Текст книги "Кровь за кровь"

Глава 14

Яэль нашла не просто дом, а целую деревню. Серое скопление ветхих хижин, растянувшихся вдоль реки, слишком широкой, чтобы полностью застыть. Первый раз к деревне она подходила очень осторожно. Несколько минут пряталась в лесу за периметром поселения, осматривая местность на наличие жизни. Но в окнах не виднелось тёплого жёлтого света. Не крался из труб лёгкий дымок. Мужчины не размахивали топорами, заготавливая дрова. Жёны не звали их домой ужинать. Лишь текла река, тихий и ровный плеск.

Деревня была необитаемой. Судя по виду, уже много лет. У части хижин обвалились крыши, придавленные обильными снегопадами. В паре погребов, куда Яэль сунула нос, лежали банки с заготовками (нетронутые) и сетки с картошкой (пустые, их содержимое давно сгнило и разжижилось). Домик за домиком разворачивалась та же история: тарелки на столах, потёки воска, оставшиеся от свечей, стулья опрокинуты, двери выбиты. Прерванная жизнь.

Когда Яэль добралась до дальнего конца поселения, ей открылась правда, раскинувшаяся на дороге между домиками. Деревня была не просто необитаемой.

Она вымерла.

Кости жителей стали клубком, их обглодало время и растащило зверьё. Посчитать тела не представлялось возможным; скелеты были слишком старыми. Яэль могла сказать лишь одно: их очень много. Высокие и низкие, старые и молодые – все застрелены, чтобы освободить место для арийцев. Пороховая подпись захвата СС. Хенрика рассказывала похожие истории об ужасах в её родной стране – насилие, мародёрство, массовые казни. Целые города исчезли под натиском СС, забравших эти земли под Лебенсраум. Земли, которые они даже не использовали. Деревня была уничтожена и забыта. Тела оставили гнить вместе с картошкой.

Второй раз, вместе с Лукой и Феликсом на импровизированных носилках, Яэль заходила в деревню иначе. Девушка выбрала хижину в конце улицы, подальше от костей. Она была не самой большой, не самой обставленной, зато крыша была на месте, и сама хижина находилась в нескольких метрах от кромки леса.

Так, на всякий случай.

Яэль казалось, что она сейчас свалится от усталости, когда они наконец-то затащили Феликса в гостиную и разместили его (с парашютом и всем остальным) в углу. Но отдыхать было некогда. Температура падала, и им нужна была пища. Срочно.

В первую очередь костёр. Далее еда. А потом нужно обработать раны Феликса.

Выполнить две первых задачи оказалось довольно легко. Кто бы ни убил жителей деревни, они даже не потрудились тщательно обыскать все дома. В кухонных шкафчиках осталось полно посуды, в ящиках – длинных спичек и сальных свечей. Заготовленные дрова давно уже прогнили, так что Яэль вручила Луке топор и отправила его рубить соседние дома. Дерево с них было сухим и хорошо горело.

В качестве еды она отыскала в погребах несколько банок овощных заготовок. Они были съедобны, хотя Яэль не могла понять, какие это овощи. Но они с Лукой были так голодны, что без лишних комментариев прикончили содержимое своих банок. Яэль сходила за третьей банкой овощей для Феликса, в седьмом по счёту доме она отыскала запечатанную бутылку водки и только тогда вернулась к брату Адель.

Он лежал в углу без сознания. Дрожащий, поражённый жаром лихорадки.

Годы тренировок с Владом научили Яэль выживать в любых условиях. И хотя знания её в медицине были самыми базовыми (промыть раны, вправить кости, наложить швы), они недвусмысленно намекали, что с рукой Феликса всё плохо.

Осматривая сломанные пальцы в свете свечи, Яэль удивлялась, что в таком состоянии парень как-то смог расстегнуть наручники, что он вообще мог двигаться с этой болью. Пальцы были не просто сломаны. Белые кусочки костей прорвали кожу, застыли в сгустках крови. И в довершение ужасная вонь: раны начали подгнивать.

