Текст книги "Секретарь"

13

На моем мобильнике высветилось имя Дженни Хэддоу.

Шел 2005 год, после отставки лорда Эплтона прошло шесть лет, а его бывший секретарь до сих пор названивала мне всякий раз, стоило только лорду выразить озабоченность по поводу бизнеса. Он пытался поговорить с Миной… – эти разговоры она начинала всегда одинаково. Предыдущий состоялся всего два дня назад. «Лорд Эплтон чрезвычайно обеспокоен. – Дженни до сих пор звала его лордом Эплтоном, хоть они и жили теперь вместе в Финчем-Холле. – Возможно, ваших слов, Кристина, будет достаточно, чтобы мягко подтолкнуть Мину в верном направлении. Он просит лишь одного – чтобы она побывала на ферме Броклхерст. Своими глазами увидела, что происходит. Нам известно, что она назначила нового главу отдела закупок, но вдруг она не в курсе, как именно он действует? Он ведь, кажется, работал раньше в одной из крупных сетей? Там придерживаются иных методов. Может, если вам удастся втиснуть еще одно дело в ее график…»

Я пообещала сделать все, что в моих силах, но «втискивать в ее график» не собиралась ничего. Ферму Броклхерст я видела в списке у Мины, с пометкой «проблемный поставщик», и мне хватало ума не оспаривать деловую этику нового директора отдела закупок.

– Кристина Бутчер, – отрывисто сказала я в трубку тем утром, отвечая на звонок Дженни.

– Кристина, это Дженни.

Да знаю я, мысленно отозвалась я, закатывая глаза.

– Слушаю вас, Дженни.

– Я пыталась дозвониться до Мины по мобильному, но она не отвечает.

Я вздохнула в ожидании, когда она продолжит.

– Джон упал. – Я впервые услышала, как она назвала лорда Эплтона по имени. – Сегодня рано утром его увезли в больницу Святого Фомы. Я подумала, надо известить ее… – Она осеклась.

– Очень вам сочувствую, Дженни, – я сказала правду.

– Я набирала номер Мины и с мобильного Джона, думая, что хоть ему-то она ответит, но…

– Она в разъездах, Дженни. Наверное, там сигнал не ловится.

Я часто лгала, выгораживая Мину, но так, чтобы в моих словах неизменно присутствовала толика истины. Мина действительно была в разъездах, но всего лишь каталась в машине от нового дома до офиса и обратно – тридцать пять минут, и вся поездка.

– Врачи опасаются, что он уже не придет в себя, Кристина.

– Не волнуйтесь, Дженни, я ее разыщу.

Кажется, я еще раз выразила ей сочувствие – честно говоря, не помню. И взглянула на часы. Мина должна была подъехать с минуты на минуту, и я решила дождаться ее и передать известие лично, а не по телефону.

Когда раздался звонок Дженни, я как раз заканчивала с подарком, который Мина в тот вечер собиралась отвезти на Даунинг-стрит, 10. Она завела дружбу с премьер-министром, и их с Энди пригласили на празднование дня рождения дочери. Гарриет собиралась поступать в университет, и Мина понятия не имела, что ей подарить, вот я и подсказала идею насчет кулинарной книги – сборника собственных рецептов Мины, дополненных – моими стараниями и моей рукой – очаровательными и забавными историями. Получилось замечательно. Мине должно было понравиться. На внутреннем клапане я написала: Моей дорогой Гарриет – и подписалась именем Мины. Как раз когда я дула на чернила, Мина прошла через мой кабинет. Я выждала минуту, потом принесла ей кофе.

– Мина… – Я внутренне подобралась, готовясь сообщить известие. – Звонила Дженни.

– Да. Как я и думала.

Тут мне стало ясно, что она уже все знает. Наверное, видела сообщения Дженни, но решила не отвечать.

– Я вам очень сочувствую, Мина. Я высвобожу для вас время. – Я полагала, что она отправится прямиком в больницу. – И позвоню на Даунинг-стрит насчет сегодняшнего вечера, предупрежу, что вы не сможете…

– Не вздумайте! – Она становилась колючей и резкой, когда нервничала. – Созвонитесь с Полом. Можете заодно и поговорить с ним от моего имени. Предупредите его насчет моего отца, пусть подготовит черновик заявления для прессы на случай, если он умрет сегодня. – Она взглянула на часы. – Я ненадолго съезжу в больницу. Передайте Дэйву, пусть подаст машину. Подарок готов?

