Текст книги "Дневник учителя. Истории о школьной жизни, которые обычно держат в секрете"

Проблемы с проектором

Недавно в каждом кабинете установили по проектору, поэтому я могу показать фильм на большом экране. Решаю, что мои девятиклассники будут смотреть великолепный фильм «Ричард III» с Иэном Маккелленом[12]12
   Британский актер. Получил широкое признание как мастер шекспировского репертуара.


[Закрыть] в главной роли, но забываю, что там есть сцена орального секса (к счастью, не слишком откровенная). В отчаянии я загораживаю собой экран, чтобы дети ничего не увидели, но теперь все изображение прямо у меня на лице. Ученикам кажется, что смешнее ничего быть не может. Когда я по пути домой рассказываю о произошедшем Зои, она хохочет и говорит, что я идиот.

«Я иду в изо!»

В нашей школе, как и во многих других, есть изолятор. Детей, которые особенно плохо себя вели, могут поместить туда на срок от половины учебного дня до двух или трех учебных дней. Шон, например, прекрасно с ним знаком. «Увидимся позже, приятель, я иду в изо!» – это его стандартное прощание.

В последнее время использование изоляторов вызывает много споров. В газетах нередко публикуют фотографии рассерженных матерей, обвивающих руками своих не менее рассерженных детей. Они утверждают, что такое отношение к их ангелочкам – нарушение прав человека.

Эти матери и некоторые журналисты создают образ изолятора, похожий на карцер из книги Роальда Даля «Матильда»: шкаф с торчащими из стен и дверей кусками битого стекла и гвоздями, куда помещали непослушных детей до тех пор, пока они не усвоят урок. Пока я сам не посетил изолятор, представлял что-то вроде викторианского работного дома, где всех кормили жидкой кашей. В реальности все оказалось совсем не так.

Это удобный и хорошо оборудованный кабинет, где постоянно находится учитель. Четыре или пять учеников сидят за одноместными партами, огороженными небольшими экранами, которые мешают детям наклоняться друг к другу и разговаривать. Они едят и отдыхают в особое время, чтобы не пересекаться с другими учениками. Все они выполняют задания, которые дали им учителя. Прежде чем вернуться в класс, встречаются с сотрудником школы или учеником, с которым у них произошел конфликт. Все очень цивилизованно, и я не разделяю агрессию, которую испытывают некоторые люди по отношению к политике изоляции.

Дети в изоляторе не брошены: наоборот, они получают гораздо больше внимания взрослых, чем в обычном классе. У них есть перемены и время на обдумывание поведения. Кроме того, они даже не отстают от одноклассников. Изоляция – это альтернатива исключению из школы, отметка о котором вносится в личное дело. Немаловажно, что у класса и, конечно, у учителя появляется возможность немного отдохнуть от этого ребенка и провести несколько уроков спокойно.

Только руководители департаментов и директор имеют право «приговаривать» ученика к изоляции, что снижает риск злоупотребления учителями этой мерой против отдельных учеников. Ругательство в адрес учителя автоматически приводит к помещению в изолятор. В большинстве случаев драка тоже.

Если ученик систематически опаздывает на занятия или не остается после уроков вопреки распоряжению учителя, он тоже рискует оказаться в изоляторе.

Я направлял туда детей за все эти проступки. Так они осознают их последствия.

Я не вполне уверен, что Европейский суд по правам человека всерьез заинтересуется маленьким Джеймсом, которому пришлось полдня самостоятельно работать в уютном кабинете, потому что он кого-то избил. Что бы ни сказала его рассерженная мама, помещение в изолятор – не самое страшное наказание.

Вихляние

Мой десятый класс изучает пьесу Артура Миллера[13]13
   Американский драматург и прозаик, автор пьесы «Смерть коммивояжера», за которую был удостоен Пулитцеровской премии.


[Закрыть] «Вид с моста». Одни из главных героев пьесы – грубоватый нью-йоркский портовый грузчик Эдди и его многострадальная жена Беатриса, к которым дети сразу проникаются симпатией. Мы с ребятами рассуждаем, какими были бы эти герои, если бы жили в современном Эссексе. Дети по очереди притворяются персонажами и отвечают на вопросы от их лица, а потом мы разыгрываем серию «Жителей Ист-Энда», основываясь на сюжете пьесы, прямо как учила Кристин.

