Текст книги "Флоренс Адлер плавает вечно"

Рэйчел Бинленд
Флоренс Адлер плавает вечно

Rachel Beanland

FLORENCE ADLER SWIMS FOREVER

Copyright © 2020 by Rachel Beanland Simon & Schuster, Inc., is the original publisher

© Обаленская И., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

В память о моем отце, Сэмюеле Бодди Мойле III, и моей бабушке, Фрэнсис Кац Ганштейн

Июнь 1934

Гусси

Гусси Фельдман не любила плавать, но ей нравилось лежать на мокром песке в тени Стального пирса Атлантик-Сити и ждать, когда ее омоет легкой зыбью волны. Если ей удавалось найти правильную позу, то прибой поднимал тело, на пару мгновений даря ощущение невесомости.

Она так и лежала, глядя в ярко-голубое небо, когда лицо тети Флоренс закрыло обзор.

– Дома я нашла совершенно очаровательную записку, – сказала Флоренс. – Хочу передать автору мое восхищение.

Гусси широко улыбнулась. Она больше четверти часа потратила на записку, которую затем аккуратно поместила посреди прихожей в квартире бабушки и деда на восточный ковер, чтобы Флоренс точно ее увидела. Фиолетовым карандашом она крупно написала: «Дорогая Флоренс! И Анна. Мы на пляже. Приходите к нам развлекаться! С любовью, Гусси». В последний момент она решила, что восклицательных знаков недостаточно, и добавила еще три после имени Флоренс. Анне она не выделила ни одного в надежде, что гостья заметит их отсутствие и решит остаться в квартире.

– Поиграем в русалочек? – спросила Гусси, полагая воспользоваться хорошим настроением тети. Иногда в ответ на ее просьбу Флоренс скрещивала лодыжки, и тогда они обе притворялись русалками, плавающими неподалеку от островов Тонга, о которых Гусси прочитала в иллюстрированных «Сказках Южных морей».

– Совсем недолго. Потом я пойду плавать.

Флоренс легла на песок рядом с Гусси. Волны накрывали лодыжки, бедра и плечи, толкая их тела друг к другу. Когда они соприкасались кожей, Гусси чувствовала себя неловко. Так происходило всегда, когда тетя возвращалась домой из колледжа. Гусси требовалось время, чтобы вновь привыкнуть к ее лицу и к тому, сколько места она занимала в комнате. А как странно она говорила с Гусси – как будто та являлась одновременно любимым ребенком и доверенным взрослым.

– Что ты думаешь об Анне? – Флоренс приподнялась на локтях и помахала Анне. Было жарко, и пляж переполнился людьми, но Гусси сразу нашла ее взглядом.

– Думаю, что по ее вине мне приходится спать на лоджии.

Флоренс громко расхохоталась.

– Ерунда. Я все детство провела, уговаривая маму и папу расчистить веранду. В основном чтобы сбежать от твоей матери. – Она протянула руку и ущипнула Гусси за бок. – Тебе повезло.

Гусси этого не знала. Веранда была не такой уж плохой – не меньше, вообще-то, ее собственной спальни в родительской квартире. Окна смотрели на океан, и если она становилась на цыпочки, то за острыми крышами домов вдоль Вирджиния-авеню могла разглядеть пляж, где сине-белые зонты казались крошечными вертушками. Вид был красивый, но в утренние часы летом, когда солнце поднималось над Атлантическим океаном и его длинные лучи пробивали стекло, на лоджии становилось невыносимо жарко. В такие моменты Гусси жалела, что бабушка с дедушкой не остались на лето в доме на Атлантик-авеню.

– Мне просто жалко, что мы живем в квартире, – она позволила себе сказать это вслух, потому что бабушка и дедушка расположились на пляжных стульях далеко от них. На летние месяцы Эстер и Джозеф сдавали стоящий всего в квартале от пляжа дом туристам, а сами переезжали в квартиру над пекарней, где, как Эстер напоминала всем начинающим жаловаться, семья счастливо проживала, пока Флоренс и ее старшая сестра Фанни были маленькими.

– Ты знаешь, сколько лет я жалела, что летом живу в этой квартире? – спросила Флоренс.

– Сколько?

– Боже, понятия не имею, – ответила она, брызгая на Гусси водой. – Это был риторический вопрос.

– Что значит «риторический»?

Флоренс подняла лицо к небу и задумалась.

