Текст книги "Познакомьтесь с Ниро Вульфом (сборник)"

– Ничего. – Она оторвала руку от стула, но тут же вцепилась в него снова. – Мистер Гудвин. Я думаю… Я лучше сяду.

Я подошел к ней, взял под локоть, отпихнул ногой стул и поддерживал ее, пока она не уселась. Она закрыла глаза, а я стоял и ждал, пока она снова их не откроет.

– Вы правы, – начала мисс Барстоу. – Мне надо встряхнуться. Я совершенно не в себе. Мне было тяжело. Не только сейчас, уже долгое время. Я всегда считала свою мать прекрасной женщиной и до сих пор так думаю. Я знаю, что так оно и есть. Но все это так гадко! Доктор Брэдфорд говорит, что теперь, когда отец мертв, мама полностью излечится и у нее больше не будет… осложнений. Но, как бы я ни любила маму, это слишком высокая цена. Мне кажется, уж лучше бы и не было этой современной психологии. Она одни только гадости говорит. Я изучала ее по предложению отца.

– Что ж, камень с вашей души.

– Да. Пока я не могу оценить этого, но облегчение еще придет. Мне следует поблагодарить вас, мистер Гудвин. Простите меня. Вы говорите, что мама не причастна… что она не могла…

– Я говорю, что драйвер, убивший вашего отца, девятого апреля не существовал. Его сделали по крайней мере месяцем позже.

– Вы в этом уверены?

– На все сто.

– Что ж. Это очень хорошо.

Она попыталась улыбнуться, и я восхитился ее выдержкой. Мне было ясно, что она еще не скоро избавится от тревоги, горя и бессонницы. Ей до этого так же далеко, как Иову Многострадальному до гомерического хохота. Человек, обладающий хоть каплей такта, встал бы и оставил Сару Барстоу наедине с благой вестью. Но дело есть дело, и было бы неразумно не воспользоваться тем, что она расслабилась и может оказаться более разговорчивой. Поэтому я спросил:

– Не кажется ли вам, что теперь вы можете мне рассказать, кто взял сумку с клюшками из машины и где она сейчас? Теперь, когда известно, что роковой драйвер не был подарен вашей матерью?

Она ответила не задумываясь:

– Из машины ее взял Смолл.

Мое сердце подпрыгнуло, совсем как при виде Вульфа, выпячивающего губы. Она вот-вот все выложит! Я тут же взял быка за рога, не оставив ей времени на размышления:

– Куда он ее отнес?

– Наверх. В комнату отца.

– А кто ее унес оттуда?

– Я. В субботу вечером, после визита мистера Андерсона. А в воскресенье полиция искала ее по всему дому.

– И куда вы ее дели?

– Я поехала в Тэрритаун и там, на пароме, выбросила ее посреди реки. Я набила ее камнями.

– Вам повезло, что за вами не следили. Вы, естественно, осмотрели драйвер. Разобрались, как он был устроен?

– Я не осматривала его. У меня было мало времени.

– Не осматривали? Вы хотите сказать, что даже не взглянули на него?

– Нет.

Я так и уставился на нее:

– Я был о вас лучшего мнения. Просто не верю, что вы такая ужасная дура. Нет, вы наверняка обманываете меня.

– Нет. Не обманываю, мистер Гудвин.

Я продолжал таращиться.

– То есть вы так и поступили? И даже не посмотрели на драйвер? Все свалить на женщину! А чем же тогда занимались ваш братец и Брэдфорд? В бильярд играли?

Она покачала головой:

– Они здесь ни при чем.

– Но ведь Брэдфорд говорит, что теперь, когда вашего отца нет, ваша мать поправится.

– И что? Если он так полагает…

Она внезапно умолкла. Мне не стоило упоминать ее мать, это снова нагнало на нее тоску. Через минуту она подняла на меня глаза, и впервые за все время я увидел в них слезы. Две слезинки.

– Вы хотели ответной любезности, мистер Гудвин. Вот она.

Что-то, быть может слезы, придавало ей вид храбрящейся маленькой девочки. Я похлопал ее по плечу:

– Вы молодчина, мисс Барстоу. Больше не буду вам досаждать.

Я прошел в холл, взял свою шляпу и уехал.

