Текст книги "Женщина в бегах"

Но это – валяться на шезлонге в слезах? Уж точно далеко до блестящего совершенства.

Делай что-нибудь. Вот что сказал бы ей папа. Мама скрестила бы руки, приподняла бровь и сказала: «Ну?»

Миссис Диксон нашла ближайший автомат для монет в казино и получила за свои четвертаки наличные – еще семьдесят пять долларов на черный день.

Вернувшись в комнату, она сделала первую запись в кожаном дневнике от Тиффани, который Шон только что подарил ей в честь их первой годовщины: «Скверная ночь». Она все еще чувствовала запах своего страха, его дыхания и тех монет. Слезы стекали на страницу, пока она рассказывала, как он ее толкнул, как она прикусила губу падая и как Шон ушел.

Боль всего тела сосредоточилась в правой руке, пока она описывала все в мельчайших деталях, ловя момент, как лепидоптеролог, прижимающий длиннокрылую бабочку сафо. По словам доктора Андерхилла, ведение дневника снимало напряжение, заставляло ее думать медленнее и подавляло страх. Вскоре страницы дневника заполнились ее страхами, датами и описаниями того, как Шон причинял ей боль, угрожал.

Каждый раз, делая запись в дневнике, она прятала его в потайных карманах своей дизайнерской сумочки или под фальшивым дном мусорной корзины в ванной. Это нелепо, но она продолжала это делать. Ей ничего не оставалось кроме ведения дневника, ведь она не работала, Шон не хотел. Все деньги, которые она находила в карманах его одежды, в стиральной машине и сушилке, она собирала. Иногда монетки звенели. А иногда, когда ей везло, она подбирала деньги. И кольца – у нее всегда были кольца Фэй и ее кольца на всякий случай…

Но в эту ночь, в их первую годовщину, она не задумывалась о будущем слишком серьезно, а в дневнике была заполнена всего одна страница.

Около трех часов утра Шон вернулся.

Она притворилась спящей.

Он не стал заходить в спальню. Нет, он просто стоял там, его тень становилась все четче и длиннее. Наконец он ушел, а потом… музыка. Лютер Вандросс в колонках. Какого черта?

Миссис Диксон лежала, свесив одну ногу с кровати, пока Лютер пел о времени, когда она играла на своей милой гитаре. Она не знала, что и думать. Шон был не таким. Явно злой, такой карикатурный ревнивец. Он не был пьян, хотя это было бы логично. Она и раньше видела такой гнев. В те тяжелые времена ее били, толкали, щипали. Такое насилие всегда на виду. И она плакала в постели, пока из другой комнаты звучали странные любовные песни Лютера Вандросса, ее любимого певца.

Это не Шон.

Нет.

Вот что она сказала себе на следующее утро, стоя с опухшими глазами, перед зеркалом в ванной со светом, который буквально накануне придавал ей гламурный вид. От этого света порез на губе, нежно-фиолетовый синяк на правой руке и соответствующий синяк на пояснице казались уродливее и злее, чем были на самом деле. Да, все дело в свете.

Шон вошел в ванную и встал позади нее. Он встретил ее взгляд в зеркальном отражении.

– Мы немного увлеклись, а?

На нем были джинсы «Левайс» и его любимый свитер с V-образным вырезом поверх белой футболки. Униформа славного парня. Он провел рукой по своему красивому лицу.

Слеза скатилась по щеке миссис Диксон. Единственное движение во всем теле.

При виде этой капли в глазах Шона вспыхнул гнев.

– Я… – Его ноздри раздулись.

Едва дыша, она оторвала от него взгляд. Она окаменела, когда его дыхание обожгло ей уши. Что он собирался делать?

Он сказал:

– Я больше никогда не трону тебя. Ладно?

Его слова были словно гигантская пилюля, скребущая горло и оставляющая после себя горький привкус. Она ее проглотила, затем прошептала:

– Хорошо.

