Текст книги "Флоренс Адлер плавает вечно"

– Хмм?

– Гусси? Мама говорит, что у нее все в порядке.

– О да, – неуверенно ответил он. – Я… я действительно ее видел.

– Я ужасно по ней скучаю, – сказала она. – Я даже не ожидала, что буду скучать так сильно. Ведь прошлым летом я провела в больнице всего неделю, от силы десять дней.

– Ммммм.

Все мужчины становились такими ужасными собеседниками в дискомфортной ситуации, или это особенность ее мужа?

– И как она? Счастлива? – спросила Фанни.

Услышав слово «счастлива», Айзек поднял глаза. На его лбу пролегли морщины.

– Счастлива? – переспросил он, будто не понимая вопроса.

– Счастлива.

– Да, да. Конечно, она показалась мне очень счастливой.

Когда несколько других попыток завязать разговор закончились так же, Фанни отпустила Айзека.

– Тебе пора на работу. Пока МакЛафлин не выгнала тебя за нарушение больничного распорядка.

Она пыталась пошутить, но Айзек не засмеялся. Он уже надел шляпу и вскочил на ноги.

Он наклонился поцеловать ее в щеку, но она схватила его за галстук и притянула губы мужа к своим. Ей хотя бы на минутку требовалось почувствовать себя старой Фанни – Фанни, которая видела в его глазах что-то удивительное, когда он смотрел на нее. Айзек ответил на поцелуй, и на несколько длинных мгновений они снова оказались в своем потайном месте под Набережной на Соверен-авеню. Не было ни Гусси, ни займа, ни Хирама. Их самым большим беспокойством был вопрос, разрешат ли Эстер и Джозеф своей старшей дочери выйти за мужчину без средств.

Когда Фанни отстранилась, щеки Айзека казались немного порозовевшими, а на лицо легла тень улыбки. Он коснулся ее подбородка и поцеловал в кончик носа, прежде чем повернуться к двери.

– Айзек, – позвала она, когда он уже почти переступил за порог. – Я едва не забыла.

Она взяла лежащий на туалетном столике конверт, все еще без почтовой марки, и протянула ему.

– Будь так добр, отправь его Флоренс.

Джозеф

Когда Джозеф добрался до Пляжного киоска Уисшафтера следующим утром после похорон дочери, паренек пятнадцати или шестнадцати лет уже расставлял стулья и разворачивал огромные пляжные зонты.

– Сколько будет стоить арендовать стул на целую неделю? – спросил Джозеф, изо всех сил пытаясь смотреть на лицо парня, а не на безбрежный океан за его спиной.

– Восемь долларов, – сказал он.

Джозефа передернуло. Купить стул вышло бы дешевле.

– Еще надо оставить депозит в три доллара.

Джозеф достал кошелек и начал отсчитывать купюры. Он никогда не смог бы рассказать Эстер, что потратил столько на какую-то фривольность. Мальчишка достал из кармана огрызок карандаша и книжечку с чеками.

– Имя? – осведомился он.

– Джозеф Адлер.

Парень начал болтать, пока заполнял и подписывал чек.

– Слышали об утопленнице в воскресенье?

Джозеф закрыл глаза и увидел, как жену тошнит на пол больничной палатки после того, как пляжный хирург объявил время смерти Флоренс.

– Первая в этом сезоне, – продолжил паренек.

Джозеф заставил себя спросить:

– Известно, кто это?

– Какая-то девчонка, – он передал Джозефу чек. – Принесите его в конце недели, чтобы забрать депозит.

Джозеф едва смог согласно кивнуть. «Какая-то девчонка».

– Ваш – вон тот, – произнес мальчик, указывая на деревянный стул с полосатым сине-белым сиденьем из холстины. На раме синей краской по трафарету был выведен номер «63».

Джозеф подошел к стулу, сложил его и аккуратно взял под мышку. Свободной рукой он коснулся шляпы и зашагал в сторону Стейтс-авеню. Он не отошел и на пару дюжин шагов от песчаной полоски, когда паренек подбежал к нему.

– Сэр, вы не можете уносить стул с пляжа. Он ваш на эту неделю, но он должен оставаться на песке.

Джозеф поставил стул на землю и снова достал кошелек.

– Знаешь что, – сказал он. – Вот еще три доллара. Дай мне унести стул, а когда я его верну, можешь оставить себе еще и депозит.

