Текст книги "Праздничный пикник (сборник)"

Глава третья

Пять часов спустя, в восемнадцать минут восьмого, в нашу дверь позвонили, и, отправившись открывать, я увидел, что на крыльце стоит инспектор Кремер. Поскольку в четыре позвонил Лон Коэн и сказал, что миссис Байноу пала жертвой убийства (этот нахал попросил также, чтобы я подкинул ему свеженького материальчика про это преступление, но я с негодованием отказал), я ожидал, что навестят нас быстрее. Видимо, полицейские слишком долго провозились, устанавливая личности фотографов, которые стояли на деревянных ящиках возле церкви.

Мурлыка предпочел, чтобы ужин ему подали на подносе в его комнату вместо того, чтобы отужинать с нами в столовой, однако потом настолько успокоился, что даже соизволил спуститься со мной в цокольный этаж и погонять шары на бильярде.

В промежутках между партиями я ответил на три телефонных звонка, а также принял меры предосторожности, которые показались мне не лишними: вытащил пленку из «центрекса» и запер ее в ящике стола.

Когда во входную дверь позвонили, мы как раз играли на бильярде, поэтому я прихватил Мурлыку с собой и, прежде чем отпереть, отослал наверх, в его комнату. И еще, разглядев в одностороннее стекло инспектора Кремера, я сунул голову в кабинет, удостоверился, что ванда не красуется на письменном столе, и поведал Вульфу, что за гость к нам нагрянул. Вульф отложил в сторону очередную книгу и недовольно рыкнул.

Инспектор позволил мне принять пальто и шляпу, а значит, не собирался ограничиться парой враждебных выпадов и удалиться. Кремер решительно протопал в кабинет и к моему возвращению уже сидел в красном кожаном кресле у края стола Вульфа. Предложение угоститься пивом он отклонил. Я проследовал к своему столу, но не успел сесть, как услышал громогласный рев Кремера:

– Послушай, Гудвин, мне нужна информация. Отвечай быстро и не увиливай. Что ты делал сегодня днем возле церкви Святого Фомы?

Я уселся и изогнул брови:

– А зачем начинать так поздно? Я готов отчитаться за весь день. Проснулся я в восемь утра, и вдруг меня осенило: ба, да сегодня же воскресенье! И не просто воскресенье, а Пасха. Вот я и решил доставить себе удовольствие…

– Хватит валять дурака! Отвечай!

– Пф! – брезгливо поморщился Вульф.

Я негодующе потряс головой:

– Вы же сами знаете, что так нельзя, инспектор. Даже когда вы взвинчены – а сейчас вы, несомненно, взвинчены, – вам удается держать себя в руках. Итак, в чем дело?

Проницательные серо-голубые глаза Кремера, казавшиеся меньше, чем были на самом деле, на широкой круглой физиономии, уперлись в меня.

– Черт тебя побери! – процедил он. – Время, конечно, поджимает, но мне пора бы уже привыкнуть к твоим повадкам. Ладно. Некая миссис Миллард Байноу сегодня вышла из этой самой церкви, возле которой ты крутился с фотокамерой. С ней был муж и еще один мужчина, по фамилии Фримм. Они пересекли авеню и шли по Пятьдесят четвертой улице, когда миссис Байноу вдруг упала и забилась в конвульсиях. Вскоре она скончалась. Тело доставили в морг. По предварительным данным, имеются признаки отравления стрихнином, а в ее животе обнаружена игла для инъекций, содержащая следы стрихнина. Судя по ее размерам и форме, такой иглой можно было выстрелить из какого-то приспособления с расстояния до двадцати футов или даже больше, в зависимости от его конструкции и усилия пружины.

Глаза Кремера устремились на Вульфа, затем вновь вперились в меня.

– Я рассказал вам, в чем дело. Миссис Байноу упала минут через двенадцать – от десяти до пятнадцати – после того, как вышла из церкви. Когда она выходила, на нее нацелились по меньшей мере пять фотокамер. Во всяком случае, мне известно о пяти. Одна из них была в руках у Гудвина. Зачем?

Я выдержал его взгляд и ответил:

– Что ж, теперь причина вашего прихода мне ясна. Вас интересует, что́ я делал сегодня днем возле церкви Святого Фомы. И, поскольку вы имеете право это знать, я скажу.

