Текст книги "Операция «Перфект»"

Глава 13
Ошибка

Тайна выплыла наружу исключительно по ошибке. Собственно, тайна сама себя выдала, вырвалась на волю, как собака, которая без разрешения забегает в чужой сад, а ты даже перехватить ее не успеваешь. Вот только никакой собаки у них, разумеется, не было, потому что у отца была аллергия на шерсть домашних животных, и он сразу начинал чихать.

Мать заглянула к Байрону перед сном, чтобы еще раз измерить ему температуру. Люси уже спала, и Байрон уже давно ждал, когда мать к нему зайдет, но тут позвонил отец. Байрону не было слышно, что мать ему говорит, – она говорила очень тихо и медленно и ни разу не засмеялась своим переливчатым смехом, – а когда она вошла к нему в комнату, то сперва минутку постояла, опустив голову, словно никак не могла понять, где же она оказалась, похоже, она даже самого Байрона не сразу заметила. Вот тогда он и решил сказать, что у него болит живот, – это было примерно то же самое, что напомнить Дайане, что он ее сын.

Внимательно посмотрев на столбик ртути в термометре, она вздохнула и сказала, что не может понять, в чем дело.

– Вроде бы никаких определенных симптомов у тебя нет… – задумчиво сказала она.

– Да я отлично себя чувствовал, пока не случилось это! – Слова сами слетели у него с языка. Байрон только потом понял, что именно только что сказал, от ужаса он даже руку к губам прижал, и мать, разумеется, тут же спросила:

– Что ты имеешь в виду? – Она тщательно протерла термометр кусочком ткани и вложила его в изящный серебряный футляр. – Ты сказал, что отлично себя чувствовал, пока что-то не случилось. Что же именно? – Склонив голову набок, она ждала ответа.

Но Байрон молчал, изучая ногти на руках. Он надеялся, что, если и дальше будет молчать, если сделает вид, будто его тут и нет, разговор затихнет сам собой. Возможно, мать просто утратит интерес к данной теме и заговорит о чем-то другом, и тогда ему удастся воспользоваться совсем другими словами.

– Да так, ничего, – пробормотал он. Но перед глазами у него снова встала та же картина: валяющийся на обочине красный велосипед и девочка под ним.

Мать наклонилась и поцеловала его в лоб. От нее чудесно пахло цветами, и ее мягкие волосы так приятно щекотали Байрону лоб, что он не выдержал.

– Ей вообще не следовало выезжать на дорогу! – выпалил он. Эта фраза тоже слетела с языка сама собой и с такой скоростью, что казалась горячей и влажной на ощупь.

Мать рассмеялась:

– О чем это ты?

– Ты в этом совершенно не виновата!

– Не виновата? В чем это я не виновата? – И она снова засмеялась. Во всяком случае, усмехнулась.

– Ты ничего плохого не сделала! Ты же просто не заметила! Там стоял такой туман! А тут еще эти две лишние секунды… Тебя совершенно не в чем винить!

– Не в чем винить? Но за что?

– За ту девочку. Маленькую такую, с Дигби-роуд.

Мать наморщила лоб, пытаясь вспомнить:

– Какую девочку? Не понимаю, о ком ты говоришь.

Байрону показалось, что твердая земля под ним расступилась, исчезла, и он снова идет по хлипкому мосту из веток и камней, а темная вода так и вскипает у него под ногами. И он стал продолжать этот разговор только потому, что чувствовал: никакой возможности вернуться назад уже нет. Терзая уголок простыни, он описал матери все, что видел в то утро: как девочка вылетела из распахнутой калитки на красном велосипеде, как потом, когда они с ней столкнулись и машина остановилась, он снова увидел ее под своим окошком, и она лежала на обочине и не двигалась. Оказалось, что в распоряжении у него крайне малый запас слов, и ему приходилось все время повторять одно и то же: Дигби-роуд, туман, две лишних секунды, ты не виновата. Затем, поскольку мать ничего не говорила и лишь слушала его, прижав пальцы к губам, он сказал:

– А потом я попросил тебя поскорей ехать дальше, потому что не хотел, чтобы ты испугалась.