И все-таки остается много «но», размышлял я, в который уж раз направляя родстер по шоссе на юг. Слишком много «но». При всем уважении к дочерней преданности, при всей симпатии к Саре Барстоу, я с удовольствием разложил бы ее у себя на коленях, задрал подол и как следует отшлепал – за то, что даже не удосужилась взглянуть на драйвер. Мне пришлось поверить ей на слово, и я действительно ей поверил. Она этого не сделала. Теперь драйвер поминай как звали. Может, при известном везении сумку и удалось бы извлечь из реки, но это грозило вылиться в сумму, которую Вульф не способен выложить. Нет, драйверу можно помахать ручкой. Когда я проезжал через Уайт-Плейнс, меня так и снедало искушение свернуть с шоссе, подкатить к конторе окружного прокурора и бросить Андерсону: «Спорю на десятку, что сумка с клюшками, вместе с убившим Барстоу драйвером, находится на дне реки Гудзон между Тэрритауном и Наяком». Идея в принципе была неплоха. Он и вправду мог бы отрядить туда пару лодок и отыскать сумку. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, даже к лучшему, что я так не поступил.

Ранее я планировал вернуться в Нью-Йорк по другому шоссе, Блуберри-роуд, и просто из любопытства взглянуть на место, где мальчишки наткнулись на тело Карло Маффеи. Не то чтобы я ожидал обнаружить там оставленную убийцей булавку для галстука или номерной знак автомобиля – просто подумал, что хуже от этого не станет. Однако визит к Саре Барстоу отнял какое-то время, а мне требовалось позвонить. Поэтому я выбрал кратчайшую дорогу.

На Парк-авеню я остановился у аптеки и набрал номер Вульфа. Он звонил в кабинет Брэдфорда еще раз, около половины двенадцатого, но повторилась прежняя история: доктор слишком занят, чтобы подойти к телефону. Вульф велел мне отправляться к врачу. Ну, подумал я, если доктор сейчас занят, то будет и вовсе завален делами, прежде чем мы закончим с ним. Меньше чем через десять минут я долетел до Шестьдесят Девятой улицы и припарковался за углом.

Кабинетом доктор Натаниэль Брэдфорд владел шикарнейшим. Широкий вестибюль вмещал по целому ряду древовидных папоротников с каждой стороны, а приемная была просторной и роскошной. Лампы, ковры, картины и кресла давали понять – не вопили об этом, а тонко намекали, – что все здесь на высшем уровне, в том числе и гонорары врача. Однако кресла в приемной пустовали. Девушка в крахмальной белой униформе за конторкой в углу сообщила, что доктора Брэдфорда нет. Она даже удивилась тому, что я не знаю такой всем известной вещи, очевидной, как то, что Центральный парк начинается за Пятьдесят Девятой улицей, и поинтересовалась, лечился ли я у Брэдфорда раньше. Потом она объяснила, что доктор никогда не показывается у себя в кабинете раньше половины пятого и что принимает он исключительно по записи. Когда я ответил, что для того-то я и хочу его повидать, чтоб записаться на прием, она удивленно подняла брови. Я убрался назад на улицу.

Сначала я решил подождать его поблизости, однако было только начало четвертого, поэтому я уселся в родстер и предался размышлениям, как бы с толком употребить время. Через несколько минут мне пришла в голову идея, и превосходная. Я дошел до ресторана на Парк-авеню, заглянул там в телефонную книгу, а затем вернулся к машине, нажал на стартер и покатил по Шестьдесят Девятой улице. На Пятой авеню повернул в Нижний Манхэттен и на Сорок Первой взял на восток.

Как обычно, вдоль обочины машины стояли едва ли не вплотную, и мне пришлось ехать едва ли не до Третьей авеню, прежде чем отыскалось местечко, где я смог наконец приткнуть родстер. Я прошагал назад почти два городских квартала и обнаружил, что искомый мною номер принадлежит одному из новых офисных зданий с милю высотой. Согласно указателю мне следовало подняться на двадцатый этаж. Лифт доставил меня наверх, и, шагая вдоль по коридору, я увидел на одной из дверей искомую вывеску: «Городская медицина».