– Да. Хотите взглянуть?

– А это обязательно? Просто упакуйте его и оставьте на моем столе.

Лорд Эплтон скончался вскоре после визита Мины. Она была с ним почти до конца, но не совсем. Звонок из больницы застал ее в машине на обратном пути в офис, и она сразу же позвонила мне.

– Мне понадобится готовое заявление – сегодня вечером на Даунинг-стрит будут представители прессы. Несколько трогательных слов. Поговорите еще раз с Полом, хорошо?

– Да. Мина, примите мои соболезнования…

Но мое сочувствие ей не требовалось. Не в этот раз. Я понимала, каково ей, я сама незадолго до этого потеряла отца, и потому вдруг обнаружила, что пишу для нее «несколько трогательных слов» – то, что сама могла бы сказать о своем отце, если бы мне понадобилось выступить с речью. Закончив, я перечитала написанное, слегка сгладила тон. И когда заехал Пол, протянула ему листок.

– Она продиктовала мне это из машины, – пояснила я.

Он приподнял бровь, кивнул и вернул мне записи.

– Отлично. Значит, это не понадобится. – Он смял свой черновик и бросил его в мусорную корзину.

В тот вечер смерть лорда Эплтона стала главной новостью семичасового выпуска. Репортеры подоспели как раз вовремя, чтобы встретить Мину в сопровождении мужа на Даунинг-стрит, 10. В черном пальто она казалась хрупкой статуэткой и словно растерялась при виде целой толпы операторов и журналистов, кинувшихся к ней. Как будто никак не ожидала увидеть их там.

Если вы посмотрите этот ролик, как я смотрела его в Интернете множество раз, вы заметите, насколько продуманно срежиссирована вся сцена. Поведение Мины – мастер-класс сдержанности и достоинства. Вот она идет к двери дома номер десять, муж поддерживает ее под левый локоть, приготовленный мною подарок она прижимает к себе согнутой правой рукой. В последний момент она поворачивается и делает шаг в обратном направлении, оставляя Энди позади, за кадром. Делает паузу, словно у нее нет никакого желания говорить, – хотя я слышала, как она репетировала эту речь у себя в кабинете: мои слова слетали с ее губ и возвращались ко мне через стену, – смотрит себе под ноги, как будто собирается с духом, и наконец произносит прямо в камеру:

– Мне посчастливилось быть рядом с отцом, когда его не стало. Я держала его за руку, мы попрощались. – Пауза. – Он был великим человеком, чудесным отцом и любящим дедом. Мне будет очень не хватать его. – Еще одна краткая пауза, и вот она уже поворачивается и входит в дверь, преследуемая дробным стрекотом затворов.

Это выступление я долго и придирчиво изучала в поисках признака, указывающего на то, что она лжет, и поначалу заметить его было трудно. Но я его все-таки нашла. В следующий раз буду знать, куда смотреть.

14

Тем вечером в поезде я почувствовала привычную пульсацию в голове, за левой бровью, усиливающуюся по мере приближения к дому, и поняла, что она успеет превратиться в острую головную боль к тому времени, как я перешагну порог. Из комнаты Анжелики слышалась музыка. Я позвала дочь, но она меня не услышала. Или услышала, но не отозвалась.

В кухонной раковине стояли немытые тарелки после оставленного мною ужина. Я пришла поздно, поэтому не могла винить дочь за то, что она поела, не дождавшись меня. Вымыв посуду, я заглянула в холодильник, но есть не хотелось, поэтому я щелкнула кнопкой чайника, заварила себе чаю и направилась наверх.

– Привет, Энжи. Как у тебя прошел день, солнышко?

Дочь сидела на полу и красила ногти на ногах. На мои слова она никак не отреагировала. Я мялась в дверях: музыка ввинчивалась в мою измученную болью голову, едкий запах лака – в ноздри. Наконец я собралась с духом, вошла и, наклонившись, поцеловала ее в макушку.

– Привет, солнышко, – повторила я, перекрикивая музыку. Энжи вздрогнула и опрокинула пузырек с лаком. – Прости, не хотела тебя напугать. Что же ты ничего не подстелила? Ковролин измажешь. – Я подняла и поставила пузырек. – Принести тебе что-нибудь? Может, чаю?