– Нет, – вдруг сказала она. Это было сказано негромко, и это был совсем не тот ответ, которого ожидал Байрон. – Нет. Это не может быть правдой.

– Но я же сам все видел! Я видел, как все случилось!

– Случилось? Да ничего там не случилось! – Голос матери звучал все громче. – И ни на какую девочку я не наезжала. Я очень осторожно вожу машину. Я вообще очень осторожная. И машину я вожу в точности так, как меня учил твой отец. Если бы там действительно была какая-то девочка, я бы это заметила. Я бы ее увидела. Я бы остановила машину. – Говоря это, она все время смотрела в пол. Казалось, будто она читает эти слова в рисунке ковра. – Я бы непременно вышла из машины!

У Байрона закружилась голова. Он старался дышать как можно чаще, но вдохи получались поверхностные и больше напоминали всхлипы, от которых болезненно содрогались горло и грудь. Господи, он столько раз обдумывал этот разговор! Точнее, обдумывал то, как сделать, чтобы этого разговора никогда не было, и вот сейчас наконец этот разговор начат, но все отчего-то сразу пошло наперекосяк. Это было просто невыносимо! Невыносимо трудно было выложить матери всю правду и обнаружить, что она ничего этого и слышать не желает! Байрону хотелось упасть на пол и ни о чем больше не думать. И ничего больше не чувствовать.

– Что с тобой? – услышал он ласковый голос матери. – Что происходит, солнышко?

Но ему больше нечего было ей сказать – все слова уже были истрачены, и тут комната вдруг стала быстро-быстро вращаться вокруг собственной оси, стены куда-то уплывали, пол опасно кренился под ногами, и Байрон сказал:

– Извини. Меня, кажется, сейчас вырвет.

Но его не вырвало. Хотя он, низко склонившись над унитазом и вцепившись в его края, изо всех сил напрягал мышцы живота и шеи. Тело его содрогалось в конвульсиях, но рвоты он так и не вызвал. Когда мать постучала в дверь и спросила, можно ли ей войти и не принести ли ему чего-нибудь, он смог ответить, что ничего не нужно и с ним все в порядке. Он все никак не мог понять, почему она ему не поверила. Затем он включил воду, а сам сел на пол и стал ждать, когда мать уйдет. Наконец в коридоре, потом и на лестнице послышался стук ее каблучков – какой-то странно замедленный, словно она никуда не спешила, а просто плыла по воздуху в глубокой задумчивости, – и Байрон отпер дверь туалета и побыстрее вернулся к себе.

В тот вечер ему особенно не хватало Джеймса. И дело даже не в том, что ему хотелось рассказать другу нечто особенное, просто он постоянно думал о Джеймсе и о том, как они тогда строили мост на пруду. Если бы Джеймс знал про тот несчастный случай, он бы наверняка придумал какой-нибудь выход, ведь тогда-то он сразу догадался насчет силы притяжения и малой грузоподъемности моста.

Байрон хорошо помнил свои ощущения, когда свалился с этого моста в пруд, но лучше всего он помнил краткий миг перед тем, как, потеряв равновесие, шлепнулся в холодную воду. Он испытал тогда настоящий шок. А потом ноги у него сразу засосало в толстый слой придонного ила, и хотя он знал, что пруд мелкий, все равно страшно испугался, что утонет, и стал бить по воде руками. Ноги засасывало все сильней, вода заливалась в уши, в рот, в нос. «Миссис Хеммингс! Миссис Хеммингс!» – кричал на берегу Джеймс. Сам он, похоже, оказался не в состоянии что-либо сделать. Только метался по берегу и хлопал руками, точно наседка крыльями. Наконец Байрон увидел, что к нему на помощь бежит мать. Она бежала так быстро, раскинув руки, что казалось, вот-вот споткнется и упадет. Она с разбегу влетела в воду, даже не сняв туфли, и тут же его вытащила. А потом повела мальчиков в дом, обнимая обоих за плечи, и, хотя Джеймс-то был совершенно сухой, закутала обоих в махровые полотенца. «Это я виноват, я!» – все повторял Джеймс, и тогда Дайана остановилась, взяла его за плечи и сказала, что ни в чем он не виноват, а наоборот – это он спас Байрона и может этим гордиться. Когда они пришли домой, она первым делом приготовила им крепкий сладкий чай с сэндвичами и все это принесла на лужайку, на солнышко, и Джеймс сказал, стуча зубами: «Какая же у тебя добрая мама! Какая же она добрая!»

