Текст книги "Семь смертей доктора Марка"

Глава 9
Полина

В то утро Марк пришёл в амбулаторию и застал Беббера в счастливо-возбуждённом состоянии.

– Их верласе мейн зухаус!

Марк непонимающе уставился на Беббера.

– Хаус! Хаус! – повторил Беббер, внимательно глядя на Марка.

И Марк понял его, он говорит о доме. Так он уезжает домой? Неужели война уже закончилась, и всех отпускают по домам?

– Нихт крейг? (Закончилась война) – спросил Марк, используя те немногие слова, которые успел выучить?

– О, найн, найн! Ферейн! Ду верстехт нихт?

Из всего Марк понял только ду.

– Мейне фрау, мейне киндер, их верде сие сехен! О, майн либе!

«Либе», «фрау», что-то знакомое. Ну да, фамилия Ольги Готлиб, что переводится как «любимая богом». Значит либе – «любимая», фрау и так понятно. Киндер, так же как и на идиш, – «дети». Марк уже и так понял, что Беббер едет домой, но почему? Беббер достал ключи от стеклянных шкафчиков, с которыми никогда не расставался, и стал объяснять Марку, что и где лежит. Марк и так это знал. Когда он вёл приём, то брал у Беббера ключи и доставал нужные лекарства. Правда, приходилось записывать их в специальную ведомость. Марк наперечёт знал все препараты, которые были в амбулатории, ведь он сам ходил за ними в аптеку. А теперь всё это будет только лишь в его ведении. Он не знал, хорошо это или плохо. Работая под Беббером, он был им надёжно прикрыт, они уважали друг друга как специалисты, и им удобно было работать вдвоём. А сейчас он – старший по амбулатории, он не боялся ответственности как врач, случаи были более-менее стандартными и протоколы лечения тоже, проблема состояла в другом. А вдруг тому же Густаву, Ольгиному любовнику, начальнику охраны, что-то покажется подозрительным? Или пришедший за помощью офицер сочтёт, что помощь ему оказали не так, как он на это рассчитывал, что тогда? С другой стороны, он был свободен в своих решениях об освобождении от работы и в медикаментах, которые Беббер на пленных не очень любил тратить. Беббер показывал ему журнал учёта посетителей, но Марк и так знал, как нужно его заполнять.

– Морген фрух!

Завтра, понял Марк, завтра Беббер уезжает, и он остаётся за главного медика.

В середине дня Марк пересёкся с Ольгой, и та подтвердила, что Беббер убывает в отпуск на две недели в связи с тем, что немецкие войска стоят под Москвой и война со дня на день может окончиться. Позже она появилась в амбулатории вместе с Густавом. Густав говорил, а Ольга переводила. Да, доктор Мишка остаётся за главного в амбулатории. Доктор Беббер за него поручился, Густав тоже уверен, что доктор Мишка не дурак и понимает, что с Густавом шутить не нужно. Марк согласно кивал головой, мечтая только о том, чтобы Густав как можно скорее ушёл.

На следующее утро Марк после завтрака пришёл в амбулаторию попрощаться с Беббером. Обычно сдержанный Беббер, прощаясь, горячо пожал ему руку, впервые за всё время их совместной работы, передал ему ключи и сел в легковой автомобиль. Дверца за Беббером захлопнулась, и автомобиль пошёл сначала юзом, пробуксовывая в мягком снеге, а потом выровнялся и поехал к воротам, там остановился для проверки документов, проехал еще немного и исчез за поворотом.

Марк сунул руку в карман. Ключи никуда не исчезли, они приятно холодили пальцы. Он отпер амбулаторию и вошёл внутрь. Было приятно сидеть на кожаном стуле Беббера и спокойно попивать чай. Никто его не тревожил в первый день работы в новом статусе. Но, как это водится, всё тайное быстро становится явным. Пленные, узнав об отсутствии Беббера, повалили к амбулатории, чтобы получить освобождение от работы. Марк ужаснулся огромному наплыву больных, к тому же, не видя Беббера, некоторые начали ему угрожать в случае, если он не даст им больничный. Но Марк прекрасно понимал, чем это чревато. Дать больничный всем он не мог при всём желании, на это сразу же обратили бы внимание, неизбежно связав резко увеличившееся количество больных с отсутствием Беббера. И тогда он пошёл на хитрость. Он написал в приёмной от руки объявление, что все желающие получить больничный на завтрашнем построении должны будут выстроиться у амбулатории для того, чтобы начальник охраны лично утвердил назначение врача. Количество желающих поболеть резко сократилось, каждый понимал, что начальник охраны не тот кто будет заботиться о здоровье пленных. Ему было легче пристрелить человека, чем отправить его на больничный. Рисковать никто не хотел, и Марка оставили в покое.

