Текст книги "Флоренс Адлер плавает вечно"

Даже Айзек, который знал, что более высокие цены означали большую комиссию, задумывался, куда движется рынок. В начале 1925-го «Форбс» опубликовал особый отчет, где предупреждал, что цены на недвижимость во Флориде основывались только на ожиданиях в наличии покупателя. В следующие месяцы Айзеку приходилось успокаивать нервных клиентов, а к концу лета он начал терять их – люди хотели внести задаток, но не могли позволить себе раздутую цену.

Стоимость строительства взлетела до небес из-за заторов на железной дороге и недостатка строительных материалов, и к весне 1926-го рынок недвижимости оказался в разрухе. Бизнес Блекуэлла доживал последние дни, и ему не оставалось ничего другого, как избавиться от своих задатчиков.

Джим намеревался пережить кризис во Флориде, посмотреть, какие возникнут возможности, но Айзек начал задумываться, не попытать ли ему удачи на новом месте. Когда предприимчивый до самого конца Блекуэлл добыл Айзеку бесплатный билет на поезд до Филадельфии, он не стал отказываться. Айзек боялся сказать Джиму, но друг только рассмеялся, услышав новости.

– Ты знал, что Блекуэлл заключил сделку с похоронным домом «Эпплгейт»?

Многие хотели провести свои последние годы во Флориде, объяснил Джим, но никто не хотел быть похороненным в болоте. Блекуэлл безошибочно угадал, что Маркусу Эпплгейту приходилось покупать билеты в обе стороны для своих сотрудников каждый раз, когда они сопровождали гроб на север.

– Блекуэлл предложил своих задатчиков. Эпплгейт оплачивает билет в один конец, вы, ребята, отправляетесь по домам, и все счастливы.

Айзек не мог сказать, что был счастлив, но все равно поднял бокал.

– За возвращение домой.

– И чтобы никогда не забыть болото.

Сопроводив гроб, Айзек мог отправиться домой. И он так и сделал – на несколько дней. Но если раньше Аллайанс казался ему просто тесным, после пяти лет в Уэст-Палм-Бич он стал удушающим. За годы отсутствия Айзека мать умерла, а отец стал медлительней, тише и неувереннее. Дом начал разрушаться, как и его отношения с человеком, который не понимал ни реактивного успеха Айзека, ни резкого финала его свершений.

Двадцатишестилетний Айзек был так беден, что сорок миль от Аллайанса до Атлантик-Сити вынужден был преодолеть пешком. Это заняло двенадцать часов. Он бы дошел до края земли, только бы сбежать от этой фермы и разочарованного выражения на лице отца, но оказалось, что ему нужно было добраться только до «Пекарни Адлера».

* * *

Айзек следил за медленным приближением отца и дочери с крыльца. Гусси убежала вперед, чтобы открыть ворота, и придерживала их, пока отец Айзека не зашел во двор.

– Принесешь дедушке глоток воды? – спросил он, когда приблизился к крыльцу, и она убежала в дом, хлопнув дверью.

– Гусси рассказала мне о Флоренс, – сказал он на идише.

Слышать имя Флоренс так далеко от квартиры тестя было странно. Аллайанс и Атлантик-Сити казались разделенными целым миром.

– Это был удар, – сказал Айзек.

– Ужасно.

– Она была хорошей пловчихой. Отличной даже.

– Я помню. Как ты думаешь, что произошло?

– Никто не знает. Может, мышечный спазм. Или отбойное течение.

– И Гусси все видела?

– К сожалению, да.

– Бедная… – начал отец Айзека, но замолчал, когда Гусси вернулась на крыльцо, медленно вышагивая, чтобы не расплескать налитый до краев стакан воды.

– Можно и мне воды? – спросил ее Айзек. Она преувеличенно тяжко вздохнула, будто ее бесконечно донимали такими просьбами, и убежала обратно в дом.

– Как это приняла Фанни?

– Мы ей не сказали, – сообщил Айзек, внимательно следя за отцом и пытаясь прочитать на его лице реакцию. Конечно же, другие люди считали план Эстер нелепым.

Отец Айзека ничего не выдал, только спросил:

– Беременность такая опасная?

– Я задаюсь тем же вопросом. Я не знаю. Давление у нее немного повышенное, и мы не можем понять, что случилось, – Айзек замолк на мгновение, – в прошлый раз.