Дочь помотала головой. Она во многом нуждалась, это было ясно, вот только я была не в силах ей помочь. Она ни при чем. Виновата я, и только я.

– Как у тебя прошел день? – снова спросила я.

– Нудно.

Я подступала к своей четырнадцатилетней дочери, как к дикому зверьку, – стараясь ничем не спровоцировать ее и в то же время изнывая от желания погладить. Во многих отношениях она еще оставалась ребенком, но я уже знала, что ее зубы и коготки смертельно опасны.

– Наверняка не настолько плохо, – ответила я.

Она ощетинилась колючим раздражением.

Толку от меня не было никакого. Обнять бы ее, сесть рядом на пол, послушать ее музыку, а я вместо этого отступила к двери. Как будто, едва очутившись дома, лишилась всех своих навыков и умений. Здесь не было ни рекомендаций, чтобы им следовать, ни трудового соглашения, чтобы на него ориентироваться. Быть секретарем мне всегда удавалось лучше, чем матерью.

– Я, пожалуй, помоюсь и лягу пораньше, – решила я. – Тогда – до утра?

– Спок-ночи, мам.

– Только не засиживайся допоздна. Завтра в школу.

Около полуночи она выключила музыку, и я наконец уснула, а в два часа ночи проснулась. Сквозь стену отчетливо слышался голос Анжелики: она говорила по мобильному. Его она выпросила у меня, когда узнала, что у дочери Мины, Лотти, уже есть свой телефон. На прошлой неделе девочки провели день в офисе – это была затея Мины. Так делают в Штатах. Называется «Вместе с дочкой на работу». Вопреки всем моим опасениям, обошлось без происшествий, и Мина, видимо, решила, что акция имела успех. Помню, на обратном пути в поезде Анжелика ни о чем другом не говорила, кроме телефона Лотти. «Она старше тебя», – напомнила я. «Свой телефон у нее с двенадцати лет», – возразила Анжелика, и в конце концов я сдалась.

Я выбралась из постели, постучала в дверь ее спальни и вошла.

– Энжи, солнышко, уже два часа ночи. Мы же договорились. В одиннадцать телефоны отключаем.

– Слушай, подожди, ладно? – сказала она в трубку, потом бросила мне: – Еще минутку, – и снова в телефон: – Так вот…

– Нет, прямо сейчас, – настаивала я.

– Ой, да отвали. – Она говорила отвернувшись, вполголоса, но не настолько тихо, чтобы я могла сделать вид, будто не расслышала.

– Не смей так со мной разговаривать. – Я попыталась изобразить авторитетный тон, как на работе, – властный, деловитый, которым я обращалась к Саре или Люси. – Ты слышала меня, Анжелика? Ну все, отключай телефон.

На мою дочь это не подействовало. Хихикая в мобильник, она накрылась одеялом с головой.

– Ты извини за это… – зашептала она собеседнику.

Я стащила с нее одеяло, выхватила телефон и дрожащими пальцами отключила его.

– Какого хрена? Не имеешь права выключать! – завопила она, пытаясь отнять у меня телефон.

– Уже выключила.

– Отдай. Хватит решать за меня, что и как мне делать.

– Я твоя мать. Решать, что и как тебе делать, – моя работа.

– Твоя работа – быть моей матерью? Ой, я тебя умоляю! Видела я твою работу. Ты жалкая неудачница. Только носишься целыми днями, делаешь, что тебе прикажут. Тоже мне, «вместе с дочкой – на работу»! Как ты только додумалась, позорище!

Я смотрела на нее и молчала. А когда она попыталась снова отнять у меня телефон, повернулась и вышла. «Корова», – процедила она сиплым от слез голосом, когда я закрывала дверь.

С тех пор дом и работа стали для меня двумя дрейфующими материками, все больше отдаляющимися друг от друга. Поначалу мне еще удавалось удерживаться на них обоих, но в конце концов пришлось спрыгнуть с одного и остаться на другом. Этот выбор не был осознанным, однако я бездействовала, когда мой дом начал уплывать от меня, и ничего не замечала, пока он не скрылся вдали.

