют, придите и скажите мне. Не будите больше никого, если только не хотите, чтобы вас тут же расстреляли.

Не успел капитан закрыть глаза, как раздался отчаянный крик:

– За Италию!

Монфальконе одним прыжком выскочил из постели и увидел, что Анджелантонио в одиночку бежит на вражеские позиции. Поскольку ему запретили будить остальных, он, решив, что их атакуют, начал контратаку самостоятельно.

Немецкие часовые подняли тревогу, а увидев, что на них бежит и стреляет всего один человек, прицелились и, вложив в оружие всю злость на этого ненормального, который никому не дает спать, разрядили в него винтовки. Анджелантонио задергался, словно исполняя какой-то жуткий танец, а когда огонь прекратился, упал как подкошенный. Затем в траншеях по обе стороны фронта наступила напряженная тишина. Те и другие задавались вопросом, какой оборот примет это небывалое дело.

– Спасибо! – крикнул вдруг капитан Монфальконе в порыве откровенности, повернувшись к немецким позициям. Он тут же сообразил, что этого делать не стоило, но раскаиваться было поздно, так что он приказал своим людям расходиться на отдых: – Завтра заберем тело этого бедняги. А сейчас попытайтесь хоть немного поспать.

Рота Игнацио (20) – самого молодого из Пальмизано, ему еще не исполнилось и восемнадцати, – 29 июня 1918 года ночевала в перелеске у подножия Коль-дель-Россо, как раз там, где за полгода до того расстреляли беднягу Доменико. На рассвете, не подозревая, как близко находится могила двоюродного брата, он сыграл решающую роль в успешном штурме самой важной вершины Тре-Монти. Игнацио погиб как герой: случайная пуля сразила его, когда он уже почти достиг вершины, а австрийцы готовились отступать.

Последний Пальмизано

Вито Оронцо Пальмизано, последний Пальмизано, уцелел во всех одиннадцати битвах при Изонцо и героически сражался, не получив ни одного ранения за три с половиной года войны. Казалось, самой судьбой ему было предназначено стать единственным выжившим мужчиной семьи. Он открыто выступал против участия Италии в конфликте, который никак не касался апулийских крестьян, но ничего не предпринял, чтобы избежать мобилизации. Долг был для него не пустым словом, воевал он храбро, не впадая при этом в безрассудство и не воодушевляясь сверх меры. По сути, он был самым благоразумным из всей семьи и наиболее серьезно относился к войне.

На фронте он жил сегодняшним днем, а к военным столкновениям подходил сосредоточенно, проявляя необыкновенный инстинкт выживания. В своих действиях на поле боя он всегда руководствовался принципом не рисковать сверх необходимого, при этом не сомневаться и не поддаваться панике, что может оказаться еще опаснее. Нельзя сказать, что он оставался безучастным к ужасам войны, – напротив, в траншее он остро чувствовал собственную отчужденность от мира, страдал от голода и очень боялся химических атак. Но больше всего ему недоставало Донаты, ставшей его супругой лишь наполовину: они поженились утром того же дня, когда Вито Оронцо отправлялся на войну, и успели только второпях обменяться клятвами в вечной верности, не проведя ни минуты наедине. Вот уже более трех лет его семьей была сто шестьдесят четвертая рота.

В последние месяцы он часто оказывался в одной траншее с земляком, Антонио Конвертини, и вскоре они стали неразлучны. Судьба свела их сначала в одном батальоне, а после перегруппировок, вызванных поражением при Капоретто, и в одной роте. Их жены, Доната и Франческа, двоюродные сестры родом из Матеры, что в двух днях пути от Беллоротондо, с детства были не разлей вода. По инициативе нового начальника генштаба, генерала Армандо Диаса, который пытался поднять боевой дух деморализованной армии, земляки одновременно получили первый с начала войны отпуск.

В день, когда они отправлялись домой, до солдат, стоящих на реке Пьяве, дошли слухи о готовящемся наступлении, и в окопы вернулся былой оптимизм.