На следующий день ему нужно было идти в дальнюю аптеку. Пропуск ему выдавала Ольга, добавив к обычному времени возвращения ещё два часа. Теперь у Марка вообще была куча времени.

Он вышел за ворота и пошёл в нужном направлении. Вскоре он вошёл в район, где раньше было гетто. Большая часть домов стояла, как и раньше, взирая пустыми глазницами выбитых окон. Марк прошёл квартал и подошёл к входной двери двухэтажного дома, которая показалась ему открытой. Он потянул за ручку, дверь со скрипом отворилась, обнажая потёртые десны подъезда со съеденными зубами лестницы. Марк сделал шаг внутрь и замер. Было впечатление, что он входит в рот к огромному чудовищу. На полу лежал слой наметённого через разбитое окно снега. Марк сделал ещё несколько шагов, снег предательски скрипел под ногами. Он замер, было тихо и жутко, только наверху что-то постукивало. Марк собрался с духом и поднялся по ступенькам. Наверняка здесь уже побывали люди, которые вынесли всё ценное. Но Марк не искал золото или бриллианты. Он прошёл на середину большой комнаты, вокруг были матрасы и раскладушки, часть из них вспороли. Может быть, люди, пришедшие сюда после угнанных на расстрел, действительно считали, что могут найти какие-то ценности? Тряпичная кукла без одной руки смотрела на Марка разными глазами. Один глаз был родной, полученный куклой ещё на фабрике, а второй был нарисован чёрным углем, и оттого казался больше и неровной формы. Марку опять вспомнилась девочка, собиравшая суп с земли. У её сестры была такая же кукла? А может быть, у неё и вовсе не было никакой сестры или был брат, тогда какую игрушку он мог взять с собой в последний путь? Марк посмотрел на остатки большого обеденного стола, он был разбит и разломан. Пройдя дальше, он обратил внимание на печь, около которой были сложены какие-то деревяшки. Он всё понял, они разбили стол, чтобы топить им печь.

Марк представил, как люди, добывшие какие-то крошки еды, сидят на полу в темноте зимней ночи и молча их едят. Они даже не могли присесть на стул. Видимо, стулья они сожгли ещё раньше. Около печки лежал фотоальбом, часть листов с фотографиями были вырваны, ими пытались разжигать печь. Марк поднял один лист. На него смотрела обычная еврейская семья. Папа, мама, бабушка и трое детей. Марк вытащил фотографию из уголков и перевернул. «Дорогой сестричке Бронечке на память от Сони Нозик. Здесь мы с Давидом, мамой, Розой, Наумчиком и Евочкой». Люди делали красивую фотографию, чтобы запечатлеть кусочек спокойной жизни, а теперь эта фотография лежит, никому ненужная, в заброшенном доме. Придёт весна, и новые жильцы выметут весь хлам, чтобы и памяти о прежних не осталось. Марк стоял, глядя на раскиданные вещи, и представлял, как полицаи выгоняли людей на улицу. И эту девочку с супом, и её младшую сестру или брата тоже гнали в этот холод на улицу, не разрешая закутаться в одеяло. А здесь ребёнка подняли спросонья и не дали взять любимую однорукую куклу с разными глазами. Она так и не узнает, что случилось с её хозяевами. Вот порванный пиджак, рядом грязный женский лифчик, чьё-то платье. Как же гнали на смерть хозяев всех этих вещей?

