Текст книги "Серафина"

– Ты также помнишь, что мой отец был выдающимся генералом. Он не всегда соглашался с Ардмагаром Комонотом, но его верность и великолепная карьера были вне сомнений. После того как Линн… – Он замолк, словно не мог сказать «влюбилась». Об этом было слишком страшно думать. – Внезапно наш отец попал под наблюдение, все его действия проверялись, все высказывания разбирали на части. Неожиданно они перестали закрывать глаза на груду его сокровищ и периодические протесты.

– Он сбежал перед судом, не так ли? – спросила я.

Орма кивнул, он смотрел на монету.

– Комонот изгнал его. С тех пор его никто не видел. Его все еще ищут за провокацию протестов против реформ Ардмагара.

Его отрешенное выражение лица разбивало мое сердце, но, как человек, я ничего не могла сделать, чтобы помочь ему.

– Так что означает эта монета? – спросила я.

Орма посмотрел на меня поверх очков, словно это был самый глупый вопрос, когда-либо заданный.

– Он в Горедде. В этом можешь не сомневаться.

– Разве его сокровища не были конфискованы в пользу сокровищницы Высшего Кера?

Он пожал плечами:

– Кто знает, что этот хитрый саар смог забрать с собой.

– Никто другой не мог ее послать? Совет Цензоров, чтобы проверить твою реакцию?

Орма пождал губы и резко покачал головой:

– Нет. Это был наш знак, когда я был еще ребенком. Это та самая монета. Она напоминала мне о хорошем поведении в школе. «Не позорь нас. Помни о семье» – вот что она значила.

– Что она может означать сейчас?

Его лицо словно осунулось еще сильнее. Фальшивая борода плохо сидела на нем, или он даже не постарался поправить ее. Орма ответил:

– Я думаю, что Имланн тоже был на похоронах, и он считает, что я его узнал, хотя это не так. Он предупреждает меня не вставать на его пути, притвориться, что я не узнаю его саарантраса, когда увижу, и позволить ему сделать то, чего требует честь.

Я сложила руки на груди. Внезапно комната показалась холоднее.

– Сделать что? И важнее: с кем? С человеком, за которого вышла его дочь? С их ребенком?

Карие глаза Ормы расширились за очками.

– Такое мне в голову не приходило. Нет. Не бойся за себя, он считает, что Линн умерла бездетной.

– А мой отец?

– Он никогда не позволял произносить имя твоего отца в своем присутствии. Само существование твоего отца нарушает ард и яро отрицается всеми.

Орма убрал ворсинку с шерстяных штанов. Под ними он носил пару шелковых, иначе чесался бы, как мучимая блохами собака.

– Кто знает, над чем Имланн раздумывал эти шестнадцать лет? – Он не собирается подчиняться закону или держать свои человеческие эмоции под контролем. Даже мне – а за мной постоянно следят, и я подчиняюсь закону, насколько могу, – трудно не терять форму. Раньше границы безумия были намного четче, чем сейчас.

– Если ты считаешь, что он пришел не за папой и мной, то зачем? Для чего он объявился?

– Визит Комонота так близок… – Он снова посмотрел поверх очков.

– Убийство? – Он выдвигал смелые предположения или я? – Думаешь, он строит заговор против Ардмагара?

– Думаю, было бы глупо закрыть глаза, считая, что это не так.

– Ну, тогда тебе нужно рассказать об этом принцу Люсиану и страже.

– О. Вот и оно. – Он откинулся назад и постучал ребром монетки по зубам. – Не могу. Я – так вы говорите? – между двух огней? Я слишком пристрастен. И не уверен, что смогу не руководствоваться эмоциями, принимая решение.

Я снова внимательно всмотрелась в его лицо, в морщинку между бровями. Он явно с чем-то боролся.

– Ты не хочешь сдавать его, потому что он твой отец?

Орма закатил глаза, глядя на меня, и белки вспыхнули, словно у перепуганного животного.

– Совсем наоборот. Я хочу натравить на него стражу, хочу, чтобы состоялся суд, хочу, чтобы его повесили. И не потому, что он вероятная угроза Ардмагару, – к тому же, может быть, ты и права, может быть, он не является угрозой, – а потому, что в действительности я… ненавижу его.

