Текст книги "Прогулки на костях"

Глава пятая

Согласно какой-то невысказанной договоренности, Джейми ушла, когда он вернулся домой после того, как навестил могилу своего сына. Уже четыре субботы подряд она проводит с ним ночи – томные, чудесные ночи. Пока она спала, мужчина часто подыскивал слова, чтобы рассказать ей, как много значат для него эти ночи, но утром, когда он их повторял про себя, они казались ему фальшивыми, и он позволял им кануть в небытие. Райан не умел красиво говорить. Его жизнь и работа никак не способствовали развитию красноречия, и ему было легко это принять. Но регулярные встречи с Джейми заставляли его заново оценить эту ситуацию.

В их первое воскресное утро Джейми заметила, как мужчина резко изменился. Райан расхаживал из стороны в сторону, пока они мыли посуду после завтрака – он полностью одет, она все еще в трусах и в одной из его черных футболок. Чуть позже, когда женщина снова налила кофе в их чашки и понесла их в гостиную, затем села на диван, похлопала по подушке рядом с собой и протянула ему газету, он заколебался, на секунду даже запаниковал, но потом взял газету и сел.

Она выдержала пару минут перед тем, как начать разговор.

– У тебя есть какие-то планы на день?

Он снова заколебался.

– Не совсем.

– Ты выглядишь как-то обеспокоенно. Если тебе нужно что-то сделать, то ничего страшного.

– Это неважно, – ответил он.

– Я не хочу вмешиваться в твои привычки. Ты только скажи, и я уйду.

– Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Но ты и не хочешь, чтобы я осталась.

– Я хочу, чтобы ты вернулась.

– И чтобы это сделать, я сначала должна уйти.

– Я не это имел в виду, – улыбнулся мужчина.

Она поставила свою чашку на кофейный столик, перекинула свою длинную обнаженную ногу и села к нему на колени.

– Я поняла. Тебе нужна секс-игрушка.

– Я всегда хотел секс-игрушку, – его рука скользнула ей под футболку.

– Знаешь, их можно онлайн заказать. С быстрой доставкой прямо из Японии.

– Я покупаю только американского производства. Что-нибудь местное, если есть возможность.

– И каковы ваши требования к техническим характеристикам, сэр?

Он убрал свою руку с ее теплой талии и нежно обнял ее шею.

– Кто-нибудь умный, – ответил он. – Умнее меня. Добрее меня. Нежнее меня. И красивее меня.

– Ну, под это определение почти все подходят, – сказала она. – А что насчет физических качеств?

– Мы сейчас идеальный вариант обговариваем?

– Определенно. Пусть сделают на заказ.

– Хммм. Метр семьдесят пять было бы супер. Накачанная, но при этом женственная задница. Грудь, которая помещается в ладошку. Один очень соблазнительный рот. Пара зеленых гипнотических глаз. И густая копна… – он поднял волосы с ее плеч, – как бы ты назвала этот цвет?

– Глубокий оттенок золотистого блонда. Граничащий с медовым.

– Вот такую секс-игрушку я и хочу. Граничащую с медовым.

– Я немедленно ее закажу. О, и еще кое-что. Какую интимную стрижку вы предпочитаете, сэр?

– Мне немного неловко, что ты не заметила, но у меня ее нет.

– Нет, у вашей секс-игрушки, сержант. Предпочитаете все натурально, побрито или взлетную полосу?

– Так вот как это у тебя называется… «Взлетная полоса»?

– Верно. Она служит и для взлета, и для посадки.

– С сигнальными огоньками при интенсивном движении?

В ответ она шутливо его шлепнула.

– Прости, – сказал он. – Это слишком?

– И почти не по делу. Так мне заказывать или нет?

– Да, пожалуйста, – ответил он.

– Готово. А теперь скажи мне, почему тебе так не терпится сегодня от меня избавиться?

Райан опустил обе свои руки вниз по плечам Джейми и накрыл ее ладони своими.

– По воскресеньям я хожу на кладбище.

– Боже, милый, – сказала она. – Навестить Томаса Хьюстона?

– Я хожу навестить своего сына, – ответил он.

Она глубоко вздохнула и наклонилась к нему, обвив руками его спину.

Так они просидели довольно долго. Она больше не задавала вопросов, как и он.

Спустя какое-то время она чмокнула его в щеку, слезла с него, встала и направилась в спальню, чтобы одеться.

Когда женщина вернулась, Демарко стоял у окна на кухне и смотрел во двор. Она снова его поцеловала.