Кроме дюжины выживших детей у Фельдманов было несколько мертвых. Айзеку в голову не приходило спрашивать родителей об этих детях до смерти Хирама, а к тому времени мать уже умерла, а отца подводила память. Были организационные вопросы, которые он хотел задать. Можно ли запланировать небольшие похороны для ребенка? Следует ли им сидеть шиву? Были и более личные вопросы. Когда пропадет боль в груди? Когда лицо сына перестанет стоять перед глазами по ночам? В итоге он не стал спрашивать отца ни о чем.

Гусси и Айзек сидели с отцом на широком крыльце дома до самого вечера, пока солнце не начало клониться к горизонту. Айзек пытался не отмечать недостатки – отслаивающуюся краску, гниющую обшивку, дерево, которое разрослось слишком близко к дому.

Когда появились комары, отец прошаркал внутрь, чтобы снять чолнт[19]19
  Чолнт – традиционное еврейское субботнее горячее блюдо из мяса, овощей, крупы и фасоли.


[Закрыть] с плиты. Он налил вина и развернул буханку ржаного хлеба, от которой уже было отрезано несколько кусков.

– Халы[20]20
  Хала – традиционный еврейский праздничный хлеб.


[Закрыть] нет? – спросил Айзек.

– Халы нет, – ответил отец, – но и этот пойдет.

Айзек задумался, как часто отец выбирался в Вайнленд за покупками и отметил для себя в следующий раз привезти продукты.

Айзек знал, что, если бы он не приехал, отец остался бы в синагоге отмечать конец Шаббата с хавдала[21]21
  Хавдала – молитва, обозначающая переход от субботы к будням.


[Закрыть]. К его чести, он не попытался вовлечь Айзека. Вместо этого он зажег свечу и зачитал молитву. И то и другое при жизни делала мать Айзека. Когда он запел Шавуа тов[22]22
  Шавуа тов – «хорошей недели», пожелание, которое говорят в конце выходных.


[Закрыть], к нему присоединилась Гусси. Элиягу Ханави, Элиягу Хатишби, Элиягу Хагилади. Бимхейра вйамейну, яво элейну, Им Машиах бен Давид. Илия Пророк, Илия Фесвитянин, Илия Галадитянин, пусть он скоро придет к нам с Машиахом, сыном Давида.

Они скромно поужинали переваренным мясом и картофелем, и Гусси уснула на диване в передней, потому что оба позабыли, что семилетних детей надо укладывать в постель.

Айзек сложил грязные тарелки на сушилку и вернулся за кухонный стол с пакетом ругелаха, бутылкой шерри и двумя маленькими бокалами.

– Как бизнес? – спросил отец и потянулся за пакетом.

– Нормально. Хорошо. – Айзек разлил шерри, позволив себе на каплю-две больше.

– Джозефу повезло, что ты его первый помощник.

Айзек поморщился. Это было тяжеловесное заявление, и отец, который отдал бы все, чтобы Айзек остался на ферме, знал это.

– Строго говоря, я глава продаж. Первый помощник – глава пекарни.

Отец широким жестом отмел попытку Айзека поскромничать и откусил большой кусок выпечки.

– Джозефу шестьдесят?

– Ближе к пятидесяти.

– И глазом не успеешь моргнуть, как станешь во главе всего, – уверенно заявил он.

Станет? Айзек часто об этом задумывался. Хотел ли он этого? Хотел ли этого Джозеф? Он никогда этого не утверждал. Айзек всю свою взрослую жизнь провел, пытаясь самостоятельно добиться чего-то. Когда он женился на Фанни, «Пекарня Адлера» казалась ему всего лишь надежным местечком для передышки. Он хотел оказаться в ее ловушке не больше, чем мечтал застрять на ферме. Но это было до того, как Джозеф расширил бизнес. Сейчас дела у «Адлера» шли отлично, и Айзек задумывался, сможет ли он всю свою карьеру провести в администрации, поддерживая мечту тестя. Он знал немало парней, которые глаз бы отдали за то, чтобы войти в семью с таким предприятием.

– Я работаю кое над чем – параллельно, – начал Айзек.

Отец еще откусил от ругелаха.

– Это земельная сделка.

– В округе Атлантик?

– Во Флориде.

Отец нахмурил брови, слизнул с пальцев корицу.

– Я думал, ты покончил с Флоридой.