Детей воодушевила и заинтересовала пьеса, но отношения Эдди с племянницей Кэтрин вызывают у учеников особенно бурную реакцию. Эдди чрезмерно опекает ее, следит за тем, что она надевает, и упрекает в том, что она «вихляется», когда ходит. Его раздражает, когда она разговаривает с другими мужчинами. Я осторожно подкидываю ученикам идею о том, что Эдди, возможно, интересуется Кэтрин не просто как дядюшка. Тут класс взрывается. Дети топают ногами, бьют кулаками по партам и ликуют. Тщетно пытаясь их угомонить, утешаю себя мыслью, что причина их чрезмерного возбуждения – это пьеса.

Через несколько дней ко мне в столовой подходит дама и говорит, что ее зовут Кэролайн, и она ведет математику. Я начинаю представляться в ответ, но она прерывает меня тем, что ей все обо мне известно, потому что ее сын Мэтт учится в моем девятом классе. Пока мы возвращаемся в главное здание, она говорит мне теплые слова. Оказывается, Мэтт никогда не любил литературу, но теперь, придя домой, всегда рассказывает о прошедшем уроке. Он замотивирован и надеется получить пятерку на экзамене. Кэролайн говорит, что безмерно мне благодарна: теперь литература – один из его любимых предметов. Меня трогают ее слова, но я понимаю, что в этом сыграли роль несколько факторов. Во-первых, Мэтт оказался в одном классе с несколькими своими друзьями, а значит, ему стало интереснее на уроках. Во-вторых, учеников относительно немного, поэтому он получает достаточно внимания. Я не очень хорошо воспринимаю похвалу и, вместо того чтобы принять комплимент, просто отмахиваюсь от него.

– Что ж, мне приятно, но я думаю, что дело в пьесе, которую мы сейчас изучаем, – говорю я Кэролайн.

Следующие слова вылетают из моего рта еще до того, как я успеваю подумать:

– Там есть немного инцеста, и им это нравится.

Неужели я только что сказал маме своего ученика, что ему нравится инцест? Да, похоже, именно это я и сказал. Мы подошли к концу коридора, и теперь нам пора разойтись в разные стороны, поэтому у меня нет времени все подробно ей объяснить. Лоб Кэролайн слегка напрягся. Наверное, она сомневается, правильно ли меня расслышала. Я открываю и закрываю рот, но не издаю ни звука, осознавая, насколько ужасные слова только что сказал. Кэролайн быстро говорит:

– Ладно, рада была с вами познакомиться.

Она уходит, а я остаюсь наедине со своим стыдом.

Французские глаголы

Лиз дала группе молодых учителей задание: найти учителя, которым мы восхищаемся (он должен вести другой предмет), и, получив разрешение, поприсутствовать на его уроке. Она утверждает, что мы утопаем в делах, из-за чего перестаем анализировать свои действия, вводить что-то новое и расти профессионально. Разумеется, она совершенно права. Все загружены до предела, и, когда выдается свободная минутка, мы тратим ее на проверку работ и составление планов уроков. Но если мы не выделим время на самосовершенствование, не сможем полностью раскрыть свой учительский потенциал.

Размышляя, за кем из учителей мне хотелось бы понаблюдать, я прихожу к выводу, что это Лиз. Я ловлю ее в коридоре и спрашиваю, могу ли я присутствовать на одном из ее уроков. Она широко улыбается, говорит, как ей приятно, и мы вместе решаем, когда мне прийти.

Я прихожу на урок французского языка в восьмом классе. Смотреть на нее за работой – все равно, что наблюдать, как Пикассо водит кистью по холсту или Моцарт раскладывает ноты.

Говорят, что учительство – это искусство. Так вот Лиз – учительница par excellence[14]14
   Истинная (фр.).


[Закрыть], простите за мой французский. Она приветствует каждого из тридцати учеников радостным bonjour[15]15
   Здравствуй (фр.).


[Закрыть], когда те входят в кабинет. Одного из них она спрашивает, стало ли ему лучше, второго поздравляет с успехом на футбольном матче, а третьего доброжелательно просит заправить в брюки рубашку, и он с улыбкой подчиняется.

Мне сложно найти грань между дружелюбием и строгостью. Сначала я пытался быть строгим, но потом понял, что это не совсем мой стиль.

Затем я стал улыбчивым и доброжелательным, но дети не преминули этим воспользоваться, поэтому я вернулся к крикам и угрозам. Лиз же ходит по этому канату с легкостью и даже не потеет от напряжения. Она не старается быть ученикам подругой и не боится делать замечания, когда это необходимо, но с таким теплом и интересом относится к детям, что те охотно подчиняются ей.