15

По обе стороны дороги, ведущей к «Минерве», высятся живые изгороди, за ними стоят крепкие строения. Перестроенные амбары. Плавательные бассейны там, где когда-то росли сады. Лошади на лугах, ранее служивших пастбищами для коров. Вдалеке появляется «Минерва» с ее высокими стенами из красного кирпича и чугунными узорными воротами – в центре створок сплетаются буквы «М» и «Э». Этот дом нашла я, а название выбрала Мина. Я выяснила, что Минерва была римской богиней, но богиней чего именно, так и не поняла. Мудрости? Торговли? Искусств в целом? Или даже войны? Выбирай что хочешь.

Именно здесь Мина работала в первые недели после смерти отца, и я тоже предпочитала это место офису. Я ценила его за более интимную атмосферу. В «Минерве» мы с Миной вдвоем располагались у нее в кабинете: она за письменным столом, я – за небольшим, крытым сукном ломберным столиком у окна. Если приходилось работать допоздна, я ночевала в розовой комнате – маленькой спальне чуть дальше по коридору от спальни Мины. Там я держала зубную щетку и пижаму, которую помощница по хозяйству Маргарет стирала и снова клала, готовую к следующему разу, на мою подушку в комнате Кристины, как она ее называла.

Мы, обслуга, – помощница по хозяйству, секретарь, садовники и водитель – и стали семьей, поселившейся здесь, в просторном доме. Дети Мины, к тому времени уже подростки, все еще учились в закрытых школах и домой приезжали редко. Энди проводил будние дни в квартире у Гайд-парка, а роль мужа Мины играл только по выходным, сопровождая ее, если они куда-нибудь выезжали, или изображая хозяина дома, когда она принимала в «Минерве» гостей. Для внешнего мира они по-прежнему выглядели счастливой супружеской парой.

По утрам за мной заезжал Дэйв, и я хорошо помню всплеск удовольствия, когда его машина подруливала к дому. Словно ребенку, вспоминающему летние каникулы, мне кажется, что в это время всегда светило солнце. Закрыв глаза, я до сих пор ощущаю хвойный запах от елочки, висящей на зеркале заднего вида, – он смешивался с ароматами крема после бритья от Дэйва и кожи от сидений. Я оглядывалась на свой удаляющийся дом, садилась поудобнее, а опытные, умелые руки Дэйва вели машину в потоке транспорта. Мышцы его предплечий напрягались, и на свету поблескивали волоски на его загорелой коже. Соблазнительное начало дня. Многие говорят, что подобные ощущения у них вызывает пятничный полдень. А я испытывала их по воскресеньям, с нетерпением предвкушая будущую неделю. Слава богу, уже воскресенье, часто думала я. По выходным мне бывало одиноко: Анжелика проводила все больше времени со своим отцом и его новой подругой Урсулой.

Я отпирала входную дверь собственным ключом, коротко стучалась в дверь кабинета, входила и заставала Мину уже сидящей за столом.

– Я начала составлять список приглашенных на церемонию в память о моем отце. Думаю выбрать местом проведения Собрание Уоллеса: папа входил в число его попечителей, оно рядом с офисом. Вы не могли бы с ними созвониться? Поговорите с хранителем картинной галереи – кажется, его фамилия Каткарт, он был близким другом моего отца.

– Конечно. Вы уже пили кофе?

– Нет, попросила Маргарет дождаться вас. – Она улыбнулась. – Вы продолжайте составлять список, а я займусь звонками. – И она взяла один из трех мобильников, лежащих у нее на столе.

Тем утром она не выпускала телефон из рук. Один звонок за другим: глава отдела закупок, директор по связям с общественностью и финансовый директор – Стивен, Пол и Руперт.

– …Новых поставщиков уже нашли? Значит, хватит и факса. Фрейзерам и прочим по списку…

Я слышала ее, но не вслушивалась.

– Руперт? Вы подготовите мне цифры по стоимости земли? Позвоните, когда они будут у вас.

Я взяла себе на заметку поторопить финансового директора, если он не перезвонит в течение часа.

Мне удавалось определять эмоциональную температуру Мины по ее голосу. В то утро я различала в нем голод. Нетерпеливое стремление получить желаемое, которого у нее пока что нет. Как благодушно я была настроена, как приятно пощекотала самолюбие выпавшая мне честь – помочь с организацией церемонии памяти лорда Эплтона! По такому случаю могла бы подключиться к делу вся семья, но братьев и сестер у Мины не было, ее мать отсутствовала, а я, в некотором смысле, могла сойти за близкого ей человека, почти родственницу. Леди Эплтон прилетала из Женевы на похороны, но на церемонию не осталась, чем разочаровала меня лишь потому, что пропал шанс наконец-то познакомиться с ней.