– Что-то, что ты говоришь, потому что это хорошо звучит, а не потому что ты правда ждешь от кого-то ответа.

– Тогда зачем спрашивать?

– Потому что это лучше, чем вообще не сказать ничего. – Флоренс сжала в ладони горсть мокрого песка, продавливая его сквозь пальцы. – Хотя твои слова наводят на мысли, почему бы нам всем тогда не говорить друг другу вещи, которые мы действительно имеем в виду.

Гусси наморщила нос и тоже схватила пригоршню песка. Флоренс будто забыла, что Гусси всего семь лет, и поэтому ей никто ничего не говорит. Все свои знания о чем угодно она приобретала, не привлекая к себе внимания и наблюдая.

Взять ее мать, к примеру. Гусси узнала, что мать – Фанни – снова ждет ребенка, потому что подслушала ее разговор с миссис Кингман, когда они зашли в ее магазин за парой чулок. Она догадалась, что беременность опасная, потому что слышала, как за последние месяцы дедушка несколько раз просил мать быть осторожной. И она знала, что доктор Розенталь рекомендовал строгий постельный режим в больнице Атлантик-Сити, потому что мать повторила его предписание Эстер, когда вернулась после недавнего визита ко врачу.

Бабушка с мамой долго решали, что делать с Гусси, пока мать будет лежать в постели. Вариант оставить ее с отцом – Айзеком – даже не обсуждался. Гусси знала это, потому что подслушала, как Эстер именно такими словами и сообщила Фанни: «Оставить Гусси в твоей квартире? Даже не обсуждается».

Гусси была уверена, что отец начнет протестовать, когда узнает о планах матери отправить ее на лето к бабушке и дедушке, но переезд Фанни в больницу приближался, а от него не прозвучало ни слова. За день до того, как мать легла на сохранение, она сложила в старый чемодан летнюю одежду и купальник Гусси, несколько книг, мячик и цветные карандаши. Чемодан громоздился в узкой прихожей их квартиры валуном, через который Айзеку приходилось переступать по пути на кухню. Когда Гусси не смогла больше терпеть молчания отца, она взмолилась:

– Папа, разве я не могу остаться с тобой? Здесь?

– Гусенок, – откликнулся Айзек, будто намереваясь ответить прямо, – ты представляешь, во что мы встрянем, если будем торчать тут на пару с тобой?

Гусси начала задумываться, не могла ли вся ее жизнь быть риторической – никаких прямых ответов, – когда Флоренс вернула ее в настоящее.

– Коленки и пятки вместе, помнишь? Если ты русалка, то можешь двигать только ступнями. В смысле, плавниками.

Гусси оттолкнулась от песочного дна и поползла сквозь волны, направляя себя руками и взмахивая хвостом. Как всегда, она аккуратно держала подбородок над водой.

– Как я выгляжу? – кинула она через плечо. Но Флоренс даже не смотрела в ее сторону. Вместо этого она сидела в волнах прибоя и изучала берег.

Гусси вернулась обратно и помахала ладошкой перед лицом Флоренс.

– Давай притворимся, что ты русалка в аквариуме на Стальном пирсе, а я приплыву из Австралии спасать тебя.

– Зачем меня спасать? – осведомилась Флоренс. Казалось, мыслями она все еще была далеко. – Разве мне не нравится жизнь на пирсе?

– Ты хочешь быть свободной, чтобы плавать в океане, глупая.

Флоренс повернулась к Гусси, полностью сосредотачивая на ней внимание.

– Ты абсолютно права. Я почти забыла.

* * *

Когда Флоренс и Гусси вернулись к стульям, которые Джозеф и Эстер взяли напрокат, то обнаружили там только сидящую на пледе Анну.

– Твои родители ушли на прогулку, – пояснила она Флоренс, совершенно игнорируя Гусси.

Флоренс потянулась к сумочке из плиссированной ткани, и Анна подала ее. Девушка начала в ней рыться, и из сумки выпала красная купальная шапочка. Гусси подняла ее, но Флоренс отмахнулась – она уже держала одну шпильку в ладони и еще три в зубах. Пока Флоренс закалывала короткие каштановые волосы, Гусси с восхищением разглядывала резиновую шапочку. Тетины вещи всегда были невероятно красивыми. Крошечные оттиски узора разлетались по поверхности шапочки аккуратными рядами. Каждый напоминал Гусси звездочку.

– На этом пляже обязательны купальные шапочки? – поинтересовалась Анна.

