Текст книги "Ведунья и богатырь"

Глава 6. На торгу

Что город, то норов, а в каждой избушке свои погремушки

Разомкнулся лес, показался впереди на холмах городок, окруженный каменно-земляным валом и деревянными стенами. Высоко поднимались островерхие башенки княжеских ли боярских теремов над избами и клетями служилых людей, купцов, ремесленников и прочего рабочего люда.

Нечай дважды бывал в Городце на летнем и зимнем торгах вместе с отцом. Да ведь при Будиме на сторону лишний раз не глянешь, надо поклажу на телеге стеречь, держать под уздцы встревоженного суматохой коня, овец выкрикивать на продажу, а сейчас приходится только за вздорной девицей присматривать. А может, это она за ним…

Очень уж уверенно Нелада ступала по деревянной мостовой через Детинец, будто клубочек невидимый ее через мост вел, борзо нитку назад разматывая. Поселенские-то девки в городе обычно жались к своим отцам-братовьям, платками лицо прикрывали, глазенками хлопали изумленно на чужие наряды и украшения.

А лебедушка ощипинская себе цену знает, не идет – плывет над мостовой в мягких высоких сапожках с меховой опушкой. Залюбовался Нечай, нарочно отстал и тут же зарок положил – поскорее справить себе годную обувку. «Зипунишко-то ничего, еще крепкий, перебьюсь зиму».

Только толпа миновала главные городские ворота и приблизилась к торговой площади, скоморохи соскочили с телег, принялись дуть в гудки, рожки и сопели, заиграли на гуслях, забрякали деревянными ложками об медные тарелки и барабаны. Народ ближе подтянулся, приготовил мелкие монеты потешникам.

Гулко зацокали по обмерзшим булыжникам кованые копыта, показались впереди конные ратники – все как на подбор важные бородачи, видно, княжеская охрана.

Нечай едва подругу свою из виду не потерял, пока рассматривал волосяные бунчуки на древках длинных копий. «Не увижу ли знакомого сотника…»

Но среди крепких мужей вдруг мелькнул зеленый плащ в золотых разводах, почудилось знакомое розовое личико с обиженно надутыми губками. Вот-вот заплачет красавица.

– Княжна Отрада… Все же поймали беглянку, – прошептал Нечай, не заметив, что подруга безуспешно тянет его назад.

– Па-а-старани-ись! – пробасил над головой свирепый окрик гридня.

Тут даже глухому ясно, что пора дорогу освободить. Ухватив Нечая за кушак, ведунья сердито выговаривала, силясь допрыгнуть до уха:

– Ты, что ж, совсем у меня шальной? Иль баских девок на коне отродясь не видал?

– Да я так… прости, загляделся малость.

– Решать надо, кого прежде искать пойдем, – с тревогой в голосе рассуждала Нелада. – Старую лекарку Опалиху или твоего усмаря? Не то зря до вечера проваландаемся, а на гостиный двор я ночевать не хочу проситься, там нынче торговых полно, повернуться негде. Ну надо же, красавицу в бархатной шапке он углядел в кои-то годы – пнем застыл!

Нечай тряхнул головой, прогоняя неуместные думки о юной княжне, перед спутницей своей повинился.

– Пойдем по кожевенным рядам, мужиков спросим за обоих сразу. Доброго мастера да опытную лекарку каждый бродячий пес знает.

– Погоди, я только одним глазком на бусы гляну. Даже не приценюсь… на что мне такие броские. Только зайцев смешить.

Теперь пришлось Нечаю за Неладой бежать, и ведь было чем любоваться – словно печным жаром горел раскрытый кованый сундук янтарными, золотыми и бронзовыми уборами. Сверкали на солнце серебряные шейные гривны, браслеты и серьги.

А с другого края слышался чужеземный отрывистый говорок, то безбородые горбоносые купцы раскладывали на помосте диковинные поволоки-ткани: парчу, бархат, пестрые шелка. Выше висели на кольях шапки из соболя и куницы, бобровые воротники, волчьи шубы.