Марк прикрыл на мгновение глаза, и в уши ворвался крик. Так они кричали в то холодное утро, когда их вытаскивали из и без того нетёплых постелей. Их тащили за волосы и подгоняли пинками, а дети заходились в плаче. Матери пытались им помочь и не могли, их оттаскивали от детей, не давая попрощаться. А как выгоняли стариков? Ведь они не могли сами двигаться быстро. А у карателей никогда нет времени на тех, кого они хотят убить. Значит, они и их гнали и били, чтобы те двигались быстрее на своих отёчных от голода ногах. Они падали, иначе и быть не могло, а их поднимали пинками и тащили за волосы. И эти старики видели, как на их глазах убивают их детей и внуков, что может быть страшнее? Это как будто бы тебя убили дважды или даже трижды. Марк представил, как их забрасывали в кузов машины, швыряя детей, как поленья дров. Представил, как дети, не успевшие обуться, с плачем идут босиком по снегу в свой последний путь. А может быть, эти маленькие старички уже не имели сил плакать? Они и тогда, когда он видел их на улицах гетто, уже не бегали, а передвигались шаркающей походкой. Марк вспомнил звук, который распиливал его голову. А сейчас больше некому шаркать, они лежат, застывшие от мороза, в какой-нибудь яме. Марк представил позы, в которых они могли лежать.

Скрипнуло от ветра окно, Марк сделал шаг, чтобы выглянуть на улицу. Что-то хрустнуло под ногами. На полу лежал деревянный брусок, в неровные углубления которого, видимо, вырезанные ножом, были вставлены какие-то разного размера рюмочки. Присмотревшись, он увидел и растёкшееся возле бруска жёлтое пятно какой-то маслянистой жидкости, загустевшей на морозе. Подняв ногу с раздавленных рюмочек, Марк увидел обгоревшие фитили.

Он вспомнил, он всё вспомнил. Сейчас была последняя декада декабря, а приблизительно в начале второй декады евреи празднуют Хануку, праздник надежды и света. Он помнил рассказы стариков, что целую неделю подряд зажигают свечи, каждый день на одну больше. И их свет должен осветить мир и подарить людям любовь и надежду. Они верили и надеялись, зажигая свои последние в жизни ханукальные свечи. Они горели, и в их пламени тлела и вспыхивала, искря дешёвым маслом, их последняя надежда. А те, кто ворвался, чтобы её отнять, они и не ведали об этом. Где им было знать, о чём мечтают евреи, каковы их чаяния и надежды? Они просто опрокинули на пол этот импровизированный подсвечник и погнали несчастных людей на убой, вдоволь позабавившись над беззащитными. Марк замер и закрыл глаза, представляя всю эту жуткую картину, потом словно бы очнулся, сунул в карман фотографию и пошёл вниз. Открыл входную дверь, постоял, словно прощаясь навсегда с теми людьми, что жили здесь, вышел и закрыл за собой дверь.

Постоял, достал фотографию, ещё раз всмотрелся в счастливые лица людей и, медленно разжав руку, отпустил её. Фотография закружилась, неторопливо опускаясь на снег. Если взять её с собой в лагерь и попасться охране, начнутся вопросы, и неизвестно чем всё это закончится. Поэтому лучше попрощаться с этой дружной семьёй сейчас. Может быть, когда-нибудь он сможет зажечь по ним поминальную свечу, а сейчас он должен идти в аптеку и получать лекарства. Ему вновь придётся смотреть на эту аптекаршу, довольную, что в городе больше нет жидов. Ему хотелось крикнуть ей в лицо, что она ошиблась, что он еврей и вот, он стоит перед ней! Значит, город не очищен от жидов и ей рано радоваться. Но это неминуемо повлекло бы за собой только одно – донос в гестапо, неминуемую смерть. А он уже хорошо с ней познакомился и мог сам умереть полсотни раз. Для чего же он выжил, только для того, чтобы крикнуть аптекарше, что она кусок дерьма? Крикнуть, а потом умереть? Не слишком ли высокая цена и бездарная кончина? Он должен жить и бороться за свою жизнь. Для чего? А просто потому что, он ещё молод, он хочет, чтобы всё это закончилось, он вернётся домой, обнимет маму и сестру, а потом женится на красивой еврейской девочке, и они нарожают кучу детей. Да, он хочет жениться на своей. Кто-то ведь должен будет возместить миру вычеркнутых из жизни евреев. Когда-то он хотел жениться на Ольге, он считал её своей, но их разбросало по свету, для чего-то соединив в этом Дулаге. Девчонка фольксдойче, точнее фрау лёйтнант Ольга Готлиб, и он, офицер Красной армии, еврей и военврач, т. е. по немецким установкам, трижды приговорённый к расстрелу за каждый из этих пунктов. И он бы уже лежал в земле, если бы не Ольга. Да и сейчас она ему помогает, но не показывает виду. Конечно же, нужно хранить эту тайну, никто не должен знать, что они были знакомы в прошлой жизни и даже были любовниками. Если об этом каким-то образом узнает Густав, то может убить Ольгу только за то, что когда-то добровольно спала с евреем. За что бы он убил Марка, значения не имело, да и причина для этого была не нужна. Он мог убить любого из заключённых в любой момент, без всякой причины. А смог бы он сегодня любить Ольгу так, как когда-то в Саратове? Её, девочку фольксдойче, в нацисткой форме, служащую Дулага, делящую ложе с начальником охраны лагеря, звероподобным Густавом Клейстом? Нет, конечно, с Ольгой всё уже кончено, пусть не по их общей вине, просто так распорядилась судьба. А нужно ли ей покориться, может, он должен сражаться за любимую? Марк представил, как он убивает Густава, берёт Ольгу и убегает с ней и тут же понимает, что ему некуда бежать. Он никуда не скроется от НКВД, они найдут их на краю света и выяснят, что Ольга служила у немцев, и он тоже служил. И что он им скажет, что врач – это больше чем профессия, это призвание и обязанность помогать людям, согласно клятве Гиппократа, не взирая ни на какие препятствия, а руководствуясь только одним правилом? Будут ли в НКВД слушать всю эту чушь? Голова шла кругом от посещения той жуткой квартиры, от мыслей, наполнявших его голову.