Накрывшись простыней, Байрон развернул схему, которую нарисовал у отца в кабинете, и, светя себе фонариком, принялся ее изучать. Ведя пальцем по нарисованным им стрелкам, он добрался до красной отметины – того места, где «Ягуар» внезапно затормозил и остановился, – и сердце у него снова тревожно забилось. Он понимал, что совершенно прав насчет случившегося. В конце концов, он же видел все собственными глазами. Снизу, из кухни, доносилось хлопанье дверцы холодильника – это мать то открывала его, то закрывала, потом послышался знакомый звон кубиков льда, которые она вытряхнула из формы на сушилку, а чуть позже – звуки музыки. На этот раз мать поставила на проигрыватель такую печальную пластинку, что Байрон подумал: уж не плачет ли она? Он снова вспомнил ту девочку с Дигби-роуд, пытаясь понять, как же такая беда могла случиться с его матерью? Больше всего ему хотелось спуститься вниз и подойти к ней, но он не мог даже пошевелиться. Байрон говорил себе: «Еще минутку, и я встану и спущусь вниз», но проходила одна «минутка», потом еще и еще, а он по-прежнему лежал, затаившись, в своей постели. Рассказав Дайане о том, что она натворила, он чувствовал, что и сам стал соучастником преступления, что и он сам виноват в злополучном столкновении с велосипедом. Если бы он сумел промолчать, может быть, всей этой истории удалось бы как-то раствориться в глубинах времени, перейти в категорию небытия. Возможно, она так и осталась бы не совсем реальной.

Позже, когда Дайана тихонько приоткрыла дверь, впустив яркий луч света, от которого у Байрона сразу заболела голова, и шепотом спросила: «Байрон, ты что, до сих пор не спишь?» – он затаился, крепко зажмурившись, стараясь не шевелиться и дышать глубоко, как спящий. Он слышал, как мать, мягко ступая, прошуршала по ковру, вдохнул ее чудесный запах, потом дверь снова приоткрылась, мигнул свет, и в комнате стало темно.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она на следующее утро, очередное утро пятницы. Байрон чистил зубы в ванной и не заметил, как мать подошла и встала у него за спиной. Когда она коснулась его плеча своими легкими пальцами, он даже вздрогнул от неожиданности. Мать рассмеялась. Волосы золотистым облачком окутывали ее лицо, кожа была нежной, как мороженое.

– Ты не пришел сегодня утром, как всегда, чтобы дождаться звонка моего будильника. Мне тебя не хватало.

– Я проспал. – Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть прямо на нее. И теперь друг с другом разговаривали их отражения в зеркале – отражение сына с отражением матери.

Она улыбнулась:

– Но это же хорошо, что ты так крепко спал.

– Да, хорошо, – сказал он. – А ты?

– Что я?

– Спала?

– Ну да, – сказала она. – Я спала хорошо. Спасибо.

Возникла маленькая пауза. Байрон чувствовал, что они оба ищут какие-то приемлемые слова – примерно так Дайана обычно выбирала одежду перед приездом отца: надевала что-то, потом со вздохом снимала и надевала что-то другое, потом третье. Потом они услышали, как Люси громко требует, чтобы ей принесли школьную форму, и дружно рассмеялись. Они смеялись так долго и так старательно, словно с большим облегчением обнаружили, что, когда смеешься, можно ничего не говорить.

– Ты что-то бледный, – сказала мать, когда смех иссяк.

– Ты не пойдешь в полицию?

– В полицию? Зачем мне идти в полицию?

– Из-за той девочки с Дигби-роуд.