– Я оставлю себе футболку, – сказала она ему.

– А я себе что оставлю?

– Меня, – она положила обе руки ему на лицо, притянула его к себе и поцеловала в губы. Постояла так еще чуть-чуть и затем отошла.

– До завтра, любимый, – сказала она и направилась к входной двери.

Несколько мгновений спустя он посмотрел на пустой дверной проем и задумался: «Как она это делает? Как она может так легко отдаваться любви, не задавая вопросов, без сомнений и страха?» Он делал так лишь мимолетный промежуток своей жизни, и это было спонтанно – неожиданный поток любви, который просто невозможно было сдержать. Это крохотное личико, малюсенький мягкий комочек, три с половиной килограмма волшебства.

«И смотри, чем все закончилось», – сказал он себе. Затем он занял себя ненужными делами по дому, пока не пришло время идти на кладбище.

Глава шестая

После того первого воскресенья все следующие утра протекали медленно и расслабленно. Они смотрели кино, гуляли или ездили в торговый центр. Он понял, что днем может выглянуть в окно и сказать: «Пожалуй, мне пора», а она лишь улыбнется, не вставая с кровати или дивана, и ответит: «Хорошо, малыш. Увидимся завтра». И когда он вернется домой в сгущающихся сумерках, все комнаты будут пусты, а ее запах будет преследовать его повсюду, еще одна пустая боль, будто старая огнестрельная рана в его груди.

В такие мгновения его снова окутывала тишина собственного безмолвного дома, пока он пребывал в гостиной, развалившись в кресле. Он закрывал глаза и пытался ни о чем не думать, но это было невозможно. Иногда он вспоминал о днях, проведенных в Панаме, а иногда – о своем детстве на стоянке для трейлеров в Янгстауне. Когда он чувствовал, что в ответ на эти мысли невольно напрягается, то начинал думать о Джейми, прокручивать в голове их предыдущую ночь и ее запах в мягком свете утра.

Он не мог определить точно, чувствовал ли он к Джейми любовь или всего лишь благодарность. Сослуживцем она была первоклассным – умная, проницательная, на нее можно было положиться независимо от трудности поставленной задачи. Но когда она расплетала или распускала волосы по субботам, когда снимала черно-серую униформу, то становилась кем-то другим. Прекрасной, полной любви и волшебной в лунном свете или в мягком розовом сиянии восходящего солнца.

Поэтому он сказал себе, что благодарность – это тоже любовь. Как и та нежность, что он к ней испытывал. И пустота, когда она уходит, и нервное предвкушение снова остаться с ней наедине. И тошнотворный страх, что однажды она передумает, а его рана станет еще глубже и уже никогда не заживет.

Так неизбежно заканчивалась злая шутка вселенной, но он знал, что заслужил это – чувствовать такую любовь и первый раз полюбить в ответ, но так слабо.

Глава седьмая

Той же зимой на юго-западе Кентукки человек по имени Хойл устроился на переднем сиденье своего «Форда Бронко», закинув ноги на пассажирское сиденье, и менял свои обычные черные туфли 44-го размера на пару черных кроссовок «Скейчерс», белую «С» на них он замазал перманентным маркером. Он отрегулировал кресло так, чтобы ему было комфортно садиться в машину и выходить из нее, а тонированные стекла обеспечивали некоторую уединенность.

Была холодная январская ночь, едва ли выше нуля, поэтому под черным пиджаком на Хойле красовался черный шерстяной пуловер с застегнутым воротником. Из-за его веса надевать новую пару обуви всегда было проблематично, а уж тем более сгибаться пополам в передней части автомобиля.

Позади Хойла восседала Розмари Туми, невысокая белокожая женщина в синем спортивном костюме из велюра. Она все смотрела в боковое окно, подмечая любые неестественные огни или какие-то движения в деревьях между их машиной и трейлерами Макгинти. Рядом с ней пристроился высокий афроамериканец Дэвид Висенте, одетый в темно-коричневые вельветовые брюки и серовато-оливковый кардиган. В руках он держал бинокулярные очки ночного видения, которые Хойл заказал онлайн. Все трое возрастом уже точно за восемьдесят. После того, как автомобиль остановился у обочины грунтовой дороги, все разговоры в нем перешли на полушепот.

– Прошу, – сказал Хойл, – не надевай их себе на голову, Дэвид.

– Я просто их изучаю, – ответил Висенте. – К тому же у меня чистые волосы.

– Там ремешки настроены специально для меня.

