Текст книги "Серафина"

3

Орма три раза спасал мою жизнь.

Когда мне было восемь, Орма нанял дракона-учителя, юную самку Зейд. Мой отец энергично протестовал. Он презирал драконов, несмотря на то что был экспертом Короны по мирному договору и даже защищал саарантраи в суде.

Я восхищалась особенностями Зейд: ее угловатостью, непрестанным звоном колокольчика, ее способностью решать сложные уравнения в уме. Из всех моих учителей – я прошла через батальон – она была моим любимым, до того момента пока не попыталась сбросить меня с башни собора.

Она заманила меня на башню под предлогом того, что даст мне урок физического воспитания, а потом быстро, словно мысль, схватила меня и держала на вытянутых руках над парапетом. Ветер кричал в моих ушах. Я посмотрела вниз и увидела, как падает мой ботинок: отскочив от шишковатой головы горгульи, он ударился о брусчатку на соборной площади.

– Знаешь, почему предметы падают вниз? – спросила Зейд таким приятным голосом, словно вела занятие в детской.

Я была слишком напугана, чтобы ответить. Я потеряла второй ботинок и едва удерживала внутри завтрак.

– Существуют невидимые силы, которые действуют на нас все время, и действуют они предсказуемым способом. Если бы я уронила тебя с этой башни, – она встряхнула меня, и город закружился, как воронка, готовая поглотить мое маленькое тело, – ускорение твоего падения составило бы девять целых восемь десятых метра, деленных на секунду в квадрате. Как и ускорение падения моей шляпы, как и твоих ботинок. Нас всех тянет к нашей судьбе одним и тем же способом, одной и той же силой.

Она имела в виду силу тяжести – драконам не удаются метафоры, – но я приняла ее слова на свой счет. Невидимые факторы в моей жизни неизбежно приведут меня к падению. Я чувствовала, что всегда знала это. И спасения не было.

Орма появился, словно из ниоткуда, и совершил невозможное: спас меня, словно не спасая. Я поняла спустя годы, что это была западня, устроенная Цензорами, чтобы проверить эмоциональную стабильность Ормы и его привязанность ко мне. Этот опыт оставил мне в подарок глубинный страх высоты, который я не могла преодолеть, но, как ни абсурдно, я не перестала доверять драконам.

Тот факт, что меня спас дракон, не сыграл никакой роли в последовавших размышлениях. Никто не позаботился рассказать мне, что Орма дракон.

Когда мне было одиннадцать, нас с отцом постиг кризис. Я нашла флейту мамы, спрятанную в комнате наверху. Папа запретил учителям преподавать мне музыку, но он не говорил, что я не могу учиться самостоятельно. Я была воспитана адвокатом и всегда находила лазейки. Тренируясь втайне, когда папа был на работе, а мачеха – в церкви, я работала над маленьким репертуаром народных мелодий, которые могла научиться играть самостоятельно. Когда папа устроил вечеринку накануне годовщины Мирного Договора, соглашения между Гореддом и драконами, я спрятала флейту в камине, собираясь неожиданно выступить перед гостями.

Папа первым нашел флейту, угадал, что я затеяла, и отправил меня в мою комнату.

– Что, по-твоему, ты делаешь? – кричал он. Я никогда не видела у него таких диких глаз.

– Я пытаюсь пристыдить тебя, чтобы ты разрешил мне заниматься музыкой, – сказала я спокойнее, чем себя чувствовала. – Когда все услышат, как хорошо я играю, они посчитают тебя глупцом из-за того, что не позволил…

Он оборвал меня одним резким движением, занося флейту словно для удара. Я сжалась, но удара не последовало. Когда я осмелилась снова поднять взгляд, он треснул флейтой о колено.

Она сломалась с болезненным хрустом, как кость или мое сердце. Я потрясенно опустилась на колени.

Папа уронил разбитый инструмент на пол и, шатаясь, отступил на шаг. Ему, казалось, было так же плохо, как и мне, словно флейта являлась частью его самого.