Флоренс что-то пробормотала сквозь сжатые губы, но из-за шпилек слова невозможно было разобрать, так что Гусси ответила за нее.

– Больше нет.

Анна беспричинно раздражала Гусси. Тихая и слегка непонятная в разговоре, она была милой и даже красивой – с темными волнистыми волосами, зелеными глазами и бледной кожей, которой не суждено было загореть, если Анна и дальше собиралась ходить на пляж в своих тусклых хлопковых платьях.

– Волосы попадают в глаза, когда я плаваю, – пояснила Флоренс, доставая изо рта последнюю шпильку.

– Хорошо, – сказала Анна, но получилось скорее «корошо». У нее был почти идеальный английский, но с явным акцентом, и иногда она говорила медленно, будто слова тянулись, как мягкая карамель. Часто Гусси не хватало терпения дождаться их. Мама просила Гусси быть добрее – предлагала представить, каково Анне жить на новом месте, так далеко от своих родителей, – но сочувствия это в девочке не пробуждало.

Гусси услышала высокий свист и выкрик «хэй-хо!» и повернулась – как раз когда Стюарт Уильямс спрыгнул с Набережной на горячий песок.

– Покинул свой пост? – крикнула ему тетя. Он подбежал и крепко обнял Флоренс. Анна и Гусси поднялись, чтобы поздороваться с ним.

Гусси считала Стюарта весьма привлекательным. Он совсем не походил на мужчин в ее семье или на других мужчин из синагоги. У него были чистые голубые глаза и короткие светлые волосы, а в летние месяцы его кожа загорала до золотисто-коричневого цвета. Он носил такую же синюю одежду, что и все остальные спасатели Пляжного патруля Атлантик-Сити – шерстяной слитный купальный костюм с белым поясом и буквами ППАС на груди.

– Дэн сказал, что ты тут, и я должен был узреть морскую сирену своими глазами. – Он потер макушку Гусси кулаком и протянул Анне ладонь. – Я Стюарт.

– Стюарт, это Анна из Германии, – сказала Флоренс. – На лето она остановилась у моих родителей. Пока не отправится в колледж.

– Приятно познакомиться, Анна из Германии, – отозвался он с улыбкой. – Куда ты пойдешь учиться?

– Педагогический колледж штата Нью-Джерси.

– А, в живописном Трентоне.

– Он остряк. Не обращай на него внимания, – заговорщицки сообщила Флоренс Анне. – В Трентоне нормально.

Глаза Стюарта блестели.

– Когда ты вернулась? – спросил он, снова возвращаясь к Флоренс.

Флоренс коснулась пальцем губ, словно решая сложную арифметическую задачу.

– Три или четыре дня назад?

– И я вижу тебя только сейчас? Я разгневан.

– Я искала тебя на спасательной вышке Стейтс-авеню, но там сказали, что выгнали тебя на пляж.

Он качнул головой в сторону «Ковингтона».

– Длинная история. Такую лучше рассказывать в лодке.

– Вне сезона Стюарт работает тренером в плавательном клубе «Амбассадор», – объяснила Анне Флоренс. – Четыре года гонял меня.

– И все без толку, – сказал Стюарт.

– Он чудовище, – пожаловалась Флоренс, но Гусси знала, что это неправда. Ей не нравилось, когда взрослые говорили противоположное тому, что имели в виду.

– Ну что, ты правда собираешься сделать это? – спросил он Флоренс, когда улыбки у всех поблекли.

– Собираюсь.

– И как тренировки?

– Отлично, хорошо. Я все время провожу в бассейне, так что приятно вернуться в океан.

Гусси задумалась, знает ли Анна о планах Флоренс. Она уже собиралась сказать что-нибудь, когда та спросила:

– Будет какое-то соревнование?

– Только с самой собой, – ответила Флоренс с усмешкой.

– Она собирается переплыть Ла-Манш, – сказал Стюарт.

Флоренс поправила его:

– Попытаться переплыть Ла-Манш.

– Не притворяйся скромницей, – возразил он. – Тебя видно насквозь.

Флоренс потянулась, чтобы коснуться руки Анны, и громко прошептала, чтобы все слышали:

– Не обращай на него внимания, – и, к удивлению Гусси, Анна рассмеялась. Это был чуждый звук, и Гусси не понимала, как к нему относиться. Анна прибыла в Атлантик-Сити в марте – Джозеф съездил в Джерси-Сити, чтобы забрать ее с паромного терминала – и за все это время Гусси не видела, чтобы ее глаза хоть чуточку сощурились в улыбке.