* * *

Администрация пекарни располагалась на третьем этаже завода, вдали от миксеров, месильных машин и разделителей теста, которые заполняли второй этаж, и печей, стеллажей для охлаждения, станков для резки хлеба и упаковочных станций, которые были на первом.

Когда шесть лет назад Джозеф создавал план здания, он много обдумывал, как лучше испечь буханку хлеба. Выпечка хлеба до такой степени механизировалась – единственный способ зарабатывать на ней, – что ему казалось необходимым пересмотреть каждую часть этого процесса. Он думал об ингредиентах: стофунтовых мешках муки, воде, дрожжах, соли; думал о точном числе минут, за которые поднималось тесто, сколько буханок влезало в печь, как долго хлеб должен был остывать, прежде чем его можно было снять с противня, и раз уж американский народ требовал нарезанного хлеба, на сколько кусков он мог нарезать батон. Если можно было сделать что-то эффективнее, он находил такие возможности. Для этого он поставил станки на первый и второй этажи, а себя, секретаря, Айзека и маленькую армию водителей-продавцов посадил на третий. Он занял маленький кабинет позади здания, откуда мог следить, как каждое утро грузовики заполняются хлебом, и как они возвращаются под ночь пустые.

Ноги Джозефа горели, когда он поднялся по лестнице и поспешил к своему кабинету. Несколько водителей говорили по телефону, но миссис Саймонс не было на посту, и за это Джозеф был особенно благодарен. Он прислонил пляжный стул к ногам, пока искал в ее столе лист бумаги, который обнаружился в третьем ящике. Черной ручкой он написал «НЕ БЕСПОКОИТЬ» крупными печатными буквами. Слишком грубо? Возможно. Он добавил прописью «Важные дела», надеясь, что это смягчит приказ, и приклеил грубый знак на дверь своего кабинета.

Джозеф закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Затем подошел к окну и опустил жалюзи. Он поставил пляжный стул у камина и принялся рыться уже в своем столе в поисках огарка свечи. С помощью нашедшихся в кармане спичек он подогрел воск и закрепил свечу на крышке пустой банки из-под кофе. Получившийся подсвечник он поставил на каминную полку, зажег свечу и прочитал молитву. Когда он убедился, что пламя не погаснет, он разложил пляжный стул.

Талмуд описывал страдания Иова, когда тот скорбел по своим детям: «И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико». Иов и его отпрыски были мертвы более двух тысяч лет, но стулья для шивы по-прежнему делали низкими, чтобы скорбящие сидели максимально близко к земле.

Джозеф грузно опустился в свой импровизированный стул для шивы, обхватил голову руками и за-плакал.

* * *

Причины держать в тайне от Фанни смерть Флоренс были достойными, но на третий день своего траурного ритуала Джозеф пришел к выводу, что небольшое число людей все же необходимо было поставить в известность.

Например, Клементину Диркин, тренера по плаванию в Уэллсли. Джозеф не был с ней лично знаком, но Флоренс всегда отзывалась о ней тепло, и он предположил, что сможет положиться на нее в том, чтобы сообщить новости администрации колледжа и друзьям Флоренс по команде. Он представил, как в сентябре девочки соберутся вместе, чтобы утешить друг друга и решить, как почтить память ушедшей подруги. Посвятят ли ее памяти заплыв? Выложат какие-нибудь памятные побрякушки у ее шкафчика? Установят в бассейне памятную доску? Джозеф хотел верить, что смерть его дочери оставит прореху, заполнить которую эти девочки не смогут.

Еще оставалось запутанное дело заплыва Флоренс через Ла-Манш, к которому Джозеф не знал как подступиться. О многих деталях Флоренс договаривалась сама. Она не привлекала Эстер, но шла прямо к Джозефу с просьбой купить билет на пароход или забронировать месяц проживания в Отеле дю Фар на мысе Гри-Не. Цифры Джозефа сперва шокировали, но Флоренс убедила его рассматривать заплыв и его стоимость не как траты, а как инвестицию. Если она пересечет Ла-Манш, то вернет стоимость спонсорскими взносами и оплатой за выступления, а «Пекарня Адлера» сможет хвалиться, что на их ржаном хлебе первая еврейская женщина переплыла через Английский канал.

– Я даже напишу рекламные стишки, – шутила Флоренс.