Яэль вскрыла бутылку водки и полила ей раны Феликса. Секундное спокойствие, и холодный жар алкоголя преодолел огонь лихорадки Феликса. Глаза его широко открылись, рука взметнулась в воздух вместе с криком.

В агонии были слышны слова: «АХ ТЫ, ДЬЯВОЛ!»

– Мне жаль, Феликс!

Очень, очень жаль. Яэль пыталась его успокоить, но парень словно оглох от боли. Раненой рукой он схватил бутылку водки и швырнул её на пол. Лука появился в дверях как раз вовремя, чтобы поднять не разбившуюся бутылку, не позволив вылиться всему алкоголю.

– Он так со всеми. Меня назвал мудаком. – Лука кивнул на смятый парашют, где извивался от боли брат Адель, разбрасываясь проклятиями. – Я не стал принимать на свой счёт.

А Яэль стала. Лука действительно был мудаком. (Большую часть времени). А она… возможно, не дьявол… но явно создание тьмы. Кровь, что была повсюду: на её руках, на парашюте, во снах – доказывала это.

– Подержи его.

На лице Феликса слёзы смешивались со слюной и потом. Яэль ни за что не сможет обработать его пальцы в одиночку.

– Ты не умрёшь, если попросишь вежливей, – Лука склонил голову набок.

Яэль была на грани слёз, слишком вымотана, чтобы спорить с ним.

– Лука. Пожалуйста.

Победоносный глотнул водки, протянул бутылку Яэль и сделал то, что она просила. В лучшие времена парни были равны по силе, но после всего, что случилось с Феликсом в Токио, Лука был вне конкуренции. Игнорируя крики «дьявол-дьявол-дьявол», он прижал Феликса к полу, достаточно крепко, чтобы Яэль могла обработать руку, вправить пальцы и наложить импровизированную шину. В какое-то мгновение Феликс потерял сознание.

Закончив, она посмотрела на брата Адель – такого маленького, не похожего на себя в неровном свете свечи – и не смогла избавиться от мысли, что всего этого недостаточно. Водкой Влад обрабатывал исключительно мелкие раны. Однако, дело не только в этом, парень потерял много крови – она была повсюду, но не внутри его бледного тела. Яэль искренне хотелось бы поделиться с ним своей, но медицинские возможности исчерпали себя, она уже сделала всё, что могла. Оставалось только ждать, надеяться, что ночь будет благосклонна, а водка сделает своё дело.

– Не умирай, – словно молитву прошептала она Феликсу.

Лука тяжело, вымученно вздохнул, падая на кучу одеял. Победоносный разложил куртку сушиться у зажжённой печи, а сам, словно лев, растянулся на одеялах. Гладко выбритые к Балу Победителя щёки теперь покрывала тень щетины. Кровь Феликса полосой рассекала ткань белой майки; ожёг, оставленный Башем, был точкой на конце алой линии – кровавый восклицательный знак. Несмотря на всё это, парень казался… спокойным. Будто последних дней и часов вообще не было. Будто они до сих пор были посреди пустыни, курили сигареты, делили на двоих одну фляжку и напряженные отношения Адель и Луки. Всё их прошлое и тайны…

Теперь напряжение стало иным. И всё же… Лука смотрел на неё так же пристально. Словно она загадка, которую нужно решить. Словно они до сих пор кружатся в танце, ритма которого Яэль не знает. Словно что-то между ними может вспыхнуть и рвануть в любое мгновение.

– Ты задолжала мне честный разговор, фрой… – Лука замолчал на полуслове, заменив его на имя, такое непривычное на губах. – Яэль.

Яэль. Вот кто она теперь. Яэль. Со своим прошлым, с собственными тайнами…

– Я… я даже не знаю, с чего начать, – сказала она ему.

– Всегда лучше начинать с начала, – заметил он.

Начало. Суровое гетто, грохочущий поезд, забор с колючей проволокой, чёрный дым над трубами. Первый, второй, третий волк…

Рука Яэль неосознанно скользнула в карман куртки, нашла крошечный кусочек дерева. Самая маленькая кукла. Бабушка из Барака № 7 вырезала для неё целый набор матрёшек, но сохранилась только эта. Другие – те, что Яэль оставила у Мириам (умной, милой, искренней Мириам) в ночь побега – канули в вечность, как и её настоящая семья.