На торговой площади шла оживленная торговля в мясном, рыбном, соляном и дегтярном рядах. Здесь торговали калачами и киселем, медом, луком и чесноком, глиняной и деревянной посудой.

– Нечай, смотри, дальше оружье пошло, значит, и простая одежа скоро… А вон пряники в виде птичек! Винные ягоды заместо глазок сидят, а в раскрытом клювике по брусничке. До чего ж любо!

Он только степенно плечами повел, даже усмехнулся про себя, стараясь не выпускать из пальцев ее горячую взмокшую ладошку.

«Знающую из себя лепит, а сама как есть девчонка, которая слаще земляники ничего не едала. Недаром говорят, что ощипинские хоронятся от людей, особливо живут, с чужими не водятся, и не вытащишь их на торг».

Одно тяжко, худоват кошель, чтобы ей полный короб сластей набрать. Правда, на пряники медовые хватит и на горячий клюквенный морс, и на пирожки с грибами.

– Выбирай, лебедушка! Гулять, так гулять.

– А ты чего ныне такой щедрый? Я и сама расплачусь. Ай, глянь, игрушки расписные… У нас в Ощипках из соломы занятней кукол плетут, лоскутки на платьишки ярче подбирают, да каждой свой поясок из обрезков кожи.

Не ответил Нечай, вздохнул украдкой – невдалеке у шатра с кольчугами и мечами стояла княжна Отрада, рассматривала ножны, примеряла по руке. По круглому плечу вьется пшеничный локон, недовольно притоптывает красный каблучок нарядного сапожка.

Как завороженный направился Нечай в сторону лавки с оружием, все равно спутница занялась покупкой сластей, после догонит. И зачем пошел, вроде, разговор начать несподручно да и вспомнит ли Отрада случайного встречного на обмерзшей лесной дороге.

И вдруг позади раздался топот копыт и гневливое фырканье большого зверя. Закричали люди, ломанулись в стороны, круша прилавки с посудой, полезли на столбы. Нечай обернулся и ахнул – прямо на него мчался черный бык с оборванной веревкой на могучей шее. Из разинутой пасти свисали мутные нити слюны, маленькие глаза налились кровью.

Самое время уступить дорогу бешеной скотине, пусть стражники достают мечи, а то и пыряют копьями в мясистый бок. Но впереди громко всхлипнула Отрада, а стройный витязь возле нее беспомощно опустил густо-червленый щит и тоже стоял столбом вместо того, чтобы оттащить княжну в безопасное место.

О себе Нечай вовсе не думал, одна мысль охватила разум – сберечь девушку в зеленом плаще, увести удар. Сейчас же упруго подобралось тело, пальцы сомкнулись сначала вокруг правого рога, а потом захватили левый, сильные руки резко вывернули бычью голову набок и потянули к земле.

Страшный рев оборвался надсадным хрипом, тяжелое дыхание зверя разметало волосы Нечая, а он продолжал сгибать шею, давя всем весом на лоснящуюся, липкую от слюны морду, пока бык не перестал биться под ним. На миг и сам богатырь словно памяти лишился, от напряжения гудели во лбу чугунные колокола, не слушались пальцы, приросшие к изогнутым рогам.

– Чья скотинка-то была? – раздался над ухом заботливый старческий голос. – Кому убыток зачесть?

Народишко копошился, смыкая неровный строй вокруг лежащей на земле пары – матерого быка со свернутой шеей и молодого мужчины в залатанном полушубке. Испуганно ахали бабы, восторженно щебетали мальчишки, деловито переговаривались мужики, обсуждая размеры поверженного животного.

Нечай выплюнул изо рта клочок черной шерсти, облизал пересохшие губы и с трудом повел затекшими плечами. Распоротый в лесу бок немилосердно болел, рана открылась, и повязка уже набухала кровью.

Оттого и расплывались перед глазами чужие сапоги и полушубки, пока в багряном зареве не мелькнуло нежное личико Отрады. В дрожащем голосе княжны теперь не было и капли заносчивости.

