Текст книги "Проклятие семьи Пальмизано"

Тетя

После родов Доната все время жила у Франчески, так что когда «двойняшки» заговорили, они сразу стали звать ее zia, «тетя». В сущности, малыши росли с двумя матерями, которые втайне от всей деревни делили все заботы. Когда приходило время кормить, Доната давала грудь Витантонио, своему сыну, Франческа же брала Джованну. Но иногда они менялись детьми, и те привыкли к двум мамам – одна была mamma, а другая zia.

Расположение дома Франчески предоставляло много мелких преимуществ. Они жили в центре деревни и в то же время могли наслаждаться природой и свежим воздухом; главный фасад смотрел на Виа-Кавур, но позади дома был небольшой двор, выходивший на площадь, обращенную к фасаду церкви Святой Анны, покровительницы Беллоротондо, поэтому прочие жители называли строение не только Домом вдов, но и Домом на площади Санта-Анна. С верхнего этажа со стороны площади открывалась великолепная панорама оливковых рощ и труллов долины Итрии, охватывающая пространство от холмов Альберобелло до склонов Чистернино. Издали было видно, что дом высится в самом центре величественных очертаний Беллоротондо – круглой в плане деревни, занимающей вершину холма, как стражник, готовый в любой момент защитить самую плодородную и наиболее справедливо разделенную между скромными крестьянами долину на всем юге Италии. Если бы дом на площади Санта-Анна был чуть выше, он был бы открыт всем ветрам, а с южной стороны можно было бы разглядеть дома и особняки Мартина-Франки, лепившиеся к собственному холму, первому за пределами Итрийской долины.

Дом стоял как нельзя лучше, но двоюродным сестрам этого было мало, они тосковали по тем временам, когда в детстве пасли коз на окраинах Матеры. Борясь с ностальгией, они населили двор животными, и куры, кролики и голуби вскоре стали любимыми игрушками Джованны и Витантонио.

На воспитание детей также неявно влияла бабушка, Анджела Джустиниан, венецианка, в детстве привезенная в Апулию, когда семья последовала за отцом в его новом назначении. Вследствие замужества она стала главой клана Конвертини и никогда не забывала, что дети – отпрыски ее старшего сына и, значит, в них течет и ее кровь. Трагическая гибель Антонио на войне не могла помешать детям вырасти настоящими Конвертини. Семья процветала благодаря лесопромышленному предприятию и быстро вошла в число самых состоятельных в регионе. Дела на старинной семейной лесопилке пошли в гору, когда Антонио Конвертини Старший решил привозить ель из Австрии, а также стал брать крупные партии каштана из лесов Тосканы и Гаргано. Его скоропостижная кончина была внезапным ударом. Но когда закат предприятия казался уже неизбежным, вдова неожиданно для всех взяла бразды правления в свои руки и вдохнула в дело новую жизнь, добившись результатов лучше прежнего; особенно этому способствовало решение покупать русскую ель с берегов Волги, гораздо более прочную, чем австрийская.

Анджела сразу же проявила такой выдающийся характер и такую предпринимательскую смекалку, ставившую ее на голову выше мужчин-конкурентов, что в деревне ее стали называть «синьора Анджела», а некоторое время спустя – уже и просто «синьора». И никто не сомневался, что Анджела Конвертини была настоящей хозяйкой, синьорой, всей деревни Беллоротондо.

26 июля 1923 года двойняшкам исполнилось четыре. Это был День святой Анны, и вся деревня отмечала праздник своей небесной покровительницы. В разгар празднования дня рождения детей Франческе стало плохо. С того дня визиты к врачу участились, и наконец снимки показали худший из возможных диагнозов: туберкулез. Доната окончательно оставила дом Пальмизано на окраине Беллоротондо, в котором и без того жила лишь время от времени, деля его со своей свояченицей Кончеттой, и навсегда переселилась в дом на площади Санта-Анна, чтобы взять на себя попечение о теле и душе больной и детей. Синьора Анджела предприняла отчаянную попытку отправить Франческу в санаторий, но та отказалась наотрез, сказав, что нигде ей не будет лучше, чем дома, и никто не будет за ней ухаживать лучше двоюродной сестры. Она нашла бы и другие отговорки, потому что ни за что на свете не рассталась бы с малышами.