Так давно, но так близко. Зияющее, разрушающее одиночество. Им Яэль поделиться не могла, так что она крепче сжала куколку и покачала головой: «Не с него».

Победоносный смог пожать лишь одним плечом: «Хорошо. Тогда с середины. Или с конца. Начни, откуда захочешь, главное, расскажи мне что-нибудь».

Середина. Шоколадный хворост. Высшая математика. Скорбь о четвёртом волке. Тренировки и пот с пятым. Попытки стать готовой, готовой, готовой для… конца. Он должен был настать на Балу Победителя. Этот момент должен был стать концом всего – смерть фюрера и падение его империи костей.

Что теперь? С чего начать?

Линия старта – та самая, на Олимпийском стадионе Германии, под дождём и прицелом тысяч глаз – казалась Яэль лучшей отправной точкой. Не её истории, но всё же. Это было даже несколько начал. Начало десятой Гонки Оси. Её жизни в качестве Адель. И их с Лукой истории.

– Я пользовалась… навыками, чтобы выдавать себя за Адель Вольф с самого старта гонки, – начала она.

– Навыками, – повторил Лука, выгнув бровь. – Имеешь в виду умение менять лица?

– Я зову это пластичностью кожи. – Она выбрала эти слова, когда только сбежала из лагеря смерти. Возможно, у доктора Гайера имелся другой термин для данного процесса.

– Ты с этим родилась?

– Нет. Мне… создали этот дар. – Неправильное слово. Создали подразумевает под собой заботливого творца, руководящего процессом, а не безумца с бесконечной чередой шприцов. – Не хочу об этом говорить.

Лука сердито кивнул. Свет от печи плясал на его лице.

– В любом случае, таково… было моё задание. Заменить Адель Вольф, выиграть Гонку Оси, прийти на Бал Победителя и убить Адольфа Гитлера прямо перед камерами. Ячейки Сопротивления есть во всех концах Рейха. Они много лет вербовали новых агентов, копили силы и планировали операции. Смерть фюрера должна была стать сигналом к восстанию.

Лука Лёве легко воспринял её слова, даже не изменился в лице. Яэль подивилась его спокойствию. Упрямая челюсть, расслабленные губы, одновременно уверенные и легкомысленные, такие же нечитаемые, как его поцелуи.

– Ты сказала «было», – Победоносный склонил голову набок. Его свободная рука поднялась к шее, ловя жетон-подвеску, проводя большим пальцем по гравировке: 3/крадш 1.411. – Что пошло не так?

Яэль сделала глубокий вдох и сказала: «Гитлер не умер».

По крайней мере, эта новость, казалось, шокировала парня. Он выпрямился. Жетон был отпущен и упал обратно на грудь.

– Что? Но ты его застрелила. Я видел, как он упал. Там… там же было тело. Мы находились с ним в одной чёртовой комнате!

– Я убила не того человека, – прошептала она. – Он был подобен мне. Выдавал себя за фюрера.

– Проклятье, – выругался Лука, глядя на огонь. – Не удивительно, что у этого мужчины девять жизней.

– Сорок девять… – Яэль поняла, что оговорилась. Сорок девятую жизнь забрал Аарон-Клаус. Её попытка носила другой номер. – Уже пятьдесят.

Челюсть Победоносного напряглась.

– Феликс знает. В лесу он всё бормотал, что Гитлер не мёртв. Я решил, это просто лихорадочный бред. Даже в голову не приходило, что такое может быть правдой.

Но это была правда. Слишком настоящая. Невозможная правда. Уже в пятидесятый раз.