Флоренс посерьезнела.

– На самом деле Стюарт мне очень помог.

– Не нахваливай меня, пока не окажешься на другом берегу.

– Как долго это занимает? – спросила Анна.

– Труди Эдерле переплыла пролив за чуть больше чем четырнадцать часов. Я надеюсь справиться быстрее чем за двенадцать.

– Так много времени в воде, – отметила Анна.

Гусси не терпелось поучаствовать в разговоре.

– Флоренс говорит, язык распухает, как воздушный шар.

– Это правда? – осведомилась Анна.

Флоренс пожала плечами.

– К сожалению, да.

– У нее все получится, – сказал Стюарт. – Я так поработаю над ней этим летом, что она сможет просто перелететь пролив.

– Ты поплывешь из Англии или Франции? – спросила Анна.

– Из Франции, – ответила Флоренс. – Мыс Гри-Не. Прибой немного нежнее, если плыть в сторону Дувра.

– Тогда и ты полетишь во Францию? – поинтересовалась Анна у Стюарта.

Стюарт как будто собирался что-то сказать, но Флоренс прервала его.

– Только через отцовский труп. И он, и мама считают, что это будет совершенно неприлично.

– Во Франции ее будет ждать Билл Берджесс. Он специалист мирового класса, и я уже не понадоблюсь.

– Неправда, – сказала Флоренс.

Гусси смотрела, как легко общались Флоренс, Стюарт и даже Анна, и страстно желала вырасти. Она попробовала положить руку на бедро и сделать другой несколько широких важных жестов. Стюарт скрестил руки на груди, и она повторила за ним, но получилось неестественно. Когда он в конце концов заметил, что она его копирует, то подмигнул, и Гусси спрятала руки за спиной.

Стюарт глянул на запястье и, должно быть, сообразил, что не надел часы.

– Мне пора возвращаться. Встретимся у вышки на Кентукки-авеню завтра утром в шесть? – предложил он Флоренс. – Буду следовать за тобой на лодке пару часов.

Флоренс ничего не ответила, но подняла подбородок, что Гусси приняла за согласие.

– Было приятно познакомиться, – сказала Анна Стюарту, когда он собрался уходить.

– И с тобой.

Гусси тоже хотела попрощаться, но Стюарт уже бежал в сторону Набережной.

– Приятный молодой человек, – обратилась Анна к Флоренс, когда он уже не мог ее услышать. – И без памяти влюблен в тебя.

– Стюарт? – переспросила Флоренс, будто ей такое даже в голову никогда не приходило. – Боже, нет. Куда я дела свою шапочку?

Гусси, которая держала шапочку в руках все это время, нехотя вернула ее.

– Присмотришь за Гусси, пока родители не вернутся? – попросила Флоренс Анну, растягивая резину поверх волос.

Гусси снова почувствовала раздражение. Она сама придумала пойти на пляж, а теперь застряла тут с Анной, с которой едва ли можно было поиграть в русалочек или еще во что-нибудь, раз она даже не соизволила переодеться в купальник.

– Ты же завтра плавать пойдешь. Со Стюартом, – взмолилась Гусси в последней попытке спасти день. Но тетя не слушала ее. Она заправила последние локоны под шапочку, послала девочке воздушный поцелуй и направилась в сторону океана.

Гусси смотрела, как Флоренс входит в воду, как та достигает сначала колен, а потом – бедер. Она нырнула в гребень волны, и когда Гусси снова отыскала ее глазами, Флоренс уже плыла. Она напоминала Гусси дельфинов, которых иногда было видно у берега, – таких грациозных, будто они и не двигались вовсе. Она следила несколько минут, как Флоренс становится все меньше и меньше, пока единственным, что Гусси могла разглядеть у горизонта, не стала красная шапочка, а после – и вовсе ничего.

* * *

Гусси снова плескалась в воде, разглядывая небо, когда услышала три коротких свистка. Она поднялась на ноги, как раз чтобы увидеть, как один из спасателей с ближайшей вышки бежит в сторону Садового пирса. Там два других спасателя спускали на воду лодку.

– Гусси, – позвала Анна. – Вылезай из воды. Немедленно.

Гусси понадобилась минута, чтобы вытрясти воду из ушей. Она правильно расслышала? Весь пляж неестественно затих, словно она смотрела немое кино.