– Ты никогда это не понимала, Серафина, – сказал он. – Я уничтожил все следы твоей матери, переименовал ее, переделал, подарил ей иное прошлое – иную жизнь. Лишь две вещи все еще могут нам навредить – ее невыносимый брат, – но он этого не сделает, пока я слежу за ним, – и ее музыка.

– У нее был брат? – спросила я, почти плача. У меня так мало осталось от матери, и все это малое он забирал.

Отец покачал головой:

– Я пытаюсь защитить нас обоих.

Замок щелкнул, когда он закрыл дверь позади себя. Это было необязательно. Я бы не смогла вернуться на вечеринку годовщины Мирного Договора. Мне было так плохо. Я опустила голову на пол и заплакала.

Я заснула там же, на полу, обхватив пальцами флейту. Моя первая мысль при пробуждении была: нужно подмести под кроватью. Вторым делом я подумала о том, что дом был по-странному тихим, хотя солнце стояло уже высоко. Я умыла лицо, и холодная вода вернула мне ясность мыслей. Конечно, все спали, прошлой ночью был праздник, и приглашенные пировали до рассвета, как королева Лавонда и Ардмагар Комонот тридцать пять лет назад, когда обеспечивали будущее своим народам.

Это значило, что я не смогу выйти из комнаты, пока кто-нибудь не проснется и не выпустит меня.

У моей онемевшей грусти была целая ночь, чтобы созреть и превратиться в гнев, это сделало меня безрассудной или близкой к этому, насколько возможно. Я оделась так тепло, как смогла, прицепила кошелек к руке, открыла створку окна и выбралась на улицу.

Я шла по переулкам, по мостам и вдоль заледеневших причалов. К моему удивлению, я повсюду видела людей, уличный транспорт, открытые магазины. Мимо, позвякивая, проезжали сани, груженные дровами для камина или сеном. Слуги тащили кувшины и корзины домой из магазинов, не заботясь о грязи на своих деревянных башмаках, замужние женщины осторожно прыгали через лужи. Мясные пироги соперничали с жареными каштанами за число покупателей, торговец глинтвейном обещал насыщенное тепло в каждой кружке напитка.

Я добралась до площади Святой Лулы, огромная толпа собралась по обеим сторонам пустой дороги. Люди разговаривали и глазели по сторонам, сбившись в кучки, чтобы согреться.

Пожилой мужчина рядом со мной пробормотал соседу:

– Поверить не могу, что королева позволяет это. После борьбы и всех жертв!

– Я поражен, что кто-то еще может удивляться, – ответил его молодой спутник, мрачно улыбаясь.

– Она пожалеет об этом договоре, Маурицио.

– Прошло тридцать пять лет, а она все еще о нем не пожалела.

– Королева безумна, если считает, что драконы могут контролировать свою жажду крови!

– Простите? – пискнула я, робея в кругу незнакомцев. Маурицио посмотрел вниз, на меня, и его брови приподнялись в удивлении. – Мы ждем драконов? – спросила я.

Он улыбнулся. Он был красивым, насколько только может быть красивым небритый и немытый человек.

– Именно так, кроха. Это юбилейное шествие. – Когда я уставилась на него в смятении, он объяснил. – Каждые пять лет наша благородная королева…

– Наш сумасшедший деспот! – закричал пожилой мужчина.

– Спокойно, Карал. Наша милостивая королева, как я уже говорил, разрешает драконам принять свою истинную форму и устроить парад, чтобы таким образом отметить годовщину мирного соглашения. Государыня считает, что если мы будем видеть всю серную чудовищность драконов регулярно, наш страх уменьшится. Мне же кажется, более вероятно противоположное.

Если он прав, то половина Лавондавиля собралась на площади, чтобы изрядно испугаться. Только старики помнили времена, когда драконов видели часто, когда тени, промелькнувшей на солнце, хватало, чтобы по спине пробежал холодок. Мы все знали истории – как целые деревни сжигали дотла; как храбры были рыцари в неравном бою; что превратишься в камень, если посмотришь дракону в глаза.