Самой дорогостоящей частью плана Флоренс было привлечение тренера, который направит ее через пролив. Двое мужчин – Билл Берджесс и Джабез Вульф – успешно переплыли Ла-Манш сами и теперь зарабатывали на жизнь, помогая другим мужчинам и некоторым женщинам сделать то же. Они знали приливы и течения Ла-Манша, изучали подходящую погоду и волны. Именно тренер, объяснила Джозефу Флоренс, может обеспечить ей победу или поражение. Он научит ее, как ориентироваться по течениям, накормит горячей пищей и наймет местный лоцманский катер, который будет сопровождать ее все тридцать миль до Дувра. Самое важное, если она выбьется из сил или потеряет сознание, что легко может случиться за сутки заплыва, именно тренер примет решение, вытаскивать ли ее из воды.

В 1925-м был целый национальный скандал, когда Вульф слишком рано вытащил Труди Эдерле. Правила были простые – если пловца касались, неважно по какой причине, его или ее немедленно дисквалифицировали. Эдерле утверждала, что не готова была бросать заплыв, когда Вульф потянулся за ней, и громко жаловалась любому журналисту с ручкой наготове, что тот снял ее с заплыва без причины. Когда она вернулась во Францию следующим летом и наняла не Вульфа, а Берджесса, она привезла и своего отца – с четкими инструкциями следить за каждым движением Берджесса. Джозеф думал, что по крайней мере в этот раз газетчики показали, как из отца и дочери вышла неплохая команда.

– Если хочешь, можешь отправиться со мной, – сказала Флоренс Джозефу, когда он выписал чек на имя Билла Берджесса для ее депозита. – Будешь моей правой рукой.

Предложение казалось соблазнительным, но он должен был думать о пекарне – не говоря уже о стоимости еще одного билета на пароход и отеля. Теперь, отсиживая шиву по своей младшей дочери, он жалел, что не согласился на ее предложение. Конечно, им не суждено было добраться до Франции, но Флоренс умерла бы, зная, что любовь отца к ней была шириной с любой пролив, который она захочет покорить. Она ведь и так это знала?

Джозеф понятия не имел, как связаться с Биллом Берджессом. Если в корреспонденции Флоренс его адреса не было, возможно, он хранился в записной книжке, с которой она ездила в Уэллсли последние два года. Сколько Флоренс говорила о том, чтобы переплыть Ла-Манш, столько она документировала свои тренировки, диету и даже сон в маленькой книжечке в голубой обложке. На ней она жирными буквами написала: «ЗАПЛЫВ ФЛОРЕНС АДЛЕР ЧЕРЕЗ ЛА-МАНШ». Как уже свершившийся факт.

Джозеф впечатлился ее тщательными записями, аккуратными диаграммами, таблицами, расчерченными по линейке, чтобы линии были ровными. На некоторые страницы она приклеила статьи о других пловцах и других попытках заплывов на длинные дистанции. Он помнил то восхищение, с которым пролистывал страницы, думая – надеясь, – что дочь была так же прилежна и в учебе.

Да, в записной книжке определенно должны были найтись следы местонахождения Берджесса. Что до Диркин, ей, наверное, стоило послать письмо. Письмо она могла передать в администрацию, чтобы занести в архив вместе с документом о частичной оплате обучения. Джозеф с трудом выбрался из стула и встал за стол. Побарабанил пальцами по промокательной бумаге, обдумывая варианты. Наконец, он вызвал свою секретаршу:

– Миссис Саймонс, вы не могли бы зайти на минуту?

* * *

Этим вечером, когда Эстер отправилась в постель, Джозеф воспользовался возможностью и легонько постучал в дверь старой спальни Фанни и Флоренс, которую Флоренс недолго делила с Анной.

– Входите, – услышал он голос Анны.

– Позволишь побеспокоить тебя на минуту? Я ищу кое-что.

Анна лежала в постели – старой постели Фанни – и читала книгу. Когда он вошел, она села, спустила ноги с матраса и нащупала стопами обувь. Джозеф не хотел вызывать у нее неловкость, желая, чтобы она чувствовала себя как дома.

– Не вставай, – сказал он, хотя она уже стояла. – Пожалуйста, садись.

Она неуверенно присела. Ее книга была закрыта, зажимая заложенный между страниц палец. Она следила, как Джозеф оглядывает комнату, будто исследует ее впервые. Неужели он и правда не замечал, как темно тут было по ночам?