В комнате с окнами на улицу за конторкой сидел молодой человек, а не девушка, что было неплохо для разнообразия. Я обратился к нему:

– Хотел бы попросить о небольшом одолжении, если вы не слишком заняты. Нет ли у вас сведений о том, какие собрания медицинских ассоциаций или что-нибудь в этом роде проходили в Нью-Йорке пятого июня?

Он усмехнулся:

– Видит бог, я не занят. Да, сэр, такие сведения у нас имеются. Конечно. Одну минуточку. Пятого июня, говорите?

Он подошел к полке со стопкой журналов и взял верхний.

– Это последний выпуск. Если что-то и было, то в нем.

Парень принялся листать журнал, остановился на середине и стал просматривать. Я ждал.

– Ага, вот оно. Большей частью крупные собрания устраиваются позже. Пятого числа в гостинице «Никербокер» проходило собрание Нью-Йоркского неврологического общества.

Я попросил разрешения взглянуть, и он протянул мне журнал. Я пробежал абзац.

– Понятно. Это сообщение о собрании. Конечно же, оно было напечатано загодя. А у вас не найдется чего-нибудь опубликованного позднее? Отчета, рецензии?

Он покачал головой:

– Это будет только в следующем номере, полагаю. Вам нужно что-то конкретное? О собрании могли написать в ежедневных газетах.

– Возможно. Там я не смотрел. Я ищу сообщение о докладе доктора Брэдфорда. Вообще говоря, мне надо только убедиться, что он присутствовал на том собрании. Вы, часом, не знаете?

Парень снова покачал головой.

– Если вам только это и нужно, почему бы не спросить его самого?

Я усмехнулся:

– Неловко его беспокоить. Разумеется, сделать это несложно. Просто я оказался поблизости. Вот и подумал, что, заглянув к вам, сэкономлю время.

– Подождите минуту, – сказал он и скрылся за дверью во внутренний кабинет. Отсутствовал он не более обещанной минуты и по возвращении объявил: – Мистер Эллиот говорит, что доктор Брэдфорд присутствовал на собрании и выступал с докладом.

Эллиот, объяснил молодой человек, является редактором «Городской медицины». Я спросил, можно ли мне с ним поговорить. Парень вновь исчез за дверью, и в следующее мгновение она опять распахнулась и на пороге возник крупный краснолицый мужчина без пиджака. Он принадлежал к тому типу людей, что не утруждают себя церемониями.

– Что такое? Что случилось?

Я объяснил. Редактор вытер лоб носовым платком и сообщил, что присутствовал на собрании и слушал доклад доктора Брэдфорда, который оказался крайне интересным и вызвал аплодисменты собравшихся. Он как раз пишет отчет для августовского номера. Я поспрашивал его, и он весьма любезно удовлетворил мое любопытство. Да, он говорит именно о докторе Натаниэле Брэдфорде, чей кабинет находится на Шестьдесят Девятой улице. Он знает его вот уже много лет. Мистер Эллиот затруднился ответить, в каком часу Брэдфорд прибыл в гостиницу, но собрание сопровождалось ужином, и в семь часов он видел Брэдфорда за столом, а в пол-одиннадцатого уже на трибуне.

Боюсь, я не поблагодарил его, уходя. По дороге назад я был зол, словно самонадеянный юнец. Конечно же, злился я на Брэдфорда. Какого черта он ошивался на трибуне со своим докладом о неврологии, когда, по моим представлениям, ему полагалось убивать Карло Маффеи в округе Уэстчестер?

И все-таки, не будь я так зол по возвращении, мне, пожалуй, понадобился бы еще год, чтобы добиться встречи с доктором Натаниэлем Брэдфордом. На этот раз в приемной его дожидались два пациента. Доктор был на месте. Я потребовал у девушки за конторкой лист бумаги, сел и, подложив под листок журнал, написал:

Доктор Брэдфорд, на протяжении последних дней я был уверен, что Вы убийца. Теперь я знаю, что Вы просто сваляли дурака. То же самое могу сказать о миссис Барстоу, ее сыне и дочери. Мне понадобится не более трех минут, чтобы выложить Вам, что мне известно.

Арчи Гудвин,

от имени Ниро Вульфа

Прежде чем оба пациента озаботились тем, что появился кто-то еще, я подошел к девушке и заявил, что буду следующим. Она раздраженно принялась объяснять, что такое запись на прием. Я перебил ее:

– С вашей приемной ничего не случится, если вы просто передадите ему эту записку. Ей-богу, я спешу. Будьте человеком. Дома меня ждет сестра. Только не читайте: там ругательства.