– Вы все пропустите, – с завистью шутили провожавшие их товарищи. – Когда вы вернетесь, мы уже победим. Австрийцы сдадутся или разбегутся, а вам придется искать нас аж за Любляной.

Действительно, все указывало на то, что война скоро окончится, и когда 17 октября 1918 года Вито Оронцо Пальмизано прибыл в Беллоротондо вместе с Антонио Конвертини, казалось, будто он обманул смерть и спасся от семейного проклятия. В этой глупой войне погибли два его родных брата, Стефано и бедняга Доменико, и восемнадцать двоюродных; Вито Оронцо был последним мужчиной в семье.

Вид деревни привел его в замешательство. Она и близко не походила на то, как он представлял ее себе на фронте. Целые семьи ходили в трауре. На заброшенные оливковые рощи и виноградники жалко было смотреть. И было непохоже, что старики восхищаются подвигами молодых на полях сражений, – они только ждали, чтобы войне наступил конец. Также он с гневом убедился, что сыновья местных богачей избежали мобилизации и продолжали ухаживать за своими виноградниками, которые по-прежнему плодоносили. Все это подтверждало ходившие в траншеях слухи, будто бы власть имущие откупались от войны. Антонио Саландра, премьер-министр, горячо поддержавший участие Италии в конфликте, был тому самым позорным примером: он бесчестно юлил до тех пор, пока не выгородил от призыва всех троих своих сыновей.

Вито Оронцо не хотел больше думать об этом и горячиться понапрасну. Он отодвинул от себя беспокойные размышления и решил душой и телом наслаждаться неделей отпуска, о котором мечтал больше трех лет. Осеннее солнце Апулии было великолепно, а близость Донаты будоражила. Он не хотел ничего упустить.

Каждый день они ранним утром поднимались в оливковую рощу по узенькой тропке, петлявшей среди виноградников. Доната гордилась тем, что на ее лозах сорта «вердека»[8]8
  Вердека – итальянский, а точнее даже апулийский, сорт винограда, из него делают белое вино.


[Закрыть] завязались грозди, – во всей долине мало кто мог этим похвастаться. Доната и другие женщины ее семьи от зари до зари трудились не покладая рук, чтобы восполнить нехватку работников, и, вопреки всем деревенским предсказаниям, получили прекрасный урожай. Наверху, в самой большой оливковой роще, супруги встречались с соседскими женщинами и стариками, которые группами приходили помочь им со сбором самого позднего винограда, посаженного между оливами. Вито Оронцо и Доната всегда шли впереди сборщиков вместе с Антонио Конвертини и Франческой, неизменными помощниками. Кончетта, вдова брата Вито Оронцо Стефано (8), возглавляла другую группу. Всего за неделю, что длился отпуск, они собрали весь урожай «примитиво»[9]9
  Примитиво – итальянский сорт винограда; primitivo на итальянском означает «первый», это указание на то, что урожай созревает рано.


[Закрыть] с лоз, росших у подножия красных олив, или «нузарол», как их называли крестьяне; оливки постепенно лиловели, обещая скоро созреть.

В сумерках они спускались в усадьбу, подходя к старинному семейному дому с другой стороны, через рощу ольястры, или, как говорили здесь, «ньястре», – дикорастущей оливы, плоды которой всегда поспевали быстрее. Вито Оронцо поглядывал на дикие деревья и с беспокойством говорил Донате:

– В начале следующего месяца пора будет собирать, не пропустите! Эти вон уже созрели.

А вечером они наверстывали упущенное за время принудительной трехлетней разлуки, запираясь дома и осыпая друг друга ласками.

Отпуск пролетел как одно мгновение. 24 октября Вито Оронцо и Антонио должны были сесть на поезд в Бари, вернуться на север и разыскать свою роту, которая за эти дни вместе со всем батальоном переместилась в регион Витторио-Венето. Итальянцы перешли в наступление.

На рассвете в день отъезда Вито Оронцо и Доната прощались на кухне; она приводила в порядок его китель, но тут же отрезала каждую пришитую пуговицу.