– Знаешь, я же был там, в тот раз. В пятьдесят втором. На Ново-Германском митинге. Стоял прямо на Площади Величия, когда всё случилось, – Лука потянулся за бутылкой водки и сделал новый глоток. – Все были напуганы и расстроены, все кричали, а я… нет. Фюрера застрелили у меня на глазах, а я ничего не чувствовал. Может, это был шок… не знаю. Я мог лишь стоять на одном месте, пока все остальные в панике сходили с ума. Меня едва не затоптали насмерть.

Часть меня была там. Часть меня умерла в тот день. Яэль снова ощутила вкус графитной пыли во рту. Четвёртый волк и Лука Лёве – два фрагмента её жизни, которые никогда не должны были соприкоснуться – теперь странным образом сплелись. Яэль едва не закатала рукав прямо здесь и сейчас, едва не указала на бегущие линии волка Аарона-Клауса, не рассказала, не раскрыла Луке всю себя.

Но парень опять крутил в пальцах отцовский жетон, и Яэль задумалась: а проезжали ли войска Крадшутцен через эту самую деревню, позволяя мотоциклам отдохнуть, пока солдаты СС складывали кучу костей? Ей хотелось знать, представляет ли Лука, как тесно переплетено их прошлое и как оно вгрызается им обоим в глотки.

– Если Гитлер жив, что тогда будет? – спросил парень. – Твои друзья из Сопротивления вступили в бой?

– Понятия не имею. Тот факт, что Баш спокойно решил переправить нас обратно в Германию, означает, что он либо ещё не знает о путче, либо… – «Он уже окончен», хотела добавить она, но не смогла.

– Гитлер никогда не танцует, – вместо этого сказала Яэль. В день, когда она только получила задание, этот высказанный Владом факт показался таким незначительным. Райнигер, скорее всего, подумал так же. Но теперь Райнигер может быть мёртв. Райнигер, Хенрика, Каспер, скрытые под кнопками боевики, разбросанные по всей карте… всех их может уже не быть в живых. – Я должна была понять, что это не он. Я должна…

– Мы уже это проходили. Тогда, на «Кайтене». Ты сделала то, что сделала, Яэль. – Металлическая пластина поблескивала между его пальцами. Лука всё крутил её, цепочка затягивалась вокруг его горла. – Ты сделала то, что была должна.

Так ли это?

– Я убила не того человека. – Разве это она должна была сделать?

– Ты совершила ошибку, – сказал Лука. – Пара капель крови не сделает из тебя дьявола.

А сколько крови для этого понадобится?

– Ты когда-нибудь убивал? – спросила Яэль.

– Я даже не знаю… может быть, подстрелил коммуниста пару недель назад, – Победоносный замолчал на мгновение, закручивая цепочку жетона до конца. Надпись, напоминающая о победах и службе его отца, закружилась, когда Лука разжал пальцы. – Впрочем, несколько истинных дьяволов я знаю. И ты на них не похожа.

Он сказал это так, будто знал её. Яэль хотелось верить. Хотелось верить ему. Но в комнате было полно крови, гораздо больше пары капель: на майке Луки, на парашюте Феликса, на лице Яэль. Арийской и еврейской. Вся она была красной. Вся пролилась по её вине.

Яэль бегло посмотрела туда, где в стонах метался по парашюту Феликс. Она перехватила бутылку водки: «Нужно оставить её для ран Феликса».

– Может, хочешь и свои обработать? – Лука помрачнел, кивком указывая на её лицо. – Баш неплохо тебя приложил.

Это была правда. Яэль могла заглушить боль адреналином, пока пыталась выжить, но сейчас запал начал таять. Боль осела глубоко, переплелась с каждым словом и движением.

– Я ожидала худшего, – заметила она (и это тоже была правда). – Так и было бы. Если бы ты не отвлёк Баша.

– Что могу сказать? – Лука пожал плечами. – Я чертовски хотел эту сигарету.

Взгляд Яэль метнулся к сумеречно-фиолетовому следу синяка на скуле парня, переместился к блестящему ожогу на ключице: знаки верности, гораздо значимей, чем повязки со свастикой.

– Ты мог бы сказать штандартенфюреру, что не имеешь со мной ничего общего. Мог бы позволить ему и дальше меня избивать. Но ты не стал.