Так я и сделал, не упустив почти ничего, не считая нескольких мелочей. В частности, я не стал упоминать Мурлыку, миссис Байноу и орхидеи, а также умолчал о том, что видел, как миссис Байноу упала. Закончил я рассказом о том, как протопал от церкви Святого Фомы до Мэдисон-авеню, откуда доехал на такси домой.

– Вот и все, – сказал я, откидываясь на спинку стула. – Теперь мне понятно, почему вы пришли к нам вместо того, чтобы вызвать меня к себе. Естественно, вас занимает мой фотоаппарат, и я вас вполне понимаю и оправдываю.

Я развернулся, взял со стола «центрекс» в кожаном футляре с ремешком и снова повернулся к Кремеру:

– Вот он. Если хотите забрать его с собой, то попрошу расписочку.

Кремер заявил, что, безусловно, хочет забрать с собой камеру, так что я сел за пишущую машинку, быстро напечатал расписку, которую Кремер и подмахнул. Я уже спрятал ее в ящик стола, когда Кремер заявил: в показаниях, которые я подпишу, следует упомянуть о том, что переданный ему фотоаппарат – тот самый, который я использовал для съемок во время пасхального шествия. Я пообещал непременно это упомянуть. Когда я обернулся, то увидел, что Кремер снова пожирает меня глазами.

– Насколько близко ты знаком с Джозефом Херриком? – спросил он.

– Не слишком близко. Знаю, что он вот уже несколько лет служит фоторепортером в «Газетт». Несколько раз встречал его, вот и все.

– А знаешь ли ты тех двух мужчин с фотоаппаратами? Или женщину?

– Нет. Никого прежде и в глаза не видел. И понятия не имею, как их зовут.

– Был ли ты знаком с миссис Байноу?

– Нет. Ни разу ее не видел.

– Ты там был не для того, чтобы сфотографировать ее?

– Ее? Нет.

– Тогда что ты там делал?

Я развел руками:

– Фотографировал пасхальный парад. Как и десятки тысяч моих добропорядочных сограждан.

– Но отнюдь не все твои сограждане караулили возле церкви Святого Фомы. Понимаешь, Гудвин, судя по всему, механизм, выстреливший отравленной иголкой, скрывался в одной из фотокамер, нацеленных на миссис Байноу. Ты наблюдательный. Не заметил ли ты чего-нибудь необычного в каком-либо из фотоаппаратов?

– Нет. Я еще подумаю, но уверен, что ничего необычного не заметил.

– А что-нибудь странное в поведении кого-либо из четверых людей с фотокамерами?

– Нет. Но обещаю поразмыслить и об этом. Дело в том, что я и сам снимал, поэтому не слишком обращал внимание на остальных.

Кремер недовольно крякнул. Он еще некоторое время смотрел на меня, потом перевел взгляд на Вульфа.

– Все-таки я скажу, – произнес он. – Призна́юсь, почему пришел к вам сам, вместо того чтобы вызвать Гудвина с его фотокамерой к нам, в управление. К жакету миссис Байноу была приколота орхидея. Особая орхидея, по уверениям мистера Байноу. Во всем мире есть только одно такое растение, и оно находится в его собственности. И вот, пока женщина билась в судорогах на тротуаре, из толпы выскочил какой-то тип, сорвал у нее с груди орхидею и бросился наутек. Он, конечно, не всадил в миссис Байноу иголку – женщина уже умирала, – но суть не в этом. Суть в том, что вы помешаны на орхидеях, а Гудвин околачивался поблизости. Присутствие на месте преступления одной лишь орхидеи или одного Гудвина я согласился бы посчитать простым совпадением, но если рядом с орхидеей крутится Гудвин – не могу. Вот почему я здесь. Я хочу знать, в состоянии ли вы сообщить мне что-нибудь в связи с этим, и еще задать несколько вопросов.

Вульф поджал губы.

– Надо ли, – начал он, – понимать это как намек на то, что орхидеей овладел мистер Гудвин?

– Нет. Я прекрасно знаю, что это сделал не он. У меня есть описание злоумышленника. Но вы сами знаете, что́ случается, когда либо вы, либо Гудвин оказываетесь хотя бы в миле от места убийства. А тут у нас налицо не только Гудвин, но и орхидея. Что вы можете мне сказать?

– Только одно: я прошу вас покинуть мой дом.