– То есть им без тебя никак не победить в этой проклятой войне? Почему ты не можешь задержаться еще на пару дней?

– Ты и сама не заметишь, как война закончится и я снова буду здесь, с тобой.

Вито Оронцо стал целовать жену в шею, затем нашел ее губы. Он распустил волосы Донаты, и они упали ей на грудь, которую Вито Оронцо уже осыпал поцелуями, не добравшись еще до последних пуговиц блузки… Доната лежала на кухонном столе, скомкав юбки, а Вито Оронцо жадно ласкал все ее тело. Они предавались страсти, словно их обуяло безумие.

Наконец они встали, он последний раз поцеловал ее в губы, и они выбежали из дома, застегиваясь на ходу. Они прибежали на вокзал одновременно с такими же раскрасневшимися Антонио и Франческой. Те тоже задержались на кухне у себя дома, на площади Санта-Анна, в центре Беллоротондо. Накануне они ужинали в палаццо семьи Конвертини, самом внушительном старинном особняке Беллоротондо, и не могли отделаться от родни до самого утра. Когда они наконец вернулись к себе, спать было уже некогда.

Вито Оронцо и Антонио едва успели вскочить в вагон.

«Ты времени даром не терял!» – одновременно сказали они друг другу, едва устроившись в купе и заметив, что оба одинаково запыхались, и громко расхохотались. И, смеясь, оба высунулись в окно, чтобы еще раз напоследок поцеловать жен.

– Что-то говорит мне, что мы вернемся еще до Рождества! – бодро прокричал Вито Оронцо жене, когда поезд уже тронулся, увозя их в столицу региона.

Доната и Франческа смотрели им вслед – парни смеялись как сумасшедшие, высовываясь из окна. Женщины стояли на перроне, держась за руки, пытаясь сохранить в памяти улыбки мужей, которые стремительно уменьшались вместе с поездом, уносившим их вдаль. Перед поворотом те в последний раз помахали женам – и пропали из виду.

Третьего ноября австрийцы подписали перемирие. Самая долгожданная новость пришла в Беллоротондо под вечер солнечного и очень мягкого для этого времени года воскресного дня; люди высыпали на улицы, обнимаясь и крича от радости. На следующий день городской совет объявил три выходных, и размах веселья превзошел все ожидания местной администрации. Многие семьи разрывались от противоречивых чувств – скорби по погибшим в траншеях и радости от окончания войны, но в конце концов склонились к тому, чтобы забыть о горестях. Мертвые остались в прошлом, погребенные в туманных северных землях. Пришло время праздновать наступление мира, и каждый вечер на площади, на террасе над долиной, собирались крестьяне, которых тянуло потанцевать под музыку деревенского оркестра и отметить как положено возвращение выживших.

Доната и Франческа тоже вышли на улицу, чтобы отпраздновать окончание войны, но им было не до танцев: они ходили из конца в конец деревни, пытаясь выяснить, когда же мужья вернутся с фронта.

– У Рима нет денег, чтобы кормить солдат. И пары недель не пройдет, как их отправят по домам! – уверил их священник, любивший похвалиться тем, что всегда в курсе всех событий.

В то воскресенье Доната до рассвета просидела на кухне и так и уснула, уронив голову на руки. Ей снилось, что Вито Оронцо целует ее в шею и расстегивает на ней блузку. Проснулась она от непривычного стука в дверь. Когда она открыла, служащий местной администрации не осмелился поднять на нее глаза. Он вложил ей в руки конверт и торопливо ушел, пробубнив что-то на прощанье. Доната прочла: «Администрация Беллоротондо (провинция Бари) уполномочена известить родственников Вито Оронцо Пальмизано, сына Джорджо и Брунетты, солдата 164-й роты 94-го Пехотного полка, номер по спискам 18309, 1892 г. р., что он покинул мир живых 4 ноября 1918 года…»

Доната никак не могла взять в толк, что это за сообщение. Она поискала шапку письма, которую сначала пропустила, торопясь узнать, когда же муж вернется. В верхней части бланка крупными буквами было напечатано: «94° Reggimento Fanteria. Consiglio di Amministrazione. AVVISO DI MORTE»[10]10
  94-й Пехотный полк. Полковой совет. Извещение о смерти (ит.).