Наконец аптека, нужно успокоиться и переключиться. Даже аптекарша обратила внимание, что он взволнован чрезмерно, и предложила ему мензурку с бромом. Марк подумал: странно, что бром в мензурке, но ничего не сказал, а лишь согласно кивнул головой. Он выпил бром, отдышался, получил лекарства и вышел на улицу. Было тихо, прохожие почти не ходили в этом районе. Волнение потихоньку отпускало. Он стоял и дышал воздухом, торопиться было некуда.

– Скажите, мил человек, а вы доктор?

Марк не ожидал, что кто-то может обратиться здесь к нему с таким вопросом.

– Да.

На него смотрела приятная женщина лет двадцати пяти.

– Ну вот я и решила, что раз человек выходит из аптеки с такой кучей лекарств, то наверняка столько дадут только доктору.

– У вас ко мне какой-то вопрос?

– Ребёночка моего посмотрите, пожалуйста. Я заплачу, у меня и рейхсмарки есть.

– Я даже не знаю, что это такое. Извините, отстал от жизни.

– Вы врач с Дулага?

– Да.

– Я слышала про вас от наших девчонок. Они вас хвалят, говорят, что вы серьёзный и знающий. Так посмотрите мне ребёночка, она уже у меня недели две как кашляет, я уж и чай с мёдом, и банки ставила, и горчичники – ничего не помогает. Поможете, доктор? Я здесь недалеко живу. А я придумаю, как вас отблагодарить. Пойдёмте?

Марк даже не нашёлся, что ответить. Он кивнул головой и пошёл следом. Ему было приятно сознавать, что он идёт по улице рядом с хорошенькой женщиной. Он толком и не рассмотрел её, а может, она вообще красавица. Собственно, какая разница, она попросила посмотреть её ребёнка, он глянет, даст свои рекомендации и сразу же уйдёт. Она забудет про него, он забудет про неё, не может же он рассчитывать на что-то только потому, что глянет её ребёнка. К тому же Марк прекрасно понимал, кто он и откуда. Какая нормальная женщина захочет иметь дело с пленным из Дулага.

– Ну вот, а она с горки каталась, каталась, а потом пришла домой, кушать не захотела, а под утро, гляжу, вся огнём горит. А у нас докторов почти нет, да и не попасть. А мне девочки и говорят, у нас доктор Михал Николаич, то, что тебе и надо. И сказали, в какой день вы в эту аптеку пойдёте, ну вот я вас и стояла ждала. А вы где учились?

– В Саратовском мединституте.

– А это далеко, Саратов? Где это?

– Это такой город на Волге. Про Волгу слышали?