Мать покачала головой с таким видом, словно не понимала, зачем ему понадобилось снова напоминать ей об этом.

– Мы же с тобой все обсудили вчера вечером. Никакой девочки не было. Ты ошибся.

– Но я-то ее видел! – заорал Байрон. – Я же как раз с той стороны сидел и все видел с самого начала! То есть сперва я заметил, как прибавили эти секунды, а уже потом девочку. А ты никак ее заметить не могла, во-первых, потому что вела машину и сидела с другой стороны, а во-вторых, туман был ужасно густой!

Мать прижала обе руки ко лбу, а потом с такой силой провела ими по волосам, оттягивая их назад, словно они мешали ей видеть. Немного помолчав, она медленно проговорила:

– Байрон, я ведь находилась в машине рядом с тобой. И ничего страшного не произошло. Я точно знаю. Ничего там, на Дигби-роуд, не случилось, Байрон.

Он ждал, что она, может быть, прибавит что-то еще, но она просто смотрела на него и не говорила ни слова. И единственным, что их теперь объединяло, были эти, только что сказанные ею слова, они метались у Байрона над головой, хлопая крыльями, как птицы, и гулким эхом отдавались у него в ушах, и хотя ни он, ни мать ничего не говорили, слова эти как бы обрели свой собственный голос. Ничего страшного не произошло. Ничего там, на Дигби-роуд, не случилось, Байрон.

Да нет, случилось! Он твердо это знал.

* * *

Наступил уик-энд. Как всегда, приехал отец, и у Байрона не было ни малейшей возможности еще раз поговорить с матерью о происшествии на Дигби-роуд. Ему только раз удалось застать ее в одиночестве – когда отец проверял у себя в кабинете счета, полученные за месяц. Мать как-то беспомощно металась по гостиной и то брала какую-то вещь в руки, то, даже не взглянув на нее, ставила обратно. Когда отец появился в дверях и сказал, что у него есть к ней кое-какие вопросы, ее руки невольно взлетели к горлу, а глаза испуганно расширились. Одна квитанция осталась незаполненной, сказал отец.

– Незаполненной? – переспросила Дайана, словно не понимая, что означает это слово.

И это уже не в первый раз, сказал отец. Он спокойно стоял на месте, а она опять начала хватать, переставлять и поправлять разные предметы, и без того стоявшие ровно. Потом она снова испуганно поднесла пальцы к губам и пролепетала, что просто представить себе не может, каким образом оставила квитанцию незаполненной. И пообещала впредь быть более аккуратной, а отец сказал:

– Я бы хотел, чтобы ты никогда больше этого не делала.

– Я же сказала, что просто ошиблась, Сеймур!

– Я имею в виду твои ногти. Я бы хотел, чтобы ты, наконец, перестала их грызть.

– Ох, дорогой, ты так много хотел бы, чтобы я не делала! – Она рассмеялась и отправилась в сад – возиться с цветами. И снова отец уехал в воскресенье рано утром.

Когда с того злополучного дня пошла уже третья неделя, Байрон стал таскаться за матерью следом как тень. Смотрел, как она моет в раковине посуду или окапывает свои любимые розы. Розовые кусты были теперь так густо усыпаны цветами, что и веток почти не было видно, огромные бледно-розовые цветы казались как будто слегка растрепанными, а если зайти в беседку, создавалось впечатление, что над тобой звездное небо – так густо она была увита цветущими розами. По ночам Байрону было слышно, как Дайана внизу включает проигрыватель и ставит свои любимые пластинки. Но все его мысли по-прежнему крутились только вокруг Дигби-роуд. Он до сих пор поверить не мог, что вот так вот взял и все ей рассказал. Впервые между ними что-то стояло, словно та ограда, что теперь отделяла пруд от остального луга, а все из-за того, что мать отнеслась к случившемуся совершенно иначе, чем он. Байрон был уверен, что прав, и понимал, что его правота как бы подразумевает виновность матери, и, что самое ужасное, именно он невольно ее обвиняет.