С той осени и до следующей весны длительные периоды в постели перемежались у Франчески эпизодическими улучшениями. Доната не отходила от нее. Вместе они вспоминали детство в Матере и строили планы на те дни, когда Франческа выздоровеет, хотя обе знали, что этого не произойдет и трагический исход – лишь вопрос времени. Тем не менее Доната не позволяла Франческе опускать руки. Каждую неделю она забивала кролика или курицу и заставляла больную подкрепить питательной едой силы, подтачиваемые болезнью, а по вечерам варила бульон из голубя и стояла у изголовья кровати, пока Франческа не выпьет его весь. Летом наступило одно из непредсказуемых улучшений, и в День святой Анны кресло-качалку больной даже вынесли во двор, чтобы она могла участвовать в праздновании дня рождения детей и посмотреть фейерверк, устроенный в честь святой покровительницы деревни.

Наметившееся выздоровление оказалось миражом. В сентябре Франческа снова слегла и уже не вставала. Ей стремительно становилось хуже, и доктор Риччарди подготовил семью к неизбежному концу. Больная исхудала до неузнаваемости. Кашляя, она пачкала платки кровью, а свистящие хрипы ее дыхания были слышны даже в самых отдаленных уголках дома и предвещали скорую смерть.

Вопреки прогнозу врача, наступило новое небольшое облегчение, и Франческа прожила весь октябрь и ноябрь. Декабрьским вечером накануне праздника Непорочного зачатия Девы Марии она сама поняла, что время пришло, послала за нотариусом Фини и продиктовала завещание. Ранним утром следующего дня она попросила привести к ней священника, отца Феличе, духовника семьи и брата Анджелы Конвертини, который соборовал ее. После полудня она позвала синьору Анджелу, обе заперлись в комнате, а через два часа они пригласили войти отца Феличе; вскоре прибыли также мэр Беллоротондо и нотариус, которые присоединились к собранию.

Был уже восьмой час, когда посетители разошлись. Доната вошла к больной и обнаружила, что та уже почти не дышит. Казалось, она дремлет, но на губах ее играла загадочная улыбка. Уловив шорох, Франческа открыла глаза. Она взяла двоюродную сестру за руки, и улыбка стала шире.

– Не волнуйся, Доната, все будет хорошо. А теперь приведи ко мне детей, я хочу попрощаться.

Она никогда не делала между ними различий и сейчас обняла так, словно оба ребенка были ее родными, и немного задержала их в объятиях: перед смертью ей хотелось напитаться их запахом и сохранить его навеки. Затем Доната увела детей и уложила спать. Когда она вернулась к изголовью кровати больной, Франческа все так же загадочно улыбалась, но глаза ее были снова закрыты. Она открыла их, услышав шаги.

– Они уснули? – спросила умирающая едва слышно.

– Да, помолились ангелу-хранителю и уже спят. Все эти дни они стараются не спать как можно дольше… Они не понимают, что происходит, но чувствуют, что что-то надвигается.

Франческа плакала. Доната припала к ней и стала целовать в глаза, в щеки. Их слезы смешались. Франческа попыталась отстраниться, чтобы заглянуть Донате в глаза, но силы уже покинули ее. Ей оставалось всего несколько мгновений, и она прошептала сестре на ухо:

– Я исполнила свое обещание. Теперь ты должна поклясться, что будешь обращаться с Джованной, как с родной дочерью.

И в ту секунду, когда Доната произнесла: «Клянусь», Франческа в последний раз попыталась набрать в легкие воздуха, но лишь беззвучно выдохнула и скончалась.

Четыре евангелиста

На похоронах Франчески Доната возглавляла траурную процессию вместе с синьорой Анджелой, и все восприняли это как должное, потому что считали ее полноправным членом семьи Конвертини. Доната вошла в церковь Иммаколаты, ведя за руку маленьких Джованну и Витантонио, и не отпускала их всю службу. И два часа спустя на кладбище Беллоротондо они все еще были вместе – со склоненными головами стояли перед впечатляющим семейным склепом Конвертини, сжавшись от страха и крепко держась за руки, словно горестные изваяния. Доната и Джованна были с ног до головы в черном; у Витантонио черный галстук и траурная нарукавная повязка резко выделялись на фоне белой рубахи.

Люди подходили к Донате выразить соболезнования, словно она была самой близкой родственницей покойной, а затем гладили детей по щеке или ласково ерошили им волосы и, отходя, уже не сдерживали слез. Беззащитные фигурки двойняшек вызывали в суровых сердцах уроженцев Апулии такую жалость, на которую они не были бы способны ни при каких других обстоятельствах.