[Закрыть].

Мир замер. Она почувствовала, что ноги не держат ее, и без памяти упала на ступеньки у входа. В это время тот же служащий спешил на площадь Санта-Анна с таким же извещением для Франчески, чтобы сообщить о смерти Антонио Конвертини. Невероятно, но оба друга погибли четвертого ноября в полдень, как раз когда вся армия напряженно ждала, что последует за подписанным накануне приказом о прекращении огня, который вступал в силу в два часа пополудни в тот же день.

Официальное сообщение об этих бессмысленных смертях дошло до Беллоротондо с трехдневным опозданием, когда на площади уже разбирали помост, возведенный для оркестра, украшавшего своей музыкой торжества по случаю окончания войны. Все девять тысяч жителей Беллоротондо решили перелистнуть страницу в своей жизни и уже не хотели думать о беде, постигшей двух несчастных. Доната в одиночестве встретила известие о смерти последнего Пальмизано, означавшей исполнение семейного проклятия, а затем укрылась в доме Франчески – единственной, с кем она могла разделить свою боль.

С того дня они всегда были вместе и поддерживали друг друга, но все еще не могли поверить, что их мужья не вернутся. Как они могли погибнуть, если война закончилась? В декабре с фронта вернулся Джузеппе Вичино по прозвищу Тощий, работник Конвертини, прослуживший последние месяцы в роте Вито Оронцо и Антонио. Капитан поручил ему передать личные вещи погибших. Тощий рассказал вдовам о последних часах их мужей, ставших еще одними жертвами войны:

– Двадцать шестого октября, когда Вито Оронцо и Антонио вернулись из отпуска, мы как раз начали наступление. Армия зашевелилась, потому что американцы и англичане давили на наше командование. «В последнее время вы так хорошо держитесь под натиском австро-венгров – может, вы еще на что-нибудь способны», – так они говорили. Итальянские генералы обиделись и приказали перейти в наступление. Удивительное дело, но противник оказался мягким, как масло, и мы легко перешагнули их укрепления в районе Витторио-Венето. Через несколько дней мы освободили Тренто, австрийцы уже почти и не стреляли, некогда им было, им только давай бог ноги…

Доната и Франческа обливались слезами и сжимали в руках бумажники мужей, словно сокровища; внутри они нашли свои собственные фотографии и свои же письма. Женщины вслушивались в слова Тощего, все еще питая абсурдную надежду, что у рассказа будет счастливый конец, как если бы слова солдата могли опровергнуть реальность и воскресить их мужей.

– Четвертого ноября было решено продолжать наступление, чтобы к моменту подписания мира у нас под контролем было как можно больше земли. Мы шли вперед, но никто уже не стрелял, солдаты с той и с другой стороны только посматривали на часы – мы знали, что в два вступает в силу приказ о прекращении огня. Около десяти часов предательский выстрел ранил Антонио в ногу. Прежде чем он упал, второй выстрел ранил его в грудь. Мы все укрылись, а он остался под огнем снайпера, засевшего, видимо, в одном из домов. Вито Оронцо не думал ни секунды, ведь с самого возвращения из отпуска они не расставались. Он бросился к Антонио, чтобы подобрать его. Снайпер взял его на мушку, но чудом промазал. Бежать без прикрытия второй раз было бы самоубийством, и они больше двух часов пролежали за какими-то руинами. Мы в это время пытались выбить снайперов из домов, но нам мешал австрийский арьергард. Антонио истекал кровью, и Вито решился на перебежку. «Я должен вытащить его отсюда. Ему нужен врач, срочно!» – крикнул он нам. Мы хотели разубедить его: «Слишком опасно, не вздумай». Но его ответ был: «Он не выдержит, мы выходим».