Как ни абсурдно, моей первой реакцией был возникший узел ревности, словно кулак в животе, ведь он не только чувствовал что-то, а чувствовал это не ко мне. Я напомнила себе, что мы говорили о ненависти. Я бы не могла предпочесть это его дружелюбному безразличию, не так ли?

– Ненависть – это серьезно. Уверен?

Он кивнул, наконец позволяя всем эмоциям проявиться на своем лице дольше, чем на долю секунды. Он выглядел ужасно.

– Как давно ты это чувствуешь? – спросила я.

Орма безнадежно пожал плечами:

– Линн не просто была моей сестрой, она была моим учителем.

Орма часто говорил мне, что у драконов не было более уважительного слова, чем «учитель». Учителей почитали больше родителей, супругов и даже самого Ардмагара.

– Когда она умерла и позор лег на нашу семью, – сказал он, – я не мог отказаться от нее так, как сделал мой отец – как все мы должны были сделать, к удовольствию Ардмагара. Мы подрались, он укусил меня…

– Укусил тебя?

– Мы драконы, Фина. Когда ты тогда видела меня… – Он сделал пространный жест, словно не хотел произносить это вслух, словно я видела его голым – что, честно говоря, технически правда. – Я сложил крылья, так что ты, скорее всего, не заметила повреждений на левом крыле, где когда-то была сломана кость.

Я покачала головой, ужаснувшись:

– Ты все еще можешь летать?

– О да, – отстраненно сказал он. – Но ты должна понимать: в конце концов, я отказался от нее, под давлением. Моя мать все равно покончила с собой. Моего отца все равно изгнали. В итоге… – его губы задрожали, – я не знаю, для чего все это было.

Если не в его, то в моих глазах стояли слезы.

– Совет Цензоров отправил бы тебя на эксцизию[19]19
  Эксцизия (лат. excisio – «вырезание, иссечение») – иссечение куска ткани. Здесь сохраняется только значение действия – иссечение воспоминаний, контроль сознания.


[Закрыть], если бы ты этого не сделал.

– Да, высока вероятность этого, – задумчиво согласился Орма, и его тон снова стал по-ученому нейтральным.

Цензоры отправили бы на эксцизию и мою мать, вторглись и украли бы любые нежные воспоминания о моем отце.

В моей голове оловянная банка с воспоминаниями болезненно вздрогнула.

– Отказ от нее не освободил меня от внимания Цензоров, – сказал Орма. – Они не знают о моих настоящих трудностях, но считают, что таковые имеются, основываясь на истории моей семьи. Они подозревают, конечно, что я забочусь о тебе больше, чем дозволено.

– Вот что Зейд должна была проверить, – сказала я, пытаясь не дать горечи прорваться в мой голос.

Он заерзал, и только я могла это заметить. Он никогда не выказывал ни малейшего сожаления из-за того, что подвергал меня смертельной опасности в детстве. Этот секундный дискомфорт – единственное, на что я могла рассчитывать.

– Я не собираюсь давать им подсказки насчет своих настоящих проблем, – сказал он, передавая мне монету. – Сделай с ней то, что считаешь нужным.

– Я отдам ее принцу Люсиану Киггзу, хотя не знаю, что мы можем сделать с твоим расплывчатым предчувствием. Посоветуешь, как узнать саарантрас Имланна?

– Я узнаю его, если только он не станет скрываться. Я бы узнал его по запаху, – сказал Орма. – Саарантрас моего отца был худощавым, но он мог потратить шестнадцать лет на упражнения или злоупотребление заварным кремом. Не знаю. У него были голубые глаза, необычные для саарантраса, но не южанина. Светлые волосы, которые легко перекрасить.

– Мог бы Имланн так же легко притвориться человеком, как Линн? – спросила я. – Он научен придворным манерам или обладает музыкальным талантом, как его дети? Где он может попытаться смешаться с толпой?

– Думаю, лучше всего он бы сошел за солдата или придворного, но он знает, что так я и подумаю. Поэтому он будет там, где никто не ожидает его увидеть.