– Спаситель мой, прикажу в терем отнести, батюшка наградит!

Коснулась колючей щеки Нечая легкая рука с тонкими перстами, и сразу же подхватили княжну рослые стражи, увели за собой.

«Пригрело солнышко и спряталось за тучку…»

А уж рядом ведунья хлопочет, обхватила друга вокруг пояса, будто хочет оторвать от бычьей холки, и все-то непривычно молчком, потому что слезы даже причитать мешают.

Зато чужой стариковский говор озабоченно кому-то докладывал:

– Слыхали? Постельничий князев за убитого быка заплатил серебром. Велел тушу отдать богатырю. А ежели парень помрет? Погляди, как кровища хлещет, рогом видно его задело… Кому мясо, кому шкуру тогда?

Тут уж Нелада огрызнулась:

– Ну вас в баню! Слетелись, как воронье на мертвечину. Подскажите лучше, как усмаря Шатуна сыскать, к нему мы шли, ему быком и поклонимся.

Посиневшими губами Нечай пробовал улыбнуться ведунье, еще и шутил коряво:

– Двух дней не прошло, опять тебе меня штопать. Но если как в прошлый раз будет, я согласен.

Ух, как она полыхнула лицом.

– Молчи, неуемный! Лезешь на рожон, а если б он тебя затоптал? Все удалью хвалишься ради синих глаз, а княжна тебя уже к вечеру позабудет за медовыми яблочками.

– Лишь бы ты помнила, ладушка. Я же не за награду…

Никогда не умел Нечай с девками красиво болтать, проще поле вспахать да повалить сосну, что сотню лет подпирает макушкой небо.

Уважительно раздвинулась толпа, вышел вперед мужик с неровно подстриженной полуседой бородкой. Невелик ростом, но грудь широка и руки длинные, что весла на торговой ладье. Зоркие черные глаза смотрели со строгим прищуром.

– Сказали мне, будто парень в лаптях одним пальцем зашиб быка-пятилетку. Ого! Думал, брешут… И вовсе не кляча худая, а добрый товар. Хочу прицениться к шкуре, с кем торг вести?

– Да, кажись, вот он лежит – хозяин, теперь бык наш по заслуге. А сам кто таков? – смело спросила Нелада.

– Шатуном люди прозвали, – последовал горделивый ответ. – Я кожи мну и крою, сапоги шью, седла и ремни на заказ готовлю.

Держась за плечо ведуньи больше для вида, чем от слабости, Нечай склонил голову, а потом прямо сказал:

– К тебе иду, дядька Шатун. Бери меня вместе с быком, авось пригожусь.

– Посмотрим еще… – уклончиво заявил усмарь и тут же принялся договариваться насчет волокуши. Не на своем же горбу тащить до Телячьего переулка здоровущего быка.

Пока тушу укладывали, ведунья успела купить кружку горячего сбитня, напоила Нечая, а после утерла ему лицо своим же платком.

– Как за младенцем ходишь, – смутился Нечай. – Погоди, спрошу Шатуна за старушку-травницу, может, и тебя приютит. А то назовемся родичами, поживешь с нами. Не оставлю тебя одну.

– Благодарствую на добром слове. Я сама про Опалиху разузнала, в соседях поселимся коли так.

– Вот это хорошо! – обрадовался Нечай.

– Только послежу, как тебя в доме кожемяки устроят… Дяденька Шатун, далеко ль нам еще идти?

Нечай диву дался. Только что ему выговаривала, как старшая сестрица несмышленышу, а перед усмарем очи клонит, голосок угодливый, ласковый.

«Ну и лиса! Обхождение знает, даром, что дремучая лесовичка… Вот и угрюмый Шатун посветлел лицом в ответ на девичью улыбку, приосанился, бороду пригладил. Правда ли он вдовец? Захоти Нелада – хозяйкой в его доме станет. Да что там пожилой усмарь, князя можно приворожить… А она много чего умеет, и кровь остановит и сердце кольнет. Такую легче сестрицей назвать… Да разве ж я чего испугался? Разве ж меня самого полюбить нельзя? Только она, по всему видать, высоко метит, не за женихами пришла в Городец».