Приняв соболезнования, Доната подошла к братьям Конвертини и по очереди расцеловала их. Первым – Анджело, который после смерти Антонио занял его место на лесопилке и стал главой семьи. Затем Марко, Маттео, Луку и Джованни, известных в деревне под прозванием «четыре евангелиста». Все четверо учились в Бари, там же женились и остались там жить. Марко был адвокатом, Маттео работал у тестя-сапожника, Лука строил карьеру в «Банка пополаре»[11]11
  «Народный банк» (ит.).


[Закрыть], а Джованни, хотя и был инженером, открыл в Отранто химическое предприятие вместе с тамошним родственником и собирался туда переехать. Потом Доната расцеловалась с их младшей сестрой Маргеритой. Та вышла замуж за сына венецианского нотариуса и уехала к нему на север, проделав тот же путь, что когда-то ее мать, только в обратном направлении. Наконец она подошла к синьоре Анджеле. Женщины устремили друг на друга испытующие взгляды; Донате показалось, что прошла целая вечность. Потом Анджела Конвертини обняла ее за плечи, притянула к себе и четырежды поцеловала.

Все еще держа детей за руки, Доната развернулась и пошла к выходу. Они шли мелкими неуверенными шажками мимо соседей, стоявших группами и обсуждавших случившееся. Казалось, все искренне горюют. Люди расступались, давая им дорогу, и когда Доната с детьми дошли до ворот кладбища и направились по длинной, обсаженной кипарисами аллее в деревню, никто не удивился, что вдова Вито Оронцо Пальмизано, бедная крестьянка из Матеры, уводит детей Франчески, вдовы старшего Конвертини. Как никого не удивило и то, что ни дядья, ни бабка Анджела, истинный стержень семьи, этому не противились.

Как мать – матери

На следующий день после похорон Франчески Доната мыла главную прихожую дома, выходившую на Виа-Кавур. Джованна и Витантонио с криками вбежали с улицы и застали ее на коленях, с тряпкой в руке.

– Тетя, тетя! К тебе пришел какой-то господин! Очень нарядный!

Подняв глаза, Доната увидела нотариуса Фини и, сама не зная почему, забеспокоилась.

– Что-то случилось? – спросила она, не вставая.

– Добрый день, госпожа Пальмизано. Вы не могли бы зайти ко мне, чтобы обсудить последнюю волю несчастной Франчески? Дело касается вас и детей. Вас не затруднит прийти в контору завтра утром?

– Да, конечно… Но в чем же дело? Вы видите, детям со мной хорошо.

В тот день Доната не могла есть за обедом и забыла накормить детей полдником. Видя, что она плачет, малыши льнули к ней, пытаясь утешить ласками и поцелуями. Ближе к вечеру Доната взяла детей и они пошли в церковь Иммаколаты.

– Мы идем к маме? – немного испуганно спросил Витантонио, входя в церковь. Ему никогда не нравились каменные львы у дверей: издали они казались безобидными, но вблизи было видно, что у них острые зубы и свирепый взгляд, в котором читалась угроза.

Доната направилась в левый неф и остановилась перед капеллой Богоматери Скорбящей. Подняв голову, она устремила взгляд на серебряный меч, пронзивший сердце Марии, и почувствовала ту же боль, что с самого рождения Витантонио мучила ее всякий раз, как она приходила сюда молиться за него и за себя. Она посадила детей на скамейку, а сама упала на колени перед скорбной фигурой Святой Девы. В отчаянии она не находила другого выхода, кроме как умолять Богоматерь о заступничестве.

– Как мать – матери! – вырвалось у нее горячим шепотом.

Помолившись у образа Девы Марии, они перешли в капеллу Святого Причастия, бо́льшую по размеру и приспособленную для ночных бдений. Доната передвинула одну из лавок за исповедальню и села; дети легли, положив головы ей на колени, лицом к монументальной сцене Рождества Христова, высеченной в камне слева от входа. Она обняла детей и с облегчением отметила, что те немного успокоились, разглядывая каменные фигуры, в особенности овечек, изображенных подле пастухов почти в натуральную величину, и вола с ослом, согревающих младенца Христа своим дыханием.