– Если бы он присутствовал на похоронах и видел тебя, а ты его – нет, скорее всего, он бы стоял… – Псы святых. Орма стоял в центре. Я видела его из-за хоровой ширмы. Его можно было узнать из любого угла.

Орма напрягся:

– Сама не ищи Имланна. Он может убить тебя.

– Он не знает о моем существовании.

– Ему не обязательно знать, кто ты, чтобы убить, – ответил Орма. – Ему достаточно того, что ты пытаешься помешать ему исполнить задуманное.

– Понятно, – сказала я, усмехнувшись. – Лучше принц Люсиан Киггз, чем я, значит.

– Да!

Ярость этого «да» заставила меня отшатнуться. Я не могла ответить, эмоции давили на горло.

Кто-то постучал в кривую дверь. Я отодвинула ее в сторону, думая, что увижу одного из монахов-библиотекарей.

Там стоял, прислонившись к стене, Базинд, неловкий новокожий, и громко дышал ртом. Его глаза смотрели в разные стороны. Я отшатнулась, держа перед собой дверь, словно щит. Он протолкнулся мимо, звеня, словно венок всех святых, уставившись на комнату и спотыкаясь о груды книг.

В мгновение ока Орма встал на ноги.

– Саар Базинд, – сказал он, – что привело тебя сюда?

Базинд порылся в своей рубашке, затем в штанах, наконец обнаружив сложенное письмо, адресованное Орме. Орма быстро ознакомился с ним и передал мне. Я поставила дверь на место и, схватив письмо двумя пальцами, прочитала:

Орма, ты помнишь саара Базинда? Мы считаем его бесполезным в посольстве. Ардмагар определенно чем-то обязан матери Базинда за то, что та сдала своего накапливающего сокровища мужа. Иначе Базинду никогда бы не позволили прибыть на юг. Ему необходимы коррекционные уроки человеческого поведения. Учитывая историю твоей семьи и твою способность походить на людей, я подумала, что ты будешь идеальным учителем.

Потрать на него свое свободное время, ведь ты не в том положении, чтобы отказаться от этой просьбы. Первым делом убеди его носить одежду на публике. Ситуация так ужасна. Все в арде, Эскар.

Орма не издал ни крика разочарования. Я крикнула вместо него:

– Святой Даан на сковородке!

– Очевидно, они очень хотят избавиться от него, чтобы не мешался под ногами, пока готовятся к приезду Ардмагара, – спокойно сказал Орма. – В этом есть смысл.

– Но что ты будешь с ним делать? – Я понизила голос, потому что кто угодно мог стоять по ту сторону книжных полок. – Ты пытаешься казаться человеком перед своими учениками музыки. Как ты объяснишь присутствие новокожего?

– Я что-нибудь придумаю. – Он нежно забрал книгу из рук Базинда и поставил ее высоко на полку. – Я могу вполне правдоподобно слечь с пневмонией в это время года.

Я не хотела уходить, пока не смогу убедиться, что все хорошо, и особенно мне не хотелось оставлять его с новокожим, но Орма был непреклонен.

– Тебе нужно многое сделать, – сказал он, поднимая для меня дверь. – Насколько я помню, у тебя назначена встреча с принцем Люсианом Киггзом.

– Я надеялась на урок музыки, – с досадой сказала я.

– Могу дать тебе домашнее задание, – ответил он, раздражая тем, что не заметил моего разочарования. – Зайди в церковь Святой Гобайт и посмотри на новый мегагармониум. Его только что закончили, и, как я понимаю, он строился по нескольким интригующим акустическим принципам, еще не испробованным на инструменте такого масштаба.

Он попытался улыбнуться, чтобы показать, что у него все хорошо. А потом опустил дверь перед моим лицом.

10

Я направилась к собору, как и посоветовал сделать Орма, потому что идти во дворец не хотелось. Небо набросило на солнце тонкую белую вуаль, поднялся ветер. Возможно, скоро пойдет снег. До Спекулуса, самой длинной ночи года, оставалось пять дней. Как говорится: чем длиннее день, тем крепче холод.