Рыцарей изгнали после принятия Мирного Договора Комонота. Когда им больше не нужно было сражаться с драконами, они стали мучить соседей Горедда, Нинис и Самсам. Три нации оказались втянуты в изматывающие мерзкие войны за территорию на два десятилетия, пока наша королева не положила этому конец. Все рыцарские ордена в Южных землях были распущены – даже в Нинис и Самсам. Но по слухам, старые бойцы жили в тайных убежищах в горах или в дальних деревнях.

Я осознала, что все еще разглядываю старика, Карала. Он до сих пор рассказывал о жертвах, и я гадала, сражался ли он когда-нибудь с драконами. Возраст был подходящим.

Толпа ахнула в унисон. Рогатый монстр обходил квартал магазинов, его выгнутая спина доставала до окон второго этажа, а крылья были аккуратно сложены, чтобы не свалить ближайшие дымовые трубы. Элегантная шея изгибалась вниз, словно у покорной собаки: поза, которая не должна была вызывать страха.

Мне он показался достаточно безобидным, во всяком случае, пока его головные шипы лежали горизонтально. Другие люди словно не понимали язык его тела, вокруг меня испуганные горожане хватались друг за друга, чертили символ святого Огдо и бормотали в сложенные руки. Рядом женщина начала истерично кричать: «Его ужасные зубы!» – пока ее не увел муж.

Я смотрела, как они исчезли в толпе, и надеялась, что он сможет объяснить ей: хорошо, что она видела его зубы. Если пасть дракона закрыта, скорее всего, он готовится выпустить пламя. Это казалось очевидным.

И это заставило меня задуматься. Вид этих зубов заставлял горожан вокруг меня всхлипывать от ужаса. То, что казалось очевидным мне, не было очевидным для всех остальных.

Драконов всего было двенадцать. Принцесса Дион и ее маленькая дочь Глиссельда замыкали процессию на санях. Под белым зимним небом драконы казались ржавыми: разочаровывающий цвет для таких легендарных существ. Но вскоре я заметила, что если присмотреться, можно различить оттенки. Луч света упал на шествие, и я увидела радужный блеск чешуи, их тела сияли насыщенными цветами, от пурпурного до золотого.

Карал принес фляжку с горячим чаем и скупо плеснул Маурицио.

– Должно хватить до вечера, – проворчал Карал, стряхивая каплю с кончика носа. – Если мы обязаны праздновать годовщину Мирного Договора Комонота, сам Ард-хвастун Комонот мог бы соизволить и явиться. Он же презирает юг и принятие человеческой формы.

– Слышал, он боится тебя, – вежливо сказал Маурицио. – Думаю, в этом и причина.

Я точно не поняла, когда все пошло не так. Старый рыцарь – я почувствовала, что обращение «сэр» тому подтверждение – стал выкрикивать оскорбления: «Черви! Сумки с газом! Адовы твари!»

Несколько массивных мужчин вокруг нас присоединились к нему. Некоторые из них начали бросать снежки.

Дракон в центре процессии испугался. Может, толпа подобралась слишком близко или в него попал снежок. Он поднял голову и расправил тело высотой с трехэтажную таверну на другой стороне площади. Зрители, стоящие ближе к нему, запаниковали и побежали.

Бежать было некуда. Они были окружены сотнями полузамерзших товарищей-гореддийцев. Началась давка. Раздались крики. Крики заставили еще большее число драконов поднять в тревоге головы.

Ведущий дракон закричал, это был животный, холодящий кровь крик. К моему потрясению, я поняла его: «Опустите головы!»

Один из драконов распахнул крылья. Толпа отскочила и забурлила, как штормовое море.

Лидер драконов снова закричал.

– Фикри, сложи крылья! Если взлетишь, то нарушишь главу седьмую, статью пятую, и я отдам твой хвост под трибунал так быстро…

Толпа вместо указаний дракона, конечно, слышала свирепый рев, и их сердца сковал ужас. Люди понеслись к боковым улицам.

Громыхающее стадо смело меня. Локоть ударил в челюсть, пинок в колено повалил меня на землю. Кто-то наступил на икру, кто-то другой споткнулся о мою голову. Я увидела звезды, и шум криков стих.

Затем внезапно снова появился воздух и пространство.

И я ощутила горячее дыхание на своей шее. Я открыла глаза.