Ему очень хотелось рассказать обо всем Джеймсу. Во вторник во время ланча он был уже почти готов это сделать и начал с вопроса:

– Скажи, у тебя есть какие-нибудь тайны?

От неожиданности Джеймс подцепил вилкой и проглотил слишком большой кусок мясной запеканки, но ответил совершенно спокойно:

– Да, Байрон, конечно. – На всякий случай он тут же огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли их кто-то из мальчиков. Но никто не подслушивал. А все потому, что Уоткинс притащил с собой новый резиновый мячик, который умел пукать, и все развлекались тем, что клали мячик на скамейку, шлепались на него сверху и дружно ржали. – А что? У тебя есть какая-то тайна? – Джеймс с неожиданным оживлением посмотрел на Байрона, ожидая его ответа, и даже про свою запеканку забыл.

– Ну, я не совсем уверен… – Байрон чувствовал в крови прилив адреналина – он словно собирался спрыгнуть с какой-то очень высокой стены. Джеймс явно решил прийти ему на помощь.

– Я, например, – сказал он, – иногда я открываю материну баночку «Понд» и пользуюсь ее кремом.

По мнению Байрона, это была никакая не тайна, но Джеймс явно еще не закончил, он продолжал говорить медленно и решительно, и Байрон догадался, что это еще далеко не все.

– Правда, беру совсем чуть-чуть. Когда она не видит. И теперь у меня не будет морщин. – И Джеймс вновь принялся за свою мясную запеканку, запивая ее водой. Поскольку он ничего больше не прибавил и почему-то вдруг решил посолить запеканку, Байрон догадался, что все уже сказано.

– Что-то не понимаю, зачем ты это делаешь, Джеймс. У тебя ведь нет морщин.

– А нет их, Байрон, потому что я пользуюсь кремом «Понд».

И это был еще один пример того, что Джеймс все и всегда планирует заранее.

* * *

Байрон решил как-то компенсировать свой рассказ о невольно совершенном Дайаной преступлении. Когда они вернулись из школы, он пришел в прачечную, где мать разбирала грязную одежду и закладывала ее в стиральную машину, и заявил, что ошибся.

– Да-да, я просто ошибся, – твердил он, – и ничего такого на Дигби-роуд не случилось.

– Может, хватит уже об этом? – оборвала его мать, и это было очень странно, потому что он заговорил об этом впервые за целых пять дней.

Байрон, покачиваясь, старался устоять на одной ноге, поставив вторую сверху, – если он будет занимать на полу как можно меньше места, казалось ему, то и матери будет причинять не так много беспокойства.

– Понимаешь, никаких свидетелей там ведь не было, – сказал он. – Улик тоже никаких. И машина совершенно не повреждена.

– Передай, пожалуйста, крахмал.

– Если бы мы действительно сбили ту девочку, на «Ягуаре» наверняка осталась бы хоть какая-нибудь вмятина. – Он подал матери крахмал, и она щедро посыпала им белое белье. – А там ни одной вмятинки! Я проверял. Если честно, даже несколько раз проверял.

– Ты опять?

– И никто нас на Дигби-роуд не видел.

– У нас свободная страна, Байрон. Мы можем ездить, где захотим.

Ему очень хотелось сказать ей: вообще-то папа считает, что мы не должны ездить по Дигби-роуд, а еще папа считает, что у нас давно следовало бы вернуть смертную казнь через повешение, хотя, по-моему, ни то ни другое не является свидетельством какой-то особенной свободы. Только это была бы слишком длинная фраза, и Байрон чувствовал, что сейчас не время ее произносить. Мать тем временем запихнула белье в стиральную машину, с силой захлопнула дверцу, и Байрон снова принялся уверять ее, что он, скорее всего, ошибся, но она, не слушая его, двинулась на кухню.