– Не раньше, чем я услышу ответы на свои вопросы. – Кремер нагнулся к нему: – Известно ли вам что-нибудь о человеке, который сорвал орхидею с груди миссис Байноу?

Вульф оперся ладонями о край письменного стола, отодвинулся вместе с креслом и грузно встал.

– Мистер Кремер, – холодно произнес он, – по части умения оскорблять равных вам нет. Под предлогом расследования убийства вы вторглись в мое жилище с абсурдным намерением изобличить меня в причастности к краже цветов.

Он вышел из-за стола и зашагал к двери, но на полпути остановился.

– Если бы вы хотели расспросить меня в связи с этим убийством, я бы остался и выслушал вас. И даже ответил бы. Я не был знаком с миссис Байноу, равно как и ни с кем, кто бы знал ее или что-либо имеющее отношение к ее смерти. Более того, я не располагаю никакими сведениями, способными пролить свет на тайну ее убийства. Поскольку вы полагаете, что иголкой выстрелили из устройства, спрятанного в фотокамере, я добавлю также, что, за исключением мистера Гудвина, не знаю ровным счетом никого, кто находился возле церкви с фотоаппаратом. Мистер Гудвин уже рассказал вам, что́ он видел и делал. Если вы не унимаетесь и по-прежнему хотите изводить его вопросами, а он готов вам в этом потворствовать, что ж, пожалуйста, продолжайте.

И Вульф протопал вон из кабинета. Кремер, набычившись, проводил моего босса взглядом, потом снова вперил его в меня.

– Ишь, «изводить вопросами»! – проворчал он. – Самовлюбленный болтун. Да и ты тоже не лучше. Трепло. Ну ладно, известно ли тебе что-либо о человеке, который сорвал орхидею с груди миссис Байноу?

Я напустил на себя извиняющийся вид:

– Прошу прощения, инспектор, но я служу у мистера Вульфа, а он…

– Отвечай на вопрос!

– Вы же сами понимаете, каково мне приходится. Конечно, это страшно тяжело – работать на самовлюбленного болтуна. Но платит он настолько щедро, что я попросту не смею отвечать на вопросы, оставленные без ответа мистером Вульфом. Могу повторить все, что он вам сказал относительно убийства: я не знаю ровным счетом ничего, что имело бы к нему отношение. А вот на вопрос о возможном знакомстве с похитителем цветов я вынужден не отвечать. Вы только посмотрите, как обиделся мистер Вульф!

Глаза Кремера буравили меня насквозь:

– Значит, ты отказываешься отвечать!

– Разумеется. Точно так же я отказался бы ответить и на вопрос, украден ли галстук, который вы на мне видите. Это тоже обидело бы мистера Вульфа. Но если…

– А не хочешь прокатиться со мной и пообщаться с лейтенантом Роуклиффом?

– О, с удовольствием. Однажды мне удалось заставить его заикаться уже через восемь минут – мой личный рекорд. Мне хотелось бы…

Я замолчал, поскольку Кремер повел себя невежливо. Он поднялся и, держа в лапище мой фотоаппарат, так что ремешок свисал до пола, двинулся к двери. Подумав, не собирается ли он двинуться на поиски Вульфа, я потрусил за ним. Однако в прихожей он молча оделся, не дожидаясь моей помощи, и вышел, хлопнув дверью. Я развернулся и прошел на кухню.

Увиденное мною там, как всегда, услаждало взор: самовлюбленный болтун самозабвенно перекусывал, деля легкую вечернюю трапезу с поваром. Фриц примостился на табурете в середине длиннющего стола и отправлял в разинутую пасть молодой эндивий. Вульф за моим столиком у стены увлеченно поливал тимьяновым медом печенье на пахте. Рядом с ним стояли бутылка молока и чистый стакан. Я подошел и налил себе молока. Спросил, где Мурлыка, и получил ответ, что поднос с едой доставлен ему в комнату. Фриц сказал, что в духовке осталась еще уйма печенья. Я поблагодарил и взял себе парочку.

– Знаете, – произнес я как бы невзначай, открывая банку с патокой, – положение складывается преинтересное.

Я полил патокой печенье.

– Ведь в редакции «Газетт» не один только Лон Коэн в курсе, что в среду я интересовался снимками мистера и миссис Байноу. К тому же Кремер, убедившись, что из моего, точнее, вашего фотоаппарата извлечена пленка, почти наверняка пришлет сюда своих ищеек с ордером на обыск. Более того…

– Я принимаю пищу, – раздраженно буркнул Вульф.