Она посмотрела на пляж и увидела, как к ним приближаются бабушка и дедушка.

– Где Флоренс? – громко спросила Эстер, чтобы было слышно за шумом прибоя.

– Она отправилась плавать, – ответила Анна.

– Когда?

– Около часа назад.

Бабушка посмотрела на Анну и Гусси, затем перевела взгляд на собирающуюся чуть поодаль толпу и на лодку, удаляющуюся к горизонту. Без предупреждения Эстер бросилась бежать, и Джозеф последовал за ней. Гусси никогда не видела, чтобы бабушка или дедушка бегали, – и поразилась, как ловко у них получалось.

Она выбралась из воды, и Анна обернула ее полотенцем, а затем повела в сторону Садового пирса. Когда они добрались до Эстер и Джозефа, спасательная лодка уплыла далеко от берега и невозможно было понять, что на ней происходит. Гусси прикрыла глаза рукой от солнца, пытаясь разобрать хоть что-то. Ей показалось, что лодка остановилась, и один из спасателей спрыгнул с борта в воду.

– Это она? – прошептала Эстер Джозефу достаточно громко, чтобы услышала Гусси.

– Кто? – спросила Гусси, но никто не ответил, даже Анна.

Через несколько долгих минут силуэт лодки начал увеличиваться в размерах. Гусси разглядела, что на веслах только один спасатель. Куда делся второй? Только когда лодка подплыла гораздо ближе, она заметила, что тот согнулся над чем-то лежащим на дне посудины.

Лодка рассекла мокрый песок в дюжине ярдов от небольшой толпы. Весла громыхнули в уключинах и упали на песок, а спасатели начали спешно вытаскивать лежащего в лодке человека.

Именно тогда Гусси увидела всплеск цвета и перевела взгляд на Анну, чтобы проверить, заметила ли его и она. Рука Анны взметнулась ко рту. Спасатели извлекли из лодки тело, бледное и бездвижное, и положили его на песок, но Гусси могла смотреть только на красную купальную шапочку на голове своей тети. Она закрыла ладонями уши, когда воздух наполнился рыданиями бабушки.

Эстер

Больничная палатка на Вирджиния-авеню регулярно имела дело с солнечными ожогами и ударами, а также с ожогами от медуз, но если у них в тот день и были пациенты с подобными жалобами, то они давно ушли, когда спасатели принесли в палатку Флоренс. Небольшая команда – пляжный хирург, врачи, медсестры – в полном составе сгрудилась вокруг койки в дальнем углу палатки.

Эстер не могла уложить в голове распростертую на койке девушку.

Что она была ее дочерью.

Что ее дочь не шевелилась.

Когда Эстер прибыла в палатку, она готова была с боем пробиваться сквозь переполох, но Джозеф только подтолкнул ее к паре брезентовых стульев.

– Дай им поработать, – тихо сказал он. Его лицо приобрело землистый оттенок.

Она потянулась к краю стула, с трудом нащупала его и стала вслушиваться в команды, которые пляжный хирург выкрикивал служащим. Как давно Флоренс вытащили из воды? Пять минут назад? Десять? Эстер посмотрела на часы. Половина пятого. Когда она услышала пронзительный свисток? Она не догадалась взглянуть на часы.

– Продолжайте, – скомандовал хирург, прежде чем развернуться к спасателям. – Парни, становитесь в линию. Мы должны работать по очереди.

– Что они делают? – спросила Эстер у Джозефа, когда первый спасатель сменил врача, который стучал Флоренс по спине.

– Делают массаж.

– Да, но почему спасатели?

– Чтобы сменять врачей, – ответил ее муж, не отрывая взгляда от койки. – Они устают.

Эстер обхватила себя и опустила голову между коленей. Когда они успели устать? Прошло совсем немного времени.

Еще через несколько минут она выпрямилась и заставила себя смотреть – сквозь слезы, туманящие взгляд, – как один за другим спасатели бьют ее дочь по спине. Эстер таращилась на врачей, медбратьев и спасателей так долго, что из отдельных людей они слились в единую массу, пульсирующую в ритме ударов.

Она почти пропустила момент, когда пляжный хирург похлопал спасателя по плечу, чтобы тот остановился.