– Тебе стоило бросить меня в доках. Но ты не стала, – отозвался Победоносный. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. Рана к ране. Синий к голубому. – Я хочу, чтобы между нами всё было честно.

Честно. Но между ними, в разрыве между телами, кружилось столько всего – жар печи, пылинки, поднятые лихорадочными метаниями Феликса, боль и победы, недоверие и поцелуи. Воспоминания, так много воспоминаний. Яэль + Лука смешивалось с прошлым Лука + Адель. Между ними повисла паутина чувств, такая клейкая, хрупкая, запутанная и прекрасная, как паучья сеть, посеребрённая утренней росой.

Столько всего, относящегося к таким разным людям… это было невозможно отследить. Что видел Лука, когда смотрел на неё, девушку в отблесках огня? К кому он тянулся, когда подавался вперёд в янтарном свете, касаясь пальцами контура её избитого лица?

По телу Яэль пробежали мурашки, и они не имели отношения к боли или одиночеству.

– Я не Адель, – сказала она тихо, но твёрдо. – Ты же знаешь это, да?

Вот так просто между ними оборвалось несколько нитей. Лука разорвал прикосновение – прочь, вниз, к бутылке водки.

– Это тоже хорошо, – сказал он, смачивая алкоголем уголок одеяла. – Иначе мы бы давно уже стали закуской для волков. Адель хорошая гонщица, но я сомневаюсь, что её навыки выживания в дикой природе сгодились бы для данной ситуации. Вот поэтому, – он держал смоченную ткань, пока не дождался согласного кивка Яэль, и только потом прижал к её лицу дезинфицирующее средство, – нам не нужно, чтобы раны загнили, и ты тоже свалилась в бреду. Только ты можешь помочь нам с Феликсом пережить это.

Алкоголь въедался в порезы и ушибы. Лечение через боль. Яэль сжала зубы и кинула беглый взгляд на Феликса. Всё ещё дышит. Нужно дышать.

– Но лес мы ещё не пережили.

Краем глаза она заметила, как лицо Луки Лёве разрезала улыбка: «А я-то думал, что единственный тут придумываю дурацкие шутки».

Несмотря на боль, на горящие огнём щёки, Яэль тоже улыбнулась.

* * *

Кошмар вернулся, давя на Яэль – кровавый, тягучий, удушающий. На этот раз он был хуже. Яэль знала, что спит, но смерть это не останавливало. Рядом стоял Феликс – с мрачным видом и кровью, капающей с руки, он смотрел, как она стреляла во всех, кого ненавидела, во всех, кого любила.

Адольф Гитлер (БАХ), мама (БАХ), Аарон-Клаус (БАХ), Цуда Кацуо (БАХ), бабушка (БАХ), Мириам (БАХ), снова Адольф Гитлер (БАХ).

Толпа народа, как и в прошлый раз, была здесь, но на этот раз молчала. Единственным звуком, прерывающим бесконечные выстрелы П-38, было навязчивое шипение Феликса: «дьявол-дьявол-дьявол-монстр-монстр».

Яэль проснулась с колотящимся сердцем, диким зверем бьющимся о рёбра. Огонь в печи еще горел, освещая комнату тусклым светом. Лука лежал, укутавшись в одеяла, с головой уйдя в собственные сны. Феликс лежал на парашюте, его грудная клетка вздымалась и опускалась, медленно, но ровно.

Слушая их дыхание, Яэль закатала левый рукав и посмотрела на пятерых волков. Насыщенно-чёрные, убегающие от затухающего света печи. Бабушка, мама, Мириам, Аарон-Клаус. Её постоянная, её плата. Вся боль, которую Влад заставил её поймать и удержать. Всю жизнь Яэль притягивала призраков ближе и позволяла им быть её частью. Частью, которая никогда не меняется.

По крайней мере, так она думала раньше.

Её призраки – и живые, и мёртвые – становились мстительней. И с каждым их шёпотом в кошмаре (Ты оставила меня умирать! Монстр! Разве не этого ты хотела? Разве не этого? Не этого?) Яэль чувствовала, как что-то внутри меняется. Не только внешность, но и душа.