– А я не говорю о делах. Это вовсе не дело, а утес, на который вы вскарабкались в погоне за наслаждениями, а теперь висите на самом краю, судорожно цепляясь за него кончиками пальцев. Как, впрочем, и я. Продолжу. Более того, когда они отыщут водителя такси – а они его отыщут, если только пожелают, – то сразу выяснят, что мы с Мурлыкой приехали сюда вместе. Знай я наперед, что случилось убийство, я бы, конечно, не привез его к вам, но…

– Избавься от этой пленки, – приказал Вульф.

– Совершенно верно. Первым же делом поутру. Но «центрекс» – серьезная игрушка. И если все случилось так, как предполагает Кремер, то на одном из кадров может быть запечатлена та самая иголка. Я знаю одно место, где могут быстро проявить пленку и изготовить диапозитивы. Правда, это обойдется недешево. Как вы на это смотрите?

Вульф согласился.

– Хорошо, – продолжал я. – Теперь следующее. Если Кремер, обнаружив, что фотокамера пуста, возьмет ордер на обыск, то как быть с розовой орхидеей? Если вы не способны с ней расстаться, то я предлагаю припрятать ее в оранжерее среди других цветов. Окажись здесь Байноу, этот номер, конечно, не прошел бы, но…

Зазвонил телефон. Я встал, прошагал к аппарату, установленному на полочке, и взял трубку. Поскольку был уже вечер, ответил я так:

– Резиденция Ниро Вульфа. Арчи Гудвин слушает.

Интеллигентный мужской голос, ровный и тихий, вежливо сообщил, что хотел бы переговорить с мистером Вульфом. Я не менее вежливо поинтересовался, кто спрашивает мистера Вульфа, на что звонивший ответил, что не хотел бы представляться по телефону. Это существенно усложнило мою задачу. Я объяснил, что мистер Вульф ест и его нельзя беспокоить, а мне, его доверенному помощнику, возбраняется назначать аудиенцию анонимным лицам. Тогда незнакомец решил сознаться.

Остальное было просто. Положив трубку, я вернулся к столу, вонзил зубы в печенье с патокой и поведал Вульфу:

– Дело принимает занятный оборот. Извините, что не спросил у вас, но я был уверен, что вы пожелаете его принять. Мистер Миллард Байноу будет здесь через полчаса.

Глава четвертая

Миллард Байноу не стал усаживаться в красное кожаное кресло – он присел на него. Похоже, за все пятьдесят пять прожитых лет миллиардер ни разу не позволял себе рассесться или вальяжно развалиться. Вот и сейчас он примостился на самом краю, выпрямив спину, чинно сведя ноги вместе и уперев кулаки в колени. Пусть вас не смущает последнее обстоятельство. Для человека, привыкшего всю жизнь раздавать направо и налево изрядные куски своего колоссального унаследованного состояния, совершенно естественно сжимать пальцы в кулак.

Как и всем другим, мне были, конечно, прекрасно известны огромный рот и оттопыренные уши Милларда Байноу, а вот его спутника, представившегося мистером Генри Фриммом, я лицезрел во второй раз в жизни. Впервые я увидел его, когда он выходил из церкви Святого Фомы вместе с миссис Байноу. Он был значительно моложе и куда привлекательнее, чем мистер Байноу, и вдобавок не стеснялся своих конечностей. Во всяком случае, он не только свободно развалился в желтом кресле, которое я поставил у края стола Вульфа, но и закинул ногу на ногу.

Байноу явно не знал, с чего начать. Он уже дважды повторил Вульфу, что пришел проконсультироваться по очень деликатному делу, однако, похоже, сама мысль об этом деле совершенно выбивала из колеи. Наконец он нарушил затянувшееся молчание и попытал счастья еще раз:

– Я хочу объяснить, мистер Вульф, что обратился к вам в этом крайне тяжелом для меня положении, поскольку верю в ваши способности, в вашу надежность и порядочность. Мой друг Льюис Хьюитт не единожды рассказывал мне об услуге, которую вы оказали ему несколько лет назад[6]6
  См. роман Рекса Стаута «Черные орхидеи».