Часы Комонота виднелись на другой стороне кафедральной площади. Числа определенно сменились утром, значит, примерно в такое время прибудет Комонот. Я ценила такую педантичность и остановилась, чтобы взглянуть, как механические фигуры появляются из маленьких дверей в циферблате. Ярко-зеленый дракон и королева, одетая в пурпур, ступили вперед, поклонились, по очереди пробежались друг за другом, а затем подняли флаг, который, как я догадывалась, символизировал Мирный Договор. Послышался скрипучий лязгающий звук, и массивные часы показали на тройку.

Три дня. Я гадала, чувствовали ли сыновья Огдо, что им не хватает времени. Трудно ли призвать народ к бунту? Достаточно ли у них факелов и черных перьев? Достаточно бешеных ораторов?

Я повернула обратно к собору Святой Гобайт, с любопытством думая о протеже Виридиуса. Он, несомненно, изготовил интересные часы.

Я почувствовала мегагармониум до того, как услышала его, через подошвы обуви, через саму улицу, ощущая его не как звук, а как вибрацию и странный, подавляющий вес воздуха. Оказавшись ближе к собору, я поняла, что звук был, но его трудно услышать. Я стояла на пороге северного трансепта, положив руку на колонну, и прочувствовала звук мегагармониума до самых костей.

Он был очень громким. Я еще не ощущала себя достаточно подкованной, чтобы высказать более профессиональное мнение.

Я открыла дверь в северный трансепт. Музыка чуть не отправила меня обратно. Весь собор наполнился звуком, каждая его трещина, словно звук был плотной массой, не оставляющей места для воздуха, никакого пути через него. Я не смогла зайти, пока мои уши не приспособились, что, как ни странно, они сделали быстро.

Как только я перестала бояться, меня охватило восхищение. Здание звенело от моей жалкой флейты, тот тонкий звук поднимался, как дым от свечи. Этот был пожаром.

Я пробралась к Золотому Дому на большом перекрестке, с трудом преодолевая волны звука, а потом направилась к южному трансепту. Теперь я видела, что у инструмента было четыре клавиатуры для рук, сияющих, словно ряды зубов, и одна большая для ног. Сверху, вокруг и позади ровными рядами стояли трубы, как крепкий частокол. Это напоминало неестественное дитя волынки и… дракона.

Огромный мужчина в черном занимал все место на скамейке. Его ноги вытанцовывали джигу[20]20
  Джига (итал. giga; англ. jig) – быстрый старинный танец, зафиксированный в XVI в. на британских островах, впоследствии приобретший комический характер. Была распространена среди моряков. В настоящее время джига является одной из основных мелодий исполнения ирландских и шотландских танцев.


[Закрыть] бассо остинато[21]21
  Бассо остинато (итал. basso ostinato, букв. – «упорный бас») – в многоголосной музыке повторяющаяся в нижнем голосе мелодико-ритмическая фигура, на фоне которой обновляются верхние голоса.


[Закрыть], а широкие плечи позволяли ему вытягивать руки, как скальной обезьяне Зибу. Я не была коротышкой, но не смогла бы растянуться в стольких направлениях одновременно, не повредив чего-нибудь.

На пюпитре не было нот, для этого чудовища точно еще никто не писал музыку. Была ли эта какофония его собственным сочинением? Я подозревала, что так оно и есть. Это было гениально, как гроза над вересковой пустошью или бушующий ливень, если сила природы может быть гениальной.

Я судила слишком поспешно. Чем дольше я прислушивалась, тем глубже вникала в структуру произведения. Громкость и насыщенность отвлекали меня от самой мелодии, хрупкой вещи, почти застенчивой. Окружающая ее помпезность оказалась просто ширмой.

Он отпустил последний аккорд, словно булыжник из требушета[22]22
  Требушет (от фр. trébuchet – «весы с коромыслом») – средневековая метательная машина гравитационного действия для осады городов. На Руси подобные камнемёты назывались пороками.


[Закрыть]. Группа монахов, спрятавшаяся в ближайших часовнях, как робкие мыши, выбралась оттуда и обратилась к исполнителю шепотом:

– Очень мило. Рады, что работает. Хватит проверять. Сейчас у нас будет служба.