Маргарет принесла кофе.

– Вы обе будете сегодня обедать здесь? – спросила она.

– Думаю, да. Мне принесите бутербродов на террасу, а составит ли Мина мне компанию, я не уверена. Сообщу вам позднее. И для Дэйва приготовьте, если вас не затруднит.

Мы с Маргарет отлично сработались, и обе знали свое место. По-моему, она нисколько не обижалась, что ей приходится обслуживать и меня.

Я перестала следить, с кем говорит Мина, но заметила ее растущее нетерпение.

– Ну и?.. Так сделайте с этим что-нибудь.

Я подала ей кофе и мельком увидела ее записи в блокноте: список фамилий и названий, какие-то рисунки возле них. Поначалу я не разобрала, что это, подумала, просто загогулины, но вдруг поняла, что это крошечные зверьки. Она обернулась, увидела, куда я смотрю, и вырвала страницу из блокнота. Тогда я приписала ее поступок чувству неловкости за корявые каракули. Зазвонил другой ее телефон, я потянулась к нему, но она меня опередила. Мобильники – проклятие современного личного помощника. Как прикажете быть в курсе всех событий, если не мы соединяем наших работодателей с теми, кто звонит им по личному номеру?

– Алекс?.. Вы уверены? Слишком хорошо, даже не верится. Да, меня полностью устраивает. Позже поговорим.

Спустя некоторое время я, наводя порядок на ее столе, узнала, что Алекс Монро – специалист по налоговому праву.

– Руперт вам так и не перезвонил, – напомнила я, когда она закончила разговор.

– Что, простите?

– Насчет цифр, о которых вы спрашивали. Позвонить ему и получить их для вас?

Я рассчитывала, что эти цифры дадут мне хоть какое-то представление об утреннем деле.

– Нет, благодарю, Кристина. Можно взглянуть на список приглашенных? – Она протянула руку за списком и просмотрела его. – Хорошо. А теперь мне надо показаться во дворе. Здесь фотограф из «Мейл», они делают материал о саде. Составите мне компанию?

– Там еще паренек из благотворительного фонда «Приют», – напомнила я, неся следом поднос. – Отдел пиара решил, что материалу это будет только на пользу.

– Хорошо.

– Маргарет спрашивала, что вам приготовить на обед.

– Пожалуй, мне бутерброд в мою комнату, Маргарет, – сказала Мина ей, когда мы вошли в кухню. У задней двери она повернулась ко мне. – Вот, Кристина, они будут вам впору. В саду грязища. – Она протянула мне пару сапог и наклонилась, чтобы надеть свои.

Такие проявления доброты заставали меня врасплох. Сапоги были новехонькие. Из тех, что носят за городом. Она не назвала их подарком, не сказала, что купила их специально для меня, но так наверняка и было, и позднее, когда мы вернулись, я пометила их внутри своими инициалами. Просто невыносимо было думать, что кто-нибудь еще сует в них ноги.

С тех пор как я впервые увидела этот дом, сад преобразился. Раньше его заполоняла ежевика и изросшиеся розы на вытянутых стеблях. Теннисный корт находился в плачевном состоянии, как и потрескавшийся пустой плавательный бассейн. Теперь же в саду навели порядок. Нижние лужайки окружили пирамидальные кусты тиса, из глубин пруда вздымалась статуя Минервы. Последнюю Мина привезла однажды из Италии, и не могу сказать, что она мне очень уж понравилась. На мой взгляд, в любом магазине для садоводов можно отыскать такую. Но Мине она пришлась по вкусу, и это главное.

Я видела, как сад Мины разрастался с годами по мере того, как она скупала соседние земельные участки. Двое из троих ее соседей согласились продать ей часть своих садов, чтобы она могла облагородить вид из дома и обеспечить себе уединение. Только один отказался – из дома с участком, примыкающим с северо-востока. Хозяева редко бывали там, большую часть года они жили за границей. Но Мина все равно высадила сотню повислых берез, чтобы скрыть тот дом из виду. Зимой, когда листья с берез облетали, дом, казалось, подкрадывался ближе и словно тайком играл в какую-то свою игру. Помню, однажды, выглянув из окна розовой комнаты, я заметила, что сквозь голые ветки видны его черные окна. А если я его видела, значит, оттуда могли увидеть и меня, и я, помню, еще подумала, что вечнозелеными кустами, каким-нибудь кипарисом, отгородиться от соседей можно было бы гораздо успешнее.