[Закрыть]. Рассказывал он и о вас, о ваших привычках и талантах. А он хорошо разбирается в людях. Знаком мне, с его слов, и мистер Гудвин. Вот почему, узнав в полиции о том, что мистер Гудвин был сегодня там, перед церковью, я решил обратиться к вам… По очень деликатному делу.

Он приумолк. Опять «деликатное дело»! Вульф не выдержал.

– И что это за дело? – спросил он.

– Оно чрезвычайно конфиденциальное. Я полагаюсь на вашу порядочность и рассчитываю, что все останется между нами.

– Вы можете на меня положиться во всем, кроме соучастия в преступлении, – сказал Вульф, пристально глядя на него из-под полуприкрытых век. – Если дело связано с гибелью вашей супруги, то я могу вам помочь, сказав, что довольно хорошо информирован о случившемся. Я знаю, как она умерла. Инспектор Кремер приходил сюда и расспрашивал мистера Гудвина. Да и сам мистер Гудвин подробно рассказал мне обо всем, что случилось перед церковью. Примите мои глубокие соболезнования.

– Спасибо. – Байноу склонил голову, потом снова поднял ее. – Вы, должно быть, понимаете, как мне сейчас тяжело… Итак, вы знаете про иголку?

– Да.

– И вам известна версия полицейских, что иголкой выстрелили из фотоаппарата?

– Да. А у вас есть другое мнение?

– Нет, совсем нет. Я сам высказал такое предположение, и оказалось, что и полиция как раз рассматривает эту версию. Другого объяснения я не вижу. Я стоял рядом с ней в церкви, был рядом, когда мы вышли, и оставался рядом до тех пор, пока она…

Он замолк, на его скулах заходили желваки. Несколько секунд спустя Байноу овладел собой и продолжил:

– Извините меня. Мистер Фримм тоже находился рядом и абсолютно уверен, что никто к ней не прикасался. Какой-то незнакомец, правда, подскочил к ней, когда мы только вышли из церкви, но дотронуться до нее не успел. Мистер Фримм отогнал его прочь. И вдруг, сразу после этого, она вздрогнула и прикусила губу. Мы спросили ее, не случилось ли чего, но она только помотала головой. – Он судорожно сглотнул. – Моя жена ни за что не стала бы привлекать к себе внимание на людях. Я полностью поддерживаю полицейскую гипотезу, хотя мое дело непосредственно связано именно с ней. – Он повернул голову к спутнику: – Генри, я предпочел бы, чтобы вы сами объяснили мистеру Вульфу. Вы не против?

– Нет, конечно, мистер Байноу. Я готов, – согласился Фримм. С явной неохотой, как показалось мне. Он перевел взгляд на Вульфа и прокашлялся: – Вы, должно быть, не знаете, кто я такой. Я занимаю пост исполнительного секретаря благотворительного фонда Байноу, в который мистером Байноу вложены весьма крупные средства. Миссис Байноу принимала самое деятельное участие в работе фонда. Я это говорю только для того, чтобы вы знали, чем я занимаюсь. Мистер Байноу хотел, чтобы я рассказал вам о злополучных обстоятельствах, в силу которых я оказался знаком с одним из тех, кто стоял с фотоаппаратом в руках перед церковью Святого Фомы. С молодой женщиной по имени Айрис Иннес.

Он перевел взгляд на Байноу, но тот покачал головой:

– Рассказывайте все как есть, Генри.

Фримм вновь обратился к Вульфу:

– Дело в том, что мы с мисс Иннес были обручены и расторгли помолвку только месяц назад. В полиции об этом узнали, и меня вызывали на допрос. Расспрашивали и о том, в каких отношениях я состоял с миссис Байноу. Судя по вопросам, в полиции подозревают, что наша с мисс Иннес помолвка расстроилась из-за моих отношений с миссис Байноу, – совершенно беспочвенное подозрение. Однако в полиции всерьез думают, будто у мисс Иннес имелись основания для того, чтобы… э-э-э… отомстить миссис Байноу. По-моему, это абсолютно нелепо. Тем не менее я посчитал своим долгом – своим священным долгом, если хотите, – рассказать об этом мистеру Байноу.

Он снова посмотрел на филантропа, но тот не сводил глаз с Вульфа.

Фримм спросил:

– Этого достаточно, мистер Байноу?