Надо мной стоял дракон, его четыре ноги были колоннами убежища. Я чуть снова не упала в обморок, и его серное дыхание вернуло меня в сознание. Он ткнул меня носом и показал идти к переулку.

– Я проведу тебя туда, – произнес он все тем же ужасным криком, каким разговаривал тот, другой, дракон.

Я поднялась, держась дрожащей рукой за его лапу, чтобы обрести равновесие. Она была грубоватой на ощупь и неподвижной, как дерево, но неожиданно теплой. Снег под драконом таял и становился слякотью.

– Спасибо, саар, – сказала я.

– Ты поняла, что я сказал, или просто отвечаешь, поняв мое намерение?

Я замерла. Я понимала, но как? Я никогда не изучала Мутья, мало кто из людей изучал его. Казалось, безопаснее не отвечать, поэтому я молча направилась к переулку. Он шел позади меня, люди разбегались в стороны от дракона.

Переулок привел в тупик, набитый бочками, поэтому толпы не пытались лихорадочно втиснуться в него. Дракон все равно встал перед входом. Прибыла стража королевы, вышагивая строем по площади. Их перья развевались, волынки вопили. Большинство драконов стали организованным кругом вокруг кареты принцессы Дион, закрывая ее от толпы. Они выполняли роль стражей. Остатки толпы приветствовали принцессу, и если не порядок, то хотя бы уверенность снова завладела ими.

Я поклонилась с благодарностью, ожидая, что дракон уйдет. Он опустил ко мне голову.

– Серафина, – прокричал он.

Я уставилась на него, потрясенная тем, что он знает мое имя. Он смотрел на меня в ответ, и дым поднимался из его ноздрей, а глаза были черными и далекими.

И все же не такими далекими. В них было что-то знакомое, но я не могла понять что. Мое зрение затуманилось, словно я смотрела сквозь воду.

– Ничего? – воскликнул саар. – Она была уверена, что сможет оставить тебе хотя бы одно воспоминание.

Мир начал темнеть по краям, крики поблекли до шепота. Я упала лицом на снег.

Я лежу на кровати, беременная, с огромным животом. Простыни мокрые. Я сжимаюсь, и на меня накатывает тошнота. Орма стоит на другом конце комнаты в пятне солнечного света, смотрит из окна в пустоту. Он не слушает. Я извиваюсь от нетерпения: у меня осталось мало времени.

– Я хочу, чтобы этот ребенок знал тебя, – говорю я.

– Меня не интересует твое отродье, – отвечает он, изучая свои ногти. – И с твоим жалким мужем после твоей смерти поддерживать контакты я не буду.

Я плачу, не могу остановиться, но стыжусь, что он увидит, как рушится мой самоконтроль. Он сглатывает, и его губы кривятся, словно желчь подкатывается к его рту. В его глазах я чудовищна, я знаю, но я люблю его. Это может быть наш последний шанс поговорить.

– Я оставлю ребенку несколько воспоминаний, – говорю я.

Орма наконец смотрит на меня, его темные глаза далеки.

– Ты можешь это сделать?

Я точно не знаю, и у меня нет сил обсуждать это. Я пытаюсь пошевелиться под простынями, чтобы облегчить режущую боль внизу живота. И говорю:

– Я собираюсь оставить своему ребенку воспоминание-жемчужину.

Орма почесывает худощавую шею.

– Как я понимаю, жемчужина будет содержать воспоминания обо мне. Поэтому ты мне об этом рассказываешь. Что их высвободит?

– Взгляд на твой настоящий облик, – говорю я, тяжело дыша, потому что боль только нарастает.

Он фыркает, словно лошадь.

– При каких таких обстоятельствах ребенок увидит меня в моем естественном облике?

– Тебе решать, когда будешь готов признать, что ты дядя дитя. – Я резко втягиваю воздух, когда невыносимая боль пронизывает мой живот. Времени едва хватит на создание жемчужины воспоминаний. Я даже не уверена, что у меня хватит сил, чтобы достаточно сосредоточиться. Я говорю Орме так спокойно, как только могу:

– Позови Клода. Сейчас. Пожалуйста.