Однако в тот же день он понял: мать все-таки думает о том, что он сказал ей тогда, несмотря на все ее протесты. Несколько раз он замечал, как она с озабоченным видом, держа в руке стакан, смотрит в окно, ничего не замечая вокруг. А когда отец, как всегда, позвонил, чтобы проверить, возьмет ли она трубку и все ли у них так, как должно быть, Байрон услышал, как она говорит: «Извини, а в чем, собственно, дело? – И потом, когда отец, видимо, повторил свой вопрос, она даже голос повысила: – Дорогой, а что, по-твоему, может у нас случиться? Я же никогда ни с кем не вижусь. Никто толком и не знает, где я живу». – И она завершила фразу своим переливчатым смехом, но на этот раз смех ее звучал так, словно она вовсе не находит сказанное таким уж смешным.

Интересно, думал Байрон, она что, забыла ту рождественскую вечеринку? Столь очевидный факт? В конце концов, в Кренхем-хаус тогда пригласили целую кучу гостей, так что все матери его одноклассников прекрасно знают, где живет Дайана. И он решил отнести эту забывчивость на счет прочих свидетельств ее тревожного состояния.

– Извини меня, пожалуйста, извини меня, Сеймур! – торопливо сказала мать в телефонную трубку, потом положила ее на рычаг, да так и застыла на месте, не в силах сделать ни шагу.

Байрон в очередной раз попытался ее ободрить и объяснил, что днем он действительно сказал ей неправду и она действительно сбила ту девочку и уехала, однако все это произошло не по ее вине. Все это чистая случайность, заявил он.

– Как ты сказал? – переспросила мать, словно не понимая, на каком языке он говорит. Затем покачала головой и попросила его не болтаться под ногами, потому что у нее дел полно. Но Байрон не унимался.

– Понимаешь, – сказал он, – это же было неправильное время! Все случилось в те две добавленные секунды. Они были лишние. Их вообще не должно было быть. И не было бы, если бы они не остановили часы, чтобы эти две секунды прибавить. Так что никто тебя ни в чем обвинить не может, потому что ты ни в чем и не виновата. И потом, возможно, имел место заговор, вроде как с президентом Кеннеди или с высадкой на Луну. – Ему казалось, что эти высказанные Джеймсом предположения придадут его словам дополнительный вес, хотя и сам толком не понимал, о чем говорит.

Впрочем, на мать его слова, похоже, никакого впечатления не произвели.

– Что за глупости! Конечно же, люди высаживались на Луну. И время, разумеется, никто не останавливал. Собственно, суть времени именно в том, что оно никогда не останавливается, всегда движется только вперед.

Байрон попытался объяснить, что, возможно, на время нельзя так уж полагаться, но мать больше ничего не желала слушать. Пока дети перекусывали и пили чай, она листала страницы одного из своих журналов, но почему-то делала это так быстро, что вряд ли успевала хоть что-то прочесть. Она выкупала детей, но забыла принести «классную пену». А когда Люси попросила ее, как делала это каждый вечер, почитать ей «разными смешными голосами», мать вздохнула и спросила: может, с нее хватит и одного голоса?

Большую часть ночи Байрон пролежал без сна, пытаясь придумать, как помочь матери, и на следующее утро чувствовал себя совершенно разбитым. Он попросту еле ползал, собираясь в школу. Как всегда, позвонил отец, и мать, как всегда, заверила его, что никто к ним в гости не приходил.

– К нам даже молочник не заглядывал! – рассмеялась она и быстро прибавила: – Нет, дорогой, я не грублю. – Потом выслушала его ответ, ковыряя ковер носком туфельки, и воскликнула: – Ну что ты, дорогой, разумеется, мне не все равно! Конечно, дорогой, мы все очень хотим тебя видеть. – И снова, положив трубку на рычаг, она долго смотрела на нее, не двигаясь с места.

Байрон проводил Люси в класс, потом немного проводил мать. Дайана все вздыхала, но ничего не говорила. Только вздыхала и вздыхала, и было совершенно очевидно: она упорно думает о том, что причиняет ей боль, а значит, скорее всего, о происшествии на Дигби-роуд.

– Никто же ничего не знает, – сказал он ей.

– Что, прости?

– Тебя бы давно уже арестовали, если что. Но никто же не пришел тебя арестовывать. И в «Таймс» ни о каком несчастном случае на Дигби-роуд не упоминали. И в программе «Нешнуайд» тоже ни слова не было.