Она придумала упражнение для отработки спряжения глаголов. Будь Лиз менее умелым учителем, оно было бы воспринято как трудная монотонная работа, но благодаря ее таланту класс ловит каждое слово. Она пишет на доске предложения с пропусками, которые нужно заполнить правильной формой глагола. Особенность упражнения в том, что каждое предложение относится к кому-то из детей: «Тим снова забыл выполнить домашнее задание», «Амелия занимается балетом», «Эллиот сделала неудачную стрижку». В каждом предложении скрыта похвала, описание или легкая насмешка, и это гениально. Дети дождаться не могут следующего предложения, светятся от счастья, когда наступает их звездный час, и даже не задумываются о том, что отрабатывают спряжение глаголов. В какой-то момент Лиз спрашивает их: «Помните, что нужно говорить, чтобы звучать как настоящий француз или француженка?» Они хором отвечают: «Alors, euh-h-h-h»[16]16
    Итак, э-э-э-э (фр.).


[Закрыть], идеально удлиняя звуки в нужных местах.

Только на следующем собрании молодых учителей я узнаю, что практически все решили наблюдать за Лиз. Я был десятым, кто спросил, можно ли присутствовать на ее уроке, но она ничего не сказала мне об этом, а просто с улыбкой согласилась и назначила время.

Дети подтянули свой французский, а я задумался о том, как включить каждого ребенка в урок, дать ему почувствовать свою ценность и непринужденно сочетать строгость с дружелюбием.

Идеальное сочинение

Десятикласснику Шону, мечтающему стать бандитом, нужно сдать домашнее задание по подготовке к экзамену. Естественно, он не приносит сочинение вовремя, и я оставляю его после урока, намереваясь применить техники убеждения, подкуп и эмоциональную манипуляцию, чтобы побудить его сдать задание.

Мне очень приятно работать с этим классом. Мы вместе прочли главу из книги Билла Брайсона[17]17
   Американский писатель, многие книги которого стали бестселлерами. Известен юмористическими книгами о путешествиях, английском языке и науке.


[Закрыть], где он описывает свой первый приезд в Англию. Мы обсудили, как он оживил описания, использовал юмор для удержания внимания читателя и варьировал структуры предложений, чтобы сделать книгу интереснее. После этого дети получили задание написать сочинение о своем путешествии. Я подчеркнул, что это вовсе не должна быть масштабная поездка – вполне подошел бы поход по магазинам, но нужно уделить внимание мельчайшим деталям, чтобы у меня создалось впечатление, будто я нахожусь рядом.

На следующее утро Шон появляется на пороге учительской и просит меня подойти к нему.

– Я принес, что вы хотели, – недовольно говорит он.

Я собираюсь объяснить ему, что он сделал это не для меня, а ради себя, но решаю воздержаться. Пока Шон копается в мешке для формы, я внутренне поздравляю себя с тем, что мои увещевания принесли плоды.

– Оно где-то здесь, – бормочет он.

Шон достает из глубин мешка мятый лист бумаги с написанными на нем тремя строчками. Я осторожно беру его за уголок, пытаясь скрыть разочарование. Там написано: «Мы с мамой ездили в Харлоу. Я встретился с двоюродной сестрой, и мы играли в игры на приставке. Она победила, и я расстроился».

Нужно больше стараться…

Написание отчетов – неотъемлемая часть работы в школе. В год на каждого ученика приходится один полный годовой отчет и две оценки успеваемости. Если в основе последней лежат такие данные, как отметки и уровень усилий, то отчет построен на формальных письменных комментариях. Давайте ненадолго остановимся на этом. Если у вас семь классов, в каждом из которых в среднем двадцать восемь учеников, то за один учебный год вы должны написать почти 200 подробных отчетов. Если вы ведете предмет вроде рисования или музыки, у вас легко может быть четырнадцать разных классов, и это значит, что придется написать почти 400 отчетов, прежде чем получится хотя бы задуматься об оценке успеваемости.

Предполагается, что мы должны заниматься отчетами в течение всего года, чтобы не приходилось писать их на семи– и двенадцатиклассников одновременно.

В итоге мы постоянно работаем над отчетами и, доделав последний, вынуждены сразу же браться за новые.

Когда я впервые сажусь за отчеты, школьные инструкции становятся для меня неожиданностью. В форме есть пустые места, куда нужно вписать номер класса и отметки учеников, а еще поле для комментариев, которое меня удивляет. Сначала нужно написать несколько предложений о «положительных личных достижениях ребенка». Что ж, справедливо. Оставшееся место предназначено для целей: мы должны в позитивном ключе сформулировать, что ученику нужно сделать для улучшения успеваемости.