С видимым отвращением она взяла записку и скрылась с ней за дверью, куда заходили пациенты. Через некоторое время девица вернулась и, стоя на пороге, объявила мое имя. Шляпу я прихватил с собой, потому что времени вызвать фараонов у них было достаточно.

Одного взгляда на доктора Брэдфорда оказалось достаточно, чтобы понять: свои подозрения я лелеял впустую и вполне мог этого избежать, случись ему попасться мне на глаза ранее. То был высокий степенный и благообразный джентльмен старой закваски. Скажу больше, он носил бакенбарды! Возможно, в некий исторический период субъект с бакенбардами и мог вонзить ближнему нож в спину, но те времена давно миновали. В наши дни подобное немыслимо. У Брэдфорда бакенбарды были седые, как и вся шевелюра. По правде сказать, каким бы прочным ни казалось его алиби на пятое июня после моей поездки на Сорок Первую улицу, я все равно готов был выискивать в нем трещину – но только до тех пор, пока не увидел доктора.

Я подошел к столу, за которым он сидел, и остановился. Он смотрел на меня, пока за девушкой не закрылась дверь, и затем произнес:

– Ваша фамилия Гудвин. Вы тоже гений?

– Да, сэр, – ухмыльнулся я. – Заразился от Ниро Вульфа. Я, естественно, помню, как он отрекомендовался гением при мисс Барстоу, а она, конечно же, передала это вам. Может, вы решили, что это всего лишь шутка?

– Нет. Я стараюсь ко всему подходить непредвзято. Но гений вы или нахальный осел, я не могу обрекать на ожидание своих пациентов, пока разбираюсь тут с вами. Что это за записку вы мне послали? Наживка? У вас три минуты на объяснения.

– Этого даже много. Дело сводится к следующему: Ниро Вульфу стали известны некие факты. Из этих фактов он вывел некое заключение относительно причины смерти Барстоу. Когда вскрытие подтвердило его заключение, оно тем самым подтвердило и упомянутые факты, сделав их неотъемлемой частью картины. Так что, кто бы ни убил Барстоу, он должен соответствовать этим фактам. Барстоу им не соответствуют, никто из них. Как и вы. Вы признаны негодным.

– Продолжайте.

– Продолжать?

– Вы неплохо все изложили в общих чертах. А теперь поподробнее.

– О нет. – Я покачал головой. – Наши гении работают не так. Нас нельзя просто взять и встряхнуть, чтобы вылущить, как арахис. Во-первых, это займет много больше трех минут. Во-вторых, чего вы ожидаете за просто так? Ну вы и наглец! Происходит нечто, из-за чего вы не в состоянии отличить коронарный тромбоз от эпилептического припадка. Вот уже несколько дней вы так изводитесь, что даже боитесь подходить к телефону. И Ниро Вульф должен тратить свое время и деньги, чтобы разогнать тучи, сгустившиеся над вашей головой, да еще ничем вам не досаждая. Мне пришлось выкинуть фортель с запиской, чтобы удостоиться чести лицезреть ваши бакенбарды. Ну вы и наглец!

– Боже мой! – рявкнул доктор Брэдфорд. – Вы весьма красноречиво и образно излили ваше возмущение, но ничего, кроме него, не продемонстрировали. – Он бросил взгляд на часы. – Мне нет нужды говорить вам, мистер Гудвин, что я заинтригован. И хоть я по-прежнему считаю раздувание кладбищенских скандалов крайне низким способом зарабатывать на жизнь, я все-таки буду премного благодарен вам и Ниро Вульфу, если за этим пространным заявлением последуют объяснения. Вы сможете вернуться сюда в половину седьмого?

Я покачал головой:

– Я всего лишь посланник. Ниро Вульф ужинает в семь. Он проживает на Западной Тридцать Пятой улице. И он приглашает вас к себе на ужин этим вечером. Ну так как?

– Нет. Об этом не может быть и речи.

– Хорошо. Тогда у меня все. – Я был сыт по горло этим старым замшелым столпом общества. – Если у вас от любопытства начнется чесотка, нас не вините. Мы не особенно-то и нуждаемся в том, что вы можете сообщить. Нам всего лишь хотелось закрыть дело и двигаться дальше. Мои три минуты истекли.