Прости меня, дитя, за эту боль. Нет времени приглушить ее.

Мои глаза распахнулись, боль пронзила голову. Я лежала на руках Маурицио, словно ребенок. Старый Карал, в нескольких шагах от нас, танцевал странную джигу на снегу. Рыцарь нашел древко оружия и махал им перед драконом, отгоняя его прочь. Существо отошло на другую сторону площади к своим братьям.

Нет, не существо. Он. Это был Орма, мой…

Я даже не могла об этом думать.

Озабоченное лицо Маурицио то появлялось, то исчезало из поля моего зрения. Прежде чем провалиться в сон, я умудрилась произнести:

– Дом Домбег, рядом со Святой Фионнуалой.

Я пришла в себя, только когда Маурицио передал меня в руки отца. Папа помог мне подняться наверх, и я упала на кровать.

Пока я то приходила в себя, то теряла сознание, я слышала, как отец орет на кого-то. Когда я очнулась, Орма сидел рядом со мной и говорил, словно уже считал меня проснувшейся.

– …Материнская память в капсуле. Не знаю, что именно она открыла тебе, только знаю, что она собиралась рассказать тебе правду обо мне и о себе.

Он был драконом и братом моей матери. Я еще не решалась принять, кем она была, но Орма заставил меня прийти к этому выводу. Я свесилась с края кровати, и меня стошнило. Орма чистил зубы ногтем, уставившись на лужу на полу, словно она могла рассказать ему, что я знаю.

– Я не ожидал, что ты придешь на процессию. Я не хотел, чтобы ты узнала об этом сейчас – или когда-либо. Мы с твоим отцом пришли к соглашению по этому поводу, – сказал он. – Но я не мог позволить толпе задавить тебя. Я даже не знаю почему.

Только это объяснение я и услышала, потому что на меня снова нахлынуло видение.

Это не было еще одно воспоминание моей матери. Я оставалась собой, хоть и бестелесной, смотрела вниз на оживленный портовый город, укрывшийся между прибрежными горами. Я не просто его видела: я чувствовала запахи рыбного рынка и рынка специй, ощущала соленое дыхание океана на своем бестелесном лице. Я парила в идеально голубом небе, словно жаворонок, кружила над куполами и шпилями, летала над оживленными доками. Меня привлек богатый храмовый сад, полный смеющихся фонтанов и цветущих лимонных деревьев. Там было что-то, что мне нужно было увидеть.

Нет, кто-то. Маленький мальчик, возможно, лет шести, свисающий вниз головой, словно фрукт, с тонкого фигового дерева. Его кожа была коричневой, словно вспаханное поле, а волосы похожими на пушистое темное облако, глаза – живыми и яркими. Он ел апельсин, дольку за долькой, и выглядел абсолютно довольным собой. У него был умный взгляд, но он смотрел прямо сквозь меня, словно я была невидимой.

Я вернулась в себя, чтобы восстановить дыхание, прежде чем друг за другом на меня нахлынули другие видения. Я видела мускулистого горца из Самсама, играющего на волынке на крыше церкви, а потом беспокойную старую женщину в толстых очках, ругающую повара за то, что тот положил слишком много кориандра в жаркое. Каждое новое видение усиливало мою головную боль, мой выжатый желудок больше ничего не мог отдать.

Неделю я не вставала с постели. Видений было очень много, и они сменялись так быстро, что если я пыталась встать, то падала под их весом. Я видела гротескных и деформированных людей: мужчин с усами, как у рыб, и когтями, женщин с рудиментарными крыльями и огромных, похожих на слизней существ, баламутивших грязь в болоте. Я кричала до хрипоты при виде их, размахивая руками и ногами на своей пропитанной потом кровати, пугая мачеху.

Моя левая рука и грудь чесались, горели и покрылись странными сухими кусочками. Я свирепо сдирала их и этим делала только хуже.

У меня была лихорадка, я не могла удерживать в себе еду. Орма оставался рядом со мной все это время, и я страдала от иллюзии, что под его кожей – под кожей всех – находилось пустое ничто, чернильная темная пустота. Он закатал рукав, чтобы осмотреть мою руку, и я закричала, уверенная, что он начнет сдирать с меня кожу и увидит пустоту под ней.