Дети уснули, а когда и Доната смогла наконец сомкнуть глаза, ей приснился кошмар: львы с портала гнались за овечками из вертепа; у львов были острые когти и свирепые, вылезающие из орбит глаза. Постепенно львы становились похожи на Анджело Конвертини и его братьев, а овечки – на Витантонио и Джованну, они в страхе убегали, пытаясь найти спасение у тети. Несмотря на ледяную декабрьскую ночь, Доната проснулась в поту и поклялась, что больше не уснет, в ужасе от того, что может проснуться и не обнаружить детей рядом.

Она явилась к нотариусу вместе с детьми, готовая доказать, что ни с кем им не будет лучше, чем с ней. Войдя в кабинет, Доната испугалась, увидев, что Анджела Конвертини и ее сын Анджело сидели в креслах по обе стороны стола. Синьора Беллоротондо была одета во все черное, подчеркнуто строго, но на шее висела золоченая цепь и массивный золотой крест, почти как у местного епископа. Анджело был в темном шевиотовом костюме, из кармана жилета тянулась золотая цепочка часов, принадлежавших его отцу, основателю династии. С момента гибели Антонио на войне Анджело всячески подчеркивал, что теперь он старший сын, и использовал малейшую возможность, чтобы заявить о своих правах на наследство Конвертини. Однако в итоге он всегда вынужден был отступать перед подавляющей, природной силой матери, которая без видимых ухищрений утверждала свой статус безусловной главы семьи.

В комнате находились также «четыре евангелиста». Марко сидел отдельно на стуле, а Маттео, Лука и Джованни устроились сбоку, на диване. Отец Феличе, брат синьоры Анджелы, ходил по кабинету взад и вперед с бревиарием[12]12
  Бревиарий (от лат. brevis – «краткий») – молитвенник римско-католических священников, состоит из коротких отрывков (отсюда название) Священного Писания и Отцов церкви, житий святых, молитв, гимнов и других формул, употребляемых при богослужении.


[Закрыть] в руке и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Сюда пригласили и господина Маурицио, мэра, который безучастно сидел в кресле в глубине комнаты. Присутствие должностного лица окончательно напугало Донату.

– Садитесь сюда, рядом с Марко. Моя мать отведет детей на кухню и чем-нибудь займет их.

Доната с трудом выпустила детские руки, все это внушало ей опасения. Когда мать нотариуса увела Витантонио и Джованну, Доната почувствовала слабость в ногах и ей пришлось опереться о стул.

– Итак, – потребовал общего внимания нотариус, усаживаясь за стол.

«Четыре евангелиста» подались вперед, и Доната заметила, что все четверо совершенно одинаково подкручивают обеими руками кончики усов, приготовившись внимательно слушать разъяснения нотариуса Фини. Сцена была комичной, но Донате было не до смеха, она никак не отреагировала и на громкое сопение отца Феличе, усевшегося наконец у противоположной стены. Она ощущала, что задыхается, и прочитала про себя молитву «Аве Мария», чтобы отвести худшие опасения. Никогда еще она не чувствовала себя такой верующей, как в последние несколько часов.

– Все это немного странно, – начал нотариус, – но все мы согласны с тем, что если такова последняя воля Франчески, мы ее исполним. Прежде чем составить документ, я разъяснил ей, что эти распоряжения противоестественны и могут быть превратно истолкованы, но она настояла на своем. Так что я резюмирую ее завещание: собственность, которую Франческа унаследовала от своего мужа, Антонио, следует разделить на две части. Две большие оливковые рощи, расположенные вдоль шоссе в направлении Мартина-Франки, площадью шестьдесят и сто сорок гектаров соответственно, и относящиеся к ним постройки возвращаются в собственность семьи Конвертини и должны быть поделены между пятью братьями и сестрой в соответствии с приложенным документом. Маленькая оливковая роща у въезда в деревню площадью пять гектаров и относящийся к ней трулл, а также дом на Виа-Кавур, известный как Дом на площади Санта-Анна, переходят в собственность Витантонио и Джованны, которые смогут вступить в право владения по достижении двадцати трех лет, а до тех пор находятся в распоряжении Донаты Пальмизано.

Нотариус поднял глаза от завещания и уставился на Донату. Впервые в жизни он обращался к ней на «ты»:

– Ты не можешь ни продать, ни передать кому-либо эту собственность или ее часть, но ты имеешь право на доходы с нее до наступления совершеннолетия детей, которые остаются на твоем попечении в соответствии с этим соглашением. На следующей неделе судья вызовет тебя принести клятву, что ты принимаешь эти условия…

Вырвавшийся у Донаты радостный крик поразил собравшихся. Теперь уже все были уверены, что Франческа поступила правильно.