Я развернулся, чтобы выйти, и, хотя не спешил, все-таки успел дойти до двери и взяться за ручку.

– Мистер Гудвин.

Не отпуская ручки, я оглянулся на него.

– Я принимаю приглашение мистера Вульфа. Буду у него в семь.

– Хорошо, я оставлю адрес у девушки, – ответил я и вышел.

Глава двенадцатая

Порой я задавался вопросом, сколько людей в Нью-Йорке охотно ссудили бы Ниро Вульфа деньгами. Полагаю, более тысячи. И это при том, что я вывел данную цифру посредством тщательного отбора. Конечно же, еще больше питали к нему благодарность. И никак не меньше имели причины ненавидеть его. Но все-таки вас должны связывать с человеком особые отношения, чтобы в ответ на просьбу о деньгах вы получили нечто более вещественное, нежели нахмуренные брови и невнятное бормотание. Доверие, расположение и благодарность без намека на тягостные обязательства, которые могли бы эти отношения испортить. По меньшей мере тысяча. Не то чтобы Вульф когда-нибудь этим пользовался. Помню, пару лет назад, когда мы какое-то время испытывали действительно серьезные финансовые затруднения, я предложил обратиться за помощью к мультимиллионеру, который был обязан Вульфу жизнью. Вульф отказался: «Нет, Арчи. Так уж предопределено природой, что, когда ты преодолеваешь инерцию, движущая сила возрастает. Если я начну брать в долг, то рано или поздно попробую одолжить у министра финансов весь золотой запас». Я ответил, что при существующем положении дел нас он вполне устроил бы, но Вульф меня и слушать не стал.

После того ужина в среду я мог бы добавить к тысяче избранных и доктора Натаниэля Брэдфорда. Вульф заполучил его с потрохами, как заполучал любого, если брал на себя труд. С шести до семи, до появления доктора, я кратко отчитался о событиях дня и за ужином сразу же понял, что мое предложение исключить Брэдфорда из списка подозреваемых принято. Вульф вел себя естественно и непринужденно, тогда как, по моим наблюдениям, всегда держался строго официально с теми, кому мысленно выписывал путевку на электрический стул в Синг-Синге или в камеру Обернской тюрьмы.

За ужином они с доктором обсуждали сады камней, экономику и демократов. Вульф выпил три бутылки пива, Брэдфорд – бутылку вина. Я потягивал молоко, но предварительно опрокинул стаканчик виски у себя наверху. Я передал Вульфу замечание Брэдфорда о постыдном способе зарабатывать на жизнь и присовокупил к этому свое мнение о докторе. Вульф ответил:

– Угомонись, Арчи. Принимать на свой счет общее утверждение – варварский пережиток идолопоклонничества.

– Еще одна эффектная, но бессмысленная фраза, – парировал я.

– Нет. Не переношу бессмысленных фраз. Если кто-нибудь делает куклу, наряжает и раскрашивает, добиваясь внешнего сходства с тобой, а потом бьет ее по лицу, потечет ли у тебя из носу кровь?

– Нет. Потечет у него, прежде чем я покончу с ним.

Вульф вздохнул:

– По крайней мере, тебе понятно, что мое замечание не бессмысленно.

После ужина, уже в кабинете, Вульф сказал Брэдфорду, что хотел бы задать ему ряд вопросов, но начнет с того, что знает сам. И выложил ему всю историю про Маффеи, газетную вырезку, нежелание Анны Фиоре отвечать на вопрос о клюшке, уловку с Андерсоном и письмо с сотней баксов, полученное Анной. Он изложил все без обиняков, а затем подытожил:

– Вот так вот, доктор. Я не требовал от вас никаких обещаний, однако теперь прошу сохранить все сказанное мною в тайне. На то у меня есть причины личного свойства: я хочу заработать пятьдесят тысяч долларов.

Брэдфорд размяк. Он все еще пытался разобраться в Вульфе, но больше не бросался обидными замечаниями, а благодаря вину и вовсе разглядел в Вульфе друга.