– В светильнике нет лампочки? – спросил он.

Анна заглянула под абажур и покачала головой.

– Нет, все в порядке.

– Тут темно. Недостаточно света для чтения.

Анна снова посмотрела на светильник, затем на книгу в своей руке.

– Мне хватает.

Джозеф дал себе зарок присмотреть другой светильник, с лампочкой поярче.

Комната была довольно большой. У одной стены стояли две латунные кровати, которые разделял прикроватный столик, принадлежавший еще матери Эстер. Еще было два комода, ни один из которых не отличался особым качеством. На них располагались всякие безделушки – калейдоскоп, который Джозеф подарил Фанни, когда она уже стала слишком взрослой, чтобы с ним играть, и кубок показательного заплыва, который Флоренс оставила тут, когда они съехали с квартиры прошлым летом.

Он начал открывать ящики комода Флоренс и вдруг подумал, что должен объясниться по этому поводу с Анной.

– Я ищу адрес Билла Берджесса, – сказал он.

Она положила книгу на столик, подошла к комоду и включила другую лампу, которая давала света еще меньше, чем прикроватный светильник.

– Билл Берджесс – это ее тренер? – спросила она.

– Во Франции, да. Или, возможно, в Англии.

– Я не видела записной книжки.

– Я подумал, возможно, он есть в ее письмах. Или в том плавательном дневнике, который она вела. С голубой обложкой.

– Он здесь, – сказала она, подводя его к столику. Она открыла ящик, позволяя висячей части латунной ручки качнуться и клацнуть о дерево, затем отступила в сторону и села на свою постель. – Я не видела писем. Могла она оставить их в колледже?

Джозеф едва не разрыдался при виде голубой книжечки. Вся энергия, все надежды его дочери на будущее, которым не суждено было сбыться. Он взял дневник и сел на постель Флоренс напротив Анны. Буквы на обложке стерлись с тех пор, как он видел книжку в последний раз. Он провел пальцами по тем, что еще были заметны, «Заплыв Флоренс Адлер».

Он медленно перевернул первые несколько страниц, вчитываясь в каждое слово. Запись за июль сообщала, что она заменила завтрак с тоста на банан. «Такое чувство, что я могла плыть вечно», – и ему пришлось остановиться. Он не мог продолжать так, только не перед Анной.

– Вот, – сказал он, протягивая ей книжечку. – Не посмотришь? Я ищу только его адрес. Чтобы написать. Сообщить, что она…

Анна кивнула, открыла книжку и начала листать страницы.

Джозеф восхищался ее серьезностью, способностью сосредоточиться на задаче.

– Ты сильно напоминаешь мне мать, – сказал он, наблюдая, как Анна изучает аккуратный почерк его дочери. – Инес была не из тех, кого легко можно отвлечь.

Анна загорелась от похвалы.

– Она нечасто говорит о… О своем детстве.

– Ты хочешь сказать, она нечасто упоминает меня?

Анна зарделась.

– С чего бы? – сказал он. – Я в прошлом.

– Наше прошлое важно, разве нет?

Джозеф согласно пожал плечами. Он не знал, сколько рассказала ей Инес, но был в курсе, что Анна точно читала его спонсорское письмо.

– Занятно, что именно может запомниться.

Анна перестала листать страницы и подняла на него выжидающие глаза. Он кивнул в сторону книжечки, чтобы она продолжала, а сам заговорил.

– У твоей матери был велосипед, и мы ездили на нем вдоль реки. Я крутил педали, она рулила, и что я помню лучше всего, так это ее волосы, которые вечно попадали мне в глаза и в рот.

– Сколько вам было лет?

Он улыбнулся.

– Девять или десять. Сущие дети.

Анна продолжила листать записную книжку, но уже медленнее.

– Вы не думали о том, чтобы остаться? – спросила она.

– Думал. – Только об этом он и думал осенью, когда им исполнилось семнадцать, как только в письме от брата прибыл билет на пароход. Когда он показал билет Инес, она уставилась на клочок бумаги, будто одним взглядом могла заставить его исчезнуть.

– Тогда женись на мне, – сказала она, осознав, что невозможно заставить его остаться в Лаккенбахе. – Возьми меня с собой.