– А можно сыграть во время службы, да? – спросил большой мужчина с сильным самсамийским акцентом. Его голова с коротко остриженными, светлыми волосами смиренно склонилась.

– Нет. Нет. Нет, – отрицание эхом разнеслось по трансепту. Плечи мужчины опустились. Даже со спины казалось, что ему разбили сердце. Моя жалость удивила меня.

Это точно был золотой мальчик Виридиуса, Ларс. Он придумал впечатляющую машину, заняв всю часовню клавишами, тубами и мехами. Я гадала, какого святого прогнали, чтобы освободить для него место.

Мне стоило поприветствовать его. Я ощутила его человечность, сердечную игру. Мы были друзьями, просто он еще об этом не знал. Я ступила вперед и прочистила горло. Он повернулся и взглянул на меня.

Его второй подбородок, круглые щеки и серые глаза поразили меня так, что я не смогла произнести ни слова. Это был Громоглас, который играл, пел йодль[23]23
  Йодль (нем. Jodeln) – в культуре различных народов особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков.


[Закрыть] и строил беседки в моем мысленном саду.

– Привет, – спокойно сказала я, а мое сердце билось в возбуждении и чистом ужасе. Все ли гротески, целая чудна́я диаспора полудраконов, появятся в моей жизни один за другим? Замечу ли я Гаргойеллу, суетящуюся на углу улицы, и Зяблика на дворцовой кухне, поворачивающего вертела? Возможно, мне и не придется искать их.

Громоглас поздоровался с самсамийской простотой и сказал:

– Нас не представлять, граусляйн.

Я пожала его огромную руку:

– Меня зовут Серафина, я новая ассистентка Виридиуса.

Он живо закивал:

– Знаю. Меня звать Ларс.

Ларс. Он говорил на гореддийском, словно его рот был полон гальки.

Мужчина поднялся со скамьи. Ларс был выше Ормы и массивнее, по крайней мере, в два с половиной раза. Он казался одновременно сильным и мягким, словно набрал такое количество мышечной массы совершенно случайно и не пытался сохранить его. Нос напоминал стрелку компаса: тот целенаправленно указывал куда-то. Сейчас Ларс направил его на хор, где монахи начали исполнять свои веселые гимны святой Гобайт и святым пчелам.

– У них служба. Возмозно, мы можем… – Он показал мимо Золотого Дома, на северный трансепт. Я последовала за ним, в туманный свет дня.

Мы направились к мосту Вулфстут. Между нами повисла неловкая пауза.

– Не хотели бы вы пообедать? – спросила я, показывая на собравшиеся кучкой повозки с едой. Он ничего не ответил, но бодро двинулся в сторону приятных запахов. Я купила нам пирожки, и мы пошли с ними к балюстраде моста.

Ларс подтянулся и с неожиданной грацией сел на балюстраду, болтая длинными ногами над рекой. Как все настоящие самсамийцы, он одевался в мрачные цвета: черный камзол, жилет и штаны. Никаких рюшей или кружев, никаких прорезей или пышных штанов. Казалось, словно он давно носит эту одежду и не может с ней расстаться.

Мужчина проглотил кусок пирога и вздохнул.

– Мне нужно быть поговорить с тобой, граусляйн. Я услышал тебя на похоронах и понял, что ты моя…

Он замолк. Я ждала с любопытством и страхом.

Над нами кружили речные чайки, в надежде, что мы уроним хоть крошку. Ларс кинул кусочки пирога в реку. Чайки нырнули и поймали их в воздухе.

– Я начну заново, – сказал он. – Ты заметила, возмозно, что интрумент мозет быть подобен голосу? Сто ты мозешь понять, кто играет на нем, просто слушая, не глядя?

– Если я хорошо знакома с исполнителем, то да, – осторожно сказала я, не понимая, к чему он клонит.

Он надул щеки и взглянул на небо.

– Не посчитай меня безумным, граусляйн. Я слишал, как ты играла и раньше, во снах, в… – Он показал на свою светловолосую голову.