– Поразительная история, – изрек он. – Просто поразительная. Естественно, я никому ничего не расскажу. Я признателен вам за доверие. Не могу сказать, что уловил весь смысл, однако мне понятно, что снять подозрения с семьи Барстоу вам помогли усилия, приложенные к изобличению убийцы Маффеи. И мне понятно, что вы освободили Сару и Ларри Барстоу от нестерпимого бремени страха, а меня – от груза ответственности, который оказался значительно тяжелее, нежели я изначально предполагал. Я весьма вам признателен, поверьте мне.

Вульф кивнул:

– Конечно, тут есть свои тонкости. И вполне естественно, что часть из них ускользнула от вас. В действительности мы лишь доказали, это никто из вас четверых: ни миссис Барстоу, ни ее сын или дочь, ни вы – не убивали Карло Маффеи и что смертоносного драйвера не было в сумке с клюшками девятого апреля. Однако все еще сохраняется вероятность того, что кто-либо из вас – или же все вы, вступившие в сговор, – убили Барстоу. Тогда Маффеи устранил соучастник.

Брэдфорд, внезапно насторожившийся, пристально уставился на Вульфа. Однако настороженность вскоре рассеялась, и он снова расслабился.

– Чушь. Вы сами в это не верите. – Затем он вновь устремил на Вульфа пристальный взгляд. – Но почему?

– К этому мы еще вернемся. Пока же позвольте спросить вас, заслужил ли я, по-вашему, своей откровенностью ответной откровенности от вас?

– Да.

– Тогда сообщите мне для начала, когда и как миссис Барстоу покушалась на жизнь своего супруга.

На Брэдфорда было смешно смотреть. Сначала он перепугался, затем напрягся и замер, а потом до него дошло, что он выдал себя с головой, и почтенный доктор попытался придать своему лицу выражение естественного изумления. Наконец, он вскричал:

– Как вы смеете! Это же нелепо!

Вульф направил на него палец:

– Полегче, доктор. И прошу вас, не подозревайте меня в подлом коварстве. Я лишь выискиваю факты, подтверждающие мои собственные заключения. Пожалуй, лучше все-таки сначала объяснить вам, почему я отказался от мысли, что виновным можете быть вы или члены семьи Барстоу. Я не чувствую за вами подобной вины. Вот и все. Конечно же, я могу рационально обосновать свое ощущение – точнее, отсутствие такового. Рассмотрим необходимые условия. Жена – или сын, или дочь – планирует убийство, обнаруживая незаурядную осторожность, проницательность и терпение. Загодя подготавливается замысловатое орудие убийства. Если убийца – жена или дочь, должен быть соучастник, убивший Маффеи. То же касается и сына – сам он этого не делал. Арчи Гудвин побывал в доме. Он не смог бы, проведя часы в подобном семействе, не учуять гнили и не донести это впечатление до меня. Будь вы убийцей, вам тоже потребовался бы соучастник для устранения Маффеи. Я провел с вами целый вечер. Вы могли бы убить, но никогда не стали бы делать этого подобным образом и не доверились бы ни одному сообщнику. Это все рациональные доводы, но гораздо важнее их ощущение.

– Тогда почему…

– Нет, позвольте мне закончить. Вы, опытный и компетентный медик, констатировали сердечный приступ, хотя множество очевидных признаков заставляли предположить другое. Для чего уважаемому врачу идти на такую авантюру? Естественно, вы кого-то покрывали. И заявление мисс Барстоу подсказало кого. Став свидетелем смерти Барстоу, вы наверняка сразу же предположили, что его убила жена. И вы бы не пришли к столь потрясающему выводу, не будь у вас на то достаточных оснований. Гораздо более веских, чем то обстоятельство, что в периоды обострений душевного недуга миссис Барстоу желала смерти мужу. Если бы это вменялось в вину, сколько домохозяек в нашей стране кончили бы свою жизнь на виселице. Нет, у вас были более веские основания. Вы знали, что она либо готовилась к убийству, либо покушалась на жизнь мужа. Поскольку собранные факты исключают первую возможность, я склоняюсь ко второй и просто спрашиваю вас, когда и как она предпринимала попытку убийства. Спрашиваю лишь ради полноты картины, дабы затем предать забвению данные аспекты дела.

Брэдфорд размышлял. Его мягкости как не бывало. Слушая объяснения Вульфа, он весь подался вперед в кресле. Наконец он осведомился:

– Вы кого-нибудь посылали в университет?