– Помоги мне перевернуть ее, – попросил он одного из врачей, что стояли по другую сторону койки. Голос звучал подавленно. Врачи переглянулись с каким-то испуганным разочарованием и медленно перевернули Флоренс на спину. Затем сложили ее руки по бокам.

– Время смерти, – сказал пляжный хирург, посмотрев на часы, а затем на Эстер, – пять двадцать три.

* * *

В какой-то момент за Флоренс приехали. По Набережной прикатила машина, и из нее вышли двое мужчин с деревянными носилками. Эстер узнала одного из них – это был Эйб Рот, управляющий Еврейским похоронным домом.

– Они не могут забрать ее! – прошептала Эстер Джозефу. – Пожалуйста, не позволяй им ее забирать.

– Бубала[1]1
  Бубала – дорогая (идиш.).


[Закрыть], мы поедем с ней. Мы не оставим ее одну.

Мужчины склонили головы, подойдя к койке, на которой лежала Флоренс.

– Джозеф. Эстер, – сказал Эйб. – Я вам так соболезную.

Эстер не могла смотреть на него. Ее взгляд не отрывался от лица дочери, от ее бледных щек и синих губ.

– Ты все еще в Бет Кехилла? – спросил Эйб. Они с женой были членами Родеф Шалом, консервативной синагоги на Атлантик-авеню.

Джозеф кивнул.

– Мы позвоним ребе Леви и дадим ему знать. Он приведет Хевра Каддиша[2]2
  Хевра Каддиша – с арамейского «святое общество», погребальное братство, сообщество людей, которые оказывают последние почести умершему, готовят его к погребению, проводят обряд похорон.


[Закрыть]. Полагаю, вы хотите провести техора[3]3
  Техора – ритуальная чистота в иудаизме, а также обрядовые действия, выводящие человека из ритуальной нечистоты.


[Закрыть].

Бабушка Эстер была членом Хевра Каддиша в Висбадене, а мать – в Филадельфии. И все же Эстер передергивало от мысли, что едва знакомые ей женщины станут касаться прекрасного тела ее дочери, будут смывать соленую воду и песок, что налипли на ее руки и ноги. Руки Флоренс несли ее сквозь океан, но задолго до этого они помогали ей ползать по кухонному полу. Они были мягкими, в ямочках и пахли детским мылом и тальком. Эстер была единственной, кто когда-либо ее купал.

– Хотите, чтобы я прочел Видуй[4]4
  Видуй – исповедание грехов.


[Закрыть]? – осведомился Эйб.

– За что ей просить искупления? – резким голосом спросила Эстер. – Ей двадцать. Моей девочке всего двадцать.

– Эстер, – тихим, сдавленным голосом произнес Джозеф. Эйбу он сказал: – Пожалуйста.

Эйб начал читать, и Эстер заревела прямо в мокрый шелк купального костюма Флоренс. Ей представилось, как буквы иврита плывут по воздуху и сплетаются вместе, окутывая Флоренс невидимым покрывалом и охраняя ее. Когда Эйб приступил к Шма[5]5
  Шма (Шема) – три известных отрывка из Торы о единственности Бога, любви к нему, верности его заповедям.


[Закрыть], Джозеф присоединился к нему.

– Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад. Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один. Как много раз Эстер слышала эту молитву? Тысячу? Больше? Задумывалась ли когда-либо о ее значении? Джозеф был ближе к старым традициям, Джозеф вырос в маленьком штетле в Лаккенбахе, где возможностей недоставало, а еврейских законов водилось в избытке.

Женщин не обязывали читать Шма, но через некоторое время Эстер тоже начала сквозь слезы бормотать слова. Возможно, что произнося молитву на этом пляже в этот день, Эстер сможет защитить дочь от неизвестности, которую не может видеть и даже представить. Она прошептала:

– Адонай элоэйхэм. Адонай элоэйхэм. Господь – Бог ваш.

* * *

Пока женщины Хевра Каддиша проводили ритуал техора, омывая тело Флоренс и одевая его в тахрихим[6]6
  Тахрихим – похоронная одежда.


[Закрыть], который принесли по случаю, Эстер и Джозеф сидели на диване в передней Похоронного дома Рота и беседовали с ребе Леви.

Ребе, которого конгрегация наняла пять лет назад, едва ли был достойным. Он походил на раввина своей седеющей бородой и очками на самом кончике носа, но по мнению Эстер, его более волновала успешность денежных сборов конгрегации, нежели духовность ее членов.

Ребе Леви предложил найти Флоренс шомера[7]7
  Шомер – охранник (ивр.).