Тощий помолчал. Прежде чем продолжить, он отвел взгляд и уставился на стол, словно извиняясь.

– Вито Оронцо взвалил его на спину и побежал, стараясь держаться стены. Послышался выстрел, он упал. Еще до того, как мы что-либо поняли, снайпер выстрелил второй раз и снова попал в Антонио. Позже мы увидели, что оба выстрела пришлись в голову. Оба умерли мгновенно.

Доната отвернулась к окну. Во время рассказа она закрыла глаза и попыталась представить себе последние секунды своего Вито Оронцо. Ее муж погиб, когда война официально уже закончилась, но он умер, не думая об этом. Он не мучился перед смертью. Это было слабым утешением. Она закрыла лицо ладонями, ей тоже хотелось умереть.

Часть вторая. Сад белых цветов

Дом вдов

После войны в Беллоротондо осталось много вдов, но в качестве прозвища это слово закрепилось за Донатой и Франческой. Когда они решили поселиться вместе, чтобы разделить свое горе, люди не случайно окрестили дом Франчески на площади Санта-Анна Домом вдов. В любой деревне молодые и красивые вдовы ценятся высоко, но эти, безусловно, выделялись на общем фоне. Доната была красива спокойной, приветливой красотой; у нее были очень живые карие глаза, а на губах легко появлялась улыбка. Вдова последнего Пальмизано не скрывала своего крестьянского происхождения, она была исполнена скромного очарования пастушки, сошедшей со страниц воспевавшего буколические сцены рекламного календаря. Вдова же Конвертини успела за три года супружеской жизни дополнить свою природную красоту соблазнительной элегантностью представительницы одной из богатейших семей Апулии. Внешность Франчески была эффектной: роскошные длинные черные волосы, смуглая кожа, потрясающие зеленые глаза и блестящие, влажные, аппетитные губы. И тело великолепное: тугие округлые груди, как два персика, сильная спина, полные бедра и гибкая как тростник талия, что плавно изгибалась в такт шагам ее длинных ног.

Сначала вдовы рыдали сутки напролет. Спустя какое-то время они научились сдерживать слезы, но проводили дни, бродя по дому как неприкаянные души. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Франческа не зашла на кухню, улыбаясь во весь рот, – Доната последний раз видела ее такой, когда их мужья были еще живы и приезжали в отпуск.

– Я жду ребенка!

Доната вскочила и обняла кузину, так же засияв от радости. Но, снова опустившись на лавку, она невольно прикусила губу. Франческа заметила ее беспокойство, не вязавшееся с чудесной новостью. Что-то было не так.

– Что такое? Ты не рада? – спросила она.

– Конечно же, рада… – Доната замялась. И наконец выпалила: – Я тоже беременна!

– Да ты что! И ты молчала? – Франческа громко рассмеялась. Она схватила Донату за руки, подняла с места и закружила. – Ура! Если родятся мальчик и девочка, то когда вырастут, мы их поженим!

– Не шути, Франческа. Я и так ночей не сплю. Мне страшно.

– Почему?

– А если родится мальчик?

– И что? Ты не хочешь мальчика?

– Мне нельзя рожать мальчика! Я обреку его на проклятие Пальмизано! Как я буду кормить его, думая, что его убьют, когда он вырастет! Не знаю, что сделали Пальмизано, за что на них обрушился Божий гнев, но как я могу пожертвовать сыном!

– Это в прошлом, Доната, война окончилась.

– Войны никогда не оканчиваются насовсем. Они всегда возвращаются. Война, считавшаяся оконченной, украла у нас с тобой половину жизни!

Франческе не хотелось быть суеверной, но очевидно, что Доната права: по какой-то неизвестной причине Господь решил наказать Пальмизано и приговорил их мужчин к смерти. Франческа обняла двоюродную сестру, гадая, как же могло получиться, что новая жизнь, зародившись, принесла с собой столько страхов.