Дайана воздела руки кверху, точно сдаваясь, и нетерпеливо вздохнула:

– Когда же ты, наконец, это прекратишь? Или вообще никогда? – Впрочем, сказала она это, обращаясь скорее к тротуару, а не к сыну. И вдруг быстро пошла прочь, так что Байрону пришлось бежать за ней вприпрыжку, чтобы не отстать.

Возле машины мать бросила сумочку на тротуар и сказала, тыча пальцем в серебряную полоску молдинга:

– Смотри, тут нет никаких следов, потому что никакого несчастного случая на Дигби-роуд не было. Ты просто что-то неправильно понял. Тебе все это привиделось.

Задрав юбку как можно выше, она встала на колени прямо на тротуар и начала последовательно указывать на капот, бампер, дверцы, переднюю часть корпуса. К ним уже приближались другие матери, возвращавшиеся к своим машинам, но Дайана на них не смотрела и ни с кем не здоровалась, она смотрела только на Байрона, словно все эти женщины не имели для нее ни малейшего значения. «Ты видишь? Видишь?» – все повторяла она, и ему пришлось самому улыбаться матерям одноклассников и всячески показывать, что ничего особенного не произошло, это потребовало таких усилий, что у него начало сводить скулы. Больше всего ему хотелось поскорее забраться в машину и там спрятаться.

Байрон наклонился к матери:

– Может, лучше заняться этим дома?

– Нет, – сказала она. – С меня хватит! Ты же никак не можешь остановиться. Я в сад – ты за мной. Я иду стирать – ты стоишь рядом и талдычишь одно и то же. Я хочу, чтобы ты понял: все нормально. – Она провела пальцами по краске, показывая, что там нет ни царапинки. И это было правдой – поверхность «Ягуара» так и сверкала под ярким утренним солнцем. На ее фоне ногти матери выглядели как перламутровая внутренность раковинок. – Смотри: тут нет ни царапинки! Все гладко. Ты видишь? – Она наклонилась и, вытянув шею, заглянула под молдинг. – Ты видишь? Видишь, милый?

Байрон чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Теперь он понимал. Понимал, что, должно быть, действительно ошибся, что никакого несчастного случая не было, что он кругом не прав, хоть и видел все собственными глазами. Стыд затопил его жаркой волной. А Дайана вдруг негромко охнула и, отпрянув от машины, закрыла лицо руками.

– В чем дело? – встревожился Байрон.

Она попыталась встать, но слишком узкая юбка не позволяла сразу выпрямить ноги. И пальцы она опять крепко прижала к губам, словно пытаясь удержать нечто, рвущееся наружу.

Байрон внимательно осмотрел машину, но ничего не заметил. Он помог матери встать, и она тут же повернулась к «Ягуару» спиной, словно не могла больше на него смотреть. Лицо ее совсем побелело, в глазах стоял ужас. Байрон просто не знал, что делать. А вдруг она заболела?

Он опустился на колени и, опираясь на пальцы, которые тут же утонули в крупном песке на обочине, хорошенько вгляделся в то место на корпусе, куда только что смотрела мать. От машины пахло разогретым маслом и бензином. Ничего особенного Байрон так и не видел и уже готов был рассмеяться и сказать матери, что тревожиться больше не стоит, когда заметил улику. Улику! Сердце сразу забилось так сильно, словно кто-то нетерпеливый забарабанил в дверь, требуя его выпустить. И, похоже, нетерпеливый был не один, и все они барабанили кулаками по его внутренностям, так что ему пришлось наклониться еще ниже, к самому колесу. Он неотрывно смотрел на колпак.

– Быстро полезай в машину, – прошептала мать. – Быстрей!

Да, улика была там, на колпаке. Крошечная вмятинка чуть выше выгравированной эмблемы «Ягуара». Совсем ерундовая. Ее легко было принять за простую шероховатость на металле, за заусеницу или просто комок грязи. И как это он мог ее пропустить? Около вмятинки виднелись следы красной краски. А ведь у девочки был красный велосипед!