– Ну что же вы, доктор, совсем меня за дурочку принимаете. Конечно слышала. А вы про речку Сож слышали?

– Нет. А где это такая?

– Ну вот, видите, доктор, и вы не всё знаете, – и она залилась звонким смехом. Марку было очень приятно наблюдать за её улыбкой. Он почти не видел женщин, в Дулаге было лишь несколько служащих женского пола, ну ещё иногда к нему попадали на приём вольнонаёмные. И даже если они оказывались в его кабинете, то всегда устанавливалась некая дистанция, ясно подчёркивающая, что эти женщины не для него и его обязанность их просто лечить. А здесь женщина шла рядом и смеялась, разговаривая с ним. Разве это не настоящее счастье – хотя бы слышать женский голос?

– Так где протекает эта великая река, как вы сказали, Сож?

– А здесь, в Гомеле, и протекает. Видите, вам географию нужно учить.

Теперь они уже смеялись вместе, легко и непринуждённо. Они вошли во двор частного домика и прошли по дорожке к дверям. Женщина отворила тяжёлую дверь длинным ключом, и они вошли в тамбур, из которого попали в кухню; с неё начиналась квартира.

– Проходите, доктор. Вот здесь можно телогрейку повесить, давайте я вам помогу. Ставьте сумку с лекарствами, да не бойтесь, у меня кошки или собаки нет, никто не опрокинет.

– Мне бы руки перед осмотром помыть.

– Да, конечно, вот рукомойник, а вот мыло. Сейчас полотенце свежее вам достану.

Господи, какая она красивая без пальто и шапки. А может быть, она обычная, а просто он одичал без женского общества, и теперь любая ему будет казаться красавицей? Но нет же, она и впрямь красива. Принимая полотенце, Марк коснулся кончиками пальцев её руки. Какая приятная рука, он сто лет уже не ощущал женского прикосновения. Ну вот и малышка. Четыре года, славная девчушка, так похожа на мать.

– Ну, что тут у нас? Нет, солнышко, не нужно плакать. Смотри, мама рядом, я тебя не обижу. Правда, правда! Я только хочу послушать, есть ли у тебя в животике часики. А вдруг они тикают? Можно? Я тебе расскажу, слышно их или нет, договорились? Может быть, ты сначала хочешь послушать мой будильник? Тоже нет? Ну хорошо, а если я сначала послушаю мамин животик, ты потом разрешишь твой послушать? Ну вот, договорились. Мама, идите сюда, сначала будем слушать ваш животик, а потом. Как зовут нашу прелестную пациентку? Ангелина! Вот это имя! Прямо ангел! Ангелина, а как маму зовут, знаешь?

– Мама Полина.

– Ну вот и здорово. Ну давайте, мама Полина, подыграйте мне, я должен её прослушать, фонендоскопа у меня с собой нет, могу только ухом, а она согласна только если мама первая.

Марк старательно изображал, как он слушает у мамы Полины в животике часики. Он громко тикал и изображал звонок будильника, нажимая на Полинин живот. В конце концов, не выдержав, Ангелина засмеялась, правда тут же зашлась в затяжном кашле. Марк прослушал как мог ребёнка. Скорее всего, бронхит. Он дал свои рекомендации и стал собираться.

– Подождите, доктор, я сейчас блинчиков напеку, останьтесь на полчаса. Я вас чаем с малиной угощу.

Боже мой, где-то есть счастливые люди, которые могут напечь блинов и есть их с малиновым вареньем, запивая всё это горячим чаем? Разве такое бывает в настоящей жизни? Как он мог уйти, ведь чай с блинами ему предлагала красивая молодая женщина, которая так заразительно смеялась над любой его шуткой. Марк уплетал блины один за другим – забытый райский вкус довоенной жизни. Ему так кажется, или и впрямь он никогда не ел блинчиков вкуснее? А разве может малиновое варенье быть ещё слаще? А чай горячее? А есть на свете женщины красивее Полины? А это уже не имело значения, ведь улыбалась ему и угощала его именно Полина. Так зачем же придумывать себе, кто мог бы быть красивее? Внезапно Марк очнулся, посмотрел на часы и понял, что ему пора покидать тёплый дом.