Анна хотела услышать историю из прошлого, но Джозеф не был уверен, что эта пришлась бы ей по душе. Быстрая помолвка, обещание послать за Инес, как только он накопит достаточно денег, письма через Атлантику – письма, которые внезапно оборвались, когда он встретил Эстер. Он в этой истории имел вид не слишком приглядный.

– Как много рассказала тебе мать? – спросил он Анну.

– Не очень, – сказала она, снова поднимая глаза от записной книжки. – Только то, что вы были помолвлены, но ничего не вышло.

Инес была хорошей женщиной, слишком достойной, чтобы испортить мнение своей дочери о нем правдой.

– Анна, – сказал он, когда она вернулась к своему занятию. – Я не хочу, чтобы ты переживала о матери. О родителях. Если поручительство не поможет, мы попробуем и другие способы.

По щеке Анны скользнула слеза, и она вытерла ее основанием ладони.

– Думаете, консул его не примет?

Добыть Анне студенческую визу было одним делом, а получение виз для ее родителей оказалось совсем другой задачей. Поскольку Джозеф не являлся их родственником, он должен был доказать, что Инес и Пауль не окажутся по приезде на попечении государства – что они сами смогут обеспечивать себя, не лишая при этом рабочих мест достойных американцев. Невозможная задача, учитывая, что их счета были заморожены.

Джозеф не знал, насколько честным он должен быть с Анной.

– Подозреваю, что нам понадобится нечто больше, чем просто спонсорское письмо. Но кто может предсказать?

– С вашей стороны очень любезно обо всем этом помнить после… всего.

Он готов был помочь Инес и Паулю до смерти Флоренс, и поворачиваться к ним спиной теперь казалось неправильным. Себе он говорил, что так хотела бы Флоренс, но это была не вся правда. Джозефу нравилось быть занятым, и он получал успокоение от настолько прямолинейной задачи, как получение визы, какие бы препятствия и сложности ни встречались на его пути. Если он последует всем положенным процедурам, сделает необходимые взносы, возможно, получится как кролика из шляпы достать родителей Анны. Про Флоренс того же сказать было нельзя.

– Ничего, – сказал он, когда Анна долистала записную книжку до конца.

– Адреса здесь нет, – подтвердила она, закрывая ее. – Он есть у Стюарта. Или Стюарт сможет его достать.

Он потянулся за записной книжкой, и Анна передала ее двумя руками, как будто это было что-то хрупкое и дорогое.

* * *

Когда в пятницу утром Джозеф прибыл в офис, там его ждал Стюарт, неловко примостившийся на пляжном стуле. Когда Джозеф зашел, он встал – так быстро, что стул сложился и с грохотом опрокинулся на пол. Джозеф поморщился.

– Ваша секретарша сказала, что вы хотели со мной увидеться.

Джозеф не сказал ни слова, просто прошел к своему столу, взял стоящий за ним тяжелый крутящийся стул из дуба и перенес к камину.

– Садись, – сказал Джозеф. – Там будет удобнее.

Стюарт начал было спорить, но Джозеф поднял руку, отказываясь слушать его возражения.

– Окажи старику услугу, Стюарт.

Под здоровым загаром скрывался усталый и осунувшийся молодой человек. Под голубыми глазами залегли темные круги, и Джозеф задумался, сколько Стюарт спал за прошедшие со смерти Флоренс пять дней.

– Как Фанни? – спросил Стюарт.

– Я хотел бы рассказать тебе. Но, понимаешь ли, я не очень хороший отец. Не навещаю ее.

– Больница?

Джозеф покачал головой, раскладывая пляжный стул.

– Не заходил в нее с войны.

– Я не думаю, что это делает вас плохим отцом.

Джозеф нахмурился.

– Мог бы быть и получше.

– Вы были медиком? Во время войны?

– Водителем «Скорой помощи».

– Вы и Хемингуэй?

– Получается, да, – сказал Джозеф. – Но я водил для армии США. Не уверен, что выглядел так же эффектно.

Нужно было приступить к делу, спросить Стюарта, иначе он мог все утро рассказывать о войне.

– Послушай, Стюарт, мне нужна помощь, чтобы найти Билла Берджесса. Чтобы отменить заплыв.

Стюарт изумленно вздрогнул, будто внезапно вспомнив, что Флоренс не могла быть одновременно мертвой девушкой и чемпионкой по плаванию. Он медленно кивнул.