Только призадумался, Нелада уже заглядывает в глаза, будто тайные помыслы хочет разведать.

– Сильно болит? Потерпи, Шатун обещал наутро баньку протопить, выгоним хворь из тела.

– Сама поди парить будешь? – грубовато брякнул Нечай, внезапно осердясь не пойми на что.

– Если дозволишь – доверишься… – смеются полные губы, а в глубине карих глаз затаилась давняя тоска, а то и показалось Нечаю.

– А ты мне доверишься? – спросил он, глядя себе под ноги, намаялся за день, а тут еще пригожая девица банькой дразнит.

– Хороший ты парень, Нечай… Я добра тебе хочу. Здоровья и силы прибавлю, сколько сумею, раз уж тропки наши вместе сошлись.

– О самой-то кто похлопочет? Втемяшились в голову колдовкины уроки. Будто нельзя без них обойтись.

– После поговорим. Там видно будет.

Глава 7. Кузька

Двор усмаря был широк и не прибран, горбыль в ограде покосился, а кое-где доски разошлись на потеху язвительным соседям. Под навесом дальше от дома мокли в чанах с известью коровьи кожи, на столе ждал работы раскрой на сапог, рядом сушились на дровах застиранные полотенца да синие мужские порты.

У крыльца стояла палка с деревянной лошадиной головкой, ко второй палке было раскрашенное колесико приделано, а на третью насажен петушок с облупившейся краской на гребешке и бородке. Только давно игрушками никто не тешился, прилипла к колесику глина с пучком соломы, так и примерзла.

Грубой матерчатой занавеской просторная изба Шатуна была поделена на две части. В кухонном закуте из пузатой бочки пахло доходившей брагой, а в горенке старыми овчинами да травяными вениками, развешанными у самого потолка.

Печь с закопченными изразцами уже остыла, пустые чугуны от мала до велика сиротливо сгрудились на полу рядом с разбросанными полешками. Нечай прежде не видал такого разора в дому, похоже, хозяин руки опустил, схоронив жену.

Нелада осуждающе покачала головой и поджала губы. Да что спросить со вдовца, оставшегося с малолетним сынишкой?

За давно не скобленым столом сидел худенький белоголовый мальчик восьми годов, ручонкой ловил из деревянной миски квашеную капусту в розоватом рассоле, заедал холодной печеной репой. На вошедших глянул неодобрительно.

– Торопко мой, – тихо пояснил Шатун. – Один у меня остался, девчоночки в болезни с матерью полегли.

– Ну, здрав будь, Торопко! – весело приветствовал Нечай.

Мальчик насупился и еле слышно ответил:

– Ныне зовусь Кузьмой.

А после и вовсе залез на лавку под овечий полушубок. Спрятался от холода и незваных гостей. Шатун, кряхтя, принялся растапливать печь, между делом рассказывал, как слуги князя Ядрея велели всему городскому люду приходить в каменную церкву на службу Новому богу. Иноземный волхв каждого мальца наговорной водой кропил и новым именем нарекал.

– Понравилось тогда моему Торопке в белой церкве. Колокольца красиво звенят, пахнет приятно и Безбородый волхв поет ровно девица тоненьким голоском, а то вдруг заревет по-медвежьи. Чудно! Согласился сынок мой зваться Кузьмой, так и мне пришлось имя второе взять. Данилой нарекли, а знакомцы по-прежнему Шатуном кличут.

– Значит, вы своих старых богов живо сменили на пришлых… – поддела Нелада.

– Зачем же менять? – удивился Шатун, укладывая в корчагу куски свежей говядины. – Старые боги всегда рядом, не выдадут – не подведут, а и про Нового тоже послушать охота. Тем более князь с ним больно дружен стал. Недаром дочку свою любимую за Железного витязя выдает. Хочет сослать нашу голубку на чужую сторонку, а что делать? Такова доля девичья.