– Я каждый день мою голову с шампунем.

– На всех волосах есть жир. Как и в шампунях.

– Розмари, – вставил Висенте, – они касались моей головы?

– Ни разу, – ответила женщина, не поворачивая головы.

– А я думал, ты купишь монокуляр, – сказал Висенте.

Хойл все еще мучился со своей левой кроссовкой, голова его почти лежала на приборной панели, поэтому говорил он сквозь тяжелые вдохи.

– Согласно исследованиям научно-исследовательской лаборатории армии США в Абердине, штат Мэриленд, бинокулярные очки обеспечивают наилучшую конфигурацию для визуально направленной деятельности.

Он наконец завязал шнурки, сел прямо и перевел дыхание.

Висенте протянул ему очки.

– Ты уже еле дышишь. Если бы не твоя гермофобия, то мы с Розмари могли бы помочь.

– Мизофобия – это патология. Мои же опасения вполне практичны, – Хойл взял очки и надел их.

Он перекинул ноги обратно под руль, а потом пододвинулся к двери, которую тихонько открыл. Все освещение осталось выключенным – он заранее вытащил все лампочки.

– Десять минут туда, десять обратно, – сказал Висенте.

– С какой скоростью? – спросил Хойл.

– Ладно, на все полчаса, – он похлопал Хойла по плечу, хоть и знал, что друга от этого передернет. – Если проснутся собаки, скорее иди назад. Розмари будет мигать фонариком, чтобы ты понял, куда идти. Я буду за рулем.

– Надень перчатки, пожалуйста, – сказал Хойл. Он повернулся налево, свесил ноги из машины и, ухватившись правой рукой за руль, начал вылезать как можно медленнее. Затем он закрыл дверь, включил очки и направился в лес, который теперь горел зеленым.

Его движения были медленными и точными, они почти не сбавляли его обычный темп. Он знал о своих возможностях. Когда Хойл был моложе, даже уже с весом на сотню фунтов больше нормы, он изучал и практиковался в движениях различных крупных мужчин. Тогда он понял, что разница между увесистым Орсоном Уэллсом, к примеру, и грациозным комиком Джеки Глисоном заключалась в терпении, с которым они двигались. «Грация в терпении», – регулярно напоминал он себе, пока эта привычка не стала неотъемлемой частью его натуры. Быстрым был только его ум.

Сейчас, медленно шагая по зеленоватому ландшафту, он думал одновременно о нескольких вещах. Некоторые из них были мимолетными, основанными на мгновенных наблюдениях, а другие задерживались, будто его сознание распознавало какую-то деталь, и эта мысль ждала своего часа, как пешеход зеленого света. Такая странная, жуткая зелень повсюду, как в фильме Роджера Корвина; трейлер Лукаса темный, только он светится синим; надо было хотя бы сравнить эти очки с монокуляром; «Скейчерсы» правда очень удобные; осталось где-то шестьдесят ярдов; пальцы немеют, надо было надеть перчатки…

Наконец показались деревья, а за ними крошечный дворик. Потом и крайние трейлеры. «Собаки на входе», – успокоил он себя. Но все же его дыхание участилось.

К кабелю спутниковой антенны на трейлере Чеда Макгинти было подсоединено устройство, которое записывало до пятисот гигабайт данных о том, как используется интернет. Перед тем, как установить его две недели назад, Висенте нарисовал по трафарету на черной поверхности логотип компании Dishnet и придуманный серийный номер. Хойл сунул руку в нагрудный карман и вытащил специальный инструмент для резки проволоки.

Он шел боком, пока не оказался прямо за задним углом трейлера. Хойл прислонился к толстому дереву. Впереди распласталась открытая лужайка в пятнадцать ярдов. «Если это можно назвать лужайкой», – сказал он себе.

«Тридцать секунд до трейлера, – прикинул он. – Чик-чик. И тридцать секунд обратно к деревьям». Если он сумеет добраться туда и не разбудить собак, то все будет хорошо. Тогда он неторопливым шагом вернется к своей машине. Поедет домой, подключит USB-кабель к устройству и загрузит данные на свой компьютер. Если Чед за последние две недели посмотрел какую-нибудь детскую порнографию, особенно с участием афроамериканских девушек, то станет номером один в их списке. Если нет, тогда они сосредоточатся на Генри и Ройсе и попытаются выяснить, кто из них виновен. Еще они надеялись найти электронную переписку Чеда с Вирджилом Хелмом. Любое из этих открытий было бы преступлением.