Байноу, не ответив, обратился к Вульфу:

– Теперь вы понимаете, почему я сказал, что дело у меня очень деликатное? Я разговаривал с комиссаром полиции, который отнесся к ситуации с пониманием. Однако репортеры уже пытались приставать к Фримму с расспросами. Так что опасность весьма велика. Мою жену убили, и избежать газетной шумихи, конечно, невозможно. Однако я не позволю, чтобы память жены осквернили попыткой бросить тень на ее честное имя и на ее… добродетель. Я советовался со своим адвокатом. По моей просьбе он переговорил с окружным прокурором, но больше ничем помочь мне не в силах. Вот почему я решил прийти к вам. Если вы и впрямь столь умны и изобретательны, как утверждает мой друг Льюис Хьюитт, то придумаете, чем мне помочь.

Вульф нахмурился:

– Если вы рассчитываете, что газеты воздержатся от грязных намеков и инсинуаций, мистер Байноу, то сразу выкиньте это из головы. А кроме этого что вам еще нужно?

– Я хочу, чтобы память о моей жене не была осквернена никакими подозрениями. Я хочу, чтобы в полиции убедились в полной беспочвенности подозрений о возможной мести со стороны мисс Иннес. Если мою жену и впрямь убили отравленной иглой, выпущенной из фотоаппарата, – а я склонен согласиться с этой версией, поскольку не представляю, как это можно было сделать по-другому, – то убийца – один из троих мужчин. Я хочу, чтобы он был изобличен и понес наказание. И еще: я пришел к вам потому, что там находился мистер Гудвин. Насколько мне известно, он стоял рядом с мисс Иннес, между ней и одним из мужчин, так что наверняка может засвидетельствовать, что у нее в руках был самый обычный фотоаппарат. И я прошу вас положить конец нелепым и грязным россказням. – Он разжал кулаки и переплел пальцы. – Моя жена была добропорядочной, чистой женщиной, и слушать подобные сплетни просто невыносимо.

Вульф кивнул:

– Да, для человека в вашем положении это совершенно естественно. Вам слишком редко приходилось что-либо терпеть. Но любые домыслы об убийстве можно прекратить только одним способом. Для этого надо найти и изобличить подлинного убийцу. – Он слегка повернул голову: – Мистер Фримм, позвольте задать вам самый очевидный вопрос: был ли у мисс Иннес благовидный предлог для того, чтобы оказаться у церкви с фотоаппаратом?

Фримм кивнул:

– О да. Более чем благовидный. Она профессиональный фоторепортер, работает в журнале «Сеньорита». Я не разговаривал с ней с тех пор, как мы… перестали встречаться, но полагаю, что она была там по заданию журнала.

– Когда вы виделись с ней в последний раз?

– Месяц назад. Когда была расторгнута наша помолвка.

– Кто и почему решил ее расторгнуть?

– Мы оба. По взаимному согласию. Просто мы поняли, что не подходим друг другу. – Фримм поджал губы. – Как я вам уже говорил, мистер Вульф, подозрения полицейских совершенно нелепы и абсурдны.

– Без сомнения. – Вульф снова посмотрел на Байноу: – Вы понимаете, сэр, что я не могу допустить, чтобы результатом расследования стал отрицательный ответ. Я не смогу покончить с домыслами и инсинуациями, доказав, что мистер Фримм порвал с мисс Иннес не из-за внезапно вспыхнувшей страсти к миссис Байноу и что мисс Иннес не вынашивала планов мести. Доказать справедливость этих предположений можно, только опровергнув их. Чтобы их опровергнуть, нужно найти настоящего преступника. Для нас подходящая кандидатура – любой из троих мужчин с фотоаппаратами. Вам что-нибудь известно о них?

– Нет. Мне их называли, но я никого не узнал. Я и сейчас их не помню. У меня после произошедшего голова плохо работает. Генри?

– Да, мистер Байноу. Джозеф Херрик, фоторепортер из «Газетт». Огастес Пицци из рекламного агентства… минутку… – Фримм закрыл глаза. Потом открыл. – Вспомнил. «Олловер пикчерз». И Алан Гайс, фотограф на вольных хлебах.

Фримм заметил, что я строчу в блокноте, и спросил, успел ли я записать все имена и фамилии. Я кивнул. Тогда он повернулся к Вульфу:

– Ни об одном из них я никогда не слышал, как и мистер Байноу. Насколько нам известно, ни один из них не был знаком или хотя бы косвенно связан с миссис Байноу.