– Я тоже так думал, – сказал Айзек. – Но на той неделе мне позвонил старый приятель. Помнишь Джима? – С чего бы отцу его помнить? Айзек по пальцам одной руки мог пересчитать письма, которые отправлял домой из Уэст-Палм-Бич.

Отец потряс коричневый бумажный пакет и изучил оставшиеся рулетики. Затем протянул его Айзеку.

– Возьми один.

Айзек послушался. Ругелах и правда был вкусный.

– Джим работает над большой сделкой. Один застройщик разорился, и на рынке оказалось много земли – задешево.

– Как много?

– Есть один кусок, к которому я примериваюсь, в нем чуть больше сотни акров.

Отец присвистнул. У его фермы было сорок акров земли, но во время сбора урожая казалось, что вся сотня.

– В Палм-Бич?

– В округе, не на острове, – сказал Айзек. – Ближе к озеру Окичоби. Старая цитрусовая ферма.

– И что ты с ней будешь делать? – спросил отец. Айзек ясно дал понять, что фермера из него не выйдет.

– Перепродать, когда время будет подходящее. Джим думает, что может скостить цену до тридцати долларов за акр. Такая земля продается обычно как минимум вдвое дороже.

– Все равно столько денег достать непросто. – Айзек не спросил, но почувствовал, как в воздухе между ними повис вопрос: «У тебя они есть?»

– Я сказал ему, что буду рассматривать эту возможность, только если смогу найти инвесторов. Черт, да тут даже ты можешь поучаствовать, – сказал Айзек, удивляясь собственной наглости. Он осмотрел кухню и заставил себя завершить мысль. – Вкладываешь пару сотен долларов. Они удваиваются, а затем утраиваются. Может, даже еще больше вырастут.

Отец поднял брови и тихо усмехнулся.

– За тысячу долларов этот дом можно починить, – настоял Айзек. – Может, даже нанять помощников на сбор урожая.

Айзек попал в очередную больную точку и потому сразу же постарался сгладить свои слова:

– Конечно, будь я лучшим сыном, я бы сам тебе помогал.

Отец ничего не ответил, только похлопал Айзека по руке.

* * *

Следующим утром отец сварил Гусси яйца, а Айзеку – черный кофе. Когда подошло время прощаться, Айзек свистом подозвал дочь и отнес ее маленькую сумку в машину. Отец проводил их на улицу. В руках у него была старая жестянка из-под зефира.

– Ты сказал, что Джим может скостить цену до тридцати долларов за акр?

Айзек ни слова не смог вымолвить, когда увидел, как отец открывает крышку банки и отсчитывает небольшую пачку денег.

– Этого должно хватить на десять акров? – сказал он, передавая Айзеку триста долларов. В банке после этого осталось совсем немного.

Айзек накануне разливался соловьем, но сейчас он задумался, не переборщил ли. Если он возьмет эти деньги, добавит свои и внесет залог, то окажется на крючке – придется искать оставшиеся финансы, привлекать инвесторов, закрывать сделку.

Это была большая ответственность. Но не этого ли хотел Айзек? Не просто шанса добиться чего-то самому, но шанса показать отцу, чего он стоит?

– Ты уверен насчет этого? – спросил Айзек.

Прежде чем отец смог ответить, Гусси выбежала из дома и бросилась в объятья деда.

– Возвращайся в Атлантик-Сити с нами! Пожалуйста!

Отец Айзека поскреб макушку и засмеялся.

– Города – не для меня, Августа. Лучше проси отца скорее привезти тебя в гости еще раз.

– Ты можешь спать в моей комнате, – сказала Гусси.

– Пора ехать, Гусенок, – отметил Айзек, придерживая для нее дверцу машины.

Айзек пожал отцу руку и крепко похлопал по спине. Он не мог заставить себя посмотреть ему в глаза, поймать его внимательный взгляд.

– Я дам тебе знать, когда покупка пройдет, – сказал он клочку земли между ними.

– Передавай мои лучшие пожелания Фанни. И соболезнования ее родителям.

Айзек кивнул, забрался в машину и завел мотор. Отпуская сцепление и выезжая со двора, он легонько помахал отцу.

– Поправляйся! – крикнула Гусси во взметенную с грунтовой дороги пыль.