К концу недели жуткая сыпь на коже затвердела и начала сходить, открывая взору линию бледной круглой чешуи, мягкой, как у малыша змеи. Она бежала от внутренней части запястья до внешней части локтя. Полоса пошире опоясывала мою талию, словно кушак. При виде чешуи я плакала, пока мне не стало плохо. Орма очень тихо сидел у моей кровати, обдумывая непостижимые мысли драконов. Его глаза не мигали.

– Что мне с тобой делать, Серафина? – спросил мой отец. Он сидел за столом, нервно пролистывая документы. Я расположилась напротив него на стуле без спинки. В этот день, когда мне стало лучше, я смогла покинуть комнату. Орма занимал стул, вырезанный из дуба, перед окном, и серый утренний свет подсвечивал его непричесанные волосы. Эн-Мари принесла нам чай и сбежала, но только я взяла чашку. Чай в ней остыл.

– Что ты вообще собирался со мной делать? – спросила я с горечью, потирая край чашки большим пальцем.

Папа пожал узкими плечами, а взгляд его серых глаз с морским оттенком был где-то далеко.

– Я надеялся выдать тебя замуж, пока эти жуткие проявления не появились на твоих руках и твоей… – Он жестом показал на мое тело, сверху вниз.

Я постаралась сжаться. Я испытывала отвращение до самой глубины души – если она у меня вообще была. Моя мама была драконом. Теперь я уже ни в чем не уверена.

– Я понимаю, почему ты не хотел, чтобы я знала, – пробормотала я в свою чашку голосом, дрожащим от стыда. – До этого… этого происшествия я не чувствовала необходимости в тайне, я могла поделиться своей ношей с кем-то из служанок или… – У меня никогда не было друзей. – Поверь, теперь я вижу необходимость.

– О, видишь, не так ли? – произнес папа, строго глядя на меня. – Твое знание о договоре и законе не заставило тебя молчать, а уродство объяснило тебе все?

– Нужно было думать о договоре и законе до того, как женился на ней, – сказала я.

– Я не знал! – закричал папа. Он покачал головой и произнес более спокойно: – Она так и не рассказала мне. Она умерла при родах, истекая серебром в кровати, и меня бросили в глубокие морские воды, где не было женщины, которую я любил больше жизни и которая помогла бы мне.

Папа пробежался рукой по редеющим волосам:

– Меня могли бы изгнать или казнить, в зависимости от настроения королевы, но могла решать и не она. Немного случаев сожительства с драконами дошли до суда, обычно обвиняемых разрывала толпа, их заживо сжигали в домах, или они просто исчезали, прежде чем дело доходило до суда.

Мое горло пересохло, и я не могла говорить. Я глотнула чай. Он был горьким.

– Чт-что происходило с детьми?

– Нет записей о том, что у них были дети, – сказал папа, – но не думай, что горожане растерялись бы, узнай они о тебе. Для решительных действий им нужно лишь обратиться к писанию!

Орма, который смотрел в пустоту, теперь сосредоточил взгляд на нас.

– У святого Огдо есть особые рекомендации, если память мне не изменяет, – сказал он, потягивая себя за бороду. – Если саары-черви осквернят ваших женщин, появится на свет бесформенная межрасовая мерзость, не позволяйте такому жуткому отродью остаться в живых. Разломите череп ребенка трижды благословенным топором до того, как его родничок станет сталью. Отрежьте чешуйчатые конечности и сожгите их в разных кострах, чтобы они не вернулись ночью обратно, ползущие, словно черви, чтобы убить праведных людей. Разрежьте живот чудовища, помочитесь на его внутренности и подожгите. Полукровки рождаются беременными: если похороните живот нетронутым, еще двадцать вырвутся из земли…

– Хватит, саар, – сказал папа. Взгляд глаз цвета штормовой воды пробежался по моему лицу. Я таращилась в ужасе, плотно закрыв рот, чтобы не заплакать. Отец избегал религии, потому что сами святые требовали убить его ребенка? Гореддийцы все так же ненавидят драконов спустя тридцать пять лет мира, потому Небеса этого требуют?