Он взял ее за плечи, затем поцеловал в макушку.

– Я не заслуживаю тебя, я знаю. Ты знаешь. Все в мире, в том числе тот вчерашний мужик, знают это, и я тоже. Ты невероятная, миссис Диксон. У меня перехватывает дыхание, и я все исправлю.

Почти то же самое он говорил, когда извинялся за то, что забыл о ее дне рождении в прошлом месяце. Я все исправлю.

Сегодня утром он поцеловал синяк на ее руке.

– Одевайся. Мы позавтракаем, а потом пойдем по магазинам, хорошо? Я собирался тебя удивить, но… – он внезапно застенчиво улыбнулся. – Я купил нам билеты на шоу Копперфильда сегодня вечером. Ты же любишь Копперфильда. Поехали.

Он подмигнул ее отражению и шлепнул по заднице.

Миссис Диксон напряглась от этого легкого удара. Даже после того, как он вышел из ванной, она осталась там перед этим волшебным зеркалом с бриллиантом в носу. Безупречная. Хотя синяки становились все более уродливыми, кровь продолжала течь по разорванным сосудам под ее кожей. Она не хотела видеть это уродство в день своей первой годовщины.

Так что она порылась в своей косметичке, откладывая в сторону подводку, блеск для губ, тушь, увлажняющий крем, точилку, ватный диск, пинцет… А, вот. Она открутила крышку флакона с тональным кремом и выдавила идеальную каплю на палец.

Глава 14

Ти заказала десерт, затем попросила Грей пообещать, что она не затащит Изабель обратно в Лос-Анджелес.

Но Грей не нанимали, чтобы кого-то куда-то тащить. Посмотрев, как Ти ест чуррос и мороженое, и оплатив счет, она проводила женщину на стоянку, к потрепанной зеленой «Альтиме». Заднее окно было уставлено тысячами кукол-троллей.

Солнце село, и весь свет исходил от сотен фар и стоп-сигналов машин, которые тянулись на восток и запад по бульвару Джефферсон. Пришло время вступить в бой.

– Попросите Изабель прислать то, что мне нужно, – сказала Грей Ти, – и я заберу собаку, откуда она решит, и тогда мы закончим. Обещаю.

– Я сделаю все возможное, чтобы убедить ее, – сказала Ти. – Спасибо, Грей. Храни вас Господь.

Вернувшись в ресторан, Дженнифер схватила сумочку с банкетки, которую делила с Грей, всего на шесть минут.

– Ну вот, не поработали сегодня вечером, называется.

– Не волнуйся, – сказала Грей. – Ты не работала. И тут ничего не поделаешь.

– Ты сказала ей встретиться с тобой здесь, – отметила Дженнифер.

– Ошибка новичка, – сказала Кларисса.

Дженнифер взяла Грей под руку, пока они шли к выходу.

– Продуктивно?

Грей оглянулась на бар. Хэнк наливал пиво для ребят из колледжа.

– Она говорит, что парень избивал Изабель.

– Что с голосом? – спросила Дженнифер.

– Не понимаю, почему Ник дал мне это дело. То есть я понимаю, но…

Дженнифер сжала руку Грей.

– Если не хочешь, я возьму. И ты сможешь вернуться к тому, что у тебя получается лучше всего. Что это у нас? Печатать?

– Набор и проверка, – сказал Грей. – В любом случае Изабель должна прислать доказательства того, что она жива, завтра. И тогда я раскрою свое самое первое дело. Ура.

С этими словами Грей снова села в «Камри» и поехала домой по извилистой дороге за пять лишних миль. Ее маршрут – многоножка, картина из красных лент, пуля, рикошетившая через труп площадью 503 квадратных мили. Никаких черных «Рендж Роверов» или красных «Ягуаров» в зеркале заднего вида. И это заставило ее задуматься о своем обещании не тащить Изабель Линкольн обратно в Лос-Анджелес.