– Нет.

– Там об этом знают. Значит, вы действительно догадались. В прошлом ноябре миссис Барстоу стреляла в мужа из револьвера. Она промахнулась. У нее было психическое расстройство.

Вульф кивнул:

– В припадке, конечно же… О, не оспаривайте это слово. Как бы вы его ни назвали, разве это не был припадок? Но я все же удивлен, доктор. Разве вспышка агрессии, вызванная расстройством психики, совместима с длительно вынашиваемым дьявольским умыслом?

– Я не делал такого вывода, – рассердился Брэдфорд. – Боже мой, когда я склонился над телом своего лучшего и старейшего друга, явно павшего жертвой отравления, откуда мне было знать, чем его отравили, когда и как? Я помнил только слова, произнесенные Эллен – миссис Барстоу – накануне вечером. Я, как и вы, руководствовался своими ощущениями, вот только меня они подвели. Я тихо-мирно похоронил друга и не жалел об этом. Когда же произвели вскрытие и получили эти ошеломительные результаты, я был слишком потрясен, чересчур потрясен, чтобы действовать разумно. А когда миссис Барстоу предложила награду, я пытался – без всякого успеха – ее отговорить. Одним словом, перетрусил.

Я не заметил, чтобы Вульф нажимал кнопку, но стоило Брэдфорду закончить, как на пороге возник Фриц.

– Портвейн доктору Брэдфорду. Бутылку «реммерса» мне. Арчи?

– Нет, спасибо.

Брэдфорд вмешался:

– Боюсь, мне тоже ничего, я должен идти. Уже почти одиннадцать, а мне ехать в пригород.

– Но, доктор, – запротестовал Вульф, – вы не сказали мне всего, что я хочу знать. Еще пятнадцать минут? Пока вы всего лишь подтвердили несколько незначительных подозрений. Разве вы не видите, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы добиться вашего доверия и уважения? По одной лишь этой причине я могу спросить вас – надеясь на чистосердечный ответ, – кто убил вашего друга Барстоу.

Брэдфорд опешил, не веря своим ушам.

– Я отнюдь не пьян, просто склонен к драматическим эффектам, – продолжал Вульф. – Полагаю, я прирожденный актер. Как бы то ни было, хороший вопрос, по моему мнению, должен быть хорошо обставлен. А мой вопрос хорош. Видите ли, доктор, вам придется отрясти прах от разума вашего[16]16
  Аллюзия на библейский стих: «А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Мф. 10: 14). – Перев.


[Закрыть], прежде чем вы сможете дать мне удовлетворительный ответ. Прах опрометчивого и недоброго предположения касательно вашего друга, миссис Барстоу. А также вашей трусости. И понять, что вопреки всем опасениям, которые вы вынашивали многие месяцы, миссис Барстоу не убивала своего мужа. Тогда кто же? Кто, обладающий дьявольским терпением и изуверским чувством юмора, вложил ему в руку смертоносную игрушку? Вы ведь были старейшим и ближайшим другом Барстоу?

Брэдфорд кивнул:

– Мы с Питом Барстоу дружили еще мальчишками.

– И испытывали обоюдное доверие? Пускай периодически вас и разделяли поверхностные интересы, вы все же выступали в жизни единым фронтом?

– Вы хорошо это выразили. – Брэдфорд был тронут, это выдавал его голос. – Доверие, не нарушавшееся пятьдесят лет.

– Хорошо. Тогда кто же убил его? Я и вправду ожидаю от вас внятного ответа, доктор. Что такого он сказал или сделал, что ему пришлось умереть? Может, вы и не знаете всей истории, но наверняка должны были уловить главу, абзац или предложение. Прислушайтесь к шепотам прошлого, возможно весьма далекого. И отбросьте ложную щепетильность. Я не прошу вас предъявлять обвинения. Опасайтесь не того, что пострадает невиновный, но что виновный останется на свободе.

Фриц принес портвейн и пиво, и доктор вновь откинулся в кресле с бокалом в руке, задумчиво глядя на темно-красное вино. Он вскинул голову, кивнул Вульфу и снова погрузился в размышления. Вульф налил себе пива, подождал, пока осядет пена, и большими глотками осушил бокал. Он вечно думал, что у него в нагрудном кармане пиджака лежит платок, которого там обыкновенно не было, поэтому я подошел к ящику, где хранил для него добрую дюжину платков, взял один и протянул Вульфу.