Он с большим сожалением распрощался с Полиной и Ангелиной. Полине он сказал, что в следующий раз у него выход в город за лекарствами через три дня, и он может зайти проверить, как ребёнок себя чувствует, заодно и лекарства принесёт.

Полина с радостью согласилась. Всю дорогу до Дулага Марк только и думал что о Полине. Он вспоминал её смех, поворот головы, изгиб шеи, но больше всего прикосновение ухом к её животу. Она нисколько не отодвигалась, включившись в игру ради ребёнка. А как они вместе звенели, изображая звонок будильника. С лица Марка не сходила улыбка. Внезапно он увидел, что Ольга идёт по тропинке прямо на него. Он отошёл в снег и замер по стойке смирно, как того требовали лагерные правила.

– Марк, ты идёшь к себе в амбулаторию?

– Так точно.

– Да успокойся, когда никого нет, можешь говорить нормально. Я скоро подойду, у меня к тебе есть дело.

– Хорошо, я буду ждать и никуда не уйду.

– Жди.

Ольга пошла дальше. Интересный день, полный женского внимания. Мурлыча какую-то мелодию, Марк прошёл в амбулаторию и начал раскладывать лекарства, занося их также в специальный реестр.

Вскоре скрипнула дверь, и появилась Ольга, она ему махнула рукой, чтоб не вскакивал, подошла к столу и села напротив него.

– Мы одни?

– Да.

– У меня к тебе есть дело. Ты аборт сделать сможешь?

– Конечно.

– У тебя всё для этого есть?

– Я думаю, что да, но готов ещё раз всё проверить. Когда нужен ответ? И когда и кому нужно делать аборт?

– Мне, Марик. Аборт нужно делать мне. Чего ты так уставился, я что, не женщина, что ли, не могу забеременеть?

– Да нет, конечно, разумеется, можешь. Просто никак не ожидал, что ты сама решишься обратиться ко мне по такому вопросу.

– А какой такой вопрос? Ты врач, я пациент. Мне нужна медицинская помощь, и ты её оказываешь. Всё просто. Я могу тебе доверять?

– Конечно можешь. Я всё сделаю. Я врач и умею вести себя подобающим образом. Я ничего такого не имел ввиду, наоборот, я рад, что могу что-то для тебя сделать. Когда ты хочешь это сделать?

– Через пару дней мой Густав уедет на охоту, тогда я и приду.

– Хорошо, я всё подготовлю.

– Ты управишься один? Мне бы не хотелось никого посвящать в эти дела.

– Разумеется, управлюсь. А может быть, тебе оставить ребёнка? Я сейчас с тобой говорю как врач. Ты бы смогла комиссоваться. Я думаю, что в любой армии это работает приблизительно одинаково. И тогда ты сможешь уехать подальше от этой войны и спокойно вырастить ребёнка.

– Марик, Марик. Ты всё такой же заботливый. Как бы я тебя обняла, если бы только могла. Но не могу и не буду. Послушай, это долго объяснять, и я не хочу этого делать. У меня своя жизнь, у тебя своя. Ты врач, я пациент. Сделай это и забудь, как будто ничего и не произошло. И никому ни слова.

– Хорошо, я больше не буду спрашивать. Просто скажешь когда, и всё.

– Ну вот и договорились. Я пошла.

– Ольга, спасибо тебе за дополнительные два часа.

– Сделаешь всё как надо, тебя будет ещё один сюрприз ждать. Пока.

Дверь за Ольгой захлопнулась, Марк остался один. Вот так дела! Конечно, Ольга права, она женщина, к тому же молодая и красивая, и он сам когда-то был в неё влюблён. Разумеется, он и не думал, что она будет хранить ему верность. Они потерялись в той мясорубке, что перемалывала людей со всеми костями, потрохами, семьями и имуществом. Было вообще чудом, что они встретились в этом Дулаге, какое должно было быть совпадение, чтобы такое произошло. Да и не просто встретились, а она, помня про их хорошие времена, уже спасла ему жизнь и прикрывала как могла. Она ведь тоже нешуточно рисковала. А стал бы он делать для неё то же самое? Марк не был подлецом и всегда старался вести себя честно и достойно по отношению к женщинам, но на этот вопрос в данный момент ответа у него не было. Война всё перемешала и раскидала некогда родных людей по разные стороны противостояния. Была ли Ольга врагом? Ему на данном этапе, разумеется, нет. А всей его стране? Конечно. И долг перед своей страной обязывал его осознавать, что перед ним враг, но сердце и чувства говорили однозначно, что ближе Ольги у него сейчас нет друга на всём белом свете. И он боялся себе в этом признаться и вместе с тем абсолютно был в этом уверен. Конечно же, он сделает ей аборт и будет об этом молчать до смертного одра. И будет себя вести как врач, честно и добросовестно, вне зависимости от того, что его временами съедала ревность к этому Густаву Клейсту, садисту и убийце.