Потому что правда заключалась в следующем: каждые девять секунд в Америке избивали женщину. Ежегодно более десяти тысяч женщин умирают от рук своих нынешних или бывших партнеров. У Америки – и всего мира – была проблема женщин, и на банковском счете Уоррена Баффета не столько денег, чтобы заставить Грей внести вклад в эту статистику. Если бы дело дошло до того, чтобы затащить Изабель обратно в Лос-Анджелес, она передала бы дело Дженнифер и извинилась перед Ником.

Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой.

Глава 15

Всего пять лет назад одним из самых шикарных жилых зданий во всем деловом квартале Лос-Анджелеса считался комплекс в Башнях Бодри. Окна квартир выходили либо на север, с видом на Павильон Дороти Чендлер и здание городской ратуши, либо на небоскребы даунтауна и южную часть города с другой стороны. В жилом комплексе был бассейн и блестящее патио. За деревьями и кустами на территории ухаживали и регулярно подстригали.

Но потом магнаты недвижимости построили еще более роскошные многоквартирные здания: из их окон открывались виды еще лучше, а на цокольных этажах располагались продуктовые магазины. Башни Бодри оказались забыты, брошены на произвол судьбы. Башни Бодри еще не считали совсем «дырой», но до такого статуса им было уже рукой подать. И теперь жители бросали брошюры из магазинов прямо на липкий линолеум. Хуже того, они засовывали квадратные куски картона в задвижку на двери между помещением с почтовыми ящиками и лифтовым холлом.

На одну из этих дурацких картонок Грей смотрела сейчас.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – сказал мистер Шрюсбери, седой вдовец, который тоже жил на семнадцатом этаже. – Я тоже устал от того, что эти кретины везде оставляют свое барахло. Еще и это.

Темнокожий сосед сурово указал на дверь:

– Я разве плачу за охраняемое здание, чтобы они вот такое позволяли? С какой, черт возьми, стати?

– Мы должны получить новые ключи, – ответила Грей.

– Опять?

Она выбросила кусок картона в мусорное ведро:

– Новые ключи, третий раз с Рождества.

– Ты слышала? Этим утром кто-то опять взломал эту дверь. Наверное, те же самые, что сорвали две недели назад почтовые ящики. Украли чеки и подарочные сертификаты.

Грей вытащила буклеты, адресованные «Жителю квартиры» из своего металлического почтового ящика. На протяжении последних трех лет вся ее «настоящая» почта – например, письма о доходах от сдачи в аренду дома ее родителей в Монтерей Бэй, – приходила на ее абонентский ящик в почтовом отделении в миле от «Рейдер Консалтинг». В этом же ящике она хранила и важные старые вещи: ключи, документы, наличные.

– Может, пора переехать, – сказала она соседу.

Мистер Шрюсбери придержал для Грей дверь:

– Не знаю как тебе, а вот мне переезд не по карману. Я живу здесь уже целую вечность, и квартплата у меня все еще ниже, чем у большинства других.

Как и пожилой сосед, Грей платила за свою однокомнатную квартиру всего 1800 долларов в месяц.

Они были в ловушке.

Так, поднимаясь наверх, на семнадцатый этаж, в свои роскошные «клетки», она и вдовец обсудили и качество воздуха на улице, и решение домоуправления о том, чтобы заменить ковровое покрытие деревянным, и новое кафе-крепери на первом этаже, и снова качество воздуха. Громко пожелав друг другу доброй ночи, они отправились в разные части холла на семнадцатом этаже.

Миссис Ким, старая кореянка из квартиры 1715, приготовила что-то, по запаху походившее на мускус. Джессика и Коннер из квартиры 1710, элегантная парочка хипстеров с подозрительным источником доходов, продолжали игнорировать розовые листы уведомлений, которые управление здания повесило им на дверь.