– Я не знал, что слишал, – сказал он, – но верил в это. Это как крошки на лесной дороге: я следовал за ними. Они привели меня туда, где я смог построить свою машину и где я не такой, ээ, вилишпарайа… прости, я не очень хорошо говорю на горши.

Его гореддийский был лучше, чем мой самсамийский, но вилишпарайя звучало знакомо. «Парайя», во всяком случае. Я не смела спросить его, был ли он наполовину драконом. Как бы я ни надеялась, что именно это связало меня со всеми моими гротесками, у меня все еще не было доказательств. Я сказала:

– Ты следовал за музыкой…

– Твоей музыкой!

– …Чтобы избежать преследования, – мягко спросила я, пытаясь передать сочувствие и дать ему знать, что понимаю трудности, с которыми может столкнуться полукровка.

Он рьяно закивал.

– Я даанит, – сказал он.

– Оу! – вырвалось у меня. Это была неожиданная информация, и я стала переосмысливать все, что Виридиус говорил о своем протеже, вспоминать, как блестели его глаза.

Ларс уставился на остатки своего обеда, и его снова накрыла вуаль стеснительности. Я надеялась, что он не принял мое молчание за неодобрение. Я попыталась снова разговорить его:

– Виридиус так гордится твоим мегагармониумом.

Он улыбнулся, но не поднял взгляд.

– Как ты вычислил акустику для этого изобретения?

Он резко поднял серые глаза.

– Акустику? Это просто. Но мне нужно что-то, чтобы писать. – Я вытащила маленький угольный карандаш – инновация драконов, редкая для Горедда, но очень полезная, – из кармана своей накидки. Его губы дернулись, на них появилась легкая улыбка, когда он начал писать уравнение рядом с собой на балюстраде. У него кончилось место – он писал левой рукой – поэтому Ларс встал на перила, балансируя, как кошка, и писал, склонившись над ними. Он изобразил диаграммы рычагов и мехов, проиллюстрировал резонансные качества типов дерева и объяснил свою теорию насчет того, как кто-то может передать звуки других инструментов, манипулируя параметрами волны.

Все повернулись, чтобы посмотреть на этого огромного и неожиданно грациозного мужчину, балансирующего на балюстраде, согнувшегося над письмом, периодически бормочущего что-то о своем мегагармониуме на самсамийском.

Я широко улыбнулась ему и поразилась, что кто-то может испытывать такую искреннюю страсть к машине.

Группа придворных на лошадях приблизилась к мосту, но им оказалось сложно пересечь его, пока все торговцы и горожане смотрели открыв рты на проделки Ларса. Джентльмены устроили потасовку на лошадях, люди убирались с их пути, чтобы не пострадать. Один придворный в дорогих черных одеждах бил замешкавшихся ротозеев хлыстом.

Это был Джозеф, граф Апсиг. Меня он не заметил, но его внимание было направлено на Ларса.

Ларс наткнулся на свирепый взгляд графа и побледнел.

Гореддийцы считают, что самсамийский звучит нецензурно, и тон Джозефа и язык его тела не оставляли сомнений. Он направился прямо к Ларсу, жестикулируя и крича. Я знала слова «дворняжка» и «ублюдок» и отгадала смутные половинки составных слов. Я взглянула на Ларса, боясь за него, но он стоически выслушал оскорбление.

Джозеф подвел лошадь прямо к балюстраде, отчего Ларсу было трудно удерживать равновесие. Граф понизил голос до злобного шепота. Ларс был достаточно силен, чтобы скинуть худощавого Джозефа с лошади, но ничего не сделал.

Я огляделась в надежде, что кто-то придет Ларсу на помощь, но никто на заполненном людьми мосту и шага не сделал, чтобы помочь. Ларс был моим другом, хотя я и знала его всего два часа. Я знала Громогласа пять лет, и он был моим любимчиком. Я подошла к лошади и похлопала по обтянутому черным колену графа Апсиги, сначала осторожно, а затем сильнее, когда он проигнорировал меня.

– Эй, – сказала я, словно могла разговаривать с графом в таком тоне. – Оставьте его в покое.