Три дня были длинными и тягучими, Марк вёл обычный приём, ничего из ряда вон выходящего не было. Ему не терпелось вновь увидеться с Полиной. Он даже ревновал её ко всему тому миру, что был за стеной Дулага. Он прекрасно осознавал своё положение и не забывал, что любой неверный шаг мог погубить не только его, но и Ольгу. Но запретить себе думать о Полине не мог, она приходила к нему по ночам в его неспокойные сны. Он ворочался, стараясь обнять её, и просыпался. Он ел блинчики с малиновым вареньем, оно капало на его рубашку и на подбородок. Полина смотрела на него и смеясь вытирала ему лицо белым полотенцем. Марк чувствовал приятное щекотание, но стоило ему проснуться, как варенье и полотенце исчезали, больше никто не вытирал его лицо, Полины тоже нигде не было. На следующее утро Марк должен был получить пропуск на выход в город и посетить Полину с дочкой, но эти планы были сорваны сиреной, прозвучавшей около четырёх часов утра. Тут же лагерь залило ярким светом. Собаки, почувствовав беспокойство хозяев, рвались с поводков и были готовы загрызть любого, кто мог оказаться в поле их досягаемости. Перед воротами выстраивались в две шеренги вооружённые солдаты. Вот появился Густав, отдал им команду, и они, загрузившись в грузовики вместе с собаками, выехали за расположение лагеря. Объявили общее построение, все пленные высыпали на плац. Взбудораженные, они переговаривались, пытаясь узнать, что же произошло. Но никто им ничего не рассказывал, и они строились в шеренги. Судя по внешнему виду и настрою проверяющих, им сегодня явно было не до шуток, и пленные старались не давать повод придраться к ним. Их пересчитывали несколько раз, обыскивали все обычные бараки и даже барак обслуги и внутренней полиции, набранной из тех же военнопленных. Наконец всех отпустили. Разумеется, на следующий день и речи быть не могло о том, чтобы кто-то мог выйти за ворота без конвоя. Марк рвал и метал, но об этом знал только он один. В воздухе парило напряжение, даже к Ольге он боялся сегодня подойти с просьбой, понимая, что она вынуждена будет ему отказать, а он может навлечь на себя своим нетерпением лишние подозрения. Приходилось держать себя в руках и ждать.

Ближе к полудню на территории лагеря наступило оживление. Завезли брёвна, и над лагерем вибрировал стук топоров и молотков. Марк проходил по территории, глядя на то, что сооружали стучавшие топорами. Виселица, понял он, они делают виселицу. Когда людей привели с работы в лагерь, всех выстроили так, чтобы можно было разглядеть виселицу. Она была довольно высокой, Марк насчитал четыре петли. Вскоре вывели четверых сильно избитых мужчин и подвели их к виселице. Они были без верхней одежды и босыми. Комендант зачитал приговор. За побег с территории Дулага эта четвёрка приговаривалась к повешению. Приговор был окончательным. Беглецов повели к эшафоту. Они покачивались и дрожали от холода. Вскоре их страдания прекратились, и людей развели по баракам. Наутро, выйдя из своего барака, Марк услышал непривычный звук. Проходя мимо места, где вчера совершили повешение, он увидел застывших за ночь висельников, которых ветер сталкивал между собой – такова была причина незнакомого шума. Повешенные ещё долго висели у входа в лагерь грозным напоминанием несмирившимся о том, что бывает с непокорными. Зато Густав ходил с видом победителя, его команда отловила беглецов. Теперь он заслуженно мог ехать на охоту. Ольга зашла к Марку и предупредила, чтобы он готовился на следующий день после смены.