Они долго молчали. Наконец Доната отстранилась и, умоляюще глядя в самую глубину огромных зеленых глаз Франчески, попросила:

– Ты должна пообещать мне, что если родится мальчик, ты возьмешь его к себе и воспитаешь как Конвертини. Мы назовем его Витантонио. Только мы будем знать, что это в честь моего Вито Оронцо, отца ребенка, и твоего Антонио, который даст ему фамилию и надежду пересилить проклятие Пальмизано.

В следующие месяцы, пока Франческа ходила по деревне, выставив живот, Доната прятала свою беременность в доме-пещере, вырубленном в горе в Сасси – скальном пригороде Матеры, откуда была родом вся ее семья. Когда приблизилось время родов, она тайком вернулась в Беллоротондо, в Дом вдов. Оба ребенка появились на свет в День святой Анны, ранним утром 26 июля 1919 года. Доктор Риччарди, единственный, кого посвятили в тайну, присутствовал при родах, которые удачно совпали с отвлекшим внимание людей праздником в честь святой покровительницы деревни – пусть и скромным в то лето из-за того, что многие семьи были еще в трауре.

Доната родила первой, сразу после полуночи. Доктор взял ребенка на руки и медлил, сколько было возможно, прежде чем вымолвить:

– Мальчик.

Мать закрыла глаза, чтобы подавить рвавшийся наружу из самой глубины ее существа крик отчаяния. Ее словно пронзило острое лезвие. Затем она открыла полные безутешных слез глаза и попросила:

– Дайте мне его, Габриэле.

Доктор Габриэле Риччарди был семейным врачом Пальмизано, но также пользовал и семью Конвертини. Он был единственным в окрестностях специалистом, кто равно посещал и богатых пациентов, и бедных крестьян, которым не хватило бы денег даже на одну дозу хинина. Он положил младенца на грудь матери и вышел из комнаты. Доната сжала ребенка с такой силой, что тот заплакал. Доктор стоял в коридоре, прислушиваясь и размышляя, сможет ли он выполнить жестокий договор, на который вот-вот согласится, и сохранить тайну. Он вернулся в комнату.

– Ты уверена, что хочешь этого?

– Я умру от горя, но он обойдет проклятие.

Врач промолчал, но глаза его затуманились, и он отвернулся. Малыш все плакал.

– Сколько в нем силы! Подумать только, что эта жизнь обречена из-за абсурдного проклятия! – горько пожаловалась Доната.

В этот момент Риччарди понял, что не сможет противиться.

– Будет лучше сразу отнести его Франческе, чтобы он привыкал к ней, – сказал доктор. – У нее еще несколько часов в запасе.

Риччарди наклонился, чтобы взять ребенка, но Доната прижала его к себе, умоляя:

– Еще минуточку!

Она целовала ребенка и клялась ему в вечной любви.

– Может быть, однажды ты поймешь… – прошептала она. – Ни одна мать никогда не любила своего ребенка так, как я…

Доктор Риччарди сидел на стуле в темном углу комнаты и плакал, не зная, на кого обратить свою ярость за столь несправедливое проклятие. Затем он решительно встал, поцеловал Донату в лоб, взял у нее ребенка и отнес Франческе.

Лежа в постели, Доната слышала, как младенец успокаивается на руках своей новой матери. Доктор перестал ходить из комнаты в комнату и удалился на кухню. Время от времени до него доносился плач ребенка. Или это были сдавленные рыдания Донаты? Затем все в доме ненадолго стихло, и Риччарди задремал, сидя на стуле. Проснувшись, он умылся и подготовил Франческу к родам. В комнате Донаты стояла тишина. Когда доктор вошел к ней убедиться, что все хорошо, он увидел, что та тихонько ушла, пока он спал.

Утром, около шести, Франческа родила девочку. На следующий день вся деревня с удивлением узнала, что у вдовы Конвертини двойня. Через неделю отец Феличе, духовник семьи, в ходе пышной церемонии в церкви Иммаколаты окрестил малышей – Витантонио и Джованна Конвертини.