– Это не твое дело, граусляйн, – огрызнулся Джозеф поверх своего накрахмаленного воротника. Его бледные волосы падали ему на глаза. Он развернул лошадь кругом, отпихнув меня. Ненарочно, возможно, разворачиваясь, лошадь крупом столкнула Ларса в ледяную воду.

Тогда все побежали – некоторые – к берегу реки, другие – обратно, чтобы увеличить расстояние между собой и этим беспорядком. Я кинулась по ступеням вниз к пристани. Речные жители уже спихивали лодки и кораклы в воду, вытягивая шесты над волнующейся водой, выкрикивая команды направиться к машущей руками фигуре. Ларс, казалось, умел плавать, но ему мешали одежда и холод. Его губы посинели, и ему было трудно ухватиться за предложенные шесты.

Наконец кто-то подцепил его и направил к берегу, где пожилые речные жительницы вытащили груды одеял со своих барж. Лодочник достал жаровню и забил ее доверху, добавив в пахнущий рыбой ветерок острый запах угля.

Я ощутила, как щиплет глаза. Меня тронул вид людей, объединившихся, чтобы помочь незнакомцу. Горечь, которую я ощущала с самого утра, после происшествия на рынке Святого Виллибальда, растворилась. Люди определенно боялись незнакомца, но все еще обладали великой способностью творить добро, когда один из них…

Вот только Ларс не был одним из них. Он выглядел нормальным, если не брать в расчет рост и массивность, но что находилось под черным камзолом? Чешуя? Что-то хуже? И теперь доброжелательные горожане, которых так легко испугать, собирались снять с него промокшую одежду. Он смущенно избегал руки пожилой женщины даже сейчас.

– Давай, парень, – смеялась она, – не нужно зажиматься. Чего я не видела за свои пятьдесят лет?

Ларс задрожал – так же мощно, как того требовало его крепкое телосложение. Ему нужно было просохнуть. Мне на ум пришло только одно средство спасения, и оно было немного безумным.

Я прыгнула на одну из куч на набережной и закричала:

– Кто хочет услышать песню? – и начала петь а капелла[24]24
  А капелла (итал. a cappella – «как в капелле») – пение без инструментального сопровождения.


[Закрыть] «Персики и сыр»:

 
Блуждающее солнце стекает сквозь деревья,
Пока цветки сирени кружатся на ветру.
Мой друг, я был рожден для лучшего мгновенья:
Чтоб ощутить вкус сыра и персиков в меду!
Я не могу оставить безвестные скитанья,
Пересекая море, страшусь я лишь того:
Не отыскать мне город – предел сего мечтанья,
Где персиков и сыра ночное торжество.
 

Люди смеялись и хлопали, большинство смотрели на меня. Ларсу понадобилась минута, чтобы понять: это его единственное прикрытие. Он скромно повернулся к стене, накинув одеяло на плечи, и стал снимать одежду.

Ему нужно было двигаться быстрее. В этой песне было только пять стихов.

Я вспомнила про лютню на спине, вытащила ее и исполнила импровизированную интерлюдию. Люди подбадривали меня. Ларс снова смотрел на меня, к моему раздражению. Он не верил, что я могу играть? Спасибо за твою похвалу, Виридиус.

Потом настала моя очередь уставиться на Ларса, потому что казалось, что ничего странного в нем не было. Я не заметила серебра на его ногах, но он быстро прикрыл их одолженными штанами. Покрывало все еще лежало на его плечах, и он пытался не дать ему соскользнуть. Я внимательно посмотрела на его торс. Ничего.

Нет, подождите, там было что-то, на правом бицепсе: тонкая лента чешуи, бегущей вокруг руки. С расстояния можно было принять ее за браслет в стиле Порфири. Он даже выложил чешую цветными стеклянными камнями. Любой, кто не ожидал увидеть именно ее, мог очень легко принять диковину за ювелирное украшение.

Внезапно я поняла, почему дама Окра была так зла на меня. Какой простой должна быть жизнь, если эта тонкая лента была единственным физическим проявлением драконьей крови! А я стояла перед всеми и рисковала собой, когда ему почти нечего было прятать.