Хойл вполне ожидал, что дело теперь раскроется, раз Висенте и Розмари неохотно согласились использовать новейшие технологии. «К черту легальность», – спорил он. К счастью, их разочарование в конце концов победило. Любые эти доказательства могут быть анонимно переданы властям, вот, ордер на обыск получен, компьютер изъят, арест произведен. Факты остаются фактами.

Хойл закрыл глаза, пытаясь успокоить свое сердцебиение. Он с осторожностью вдыхал через нос и выдыхал через рот.

– Эхейе эшер эхейе[1]1
  Иврит.


[Закрыть], – прошептал он стволу дерева. – Я тот, кто я есть. Я тот, кто я есть…

А потом прочь от дерева и вперед к трейлеру. Кусачки для проволоки были зажаты в его правой руке, как боевая клешня пальмового вора. Осталось пройти четырнадцать ярдов. Тринадцать. Двенадцать.

Когда мужчина был в десяти ярдах от трейлера, вспыхнули огни датчиков движения, заливая всю лужайку ослепительным светом. Тут же раздался яростный и злобный лай. Хойл застыл лишь на мгновение, а затем сорвал очки с головы и поспешил к трейлеру, протягивая руку к кабелю в поисках устройства.

Но там его не было. На его месте к кабелю был прикреплен большой прозрачный пакет на молнии, а в нем листок бумаги. Хойл сорвал его, быстро надел очки, развернулся и побежал изо всех сил.

Он был уже на полпути к машине, когда лай стал громче, и теперь можно было определить количество собак. «Их отвязали», – подумал мужчина. Три больших злобных пса теперь шли по его следу.

Луч фонаря прорезал кроны деревьев впереди и слева от него. Затем пропал. Снова появился. И пропал. Хойл повернул к свету, сердце бешено колотилось, каждый вздох обжигал горло и легкие. Длинные, неустойчивые, неуклюжие шаги. Судя по звукам, собаки вот-вот догонят. Машина. Двигатель заведен. Фары включены. Задняя дверь открыта. Он нырнул внутрь, приземлившись головой на колени Розмари.

Висенте вдавил педаль в пол. Из-под колес полетела грязь.

– В прошлый раз никаких датчиков не было! – сказал Висенте. – Когда он их установил?

Когда ответа так и не последовало, он спросил:

– Достал?

Прижав руку к груди, Хойл мог лишь тяжело дышать и пытаться восстановить дыхание. Другой рукой он протянул пакет Розмари. Он взяла его и посветила фонариком. Открыв пакет, достала оттуда блокнотный листок, на котором черным жирным шрифтом было напечатано короткое послание. Она прочитала вслух:

– «Дорогие ФБР, ЦРУ, АНБ, военная разведка и вообще вся нацистская чертова федеральная система, которая вторгается в мою собственность, подотрите этим зад…» О боже, – добавила Розмари.

– Что там еще? – спросил Висенте.

– Только два слова. Первое – «сожрите».

Висенте тяжело выдохнул и стукнул кулаком по рулю. Потом глянул в зеркало заднего вида и увидел, как три лающих пса глотают пыль.

Спустя две мили они выехали на шоссе. Хойл все еще надрывно дышал и сжимал свою грудь.

Висенте снова посмотрел в зеркало, но на этот раз на Хойла, который закрыл глаза и всем телом развалился на сиденье.

– Ты свистишь, как дырявый аккордеон, – сказал он другу. – Все нормально?

В ответ Хойл лишь снова простонал.

Висенте оглядел темное шоссе сначала слева, потом справа.

– Ладно, – сказал он. – Куда теперь? В ресторан или домой?

Хойл глубоко вдохнул, на мгновение задержал дыхание, а потом на выдохе ответил:

– В больницу.

Глава восьмая

Еще ребенком Райан научился замирать – превращаться в статую – всякий раз, когда отец приходил домой. По утрам все было легко, потому что мальчику приходилось лишь неподвижно лежать в постели, лицом к стене, пока тяжелое присутствие, заполнявшее его дверной проем, не перемещалось в спальню матери Райана, где этот резкий требовательный голос звучал до тех пор, пока его не заглушал более мягкий, успокаивающий. Потом раздавался стук кровати о стену, и отец со стоном проваливался в сон, позволяя Райану сбежать в школу или в лес.