По пути через Аллайанс и до Вайнленда Айзек мог думать только о деньгах в кармане. Если сложить свои накопления и эти деньги, хватит на залог. Он позвонит Джиму в понедельник и попросит прислать бумаги. После подписи у него будет тридцать дней – возможно, шестьдесят, – чтобы достать оставшиеся деньги и закрыть сделку. Продать такую возможность для инвестиций будет не столь легко, как в двадцать пятом, но и не чрезмерно сложно.

– Эй, Гусенок, – сказал Айзек, когда они проехали синагогу и кладбище. – Дедушка говорил, что ты рассказала ему о Флоренс.

– Прости, – прошептала она с пассажирского сиденья.

– Ничего. Ему можно знать.

– Я думала, он может загрустить.

– Как ты грустишь?

Краем глаза Айзек увидел, как она кивает.

– Я тоже грущу, – сказал он.

– Мама будет грустить больше всех, – заметила Гусси.

– Это правда.

Айзек несколько минут следил, как дорога исчезает под колесами.

– Бабушка объяснила тебе, что мы некоторое время не будем рассказывать маме про Флоренс?

Дочь снова кивнула.

– Из-за ребеночка.

– Правильно, – сказал Айзек. – Когда будешь ее навещать, ничего не говорить будет очень сложно.

Гусси молчала несколько минут.

– Но почему нельзя рассказывать ребеночку?

Стюарт

Флоренс была мертва уже неделю, но каждое утро в шесть часов Стюарт садился в спасательную лодку, как будто ничего не случилось.

Он стал вывозить Флоренс на лодке в начале прошлого лета, когда она вернулась из Уэллсли одержимая идеей переплыть Ла-Манш. После заплыва Эдерле в 1926 две другие женщины успешно его пересекли – одна через три недели после того, как газеты протрубили об Эдерле, а другая годом позже. С тех пор прошло семь лет, и никто – ни женщина, ни мужчина – не повторил их успех. «Почему не я?» – написала Стюарту Флоренс из колледжа.

В письмах Флоренс признавалась, что проводит вечера в библиотеке, просматривая старые газеты в поисках подсказок, как лучше переплыть Ла-Манш. У нее было множество вопросов, а ее тренерша, которая плавала только в бассейне, могла ответить лишь на некоторые из них. Флоренс хотела знать, как Эдерле и другие умудрялись сохранить тепло, что они ели, как они оценивали погоду и как защищали глаза от раздражения соленой водой. Список ее вопросов вырос до таких размеров, рассказала она Стюарту, что пришлось держать его в отдельной записной книжке, которую она купила специально для этой цели.

В вопросах плавания на открытой воде Стюарт был лучшим источником знаний для Флоренс, и по мере того, как проходили зимние месяцы, а ее книжка толстела от записей, она писала ему все чаще. Стюарт не знал Ла-Манш, но он знал океан – что тот мог дать внимательному пловцу, и что мог забрать. Что не менее важно, он знал Флоренс. Знал, на что способен каждый мускул в ее теле, в чем были ее слабости, когда ее уверенность могла принести успех, а когда – нанести вред. В одном из своих первых писем Флоренс сообщила Стюарту, что хочет совершить попытку пересечь пролив в следующем августе, перед возвращением в Уэллсли на второй год, но Стюарт уговорил ее подождать еще. «Ла-Манш, – написал он ей, – никуда не денется до 1934-го».

Стюарт предложил Флоренс провести лето 1933-го, плавая вокруг острова Абсекон. Это был заплыв на двадцать две мили, примерно то же расстояние, что отделяло мыс Гри-Не от Дувра, хоть и с намного более приятными условиями. Температура вод Ла-Манша редко поднималась выше шестидесяти градусов по Фаренгейту[23]23
  15 градусов по Цельсию.


[Закрыть], и воздух оставался таким же холодным. В Дуврском проливе температура могла резко меняться, так что даже если пловчиха покидала Францию под солнечным небом, на пути к Англии ей наверняка пришлось бы столкнуться с проливным дождем, густым туманом и штормовым ветром.

Флоренс не понравилась идея откладывать заплыв через Ла-Манш еще на год, но ей пришлось по душе, как Эдерле провернула похожий трюк с большой помпой. За несколько недель до заплыва через Ла-Манш Эдерле проплыла от Бэттери-парк в Нью-Йорке до Сэнди-хук в Нью-Джерси. Помимо отличной тренировки такой заплыв был еще и рекламной возможностью. Стюарт настаивал, что если Флоренс хотела, чтобы «Пресс» или кто-нибудь из больших бизнесменов Атлантик-Сити принял ее намерение пересечь Ла-Манш всерьез – и захотел спонсировать его, – ей следовало заявить о себе в родном городе. Она неохотно согласилась.