– Я не знаю, где он живет и можно ли забрать депозит, – сказал Джозеф. – Флоренс занималась всем сама.

– У меня есть его адрес в Кале.

– Тебя не затруднит написать ему? Я не уверен, что готов к этому.

Стюарт яростно закивал головой, как делают люди в кризисной ситуации, когда они благодарны за порученную задачу, неважно, насколько малую.

– Я пошлю телеграмму. Я и в отель могу послать тоже. На случай, если он уже отправился на мыс Гри-Не.

– Спасибо. Позволь покрыть расходы, – сказал Джозеф, доставая бумажник, но в этот раз уже Стюарт поднял руку, останавливая его.

– Пожалуйста, не надо. Это меньшее, что я могу сделать.

Джозеф посмотрел на Стюарта, который опустил глаза к ладоням с обкусанными ногтями.

– Ты же знаешь, что не виноват?

Стюарт ничего не ответил, только кивнул головой, как марионетка.

Джозеф попытался встать на место Стюарта. Что, если бы он потерял Эстер тем первым летом, когда она была одновременно живой женщиной и мимолетным видением?

Когда Эстер вместе с родителями поселилась в «Чорни» летом 1904-го, английский Джозефа был настолько плох, что он боялся заговорить с ней. Вместо слов он предлагал ей лучшие места в ресторане, подавал особо круто сваренные яйца на завтрак и не заказанный кусок бостонского пирога с кремом на ужин. Ее родители замечали его проделки, но в целом игнорировали, полностью уверенные, что их девятнадцатилетняя дочь не ответит на ухаживания восточноевропейского еврея, едва ступившего с борта парохода на континент. Но когда однажды вечером он убирал их стол и нашел записку, которую Эстер оставила ему под брошенной салфеткой, он подумал, что сердце перестанет биться в груди.

«Мои родители после ужина идут в театр. Если у тебя получится уйти с работы, можем ли мы прогуляться? Я буду в холле в половине девятого.

Эстер»

Джозеф никогда еще так быстро не убегал из обеденного зала. В половине девятого, когда зал еще не опустел, а последние тарелки еще не были чисты, он поменялся дополнительной сменой с другим помощником официанта за возможность сбежать пораньше. Джозеф запихнул свой фартук в стойку для зонтов и поспешил в холл, где Эстер уже ждала его на маленьком диванчике. Она сидела прямо и как будто не искала его взглядом, что создавало впечатление – по крайней мере у Джозефа – уверенности в том, что он придет.

Джозеф подал Эстер руку, и они вышли из отеля на Вирджиния-авеню и направились на Набережную, заполненную катающими коляски счастливыми парочками – и несколькими несчастными. Без обсуждений они пошли на юг, в противоположную сторону от Театра Никсона и родителей Эстер. Причал гудел от активности, и отдыхающие потоком вливались и выходили из шикарных холлов стоящих у океана больших отелей. Лампы гирляндой протянулись с одного конца Набережной к другой, и эффект был потрясающий – как звезды, подвешенные в небе для их удовольствия. У отеля «Челси» толпа поредела, и они остановились полюбоваться на яркие огни города, оставшиеся позади.

– Разве можно не любить Атлантик-Сити? – спросила Эстер.

– Нельзя, – ответил Джозеф, наблюдая, как она смотрит на город. В это мгновение он любил Атлантик-Сити больше, чем любое известное ему место. Это был город, где еврейский мальчишка из Галиции мог найти работу, жить на гроши, копить деньги и даже немного развлекаться. А важнее всего, что это был город, который привел к нему эту прекрасную девушку.

На Моррис-авеню они развернулись. Эстер остановилась поднять маленькую ракушку без единой трещинки, которую кто-то принес с песчаного пляжа, только чтобы оставить на Набережной. Для этого она отпустила локоть Джозефа. Когда же она наконец повернулась к нему, с ракушкой в руке, она сделала нечто необычное. Вместо того, чтобы снова взять его за локоть, она осторожно провела рукой вниз по его рукаву, по манжете и к теплому центру ладони, где переплела свои пальцы с его.

– Можно? – спросила она тихим голосом, как будто искренне не была уверена в его ответе.