А вот по вечерам для мальчика все было гораздо сложнее. Иногда его отец неожиданно врывался, распахивая дешевую алюминиевую дверь трейлера, в которую даже зимой не вставляли стекла, а затем деревянную дверь, которая была потолще, но отнюдь не плотнее, и заставал Райана за выполнением домашнего задания за маленьким столиком или за игрой в карты с мамой. Тогда сыночек тут же напрягался и смотрел куда угодно, лишь бы не на отца. А тот сперва направлялся на кухню, открывал и с грохотом закрывал все шкафчики в поисках нескольких пропавших долларов. Затем он искал сумочку матери Райана и рылся в ней, а иногда даже выворачивал все содержимое на столик прямо Райану под нос. Если повезет, то отец наскребал на парочку рюмок или кружек пива и уходил, никого не тронув. Мать Райана старалась приберегать пару долларов как раз для таких случаев, но денег у них никогда не было, и иногда ей приходилось тратить припрятанные деньги. Иногда она совала их Райану на обед, а иногда покупала бутылку вина, чтобы распить ее с соседом Полом, когда Райана было недостаточно для того, чтобы удовлетворить ее потребность в любви и заботе.

Но иногда шумные поиски его отца ни к чему не приводили, тогда он поворачивался к Райану и требовательно вопрошал: «А где твои?» Райан, не поднимая взгляда на отца, заставлял свое тело застыть и отвечал: «У меня ничего нет». Затем заросшее щетиной лицо отца становилось ближе, как и вонь его дыхания, дыма и пота, и он выплевывал: «Не ври мне, парень. Где ты их держишь?» Райан молчал и никак не подавал виду в ожидании того, что, как он точно знал, произойдет дальше – его схватят за руку, потащат в спальню, швырнут внутрь и заставят искать. И тебе лучше надеяться, что ты что-нибудь найдешь.

Он находил пять центов и парочку пенсов на комоде, пыльный четвертак под кроватью. Райан клал их на краешек кровати, и отец тут же хватал их, но при этом оставался в проеме, загораживая проход. Потом Райан ползал на четвереньках по комнате, проверял кучку грязной одежды, до дна перерывал свой крошечный шкаф. Затем отодвигал от стены маленький комод, купленный на барахолке, и искал за ним. Может, даже поднимал матрас, чтобы показать, что и под ним пусто.

«Думаю, это все», – бормотал он, и иногда его отец смотрел на него с презрением и шел до конца обыскивать весь дом. Но чаще отец продолжал стоять и говорил: «Лучше найди еще, черт тебя дери, если жить не надоело». Тогда Райан делал притворно-задумчивый вид и оглядывал комнату. Потом изображал, будто что-то вспомнил, подбегал к своему рюкзаку на спинке кровати, расстегивал молнию и переворачивал его вверх дном над кроватью. Из него сыпались карандаши, тетрадки и одинокий четвертак. «Я о нем забыл», – говорил мальчик. Отец выхватывал монету и со свирепым взглядом отвечал: «Ага, забыл, конечно».

Райан смотрел на грудь отца, но не в его глаза. «Я берег его для пиццы в школе», – мог сказать сынок, и если повезет, то здоровая рука всего лишь ударяла его по затылку и сваливала на кровать. В самом же лучшем случае отец тогда выходил из спальни, а еще через десять минут начинал раздирать подушки и кричать на мать Райана, а потом выскакивал за дверь, бросая напоследок: «Просто чертовски прискорбно, когда человеку приходится собирать бутылки на шоссе только для того, чтобы купить себе пива!»

Только тогда Райан мог с улыбкой пошевелиться. Он уже собрал и продал все бутылки на улицах рядом с их домом и спрятал монеты в банку из-под пепла, которую Пол однажды оставил в своем дворике. Он уже десять раз перепрятал эту банку под своим любимым деревом в лесу за домом. По последним подсчетам, в банке было одиннадцать долларов и сорок семь центов. Скоро ему придется искать вторую. Он понятия не имел, что купит на эти деньги. Он лишь знал, что его отец никогда их не получит.

Глава девятая

Эта зима нанесла Демарко и другие раны. Журналисты преследовали его, требуя рассказать о последних часах жизни Томаса Хьюстона. Делать это он наотрез отказался. Одна киностудия предложила ему гонорар, равный его трехлетней зарплате, за авторские права на его историю.

– Это не моя история, – сказал он им. – Мне нечего продавать.

Однажды он совершил ошибку, согласившись встретиться с представителем «Кливленд мэгазин», анонсировавшего статью в память о Томасе. Журналистка была молода и полна энтузиазма, и Демарко согласился только из уважения к своему другу. После получасового разговора она спросила:

– Не могли бы вы рассказать нам о том, как вы все же выследили убийцу? Как вы собрали все факты и все поняли?