Я прекрасно понимаю принцип, лежащий в основе позитивного подхода, и теоретически с ним согласен. Он повышает самооценку, и если ученики чувствуют, что хорошо справляются с заданиями и идут вперед, то позитивные комментарии становятся пророческими. Я считаю, что это хороший подход, и в большинстве случаев он оправдан. Однако есть ситуации, когда полезно сообщить родителям о том, что есть проблемы. Школы все чаще считают, что нужно руководствоваться строгими правилами. Поэтому мы больше не можем говорить то, что может быть истолковано в отрицательном ключе.

Помню, когда я учился в школе, учителя говорили: «Если вы не будете подкреплять свои идеи аргументами, то о вас напишут плохой отчет», и нас это действительно мотивировало. Какой вывод делают сегодняшние дети? Что бы они ни сделали, их родители получат положительный отчет.

В итоге получается, что мы составляем отчеты так же, как агент по недвижимости описывает сомнительный дом.

Вместо «незначительный» пишем «скромный». Мы не имеем права написать, что Гарри «несдержанный», поэтому получается, что он «воодушевленный». После небольшой лингвистической разминки мы сочиняем что-то вроде: «Коннор один или два раза продемонстрировал, что может ненадолго сосредотачиваться на работе. Было бы замечательно, если бы он меньше отвлекался на одноклассников».

Но разве родителям не было бы полезнее прочесть такой отчет: «Коннор, несомненно, может иметь четверку по литературе, но в настоящий момент ему мешает его плохое поведение. На уроке он отвлекается на друзей, вместо того чтобы сосредоточиться на задании. Этому необходимо положить конец, чтобы предотвратить дальнейшие проблемы с успеваемостью»?

Подобные комментарии – исключение, и учителя должны быть предельно внимательны, чтобы не испортить самооценку невинных ангелочков. Однако я убежден, что детей нужно не только хвалить и воодушевлять, но и порой давать им пинка под зад. Любой разумный родитель наверняка со мной согласится. Понимание, когда какой метод применить, – это часть учительского искусства.

Многие школы требуют, чтобы учителя при проверке работ учеников всегда писали: «Особенно хорошо тебе удалось…» – и каждый комментарий начинали со слов: «Будет еще лучше, если…» Опять же, все формулировки должны быть положительными. Что касается отметок, я уже говорил, что прогресс каждого ученика должен идти строго по восходящей траектории.

Разумеется, в реальности прогресс не может быть линейным. Вся суть обучения в том, чтобы попробовать что-то, потерпеть неудачу и улучшить результат в следующий раз. Сегодня у тебя ничего не выйдет, и ты получишь низкую отметку, зато в следующий раз твои усилия окупятся, и она будет отличной. Школа должна быть местом, где ребенок может спокойно пробовать разные вещи, многие из которых, конечно, не сработают. Не получить похвалу абсолютно нормально.

Я все время возвращаюсь к мысли о том, что ребенок ходит в школу не только ради изучения различных предметов, но и ради приобретения навыков, которые пригодятся ему во взрослой жизни.

Умение переживать неудачу – один из самых важных жизненных навыков.

Так в чем же проблема, если график успеваемости ребенка то опускается, то взлетает? Лично я радовался бы, а не созывал собрание по этому поводу. Нет ничего плохого в том, чтобы сказать ребенку, что в этот раз у него не получилось. Я бы позволил учителям писать честные отчеты, где будет сказано, что нужно сделать, чтобы ученик раскрыл весь свой потенциал.

Коллега недавно рассказал мне, что сдал отчет, в котором говорилось: «Джон святой. К сожалению, я имею в виду святого Франциска, покровителя юродивых». Ему вернули отчет с требованием переделать. Возможно, он действительно погорячился, но ему вряд ли захотелось бы троллить систему, если бы его работу так жестко не контролировали.

Держи голову прямо

Одно из испытаний молодого учителя – частые открытые уроки. К тебе на занятие приходят всевозможные наблюдатели – от руководителя департамента до директора, – которые делают записи в блокнот и оценивают, как ты справляешься. При этом ты должен вести урок так, будто ничего особенного не происходит, хотя дети сразу чувствуют твой страх и пользуются тем, что с легкостью могут толкнуть тебя под автобус.