В конце коридора, у двери квартиры 1708, принадлежавшей Грей, стояла бутыль с пятью галлонами воды.

Когда она перетаскивала бутыль через порог, холодильник щелкнул, будто пророкотал свое «Добро пожаловать домой». Грей взвизгнула, испугавшись миниатюрного взрыва со стороны холодильника. В домоуправлении обещали починить чертов мотор уже две недели назад, но так этого и не сделали.

Свет был выключен, но темную гостиную освещали огни здания Департамента водоснабжения и энергетики, находившегося через дорогу, и, похожий на пыльцу в воздухе, рассеянный свет от машин, проезжавших по шоссе.

Фиолетовое небо без луны. Машины, машины, машины, на 101 и 110 автомагистралях. Всегда наполненные жизнью и скоростью. Автострады, которые никогда не спали. В даунтауне Лос-Анджелеса никогда не было совсем темно, даже если отключалось электричество. Грей видела полную темноту, только когда закрывала глаза. А тишина? Тихо не было никогда. Даже толстые двойные стекла не могли заглушить гул машин, рев вертолетов и бурный, никогда не прекращавшийся шум города.

Щелкнул кондиционер, и вертикальные жалюзи колыхнулись от нового дуновения воздуха.

В сумке, лежавшей на диване, завибрировал телефон. Изабель.

Ти сказала, что видела тебя.

У Грей задрожали руки. Да. Она не знала, что еще ответить, она хотела сказать так много.

Ты не знаешь меня, но я готова помочь.

Когда-то мы ехали в его машине по трассе I-10. Мы ехали ужинать в какой-то дорогой ресторан. Под стать его величию.

Я даже не помню, что сказала.

Одну руку он держал на руле.

Другой он ударил меня по голове.

На глазах Грей навернулись слезы.

Мне жаль.

Сделаешь мне одолжение?

Просто подпиши заявление. Я попрошу Ти забрать собаку.

Не могу.

Почему я должна надрываться???!!! Я не сделала ничего плохого!!

Я знаю, прости.

Простить????

Грей напечатала: Да. Она уставилась на экран телефона в ожидании ответа Изабель. Минута, другая, третья – она смотрела на экран и ждала.

Ничего.

Наконец она упала на диван и выдохнула.

Телефон завибрировал. Сообщение от Хэнка.

Уже дома? Я могу заехать к тебе или ты ко мне.

На ее губах на мгновение появилась улыбка. Она еще не была готова расстаться с этим видом, с этой тишиной. Четверг стал днем неожиданного шума и неожиданной лжи. Четверг заставил ее слишком много думать о прошлом. Эти мысли отозвались горячей болью в районе пупка и в правом боку.

Боль – единственное, что не было неожиданностью.

Хэнк мог бы помочь расслабиться, и теперь она думала о нем, о его руках на ее теле. Она думала о его поцелуях на ее спине и о его жесткости тоже. От этих мыслей она чувствовала себя легкой как перышко.

Но, когда все закончится, он заснет, а она будет лежать рядом с ним, смотря в потолок, и…

Нет. Не надо. Займешься этим когда до этого дойдет – если вообще дойдет.

Обхватив свою талию, она подошла к мрачной, похожей на ствол дерева абстрактной картине, за которой скрывалась камера наблюдения. Площадь ее квартиры составляла всего 900 квадратных футов, но она все же не хотела бы, чтобы кто-то зашел внутрь без ее ведома. Но, пересматривая видео, она видела, что никто не заходил. Только стучали в дверь, когда привезли бутыль с водой. Никто, кроме разве что Человека-Паука, не смог бы пробраться через окна. Даже пожарные со своей высоченной лестницей не могли достать ее здесь, на семнадцатом этаже. Войти можно было только через дверь.