Почти каждое утро тем первым летом после колледжа Флоренс встречалась со Стюартом на песчаной полоске перед пляжной палаткой на Мэриленд-авеню. Солнце еще лежало за горизонтом, и к тому времени, как он протаскивал спасательную лодку по песку и сталкивал ее с мостков на открытую воду вместе с сидящей на носу Флоренс, небо едва окрашивалось в розовый. Она мало говорила, пока он греб через волны, но ему все равно нравилось быть с ней в лодке. Ночами, когда он засиживался в баре «Ритца» или пивной на Садовом пирсе, возникал соблазн отключить будильник и снова залезть под одеяло. Вместо этого он болтал в кружке свой кофе и давал Флоренс последние наставления – расслабить плечи или загребать дальше. Если у нее были вопросы, то она задавала их, но чаще просто кивала, несколько раз вытягивала руки над головой, сбрасывала покрывало и ныряла в воду.

Когда Флоренс плыла, Стюарт греб за ней, держа дистанцию в несколько лодочных длин, чтобы не врезаться в девушку, если она вдруг остановится. Иногда он пытался кричать ей – время на секундомере, который он держал в кармане, или предупреждение о том, что она сбивается с курса, но натянутая на уши шапочка, гул океанских вод и плеск рассекаемых ей волн не позволял доносить до нее слова. Но это было неважно. Она знала пейзаж Атлантик-Сити достаточно хорошо, чтобы помнить, что Центральный пирс от Садового отделяло полмили пляжа, а пирс Миллиона Долларов был еще в полумиле.

В какой-то момент Стюарт кричал Флоренс, что пора забираться в лодку, и она слушалась, позволяя схватить себя под руки и затащить через борт и на дно, как свежий улов. Он знал, что во многих случаях она предпочла бы отмахнуться и продолжить плыть, вернуться на пляж, когда это будет удобно ей, но Стюарт, который спасал сотни жизней каждое лето, и слушать об этом не хотел:

– Ты не неуязвима, знаешь ли, – часто говорил он ей.

Грести обратно к берегу всегда нравилось Стюарту больше всего. После заплыва, когда солнце стояло в небе, Флоренс была куда разговорчивей. Она заворачивалась в полотенце, заглатывала остатки кофе Стюарта и задавала вопросы, на которые уже знала ответы – выглядела ли она крепче и был ли, по его мнению, у нее шанс на кубок показательного заплыва в этом году? Вот что нравилось Стюарту в ней больше всего. Флоренс была уверена в себе. Еще ему нравились ее ключицы, которые подпрыгивали, когда она смеялась. О, и ее глаза. Ему очень нравились ее глаза.

В те дни, когда ему не нужно было спешить на вышку с самого ранья, он не торопился обратно к пляжу. Флоренс часто подшучивала над ним:

– Сейчас мой отец уже, наверное, вызвал Береговую стражу.

Теперь, без Флоренс на борту, лодка казалась большой и громоздкой. Океан – необъятным, одиноким. Пляж – более далеким. Стюарт представлял, как будет грести к горизонту, пока не потеряет из виду не только Набережную, но даже маленький кусочек земли, на котором примостился Атлантик-Сити. Когда, кроме солнца, не останется ориентиров, сможет ли он найти дорогу домой? И захочет ли?

* * *

Стюарт собирался идти завтракать, когда столкнулся с Адлерами у входа на Стальной пирс. По крайней мере, издалека они показались Адлерами. Он сощурился, пытаясь разглядеть их лучше, и пересчитал по головам. Джозеф, Эстер, Айзек, Анна и малышка Гусси. Да, это определенно были они. Он поднял руку в воздух и помахал им, но никто словно не заметил.

– Мистер Адлер, миссис Адлер, – позвал он, когда приблизился. Они подняли головы. Эстер не выглядела обрадованной встречей, но и не казалась разочарованной. Хороший знак, подумал он.

– Все в порядке? – спросила она с ноткой беспокойства в голосе, когда они оказались достаточно близко, чтобы услышать друг друга.

Он на мгновение замер, не зная, почему она спросила.