В это мгновение Джозеф растерял все известные ему английские слова. Он мог только сжать ее ладонь в ответ. Их лица придвинулись достаточно близко к друг другу, чтобы он задумался, каково было бы ее поцеловать, но это ощущение он познал только через несколько ночей.

Они поцеловались лунной ночью недалеко от маяка Абсекон, где яркие огни причала затухали, а Набережная сужалась и сворачивала к бухте. На пляже было тихо и темно. Джозефу показалось, что он заметил в океане горбатого кита, поднявшего хвост, чтобы нырнуть за крилем, и он хотел, чтобы Эстер тоже его увидела.

Он подвинулся к Эстер, ее собственной рукой указывая на точку, где силуэт кита пропал из вида. Она серьезно изучала горизонт, и он заметил вдруг, что задержал дыхание.

– Ты не видишь? – прошептал он ей в ухо.

– Я не смотрю, – поправила она. Эта разница была одной из тех тонкостей английского, что часто ускользали от Джозефа в первые годы в Америке. Он понял ее только много позже, когда дюжины раз прокрутил события того вечера в голове. Эстер не отпустила его руку, но повернулась к нему, опалив дыханием щеку. Когда он едва заметно коснулся ее губ своими, поцелуй был вопросом.

Через неделю Эстер вернулась в Филадельфию с родителями, а еще через год набралась смелости сказать им о том, что выходит за Джозефа. Потеряй ее Джозеф в любой момент после того, как она взяла его за руку, и ее призрак на веки вечные преследовал бы его.

Джозеф позволил себе задержаться на воспоминании об их первых днях вместе, а затем повернулся к Стюарту. Нет, он не хотел знать, сколько на самом деле Стюарт и Флоренс значили друг для друга. Не думал, что знание о том, как любима была его дочь, сделает ее потерю легче.

– Ты помнишь лето, когда Женская плавательная ассоциация привезла Шарлотту Браун в Атлантик-Сити? – спросил Джозеф.

Лицо Стюарта мгновенно просветлело.

– У бухты? Конечно.

– Она была такой крохой. Старше Флоренс на год или два. Ей было пять или шесть? Когда она нырнула в воду, Флоренс закричала, чтобы я спас ее, – сказал Джозеф, посмеиваясь от воспоминания. – Она проплыла полдюжины ярдов, прежде чем я убедил Флоренс, что она не нуждается в спасении.

– Я тоже ходил с отцом, – сказал Стюарт, и на мгновение показалось, что мыслями он был далеко.

– Флоренс видела семидесятитонного кита у Стального пирса, но было что-то особенное в девочке ее возраста, которая разрезала воду, словно форель.

Стюарт в ответ не то хохотнул, не то вздохнул.

– Она могла сама научиться чему угодно, – сказал Джозеф.

Флоренс любила рассказывать, что плавать ее научил отец. Байка получалась хорошая, потому что Джозеф сам плавать не умел. Ему потребовалось только привести ее к воде, так же, как и Фанни.

Он выбрал спокойный летний день и дождался отлива, прежде чем послать Флоренс переодеваться в купальный костюм. Затем провел ее по Метрополитен-авеню, через Набережную, мимо купален и стульев для аренды к пирсу Хайнц. На плече он нес длинную веревку; один конец он привязал к толстой деревянной балке подальше от свай пирса, а другой сбросил в воду, наблюдая, как веревка разворачивается в воздухе.

Когда они вернулись на пляж, Джозефу пришлось по пояс зайти в воду, чтобы найти конец веревки, который он вытащил на берег и обвязал вокруг тонкой талии Флоренс. Он несколько раз потянул за получившееся спасательное приспособление и объявил его надежным.

– В воде твои руки и ноги должны постоянно двигаться, – выдал Джозеф свое единственное указание.

В тот день Флоренс научилась плавать – ничего похожего на настоящие гребки, но достаточно, чтобы держать голову над водой.

– Флоренс нужно было знать только одно, – сказал Джозеф Стюарту, – я верил, что она поплывет.

– Вы сделали ей подарок, – сказал Стюарт, впервые встречаясь взглядом с Джозефом.

– Разве?

Стюарт нахмурился.

– Я предлагаю сделку, – сказал Джозеф. – Отныне мы больше не будем говорить о…

Легкий стук в дверь прервал Джозефа.

Миссис Саймонс чуть приоткрыла дверь.

– К вам мисс Эпштейн.

– Анна? – одновременно спросили мужчины.