[Закрыть] – члена общины, который проведет с телом ночь, – но Джозеф и слушать не захотел, что они оставят дочь с чужими.

– Это будет длинная ночь, – выразил сомнение ребе. – Вы уверены?

– Я ее отец, – сказал Джозеф, и это простое объяснение заставило Эстер почувствовать гордость, что она вышла за него замуж, что выносила детей, которые сделали эти три коротких слова истиной.

Эйб Рот прошелся по шкафам похоронного дома и вернулся с темно-серым пиджаком и норковой накидкой. Он передал пиджак Джозефу, который оставил его лежать на коленях. Затем он накинул пахнущую нафталином норку на плечи Эстер. Она поблагодарила его и невольно задрожала. Впервые она осознала, что все еще одета в купальный костюм.

Ребе Леви спросил у Эстер, приедет ли из Филадельфии ее семья, и она ощутила нарастающее раздражение. Ее отец умер десять лет назад, а мать – три года назад. Ребе много раз читал по ним Кадиш.

– Нет, – отрезала она без дальнейших разъяснений.

– Подойдет ли вам послеобеденная служба?

Эстер посмотрела на Джозефа, от которого обеим дочерям достались ярко выраженные скулы. Они были к лицу Флоренс, но Фанни делали слишком серьезной, даже в детстве.

Она прошептала имя Фанни. Неужели впервые после смерти Флоренс она хотя бы мельком подумала о живой дочери?

– Джозеф, – сказала она громче. – Фанни.

Джозеф потер руками виски, будто не мог больше воспринимать новую информацию.

Нельзя было проводить похороны. По крайней мере, публичные.

– Фанни нельзя знать.

– Фанни не в порядке? – спросил ребе.

Он знал о ее прошлогодней потере. Большая часть общины была в курсе. Фанни доносила ребенка почти до родов, и многие женщины в общине так или иначе уверяли ее, что форма живота указывает на мальчика. Кейн хоре[8]8
  Кейн хоре – буквально: «Нет сглаза!». Аналог «тьфу-тьфу-тьфу» и постучать по дереву.


[Закрыть]. Ребенок действительно оказался мальчиком, но это не облегчило возвращение Фанни в храм на большие праздники.

– Фанни снова ждет ребенка, – объяснила Эстер, чувствуя, как закипает кровь. – Она уже две недели лежит в больнице Атлантик-Сити. – Она точно упоминала это в его присутствии. Даже если и не упоминала, наверняка говорил кто-то из женщин комитета.

– Когда ожидается ребенок? – спросил рабби.

– Не раньше августа.

– И вы хотите не сообщать ей?

Эстер посмотрела на Джозефа.

– Мы не можем подвергнуть ее опасности потерять еще одного ребенка. – Муж продолжил поглаживать лицо с отсутствующим взглядом. – Ты согласен, Джозеф? Джозеф?

– Что? – наконец переспросил он.

– Что мы не можем рассказать Фанни. Ее беременность и так слишком опасна.

– Ваше предложение очень сложно осуществить, – заявил ребе, для поддержки выискивая взглядом Эйба на другом конце комнаты.

Эстер представила все возможные ситуации, когда Фанни могла бы узнать о смерти сестры. План не был лишен риска. Но еще рискованней казалось сообщить Фанни правду.

– Во время шива[9]9
  Шива – недельный траур в иудаизме для родственников первой степени родства.


[Закрыть] мы обращаемся к внутреннему я, чтобы пережить утрату. Но мы также приглашаем общину, потому что траур невероятно одинок, а наши друзья и семья могут предложить поддержку. – Ребе Леви продолжал говорить, хотя Эстер давно перестала слушать.

– Который час? – перебила она.

Ребе взглянул на карманные часы.

– Половина девятого.

– Эйб, я могу у вас здесь где-то позвонить?

Тот махнул в сторону холла.

– Телефон в моем кабинете.

Джозеф схватил Эстер за руку, когда она встала.

– Бубала?

– Я позвоню Сэмюелю Броди из «Пресс», – сказала она. – Нельзя, чтобы это попало в газеты.

* * *

Было поздно, когда ребе Леви высадил Эстер у квартиры, но даже в темноте она узнала молодого человека, сидящего на ступенях крыльца.

– Вы знаете его? – спросил ребе.

– Да.

Ребе не стал глушить мотор, только обошел машину, открыл Эстер дверцу и помог выйти.