Кем она была?

Кто она сейчас?

Сколько крови необходимо, чтобы создать дьявола?

Сколько красного понадобится, чтобы всё изменить?

Будет ли мир когда-нибудь справедлив?

Вопросы – без ответов – кружились во тьме, когда Яэль опускала рукав, ощущая себя ещё более разбитой, чем раньше. Она снова завернулась в одеяла, сердце плакало в бьющемся пульсе. Свет, который только что воскресил волков, плясал на лице Луки. Парень спал, повернувшись в её сторону. Янтарные всполохи таяли на его потерявших маску чертах. Яэль лежала и смотрела, как свет омывает его веки, орлиный нос, губы.

Ты на них не похожа.

Лука произнёс эти слова, как и многие другие – с нахальной уверенностью. Яэль желала, чтобы он оказался прав. Но Лука не знал её.

Не так хорошо, как волки.

Глава 15

Феликс носил часы Мартина почти шесть лет. Куда бы он ни пошёл, карманные часы были рядом. Тиканье их шестерёнок доносилось через ткань любой одежды: его формы Гитлерюгенд, заляпанного машинным маслом комбинезона, гоночной куртки… Оно было его вторым сердцебиением.

Но теперь тиканье пропало. Его отсутствие разрывало грудь Феликса, пока он боролся, пытаясь вернуться в сознание. То падая, то вырываясь из лихорадочных кошмаров. Сны были странными. Целая жизнь из кусочков – вывернутых, расставленных в неправильном порядке. Поездка на мотоцикле в Гонке Оси от финиша к старту, кадры песчаной бури в обратном порядке. Рядом с ним ехала тряпичная кукла Адель (та самая, которая стояла на полке, собирая пыль). Жёлтые волосы из пряжи зацепились за колёса, отбрасывая Феликса дальше, дальше… Он приземлился в знакомом месте. Там, куда каждый год приходил второго мая. Под его коленями – по-весеннему яркая – пробивалась трава. Вдали виднелся могильный камень, его надпись, выбитые раны букв в граните: М, за ней А, за ней Р и снова А… Нет, секунду, что-то не так…

Буквы имени брата исчезали, менялись. Новое имя появилось на камне: А, потом Д, за ней Е, за ней Л и…

НЕТ! Феликс рывком проснулся. Кожа его горела в прохладном воздухе. Над ним были не пружины матраса и не голубое небо, а деревянные балки: старые, серые и рассохшиеся.

Сердце его трепетало, проверяя себя. Это всё правда? Я ещё жив? Боль – ползущая по сухожилиям в руку, а от них по всему телу в мозг – уверяла, что да.

Где-то снаружи рубили дрова. Звук был нерегулярным, стук-стук, раздающееся в неправильном ритме. Но правильного ритма не было. Теперь не было. Феликс потянулся к нагрудному карману, почувствовав там кусок металла. И в тот же момент вспомнил:

Он провалил задание.

В соответствии с планом Баша троица должна была приземлиться где-то в паутине маленьких городков рядом с Германией, достаточно близко, чтобы добраться до столицы за пару часов. Вместо этого они выпрыгнули из самолёта в тысячах километров от неё. Свалились на заснеженные, кишащие волками территории Московии, даже не в днях, а в неделях пути от штаб-квартиры Сопротивления.

Это всё реально? Часы лежали в кармане под ладонью Феликса: безжизненные. Моя семья ещё жива, ведь правда?

На этот вопрос было непросто найти ответ.

Стук, пауза, стук – продолжал топор вдалеке. Сердце Феликса билось так быстро, что казалось, у него даже внутренности вспотели. Может, удастся найти радио, телефон, что-нибудь, чтобы связаться с штандартенфюрером Башем и рассказать ему, что план ещё в действии.

Мозг Феликса посылал телу неуклюжие сигналы. Поднимайся. Вставай с кровати. Свяжись с Башем. Но парню хватило сил только на то, чтобы перевернуться на бок. Перед ним раскинулся пол хижины: пустые банки, смятые одеяла, крысиные экскременты, гниющее дерево. Не сложно было догадаться, что это место заброшено.