Фотографа мы застали на четвереньках в огороде, у грядки с какой-то зеленой порослью.

– Доброе утро, – окликнула его Мина. – Вам помочь?

Я держалась за ее спиной, глядя, как он неловко поднимается, чтобы поздороваться с ней, отряхивает брюки, несомненно обезоруженный ее радушием. Фотограф предложил снять Мину вместе с парнишкой из благотворительного фонда, и она принялась болтать с тем, словно с давним другом, хоть всего несколько минут назад мне пришлось напомнить ей, как его зовут.

Позднее, пока Мина отдыхала наверху, мы с Дэйвом обедали в дружеском молчании, сидя на застекленной террасе. В этом жарком помещении под стеклянной крышей Дэйва всегда клонило в сон. Некоторое время я сидела, глядя на него, потом собрала нашу грязную посуду и отнесла ее Маргарет. Мы с ним – я, секретарь, и он, водитель, – были глупы и так же введены в заблуждение окружающей нас обстановкой, как павлины, которые когда-то вышагивали по здешним газонам. Их теперь нет, этих павлинов. Мина распорядилась убрать их, потому что видеть не могла, как эти пугливые, нервные создания разгуливают повсюду, где хотят.

– Может, я отнесу? – спросила я у Маргарет, пока она добавляла последние штрихи к обеду для Мины.

– Ну, если вам не трудно… А я тогда подумаю насчет ужина для нее. Постарайтесь уговорить ее съесть заодно и ломтик кекса, ладно? По мне, так она слишком уж худенькая.

У подножия лестницы я сбросила туфли, мои натертые в сапогах пятки ярко розовели. Сапоги оказались маловаты всего на полразмера. Я постучалась в дверь Мины.

– Да?

После дневного сна голос Мины часто становился резким, скрипучим. Но, увидев, что это я, она сразу успокоилась, а я дождалась, когда она сядет, опираясь на подушки, и поставила поднос ей на колени.

– Присядьте на минутку – хорошо, Кристина?

Ей, кажется, было одиноко, а я только обрадовалась тому, что могу побыть с ней.

– Не припомню, чтобы когда-нибудь раньше так уставала, – призналась она.

– Наверное, переживать смерть родителей тяжелее, если у тебя нет братьев и сестер, – предположила я.

– Да, в этом вы правы. – Она взялась за столовую ложку, потом снова отложила ее.

Прямо хоть подходи и корми ее с ложечки. Ну же, всего одну. Кекс она едва ковырнула вилкой. Маргарет положила ей и грушу, и я узнала изящный фруктовый нож, который видела дома у Мины в Ноттинг-Хилл. Мне запомнилось, как она очистила яблоко так, что кожура скрутилась одной сплошной тонкой полоской. И я научилась чистить фрукты так же.

– Жаль, что ваша мама не смогла задержаться после похорон, Мина. Вам, наверное, хотелось бы сейчас побыть с ней.

– Боже упаси, – отозвалась она. – Мы с ней совсем не близки. У моей матери холодное сердце. Ее никогда не было рядом, когда я в ней нуждалась, даже в моем детстве. – Она отставила в сторону поднос и посмотрела на меня. – Вот и ваша мать, Кристина… это был рак, да? Он отнял ее у вас? – Она говорила так, будто мы обе сироты и ее мать тоже умерла.

У меня взмокли ладони: тревога, которую я всякий раз ощущала, думая о своей матери, впитывалась в подлокотники кресла. Наверное, он и теперь там – мой стыд, въевшийся в темно-красный бархат обивки принадлежащей Мине мебели.

– Нет, – больше я ничего не сумела добавить, и этим, наверное, пробудила в ней любопытство.

Она выбралась из постели, пересела поближе, на пуф у туалетного столика, и повернулась лицом ко мне. Не в силах смотреть ей в глаза, я потупилась, представляя, как было бы здорово провалиться в длинный ворс ковра и исчезнуть.

– Несчастный случай?

Мамину смерть я никогда раньше не обсуждала.