– Я заеду за вами завтра в два.

Она кивнула, не в силах отвести глаза от Стюарта, все еще одетого в форму ППАС. Когда он встал, на его лицо упал свет уличного фонаря, и она увидела, что мужчина плакал.

Машина ребе отъехала, и Эстер жестом показала Стюарту, чтобы он снова сел. Затем она опустилась рядом:

– Анна и Гусси наверху?

Он покачал головой.

– Анна открыла мне дверь. Я не верил, пока не увидел ее лицо.

– Как Гусси?

– Не понимает, думаю.

Дружба Флоренс и Стюарта всегда вызывала у Эстер какие-то странные чувства. По ее опыту мальчишки вроде него, чьи отцы владели отелями на Набережной, а не магазинами к северу от Арктик-авеню, уезжали в колледж – и обычно в те учебные заведения, которые они с Джозефом бранили. Учебные заведения вроде Принстона и Йеля, которые в последние несколько лет установили жесткие квоты и новые стандарты приема студентов, чтобы в классах не было слишком уж много евреев. То, что Стюарт вместо этого вступил в Пляжный патруль Атлантик-Сити и начал строить тренерскую карьеру, казалось Эстер скорее попыткой вывести из себя его отца. Он стоил того, чтобы выводить его из себя, – отель «Ковингтон» был одним из тех, что не принимал евреев, – но иногда Эстер задумывалась, не стала ли дружба Стюарта с Флоренс еще одним способом взбесить родителя.

Именно Стюарт убедил Флоренс подать документы в Уэллсли. Он даже написал от ее лица письмо тренеру Уэллсли по плаванию, мисс Клементине Диркин. Оказывается, Диркин была кумиром Женской ассоциации по плаванию, и Стюарт настаивал – довольно убедительно – что Флоренс должна пойти в колледж, где женщин не ограничивают соревнованиями по синхронному плаванию, как часто случалось. В Уэллсли, обещал он, Флоренс не просто примет участие в соревнованиях на 400, 800 и 1500 метров, но и завоюет в них медали.

Конечно, не Стюарт научил Флоренс плавать, а Джозеф. Но в последние шесть лет, с тех пор, как Флоренс вступила в клуб «Амбассадор» и уехала в колледж, именно Стюарт убеждал ее плавать быстрее и дальше. Он всегда искал новые соревнования, всегда говорил о следующем большом заплыве. Участвовала бы Флоренс в больших заплывах без Стюарта? В одиночном заплыве вокруг острова Абсекон? Она бы точно не нацелилась на Ла-Манш. Если бы не он, задумалась Эстер против воли, была бы ее девочка все еще жива?

– Я бы сопровождал ее на лодке.

– Я знаю, – сказала она грубым, как наждачная бумага, голосом.

– Что она там делала в одиночку?

Эстер не знала, что ответить и как признать, что дочь поступила неразумно.

– Пожалуйста, – сказала она, – не надо.

Стюарт вытер глаза ладонями.

– Когда похороны?

– Завтра.

– Так скоро?

– Евреи не ждут.

Стюарт уставился на колени.

– Я могу прийти?

Она хотела отказать, сказать, что похоронная служба предназначена только для членов семьи. Если не могла прийти Фанни, разве справедливо было приходить Стюарту? Но Эстер могла представить, как ругала бы ее Флоренс за такое поведение. Стюарт явно был влюблен во Флоренс, и Эстер часто задумывалась, знает ли об этом ее дочь. Возможно, и она любила его. Сол и Фрэнсис Голдштейн, которые жили за углом, отсидели шиву по дочери, когда та вышла замуж за гоя, и Эстер тогда и глазом не моргнула. Считать дочь, которая была жива и здорова – и даже счастлива – мертвой только потому, что она вышла из веры, внезапно показалось ей возмутительным.

– Мы отправимся в Эгг-Харбор завтра в два пополудни.

– Городское кладбище?

– Нет, Бет Кехилла.

Хлопок глушителя проезжавшей мимо машины заставил Эстер подпрыгнуть.

– Один из спасателей рассказал тебе? – спросила она.

– Новости о том, что кто-то утонул у Стейтс-авеню, быстро разошлись.

– Все знают, что это была Флоренс?

– Некоторые спасатели в курсе. А что?

– Мы не хотим, чтобы узнала Фанни, – объяснила Эстер. – После того, что случилось прошлым летом…