– Все в порядке. Ну, в смысле, вы знаете. – Какой же он был дурак. Конечно, все не было в порядке. Флоренс мертва. Может, Эстер беспокоилась, что он не смог уговорить спасателей в Больничной палатке Вирджиния-авеню молчать? У бедной женщины было столько забот. – Я просто увидел вас и захотел поздороваться.

– Здравствуй, – сказал Айзек выраженно ровным тоном. Он издевался?

– Гуляете? – спросил их всех Стюарт.

– Шива закончилась, – заметила Гусси.

– О?

– Мы идем на прогулку, чтобы отметить завершение шивы, – сказал Джозеф.

– А, понимаю, – сказал Стюарт, делая шаг назад. – Я не хотел мешать вам.

– Хочешь присоединиться? – спросила Эстер, глядя ему прямо в глаза.

Стюарт опустил глаза на потрепанные кожаные мокасины и шерстяной купальный костюм, которые не сменил после плаванья на лодке. Уходя с пляжа, он натянул поверх формы шорты, но не стал морочиться с рубашкой, которую держал в одной руке. В другой был пустой термос для кофе. Он чувствовал, как Эстер и, возможно, Анна, оценивают его наряд.

– Я собирался перекусить перед работой, – сказал он и на минутку поставил на землю термос, чтобы через голову натянуть рубашку.

– Тогда не будем тебя задерживать, – произнесла Эстер.

– Нет, нет. У меня есть время, – быстро отозвался он. – Я просто хотел объяснить, почему одет неподобающе. Это ничего?

– Ты совершенно нормально одет, – сказал Джозеф.

Эстер кивнула, хотя было тяжело понять, соглашалась ли она с тем, что он выглядел приемлемо, или просто была готова продолжать прогулку.

Стюарт не знал, как себя вести в такой ситуации. В другое время он начал бы вежливую беседу, но раз эта прогулка по природе своей являлась религиозной, наверное, правильнее было молчать. Он прошел несколько минут в тишине, изучая затылки Джозефа и Эстер, пока они вели их процессию на север. У Стейтс-авеню они замедлили шаг и пересекли широкую Набережную. Эстер обеими руками вцепилась в ограждение и уставилась в океан.

Конечно, они хотели прийти сюда – на место, где в последний раз видели Флоренс живой. Было раннее утро, не настал и десятый час, и на пляже еще царила тишина. Через некоторое время прибудут спасатели, протащат свои вышки к кромке воды и дадут длинный свисток, обозначая, что плавать безопасно.

Стюарт знал спасателей, которых этим летом назначили на Стейтс-авеню. Бинг Джонсон и Нил Фармер оба были хорошими парнями, но ни один не мог похвастаться его опытом. Стюарт отправился искать их ночью прошлого воскресенья после разговора с Эстер. Когда он нашел их, в любимом баре недалеко от Больничной палатки Вирджиния-авеню, он передал ее послание – но еще попросил в деталях описать спасение Флоренс.

– Она пыталась выплыть всего минуту, – сказал Бинг, который был, казалось, уже на четвертом стакане разбавленного бурбона. – Когда мы добрались до нее, она уже потеряла сознание.

Стюарт жаждал ответов, но ни Бинг, ни Нил не могли дать ему никакой конкретики. Если бы только Стюарт был на вышке Стейтс-авеню, как всегда. Он мог бы добраться до Флоренс быстрее. Или она могла и вовсе не отправиться в воду, удовольствуясь едкими шуточками, которые отпускала бы в его сторону с земли.

Эстер покачала головой, будто пытаясь вытряхнуть из головы образ мертвого тела дочери. Джозеф отвел ее от ограждения. Айзек и Гусси последовали за ними, а Анна и Стюарт оказались в хвосте. Стюарт сознательно замедлил шаг, позволяя расстоянию между собой и Айзеком вырасти.

– У тебя, наверное, не было возможности узнать ее поближе, – предположил Стюарт.

Анна ничего не ответила.

– Она была особенной. Другой. Не такой, как остальные девчонки здесь.

Анна кивнула, затем вытерла глаза.

– Прости. Я не хотел тебя расстраивать.

– Нет, нет. Ты прав, что хочешь поговорить о ней.

Они прошли мимо киоска гадалки, где рекламировались расклады таро за два доллара.

– Тяжело, наверное, оказаться в такой ситуации. Особенно, когда едва знаешь семью.

– Все не настолько плохо, – сказала она. – Впервые за три месяца я чувствую, что приношу пользу.