Орма не заметил моего страха.

– Мне интересно, святой Огдо и остальные, выказывающие подобное отвращение – святой Витт, святой Мунн, многие другие, – имели опыт с полукровками. Не потому, что Серафина похожа на описание, очевидно нет, а потому, что они вообще предполагают такое. В великой библиотеке Танамут нет зафиксированных случаев скрещивания, а это уже удивительно само по себе. Можно подумать, что почти за тысячелетие кто-то специально попробовал это.

– Нет, – сказал папа. – Я так не думаю. Только аморальный дракон подумал бы об этом.

– Именно, – сказал Орма, не обижаясь. – Аморальный дракон подумал бы, попробовал…

– Что, силой? – Губы отца скривились, словно от этой мысли желчь подступила к горлу.

Подразумеваемое не волновало Орму.

– …И записал бы результаты эксперимента. Возможно, мы не такой аморальный вид, как обычно считают в Южных землях.

Я больше не могла сдерживать слезы. Я ощущала головокружение, пустоту, холодный сквозняк под дверью заставил меня покачнуться. У меня всё забрали: мою человеческую маму, мою собственную человечность и надежду покинуть отцовский дом.

Я увидела пустоту под поверхностью мира, и она угрожала утянуть меня вниз.

Даже Орма заметил мою боль. Он склонил голову, смущенный.

– Поручи ее образование мне, Клод, – сказал он, откидываясь назад и собирая пальцем конденсат с бриллиантовых панелей маленького окна. Он попробовал капли на вкус.

– Тебе, – огрызнулся отец, – и что ты с ней сделаешь? Она и два часа не может прожить без приступов от этих видений.

– Мы бы могли над этим поработать, для начала. У нас саарантраи есть техника для укрощения бунтующего мозга. – Орма постучал по лбу и потом снова повторил, словно ощущение заинтриговало его.

Почему я никогда не замечала, насколько он необычный?

– Ты будешь учить ее музыке, – сказал отец, его золотой голос поднялся на слишком высокую октаву. Я видела борьбу в выражении его лица так же ясно, словно его кожа была стеклянной. Он никогда не защищал меня одну, он защищал свое разбитое сердце.

– Папа, пожалуйста. – Я открыла ладони словно просящий перед святыми. – У меня ничего не осталось.

Отец сжался на стуле, сморгнув слезы.

– Не позволяй мне слушать тебя.

Два дня спустя в дом доставили спинет[4]4
  Спинет (англ. spinet – «колючка») – небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.


[Закрыть]. Отец попросил поставить его в кладовой в самой дальней части дома, подальше от своего кабинета. Там не было места для стула, поэтому я сидела на сундуке. Орма прислал книгу фантазий[5]5
  Фантазия (итал. fantasia – «плод воображения») – в европейской музыке общее обозначение различных жанров, общим для которых была идея творческой свободы, отказ от какой-либо одной и общепринятой формы-конструкции.


[Закрыть] композитора по имени Виридиус. Я раньше никогда не видела нот, но они показались мне знакомыми, как и речь драконов. Я сидела там, пока свет в окне не начал блекнуть, читая музыку, словно книгу.

Я ничего не знала о спинетах, но решила открыть крышку. Внутренняя часть была украшена пасторальной сценкой: котята играли в патио[6]6
  Патио (исп. patio) – открытый внутренний двор жилого помещения, с разных сторон окруженный стенами, галереями, воротами, решеткой и т. д.


[Закрыть], крестьяне заготавливали сено в полях позади них. У одного из котят – того, что агрессивно нападал на клубок голубой шерсти, – был необычный стеклянный глаз. Я сощурилась, глядя на него в темноте, затем постучала пальцем.

– О, вот и ты, – раздался глубокий голос. Необъяснимым образом, словно заговорил нарисованный котенок.

– Орма? – Как он говорил со мной? Это было какое-то драконье устройство?

– Если ты готова, – сказал он, – давай начнем. Нам нужно многое успеть.

Так он спас мою жизнь в третий раз.