Тогда ему захотелось уйти, но еще хотелось поступить правильно по отношению к своим коллегам и их профессии. Поэтому он ответил честно, хотя и уклончиво.

– Дело не только в сборе фактов, – сказал он. – Факты – это только часть истории. А иногда всего лишь набросок. Сначала нужно выяснить, что произошло. Это самая легкая часть. Потом нужно узнать, почему это произошло. Вот в чем вся трудность. Это лишь верхушка айсберга, а все остальное скрыто под водой.

Он ждал, что она спросит: «Разве не так говорил Хемингуэй?» Но она только улыбнулась и кивнула, широко раскрыв глаза, словно он собирался поделиться с ней древней мудростью.

– Есть текст, а есть подтекст, – продолжал он, пытаясь вспомнить весь разговор с Томасом и слова писателя. – Есть следствие и вывод. Есть история и предыстория. На самом деле, без второго не существует первого. Вас, к примеру, не было бы без матери. И без отца. Нет настоящего без прошлого.

– Ух ты, – сказала она, яростно чиркая в блокноте. – Обалдеть. Это превосходно.

Он извинился, вернулся в свой кабинет и закрыл дверь. Когда статья вышла, он даже на нее не взглянул.

И всю эту зимы Демарко снова и снова думал о Ларейн, постоянно задаваясь вопросом, правильное ли решение он принял. Да, их отношения после расставания были токсичными, но разве стоило оставлять ее наедине с этим ядом? Каждые выходные он боролся с желанием съездить в Эри и проведать ее. Ему удавалось отговорить себя с помощью мысли о том, что она встречает незнакомцев в барах, ведет их к себе домой и занимается с ними сексом только потому, что знает – он следит за ней; следовательно, если он перестанет это делать, такое поведение прекратится. Такая логика хорошо работала после захода солнца, но при свете дня от нее не оставалось и следа. В ее действиях присутствовал и элемент саморазрушения. Возможно, она хотела стереть свои воспоминания так же сильно, как он – свои.

Психотерапевт, к которому он ходил после смерти Хьюстона, попытался пробудить эти воспоминания, и какая-то часть Демарко болела за то, чтобы все получилось. Но другая часть, молчаливо вышколенная с четырех или пяти лет, оказалась невосприимчива к унылому перечню тщательно сформулированных вопросов, так что от них Демарко лишь клонило в сон. Как этот инцидент повлиял на ваши отношения на работе? У вас проблемы со сном? Вам не кажется, что вы слишком много пьете?

Зачастую Демарко хотелось ответить честно, но из его уст вылетали только полуправдивые реплики. Одно лишь упоминание о малыше Райане заставляло его вздрагивать, шрам на его лице сжимался еще сильнее. Психолог назвал смерть ребенка «несчастным случаем», и это разозлило Демарко. Была ли глупость случайностью? А невнимательность, пусть и мимолетная? Нет, так называемый «несчастный случай» произошел по его вине – не по вине другого водителя, не по вине Бога, не по вине судьбы, никто не был виноват, кроме него самого. И эту вину он принимал полностью.

Наконец, он вернулся к службе, к своей рутинной работе по поддержанию хоть какого-нибудь порядка во всех деревнях, селах и фермах округа, где главным общественным событием года была фермерская выставка в конце лета.

И там ему пришлось столкнуться с самым обременительным раздражением той опасной зимы. То, как с ним обращались его сослуживцы… как шеф всегда смотрел на него, когда считал, что Демарко не видит, будто Райан вот-вот рассыплется на части и… что? Выпустит своих демонов? Подожжет все бараки яростью своего несчастья?

Господи, спасибо тебе за Джейми. Он повторял эту мантру каждый раз, когда впадал в гнев или, еще хуже, в безмолвную и бессильную безнадегу. Она и понятия не имела, с каким отчаянием он цеплялся за нее, потому что всю неделю он не слишком-то уделял ей внимание. Прикосновение руки, чашка кофе, тут какой-нибудь жест, там улыбка. Демарко всегда чувствовал себя виноватым – будто он играл с ней, эксплуатировал, чтобы выжить самому.

Субботние ночи были другими. Он занимался любовью так, словно точно верил, что утром потеряет ее. А если так, то он потеряет последнюю частичку себя, которая, возможно, заслуживает жизни.