– Уверен, ты очень помогаешь.

– Эстер многим напоминает мне мать.

– Должно быть, ты скучаешь по ней, – сказал Стюарт. – По матери.

– Да.

– Это правда, что когда мистер Адлер жил в Европе, они с твоей матерью были вместе?

Анна широко распахнула глаза.

Стюарт понял, что зашел слишком далеко.

– Или просто Флоренс так думала.

Анна громко расхохоталась.

– Что? – с улыбкой спросил Стюарт. – Смешно представлять их вместе или смешно представлять, как об этом беспокоилась Флоренс?

– Может, и то и другое?

– Ты была темой нескольких писем.

– Не могу даже представить, что думала Флоренс, – сказала она. – Из ниоткуда появляется странная девушка. Она даже не дальняя родственница, но ее селят в твою старую комнату.

– Никто не жаловался, – пояснил он, жалея, что не может поймать ее взгляд. Ему казалось, что она чувствует себя лишней.

На Вирджиния-авеню семья прошла мимо больничной палатки, но никто не высказался по этому поводу.

– Так что, ты не будешь ни подтверждать, ни опровергать догадку Флоренс?

Анна улыбнулась.

– Если я тебе расскажу, ты должен пообещать, что не обмолвишься об этом.

Он поднял вверх три пальца в знак обещания.

– Они были обручены.

Стюарт не смог скрыть своего удивления – не стал даже пытаться.

– Мистер Адлер и твоя мать?

Анна кивнула.

– Я подозреваю, что он разорвал помолвку, когда встретил Эстер.

– Потрясающе.

– Я знаю.

– Думаешь, он все еще любит ее?

– Кого? Мою мать?

– Ну да.

– Полагаю, нет, – сказала Анна, как будто никогда не задумывалась даже о самом вопросе, не то что об ответе. – Не думаю, что это хоть сколь-нибудь важно.

– Разумеется, это важно.

Анна в удивлении подняла брови. Она начала что-то говорить, но тут же оборвала себя, крепко сжав губы.

– Что ты хотела сказать? – спросил Стюарт.

– Ничего.

– Что-то.

– Просто, – сказала Анна, – иногда, когда он смотрит на меня, мне кажется, что он мысленно меняет черты моего лица, пытаясь вспомнить лицо матери.

Стюарту нечего было на это ответить. Он вспомнил зернистую фотографию Флоренс, которую напечатали в «Пресс», когда она проплыла вокруг острова прошлым летом. Она идеально запечатлела ее, но ему нравилось думать, что даже через тридцать лет фотография не понадобится, чтобы вспомнить ее лицо.

Их процессия прервала свой марш возле «Конфетной компании Джеймса». Незнакомая женщина остановила Эстер. Когда Стюарт и Анна приблизились, он услышал, как женщина расспрашивает Эстер о семье.

– И как ваша дочь?

Эстер поморщилась.

– Как она отдыхает?

– О, Фанни. Да, она все еще в больнице. Думаю, она немного скучает, но пока дела идут хорошо.

– Отлично. А Флоренс? Все еще плавает при любой возможности?

Эстер сглотнула.

Айзек, который, казалось, совсем не следил за разговором, ответил за нее:

– Мы бы и за уши не смогли оттащить ее от воды.

Гусси непонимающе обратилась к отцу:

– Пап, но она не может…

Гусси не успела ничего сказать, когда Анна схватила ее за руку, одарила компанию извиняющейся улыбкой и утянула девочку в магазин конфет. Стюарт подождал немного, прежде чем попросить прощения и последовать за ними. Внутри он нашел Анну и Гусси возле нескольких больших банок с ирисками на морской воде. Анна сидела на корточках возле Гусси, поглаживая ее по голове и увещевая тихим успокаивающим тоном. Стюарту пришлось подойти совсем близко, чтобы услышать, что она говорит.

– …важно ничего не рассказывать.

Гусси, казалось, вот-вот расплачется.

– Но я думала, что мы храним секрет только от мамы. – Ее губы начали дрожать. – Из-за, из-за, из-за ребеночка.

– Шшш, – прошептала Анна. – Это очень запутанно, я понимаю.

Стюарт приблизился к ним и тоже присел на корточки.

– Я думаю, твои дедушка и бабушка переживают, что если много людей узнают о смерти Флоренс, кто-нибудь расскажет твоей матери. Секрет хранить проще, если о нем знают совсем немногие.