– Добрый кузнец сам себе долю скует, а хороший охотник выследит, – процедила Нелада.

– Так ведь то охотник и кузнец, а тут девка целиком в родительской власти. Уж как ни бойка нравом Отрада Ядреевна, а с нашим-то князюшкой не больно забалуешь.

Нелада фыркнула насмешливо, постояла еще у порога, подбоченясь, внимательно оглядела избу, а потом велела Нечаю садиться на лавку и занялась его раной. А как управилась, стала помогать по хозяйству, да так, будто самим Родом старшей в избе назначена.

– Дядька Шатун, а где у тебя мука? Почто худо хранишь, жучок заведется, надо бы пересыпать в чистый короб. Луковицу возьму из косы, а есть ли чеснок? Квашни не осталось старой? Кто тебе стряпает? Ладно, сама к соседке зайду. Эй, Торопко, сказки любишь? Иди отцу помогать, на ночь самую страшную тебе расскажу.

– Отстань, ворона! – сердито пропищали с лавки. – Ты, тятька, в избе ее с нами не оставляй, а то я от тебя в лес сбегу, стану с разбойниками жить.

Тут Нелада засмеялась в голос, правда, не слишком весело.

– Где уж тебе с кистенем-то стоять на большой дороге! Разве не сказали в каменной церкви, что Новобог завещал всех людей любить и творить добро.

– А тебе откуда ведомо, что Новобогу надо? – Кузька даже нос высунул, так любопытно стало.

– Сорока сболтала, – с недобрым смешком пояснила Нелада, – летом доходили до нашего селища два странника, собирали народ, читали книжицы свои, пугали небесными карами, а более того подземной огненной ямой.

– Вот и я того немножко боюсь, – печально вздохнул Кузька, решив поделиться заботой.

Нечай длинными ресницами хлопал да морщил лоб, о чужом боге ему было известно мало, а пугать мальчонку не следовало бы, и так в чем только душа держится. А ведунья тоже хороша, не успела войти, принялась руководить в чужом дому как хозяйка.

Только и то правда, что от ее звонкого голоса будто ожила черная изба, весело загудел в печи огонь, умильно затрещали половицы, даже тощая кошка выбралась из подпола, примостилась на лавку и начала серые лапки вылизывать, зазывая гостей.

Глядь, Нелада уже во дворе переговаривается с усмарем, спрашивает про свою лекарку, советует, как лучше сохранить мясо. Ну-ка, взялась готовые кожи рассматривать… за водой к колодцу пошла… И все-то у нее споро споро, с шуточками да смешками.

Шатун в затылке чешет, посматривая ей вслед. Огонь – девка, такая на месте не усидит и всех вокруг заставит вертеться, как веретенце в бойкой руке.

Нечай в окошко уставился, с досады губу закусил, а Кузька рядом сопит, припал к плечу, тонкую шею вытянул.

– Дяденька, а вы к нам надолго пришли?

– Да сколь отец твой позволит. Хочу при нем кожевенному делу учиться, – неуверенно ответил Нечай, про себя же подумав, что серьезного разговора с хозяином у него пока не получилось.

– А это что ль невеста твоя? Не осердишься, если скажу? На вид чисто ворона, а голосочек хитрющий – лисий. Ух и заноза глазастая! Соврала, поди, что сказанья знает? Маменька мне на ночь всегда песни певала, только я, как хворать начал, слова позабыл. А что за пояс на тебе? На змеиную кожу похож, только теплый… Вот мы на реке летом ловили ужей. Они гадостно тиной пахнут и дюже скользкие.

Нечаю уж больно хотелось мальца позабавить, оттого и сказал спроста:

– Пояс мой колдовской закваски, силу дает богатырскую. Одним пальцем могу здоровущего быка с ног свалить. Видал, какую тушу с волокуши сняли? Моя работа.