Наконец, она ответила Хэнку – буду дома через 10 минут, приезжай – и прислала свой адрес. Она редко приглашала домой гостей, но случись вдруг что, она предпочла бы находиться на своей территории, а не на его. В прикроватной тумбочке у нее лежал пистолет, за подушками на диване – охотничий нож, в аптечке был слезоточивый газ, а в горшке с папоротником на террасе – нож для колки льда. Более того, Кларисса провела проверку его прошлого, и к Хэнку не возникло вопросов, так что ей вряд ли пришлось бы использовать против него оружие – разве что свою убийственную сексуальность.

Она произнесла слово «сексуальность» вслух и усмехнулась. Развеселившись, Шкипер поменяла постельное белье, постелив черные наволочки и простыню.

Бутылка водки «Кейтел Ван» так и манила ее из морозилки. Холодильник снова издал рокочущий звук, и Грей поддалась его зову. Она переместилась в светлую кухню, казавшуюся еще ярче из-за картины с ярко-желтыми георгинами. В шкафчике она нашла мешок с пятью фунтами риса и, порывшись в нем, достала шейкер из нержавеющей стали и бокал для мартини. Из-за консервных банок с бульоном, фасолью и помидорами она достала банку зеленых оливок и маленькую бутылку вермута и сделала идеальный «Грязный мартини». Настоящее угощение, ведь она позволяла себе выпить только одну бутылку водки в год после того, как решила сделать частью своего имиджа текилу, официальный алкогольный напиток Грейсон Сайкс.

Сделав глоток, она закрыла глаза. Колени расслабились, голова опрокинулась назад. Ей хотелось еще. Ей было нужно еще. Но оставалось всего семь оливок и четверть бутылки водки, а на дворе был только июль. Она допила мартини, съела две оливки, вымыла бокал и шейкер и снова спрятала их в мешок с рисом. Водку она засунула обратно в морозилку, банку оливок и вермут снова спрятала за консервами с бульоном, фасолью и помидорами. Затем с нижней полки холодильника она достала одну из тысячи банок ягодной содовой воды «Ла Круа», типичной для Грей альтернативы алкоголю.

Расслабившись, она взяла телефон и написала Хэнку. Зашла домой.

С тех пор как она сделала перерыв на водку, ситуация на шоссе не изменилась. После того как землетрясение наконец отрежет Калифорнию от остального континента, после того как штат погрузится на дно Тихого океана, каждая из этих машин утонет и продолжит освещать фарами океанские глубины, подобно обитающим на глубине светящимся существам с причудливыми челюстями и слепыми глазами навыкате.

Она усмехнулась – за нее думал алкоголь.

Зазвонил телефон.

На экране появилась фотография Ника. Во всем мире только у него одного был ее настоящий номер телефона. Но при необходимости она и его сожгла бы. Ничего меньшего он от нее и не ожидал. Не привязывайся к тому, от чего не сможешь отказаться за минуту. Он научил ее этому. А затем добавил: «Даже ко мне».

С телефоном в руках она нажала на зеленую кнопку «Принять вызов».

– Ты разве не должен сейчас обниматься с кем-то на Гавайях?

Ник рассмеялся:

– Тебя не проведешь.

– Да уж.

Теперь у биохимички было новое имя и новая работа, она обслуживала столики и получала зарплату наличными. Она теперь прятала свою докторскую степень в мешке с рисом, а любовь к химии – в морозилке.

– Ну? – сказал Ник. – Тебе лучше?

– Ты о деле? Не знаю. У меня еще остаются сомнения.

– Ну, – ответил Ник. – Он мне позвонил.

– Кто? Доктор О’Доннелл?

– Ага. Сказал, что ты нагрубила.

– Неужели?

– Несмотря на твое личное мнение о нем, нужно все-таки проявлять уважение, ладно? Он клиент. Он нам платит.

Грей сглотнула комок в горле и рассказала Нику подробности дела Линкольна.

– Что-то странное, – сказал он.

– Вот именно.