 
И преклонив колени перед любимой Джилл,
Скажу: «Я никого вовеки так сильно не любил!
Отбрось свои сомнения, ты сладкая моя».
И ждут нас приключения: сыр, персики, весна!
 

Я с воодушевлением закончила. Ларс выглядел уже более прилично в разномастной одежде лодочника, которая была ему слегка мала. Толпа требовала еще, но я закончила, и мой поток панической энергии иссяк. Осталось только решить, как спуститься со своего насеста. Глядя вниз, я не понимала, как забралась сюда. Видимо, отчаяние придало сил для прыжка.

Ко мне потянулась рука помощи. Я посмотрела вниз и увидела темные кудри и веселые глаза принца Люсиана Киггза.

Он улыбнулся чистой от нелепости моего положения улыбкой, и я не смогла не улыбнуться в ответ.

Я спрыгнула вниз, не очень грациозно.

– Я направлялся в замок Оризон с вечерним патрулем, – сказал принц. – Подумал, остановимся и посмотрим, в чем тут дело – и кто поет. Хорошая работа.

Большинство людей отошли в сторону, когда прибыла маленькая группа стражи. Те, что остались, рассказывали стражникам нашу историю, смакуя ее, словно она может соперничать с «Белондвег», нашей национальной эпической повестью. Главный злодей, жестокий граф Апсига, обижает невинного олуха на мостовых перилах! Прекрасная дева пытается спасти его, доблестные горожане вытаскивают его из воды, и потом – триумфальная музыка!

Принцу Люсиану, казалось, рассказ понравился. Я была рада, что не пришлось объяснять, что я делала на самом деле. Всем происходящее показалось очень логичным. Ларс тихо стоял в стороне, игнорируя офицера, который пытался его допросить.

Раздраженный офицер отчитался перед принцем.

– Он не собирается искать справедливости после произошедшего, капитан Киггз.

– Найдите графа Джозефа. Я поговорю с ним об этом. Он не может просто скидывать людей в воду и сбегать, – сказал принц Люсиан, отмахиваясь. Его заместители удалились.

Солнце начинало садиться, от реки повеяло прохладой. Принц повернулся к моему дрожащему другу. Ларс был старше и на голову выше, но принц Люсиан горделиво возвышался над ним, как и полагалось капитану королевской стражи. Ларс казался маленьким мальчиком, желающим провалиться в свои ботинки. Я поразилась тому, насколько он преуспел в этом.

Принц заговорил неожиданно нежным тоном.

– Вы протеже Виридиуса.

– Да, – ответил Ларс, бормоча как мужчина, все-таки утонувший в своих ботинках.

– Вы каким-то образом спровоцировали графа?

Ларс пожал плечами и сказал:

– Я вырос в его поместье.

– Едва ли это провокация, верно? – спросил принц Люсиан. – Вы его крепостной?

Ларс колебался:

– Я провел больше года вдали от его земель. По закону, я свободен.

Вопрос разросся в моей голове: если Ларс вырос в его поместье, мог ли Джозеф знать, что Ларс наполовину дракон? Это казалось возможным, и враждебность Джозефа была бы понятна из-за его отношения к драконам. Увы, я не могла спросить его об этом перед Люсианом Киггзом.

Принц Люсиан, казалось, испытывал отвращение.

– Возможно, кто-то и может мучить своего бывшего крепостного в Самсаме, но мы здесь себя так не ведем. Я поговорю с ним.

– Я бы не хотел, стобы вы это делали, – сказал Ларс. Принц Люсиан открыл рот, чтобы запротестовать, но Ларс прервал его:

– Я могу идти, да?

Принц махнул ему. Ларс вернул мой карандаш, слегка промокший, и мгновение смотрел мне в глаза, прежде чем развернуться и уйти. Мне было жаль, что я не могу обнять его, но я ощущала какое-то особое нежелание делать это перед принцем. У нас с Ларсом был общий секрет, даже если он еще об этом не знал.

Мужчина забрался по каменным ступеням, вверх по мосту Вулфстут, не сказав ни слова. Его широкие плечи опустились, словно под ношей целых миров, которых мы не видели.