– Да, это был несчастный случай.

– Ох, Кристина. – Я услышала шорох бумажных платков, вытянутых из упаковки, потом почувствовала, как она вкладывает их мне в руку. – Посидите, успокойтесь, – посоветовала она. – Может, этот разговор пойдет вам на пользу.

Может быть, мысленно согласилась я. И перенеслась в прошлое, к листьям на тротуаре. Осень. Среда, половина шестого.

– По средам мама всегда приходила за мной попозже – из-за урока музыки. Я училась играть на пианино.

По словам моей учительницы, я подавала надежды. Мама строила на мой счет большие планы, но после ее смерти я бросила музыку. Позднее навыки игры на пианино пригодились мне – для машинописи.

– Какой она была, Кристина?

Я попыталась воскресить в памяти мамино лицо, но безуспешно: я стерла его оттуда давным-давно. Смотреть на ее фотографии я упорно отказывалась, наверное считая, что этого не заслуживаю. Что мне запрещено хранить в голове ее образ.

– Трудно вспомнить, столько времени прошло.

– Сколько, говорите, вам тогда было?

– Восемь.

– Ах да. Слишком рано, чтобы лишиться матери. – То же самое она сказала на моем собеседовании. Слово в слово. – Как печально, что вы не помните ее лица… Так вы, значит, возвращались домой из школы… – мягко вернулась она к прежнему разговору, побуждая меня продолжать.

– Да. Идти пешком до дома было совсем близко. Пятнадцать минут, и перейти только одну оживленную улицу. Мне не разрешалось переходить ее одной. Вот почему мама всегда за мной приходила. Когда мы были уже на середине проезжей части, откуда-то появился грузовик. Он сбил ее.

Мина протянула мне еще платок.

Мне вспомнился рев того грузовика и то, как у меня на глазах мама исчезла под ним. Мне, ребенку, показалось, что ее съели живьем.

Вот тогда-то мне и привиделось мельком мамино лицо – будто она находилась здесь же, в спальне, слушая, как я рассказываю историю ее смерти. Я не сразу сообразила, что это мое собственное отражение смотрит на меня из зеркала на туалетном столике за спиной Мины. Ты вылитая мама, Кристина, часто говорили мне в детстве. Глядя поверх плеча Мины, я видела себя в зеркале сопливой восьмилеткой с блестящей мокрой дорожкой под носом. Я вытерла ее платком. Мина вызвала призраков из моего прошлого, и теперь они соперничали за мое внимание.

– Я не понимаю, Кристина: вашу маму сбила машина, а вас нет? Она оттолкнула вас с дороги?

– Не помню.

– Возможно, вы вспомните, если попытаетесь, Кристина.

Я закрыла глаза и услышала, как часы у постели отсчитывают секунды.

– Когда ее сбили, я уже стояла на тротуаре с другой стороны улицы.

– Значит, вы, должно быть, убежали от нее.

Мне хотелось, чтобы Мина посочувствовала мне, жестом утешения положила руку на плечо, а она ломала голову над моим рассказом, пытаясь разобраться в нем.

– Так вы побежали вперед через дорогу, а мама бросилась за вами?

Она ждала, когда я заполню паузу. И я подчинилась.

– Да.

– Кошмар какой. Ужасно для вас – носить в себе такое чувство вины. Я же вижу, оно до сих пор с вами. – Она нахмурила лоб, склонила голову набок – выдала все внешние признаки сочувствия. – Но вы же были ребенком, Кристина. Напрасно вы себя вините. – Она обернулась к зеркалу. – Боже, вид у меня ужасный, – сказала она.

– Извините, что я расплакалась, Мина. Я об этом никогда не говорила.

– Правда?

Надувая щеки, она нанесла на них румяна.

– И даже с вашим отцом?

– Нет, ни разу.

– Печально. Вам было бы полезно услышать, что вы не виноваты – или хотя бы что он не винит вас в ее смерти. Видимо, поэтому груз оказался настолько тяжким. Вам хотелось бы знать, что отец простил вас. – Она грустно улыбнулась мне в зеркале. – Не тревожьтесь так, Кристина. Вы не упали в моих глазах. Вы же были совсем ребенком. И потом, это наш секрет. Я растрогана тем, что вы доверили его мне. Итак… вы захватите с собой поднос, когда пойдете вниз?