– Отец Феличе, господин Маурицио и госпожа Анджела присутствовали, когда я в последний раз зачитывал Франческе завещание, и по воле умирающей подписали его как свидетели. Все мы согласны, что распоряжения справедливы. Также согласие со всеми положениями документа выражают Анджело, Маттео, Марко, Лука и Джованни, которые подпишут соответствующее приложение, а госпожа Анджела уполномочена подписать его за свою дочь Маргериту. Оливковые рощи возле Мартина-Франки, которые бедняга Антонио получил перед своей гибелью на фронте при Пьяве, возвращаются в собственность семьи Конвертини…

Доната уже не слушала нотариуса. Ее сын, Витантонио, останется с ней, да к тому же у нее будет дочь, Джованна! Остальное было неважно, и она не обращала внимания на объяснения нотариуса, которые заняли еще больше часа. Она не слышала шума отодвигаемых кресел, когда все Конвертини встали, не слышала, как они прощаются с нотариусом, не видела, как кивают ей, выходя. Наконец голос нотариуса Фини вернул ее к реальности:

– Пойдем посмотрим, что поделывает на кухне эта парочка, но прежде вытрите слезы.

– Не могу поверить! – воскликнула Доната, схватив его руки и целуя их.

Польщенный нотариус не торопился останавливать ее и прибавил:

– Мне и самому не верится, Доната… Никак не могу поверить. Но Франческа уперлась и переспорила всю семью. Понятно, что предложение подарить братьям большие рощи и поместья в Мартина-Франке тоже наверняка повлияло…

– Забудьте про рощи, господин Фини. Главное – дети. Я думала, они хотят забрать их у меня.

– Единственная, кто пыталась побороться за них, – это госпожа Анджела. Она сделала все возможное, чтобы переубедить Франческу, говорила, что дети принадлежат семье, а не подруге, с которой у них практически нет кровной связи. В последний день Франческа послала за ней и они говорили больше двух часов, потом позвали отца Феличе, который также полагал, что вырывать детей из семьи – ошибка. Когда наконец пригласили меня, у бедной Франчески уже совсем не оставалось сил. Однако она слезно попросила меня немедленно составить касавшиеся детей положения и присовокупить их к завещанию, которое она продиктовала накануне вечером. Затем она потребовала, чтобы пришел мэр и чтобы все подписали завещание, прежде чем выйти из комнаты.

Нотариус замолчал. Что-то интриговало его, но он не знал, как начать. Потом собрался с духом и продолжил:

– Не знаю, что Франческа ей сказала, но в итоге синьора Анджела сама убедила мэра и отца Феличе подписать документ. Она сказала, что это необходимо, чтобы никто ни в семье, ни в деревне никогда не поставил под сомнение законность завещания, особенно в той его части, которая касается опеки над Джованной и Витантонио. Это было вечером накануне смерти несчастной… Не знаю, станет ли когда-нибудь известно, что именно было сказано в комнате умирающей до того, как пришли мы с мэром!

Доната очень хорошо представляла себе, что было сказано. Она вспомнила кузину и улыбнулась. Нотариус украдкой взглянул на нее.

– Может быть, однажды я пойму, что там произошло, – сказал он, словно размышляя вслух и ни к кому не обращаясь.

Доната пожала плечами.

– Кстати, – вспомнил он вдруг и на сей раз внимательно посмотрел на Донату, снова назвав ее на «ты», – прежде чем согласиться, синьора Анджела настояла на включении в завещание еще двух положений, которые ты обязана выполнять. Каждое воскресенье ты должна водить двойняшек на обед в палаццо Конвертини, а когда придет время выбирать, где им учиться, решать будет бабушка. И тебе придется согласиться.

Доната не ответила. Что могла она сказать, если сама в детстве едва научилась читать и писать, так что сейчас ей приходилось учиться заново? Ведь когда она еще жила в Матере и только начала встречаться с Пальмизано из Беллоротондо, она и мечтать не смела, что ее дети смогут получить образование; там, где она росла, детей рожали затем, чтобы они помогали родителям возделывать землю.

На кухне Витантонио и Джованна, смеясь, ели печенье. И Доната сочла, что дополнительные условия синьоры Анджелы – ничтожно малая цена за счастье обладать сокровищем, которое ей поручила Франческа.