– Мы как будто особенный клуб, – сказала Анна. – Ты когда-нибудь состояла в клубе?

– Секретный клуб? – спросила Гусси.

– Да, самый секретный из всех. Такой, в котором есть рукопожатия, пароли и тайные языки, – сказала Анна.

– Некоторые девчонки в школе состоят в секретном клубе.

– Но не ты? – спросила Анна.

Она печально покачала головой.

– В своем клубе они говорят на поросячьей латыни[24]24
  Поросячья латынь – «тайный язык», представляющий собой зашифрованный английский. Чаще всего используется в шутливом или полушутливом контексте.


[Закрыть].

– Да разве же это секрет! – сказал Стюарт, позволяя ужасу отразиться на лице. – Все знают поросячью латынь!

– Наш клуб суперсекретный, – пояснила Анна.

– И я в нем состою? – спросила Гусси.

– Все мы состоим, – сказал Стюарт, глядя на Анну. – Все, кто знает, что случилось с Флоренс.

– А у нас есть секретное рукопожатие? – поинтересовалась Гусси.

– «У нас есть секретное рукопожатие?» Анна, ты вообще можешь поверить в это? Есть ли у нас секретное рукопожатие? У нас есть секретное рукопожатие и секретный язык!

Он схватил маленькое запястье Гусси и дважды сжал его, прежде чем сложить ее мизинец к ладони и потянуть за большой палец.

– Достаточно секретно? – спросил он, широко улыбаясь.

– А наш секретный язык?

– Анна, расскажем ей про наш секретный язык? Думаешь, она готова к такой большой тайне?

Анна скорчила задумчивое лицо, будто оценивая способности Гусси к тайнохранению.

– Думаю, она вполне справится с нашей тайной.

Стюарту пришлось придумывать на ходу.

– Он называется АРП-язык, и он намного сложнее поросячьей латыни. Нужно говорить «арп» перед каждой гласной. Например, тебя будут звать Гарп-у-ссарп-и. А я Старп-ю-арпарт.

– А как зовут Анну?

– Арпанн-арпа, конечно же.

Гусси несколько минут практиковалась, и смогла назвать переделанный пляж, песок и дом.

– У тебя неплохо получается, – отметила Анна.

– Правила клуба довольно просты, – сказал Стюарт. – Не показывай секретное рукопожатие никому, кто не состоит в клубе, не учи никого секретному языку и… – он замолк на мгновение. – Не говори никому, что Флоренс умерла.

– Надо говорить, что она жива? – спросила Гусси.

Стюарт обернулся к Анне, и та покачала головой.

– Нет, можешь просто перевести тему. Или ничего не говорить. – Стюарт посмотрел на банки с ирисками. – Подожди-ка секунду.

Он схватил пригоршню ирисок, сложил в бумажный пакет и отнес на кассу, чтобы их взвесили. Когда он вернулся с конфетами, то выдал каждому по одной и велел снять вощеную обертку.

– Это очень важная часть церемонии инициации, – сказал он, пытаясь сохранять серьезное лицо. – Все мы трое должны положить ириску в рот и повторить за мной.

Пока Гусси разворачивала конфету, Анна прошептала ему «спасибо» через ее голову.

Он пожал плечами, будто говоря, что ему это ничего не стоило.

– Ты тоже разворачивай.

Когда они избавились от оберток и положили мягкие конфеты в рот, Стюарт очень быстро проговорил единственную считалку, которая пришла на ум:

– Один на горе, два на радость, три на подарок, четыре на гадость, пять на мальчишек, шесть на девчат, семь на секрет, о котором смолчат, – и девчонки повторили, смеясь над тем, как глупо это прозвучало из их уст.

Несколько минут они в тишине жевали липкое угощение.

Гусси пыталась спросить что-то у Стюарта, но он только на третий раз смог разобрать ее слова:

– Нам надо пригласить в клуб папу и бабушку с дедушкой?

Стюарт сглотнул и прочистил горло.

– Они уже полноправные члены. Если хочешь, просто для вежливости, то можешь предложить им конфеты.

– Но для мамы мы проведем инициацию?

Стюарт попытался представить сценарий, в котором Фанни родит ребенка, узнает о смерти сестры и, оправившись от обоих потрясений, сядет на корточки в «Конфетной компании Джеймса», чтобы набить рот ирисками.