– Я не прислушиваюсь к шепотам прошлого, – произнес наконец Брэдфорд. – Я удивлен тем, что не слышу ни одного из тех, что вас интересуют. Также я вижу еще одну причину, почему с такой готовностью признал миссис Барстоу… ответственной. А точнее, безответственной, невменяемой. Просто я знал – или ощущал бессознательно, – что это не мог быть никто другой. Теперь, яснее чем когда-либо, я отдаю себе отчет в том, какой выдающейся личностью был Пит Барстоу. Мальчиком он никому не давал спуску, а взрослым боролся за то, во что верил. Но я готов поклясться, что никто на свете – ни мужчина, ни женщина – не желал ему смерти. Никто.

– Кроме его жены.

– Даже она не желала в действительности. Она стреляла в него с десяти футов и промахнулась.

– Что ж. – Вульф вздохнул и осушил следующий стакан пива. – Боюсь, мне не за что вас благодарить.

– Боюсь, что нет. Поверьте, мистер Вульф, я бы помог вам, если бы это было в моих силах. Любопытно, что́ теперь со мной происходит. Даже представить себе такого не мог. Теперь, когда я знаю, что Эллен ни при чем, я уже не уверен, что не одобряю назначенного ею вознаграждения. Может, я бы даже увеличил его. Выходит, я тоже готов мстить? За Пита, пожалуй. Думаю, он за меня отомстил бы.

На мой взгляд, вечер решительно не удался. Последние десять минут я почти спал и многое пропустил. Мне начинало казаться, что Вульф, за неимением лучшего, развивает в себе чутье на феномены нового типа – убийства незнамо кем. Только так игла могла попасть в Барстоу, раз уж все сходились на том, что этого никто не желал.

Вечер не удался, но кое-что меня все-таки потешило. Брэдфорд поднялся и подошел к креслу Вульфа пожелать ему доброй ночи. Я видел, что он пребывает в некоторой нерешительности. Наконец он произнес:

– И еще кое-что, мистер Вульф. Я… Я должен принести вам извинения. В своем кабинете сегодня днем я позволил себе сделать замечание, совершенно излишнее, что-то о раздувании кладбищенских скандалов…

– Ничего не понимаю. Извинения? – Спокойное недоумение Вульфа было великолепно. – Какое отношение ваше замечание имеет ко мне?

Конечно же, из затруднительного положения Брэдфорд мог выйти только через дверь.

Проводив безупречного старого джентльмена до выхода и заперев за ним дверь на засов, я по пути назад в кабинет завернул на кухню за стаканом молока. Фриц находился там. Я сообщил ему, что за один вечер он извел впустую уже достаточно доброго портвейна и теперь может закрывать лавочку. Вульф сидел с закрытыми глазами, откинувшись в кресле. Я уселся и принялся потягивать молоко. Когда оно закончилось, я совсем извелся от скуки и принялся вещать, просто для практики:

– Дело обстоит следующим образом, леди и джентльмены. Необходимо выяснить, много ли, черт возьми, толку в том, что гений ценой в миллион долларов распознал феномен отравленной иглы в животе человека, если оказывается, что никто ее туда не загонял. Выразимся иначе: если вещь оказывается там, куда ее никто не хотел помещать, что же тогда произошло? Или так: раз уж сумка с клюшками находилась в усадьбе Барстоу за сутки до убийства, то почему бы не выяснить, а не придумал ли один из слуг чего-нибудь позабавнее, чем измыслила миссис Барстоу? Сведения, полученные от мисс Сары, это совершенно исключают. Да и, потом, меня совершенно не радует подобный поворот событий. Боже, как же я ненавижу разбираться с шайкой слуг! Но, похоже, придется мне утречком заскочить к Барстоу и заняться прислугой. В противном случае, насколько я могу судить, мы будем вынуждены распрощаться с надеждой на пятьдесят штук. Дельце подвернулось то еще. Мы пришли к тому, с чего начинали. Я бы не возражал против помощи. Если бы только не приходилось самому думать и планировать – в дополнение к беготне изо дня в день с нулевым результатом…