Проверки Бюро стандартизации образования, работы с детьми и навыков всегда самые страшные. Инспекторы неожиданно наведываются каждые несколько лет (или чаще, если считают это необходимым), бродят по школе, заходят в разные классы, вселяя страх в сердце каждого, кто встретится на их пути. Они заглядывают в тетради учеников, проверяют состояние учебников и, что самое ужасное, спрашивают детей, что ты представляешь собой как учитель.

Хотя практически все инспекторы в прошлом работали учителями, многие из них давно не преподавали, поэтому разговаривают с детьми как монахини с «ночными бабочками».

Они любят наклоняться к ребенку и спрашивать: «Скажи, пожалуйста, чем вы сейчас занимаетесь?» Разумеется, когда это происходит, очень хочется, чтобы ребенок связно объяснил, что он делает на твоем тщательно продуманном уроке. И каждый раз они выбирают ученика, ответ которого ты меньше всего хотел бы услышать.

У учительницы биологии, с которой мы вместе учились, был именно такой опыт. Она одним ухом слушала, что отвечает мальчик: «Точно не знаю, что мы делаем, но это похоже на биологию». Не лучшее начало.

Когда по школе разносится слух, что завтра к нам придут с проверкой, я сразу вспоминаю о Шоне. Он склонен бо́льшую часть урока лежать на парте, поэтому инспекторы вряд ли останутся довольны его вовлеченностью в процесс обучения. Когда дети входят в кабинет, я решаю поговорить с Шоном и с отчаянием в голосе говорю ему:

– Шон, пожалуйста, держи сегодня голову прямо. Знаешь, как мне приятно, когда ты работаешь на уроке? Почему бы тебе не поднять руку во время обсуждения?

Он едва заметно поворачивает голову в мою сторону и отвечает:

– Если это связано с проверкой, я вам помогу. Если войдет инспектор, я сяду прямо. Еще я подниму руку: правую, если знаю ответ, и левую – если не знаю. Но в остальное время не дергайте меня.

Время поджимает, а других вариантов у меня нет, и я принимаю его сомнительное предложение.

В этот раз инспекторы обходят мой класс стороной, и у меня создается ощущение, что я уклонился от пули. Шон так и не поднял головы от парты.

Если инспекторы заставляют меня прибегать к сделкам с учениками, то присутствие на моем уроке Лиз – очень желанное событие. Я понимаю, что она на моей стороне и хочет, чтобы у меня все получилось, но в то же время понимает, как это тяжело.

В классе может произойти что угодно, в том числе в присутствии инспекторов. Дети плохо себя ведут, теряют сознание, плачут, падают со стула и поднимают руку, чтобы сказать, что за последние полчаса ничего не поняли. Ты можешь забыть учебные материалы, проектор – сломаться, а ручка – потечь и испачкать лицо.

Лиз за минуту распознает сложную динамику в классе, но, что бы ни происходило, ее комментарии всегда воодушевляют и мотивируют становиться лучше. Она никогда не станет инспектором из Бюро стандартизации образования, работы с детьми и навыков, потому что слишком любит вести уроки. Однако каждый инспектор может чему-то у нее научиться.

Королевский прием

Приближается конец года. Инспекторы пришли и ушли, оценив нашу школу на «хорошо», поэтому в учительской царит дух веселья. Все внимание приковано к Мэри. Она работает в школе несколько десятилетий, и ее любят и дети, и коллеги. В прошлом году ученики выдвинули Мэри на премию за заслуги в сфере образования, и она только что забрала свою награду из Виндзорского замка, получив ее из рук принцессы Анны.

– Я так волновалась перед встречей с ней, – говорит она.

Ее голос разносится эхом по учительской. Все остальные разговоры прервались, потому что Мэри всегда стоит послушать. Она говорит с авторитетом политика, точностью стендап-комика и скоростью космической ракеты.

– Я стояла в очереди, чтобы поговорить с ней. На мне была красивая шляпка, а во рту пересохло. Вдруг я оказалась прямо перед ней. Она спросила меня: «Так почему вы стали учителем?» В этот момент у меня все слова вылетели из головы. Казалось, мое молчание длилось бесконечно. Я открыла рот в первый раз, но не произнесла ни слова, затем во второй и только с третьей попытки смогла ответить: «Что ж, мои родители были учителями». Сама же все это время думала: «Это неправда. Никто из них не был учителем. Мама работала швеей, а папа – водителем автобуса». Но она сказала: «Замечательно» – и пошла дальше. Получается, мой разговор с принцессой Анной был сплошной ложью. Мои ученики будут в шоке!

Все присутствующие бурно поддерживают Мэри.