Здесь не было ни радио, ни телефона, а даже если бы и были, Феликс не смог бы до них добраться. Он даже не был уверен, что сможет правильно выговорить хотя бы пару слов, не говоря уже о связанной цепочке предложений, достаточной, чтобы молить о пощаде семьи. Лихорадка снова начала бушевать, сжигая ясные границы его разума…

– Феликс!

Белая вспышка залила его глаза. Не боль, волосы. Её волосы. Девушка опустилась на колени рядом с парашютом. Он увидел её руку, ощутил холодные, как снег, пальцы на лбу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Прикосновение исчезло.

Как… он себя… чувствует? От абсурдности Феликс едва не рассмеялся. Его смешил не столько сам вопрос, сколько то, что его задала она. Её это волнует? Разве ей важно знать, что он полностью уничтожен, и она тому причина? Его семью, скорее всего, пытают до смерти, подвешивают на струны фортепиано в подвалах Гестапо, разрывают на кусочки, медленно отрезают им пальцы, уши, носы… из-за того, что эта девчонка украла лицо его сестры.

Новое лицо девушки было избито и выглядело ужасно. Сломанное, с чертами слишком идеальными, слишком яркими, чтобы быть настоящими. Феликс изо всех сил старался сфокусироваться на глазах, увидеть в них зло, хоть крупицу тьмы, которая сбалансировала бы этот искрящийся голубой цвет. Но видел он лишь девушку и её скорбь. Огромное и запутанное горе, давно прошедшая эмоция, собранная из сотен частиц…

Её это волнует?

Разве его заботит, что думает она?

«Нет», – решил Феликс. Он слишком много обо всём заботился. И посмотрите, куда это его привело.

– Я проверю твои раны, хорошо? Постарайся не двигаться. Ты потерял много крови прошлой ночью, не нужно проливать больше, – девушка принялась разматывать повязку. От увиденного, что бы ни было под повязкой, она резко втянула воздух, вокруг губ появились жёсткие морщинки. – Я пыталась вправить пальцы… но…

Некоторые вещи слишком поломаны, чтобы можно было их починить. Он сказал это ей в Токио, когда думал, что пытается спасти Адель от ошибок. Так он чувствовал себя сейчас, целиком, вплоть до пыли раздробленных костей. Слишком долго пришлось обходиться без подобающего медицинского вмешательства – штандартенфюрер, плеснув на руну антисептиком, отказался её замотать, сказав Феликсу, что, когда они приземлятся рядом с Германией, ей займутся уже в Сопротивлении.

«Нельзя, чтобы рана выглядела слишком чисто, – заявил штандартенфюрер. – Мы же не хотим вызвать у Заключённой 121358.Х подозрения».

Рана не была слишком чистой. В ней началось заражение.

А девушка ничего не подозревала. Она сожалела.

Она бормотала это слово – снова и снова, – пока поливала жгучей водкой его раны, пока перебинтовывала их, пока пыталась покормить его с ложки каким-то ужасным месивом из банки и прижимала грязный снег к горящему лбу Феликса. «Мне жаль, жаль. Мне так жаль», – повторяла она. Будто одно слово может стереть всё то, что она натворила. Вернуть всё на свои места.

Для этого понадобится гораздо больше одного слова.

Феликс крепко сжал зубы. Голова его плыла. Кошмары кишели на границе ясных мыслей, застилая всё – тёмные углы хижины, синяки на лице девушки, гниение в его собственном теле.

Далёкий топор продолжал стучать. Карманные часы под сердцем казались в десять раз тяжелее, завидуя каждому его вздоху. Взгляд девушки остановился на нём, когда она положила ему на лоб новую порцию льда. Как они до сих пор могут оставаться такими похожими на глаза Адель? Не тот оттенок, но тот же взгляд. От сестры к брату.

Феликс не мог этого вынести. Он зажмурился, позволяя темноте себя унести.