Кузьма глазенки растопырил, светлые волосики аж взмокли у лба.

– А ежели тягаться на кушачках – любого заборешь?

– Должно быть так, – рассеянно отвечал Нечай, приметив, что Нелада уже идет от ворот с ковригой хлеба, наверно, у соседей купила или сменяла на мясо.

Со двора раздавались глухие удары топора, Шатун умело отделил бычью голову, насадил на деревянный чурбак, сцеживая кровь. Под ногами скакала бурая собачонка – скулила жалобно, просила поживы, красный язык на бок свалился из раззявленной пасти, лохматые бока надувались и опадали.

Нечай поправил на себе одежду и пошел помогать усмарю, чего зря сидеть, ожидая угощенья. Не за тем столько верст из родного селища шагал, чтобы на дерзких девчонок пялиться. Мужской работы полно.

После беспокойного дня знатно повечеряли. В теплой избе пахло чисто вымытым полом и упревшими щами. Нелада нашла на полатях расшитую льняную скатертку, с хозяйского позволения украсила стол. Шатун достал из погреба соленых огурчиков на смородиновом листе, нацедил ягодной браги. Ведунья попробовала пару глотков и похвалила, скоро отставив кружку.

Зато Кузька вдоволь напился ромашкового отвара и сразу отмяк душой. Милостиво позволил Неладе головушку себе расчесать и сменить рубашку, а после сговорился вместе с ней на печку забраться – сумерничать.

Догорала последняя лучина, Шатун уж тихо похрапывал в своем углу, а Нечаю не спалось, он нарочно тюфяк прислонил к жаркой печной боковине, тоже сказки слушал про Кузьму Скоробогатого, который над всякой лесной тварью силу имел, а потому большим богатством разжился.

По всему видать, примирился усмарев сынишка с ведуньей, после сказки поведал ей свои великие тайны про баранью лопатку, зарытую под сараем, и расписную глиняную свистульку, у которой носик обломился, а батюшке новую купить недосуг.

Только Нечай про себя смекнул насчет свистульки, а уж Нелада успела малому пообещать, везде-то опередит, проворная белка. А потом вдруг петь начала, да нарочно погромче, чтобы не один Кузенька слышал:

Спи, зайчонок, заинька, Зверушонок маленький – У, какая зюзика, Серенькая пузика! За окошко под сугроб Лапо-тапо-точки топ-топ-топ. Шухи-шухи-перешухи, Каплоухенькие ухи. Через речку мостик – Там пуховый хвостик… (с)

До чего сладко спать под ласковый женский говорок, а проклятая брага как назло зовет во двор до нужного чулана. Ворочался-ворочался Нечай на своей подстилке, пришлось обуваться. А как двери распахнул, даже глаза на время зажмурил – густо сыпались с неба пушистые лебяжьи перья, все крыльцо застлали. И ночь от них ясная, теплая, хотя месяца не видать.

Нечай рассмеялся вслух, скорей нагреб в пригоршни белого снега, утер лицо. Справив свою заботу, вернулся в сонную избу и накрылся полушубком, утишая легкую дрожь, и вот тогда-то крепко позавидовал новому другу Кузьке.

«Поди она его к себе прижала да поцеловала за ушком, волосенки ладошкой прикрыла, а сама под сорочкой земляникой и солнечным лугом пахнет. Умеет строгой быть, а порой так ласково глянет, что готов любое желанье исполнить. Эх, Кузька, Кузька, мал ты еще, не ведаешь своего счастья!»

Но Кузьме Данилычу, и впрямь, невдомек, что могучий парень у печи так мается, что готов за целую сумку пряников и свистулек с ним спальным местом сменяться. Снится Кузьме, будто сидит он на горячем коне в высокой боярской шапке, а лесное зверье идет ему на поклон: медведь тащит корчагу липового меда, волк – целого барана, лиса – корзину гусей, а зайцы новые ольховые лапти с узорчатыми тесемками.

Знать, к великим подаркам сон, лишь бы сбылся скорее…