– Грейсон…

– Но если этот парень навредил своей девушке…

– Так разнюхай, в чем дело. Найди доказательства. Погрузись с головой и вырасти уже наконец.

– Прошу прощения? – Грей почувствовала надвигающуюся головную боль.

Ник промолчал.

Она представила, как он сомкнул губы и сжал кулак.

– Если Иан навредил ей, – сказал он медленно, – ты узнаешь об этом. Ты не обратишь внимания на его светлые волосы и голубую униформу, и если ей нужна будет помощь и защита от него, мы будем знать, как это обеспечить. С этим делом действительно что-то не так, а ты уже сталкивалась с подобным, верно?

Грей кивнула, хотя он не увидел бы.

– Если я буду тебе нужен, для чего угодно, – сказал Ник, – немедленно звони. Хорошо?

– Ага.

Он немного подождал:

– Все в порядке?

– Ты сокровище нации, – ее голос немного дрожал.

– А ты для моей души как согревающий куриный бульон. Я вернусь в Лос-Анджелес через пару дней.

– Оки-доки.

– Ты сейчас работаешь?

– Не-а. Думаю пойти в душ, а потом спать, – она ни слова не сказала о Хэнке.

Но Ник всегда знал все обо всем. Он, скорее всего, знал, что Хэнк прямо сейчас мчался по трассе 405 в своем синем «Шевроле Камаро». Ник знал все, но, даже несмотря на это, Грей притворилась, что не знала, что он знал.

Молчание. Затем Ник сказал:

– Спокойной тебе ночи.

Она посмотрела вниз, на загруженные дороги и яркие огни. На секунду ей захотелось, чтобы ее жизнь была нормальной, чтобы Ник был нормальным, чтобы они могли быть нормальными вместе, могли нормально влюбиться, завести детей, ездить в отпуск в Оаху, смотреть «Мастер-Шеф» по вечерам, покупать новогоднюю елку каждый декабрь.

Как говорил ее отец, если бы да кабы…

Вернувшись в спальню, Грей взяла в руки пульт и включила телешоу «Беглецы» на кабельном. Она направилась в ванную, сняла шелковую блузку с пятном и мятые белые льняные брюки. На полке с лекарствами она нашла до сих пор полный пузырек амоксициллина и выпила одну таблетку. Из сумки она достала новую упаковку оксикодона и потрясла ее, размышляя, требовалось ли для глухой боли в ее боку ядерное оружие.

Нет. Она поставила лекарство в аптечку и взяла упаковку обезболивающего «Алев». Выпив две таблетки, она уставилась на свой диагональный шрам от операции сбоку от пупка. Маленький, но воспаленный. Желтеющий, раскаленный. Это нормально, что оно такого цвета? Хотелось бы ей, чтобы Хэнк увидел это? «Я надену майку». Затем она почистила зубы. Дважды – Хэнк бы почувствовал вкус водки.

В душе она намылилась, намылила все – шрамы, узлы, пигментные пятна. Умывать лицо она не стала – накраситься заново не было времени. Прошло почти пять лет, но она все еще могла представить себе свой правый глаз, отекший и почерневший. Тогда, раньше, будучи еще неопытной, она тратила на то, чтобы скрыть его больше часа времени и почти половину упаковки консилера. Со временем она научилась сначала использовать праймер, а затем тональное средство для того, чтобы выровнять тон кожи. Достигнув продвинутого уровня, она овладела средствами для контуринга, научившись делать свое лицо худее и менее опухшим. Потом – хайлайтером, используя его магию для блеска. Бронзер делал ее загорелой, будто бы она днями напролет лежала на пляже, а не на полу в ванной, оглушенная и испуганная.

Ру Пол был и оставался ее святым покровителем.

Как и другие актеры в этом городе, она стирала грим, только когда все огни затухали, а все взгляды устремлялись на следующее представление.

За восемь лет никто не видел Грей без ее «лица».

С тех пор как ее имя превратилось в Натали Диксон.