– Естественно, – проворчал Вульф. – Это навлекло бы на него подозрения. Скорее всего, убийцу наняли. Но если он не призна́ется – а он наверняка не призна́ется, – то как нам искать того, кто его нанял? У вас есть какие-нибудь соображения, мистер Фримм?

– Нет.

– Ни малейших?

– Нет. Я не знаю никого, кто питал бы антипатию к миссис Байноу, и уж тем более никого, кто желал бы… желал бы ее смерти.

– А у вас, мистер Байноу?

– Нет. Разумеется, данный вопрос интересовал и полицию, так что я уже об этом думал. Как ни настаивали полицейские, я так и не смог назвать им ни одного имени.

– Тогда немудрено, что они уцепились за мисс Иннес. – Вульф задрал подбородок. – Давайте избежим недоразумений, сэр. Если вы нанимаете меня для того, чтобы положить конец всяческим домыслам, порочащим вашу жену, то я соглашусь на это только при условии, что не вскрою фактов, которые заставили бы меня усомниться в беспочвенности и безосновательности домыслов. Если же я обнаружу подобные факты, то немедленно прекращаю расследование и выставляю вам счет, а если в мои руки попадают улики, изобличающие преступника, то я передаю их в полицию.

– Вы не обнаружите подобных фактов, – натужно произнес Байноу. – И заверяю вас, что не хочу укрывать каких-либо улик от полиции. А ваши намеки я нахожу попросту оскорбительными. – Он сглотнул. – Мистер Хьюитт предупредил, что вы бываете задиристы и грубы. Но мне ничего не остается, как примириться с этим или… откланяться и остаться ни с чем. Я принимаю ваше условие. Единственное, что я хотел бы изменить… Нет. Я согласен. Вы желаете получить задаток?

Вульф сказал, что это не обязательно, и начал задавать вопросы. Я держал наготове раскрытый блокнот, но за целых полчаса в нем не появилось ничего, кроме отрицательных ответов. Ни Байноу, ни Фримм ровным счетом ничего не знали ни про Херрика, ни про Пицци, ни про Гайса. Оба не могли назвать никого, кто желал бы свести счеты с миссис Байноу. Убитая происходила из старой и уважаемой фамилии, была дочерью англиканского епископа, обладала безукоризненной, незапятнанной репутацией и все в том же духе.

Лишь Байноу удалось припомнить один мало-мальски значимый факт. Вечером в пятницу ему показалось, что жена чем-то озабочена. В ответ на его вопрос она сказала, что Страстная пятница не тот день, когда можно говорить о человеческих пороках, она вернется к этому разговору после Пасхи. Впрочем, нам это не слишком помогло, поскольку Байноу даже не подозревал, что́ она имела в виду.

Проводив посетителей, я задержался на пороге, убедился, что поджидавший их лимузин – это и в самом деле «роллс-ройс», и вернулся в кабинет.

Вульф сидел подавшись вперед, закрыв глаза и плотно стиснув губы.

– Вам так не больно? – жизнерадостно поинтересовался я.

Он невнятно хрюкнул.

Я остановился и посмотрел на него сверху вниз.

– Замечательный клиент, – провозгласил я. – Мало того что у него наверняка осталось еще миллионов двести долларов, так он в придачу владеет розовой вандой. Ну, а вам, судя по всему, придется пошевелить мозгами и придумать, куда бы спрятать побег, который слямзил Мурлыка. Если бы вы еще могли придумать, как повесить это убийство на Мурлыку…

– Заткнись! – прорычал Вульф. Его глаза открылись. – Эта женщина! Я должен с ней поговорить. – Он кинул взгляд на настенные часы. – Сегодня вечером, если удастся. Доставь ее ко мне.

– Разумеется. В коробочке, перевязанной розовой ленточкой. Эта особа сейчас наверняка в конторе окружного прокурора, но вам она, конечно, нужнее. Попробую разнюхать. Но сначала проверю, числится ли она в справочнике.

Я подошел к своему столу, взял телефонный справочник Манхэттена, раскрыл на букве «И» и быстро разыскал нужное:

– Вот, Айрис Иннес… Сто шестнадцать, Арбор-стрит, телефон Салливен семь-шесть-шесть-ноль-восемь. Думаю, это она, – сообщил я Вульфу и потянулся к телефону.

– Одну минуту, – произнес Вульф. – Я хочу кое-что предложить.