Текст книги "Эхо Мертвого озера"

Варрус улыбается, это чувствуется по его голосу. Он наслаждается моим гневом.

– Удачи. Я ценю твою преданность, Сэм. Если б ты был так же предан Келли и сдержал обещания, данные мне, Миранде и другим «Ангелам», мы сейчас не дошли бы до такого.

– Если б я сдержал обещания, то невинная женщина была бы мертва. Я рад, что моя совесть чиста.

– На твоей совести уже есть смерть невинной женщины, Сэм. Или ты так быстро забыл о Миранде?

– Сколько раз повторять: я не виноват в ее смерти, – цежу я сквозь зубы.

– Ну конечно. Можешь и дальше убеждать себя, но мы оба знаем правду. И скоро ее узнают все.

Я качаю головой: Варрус просто исходит ядом.

– Лео, мы же когда-то были друзьями. А сейчас ты хочешь разрушить мою жизнь. Почему?

– Ты предатель, Сэм.

От человека, которого я знал, ничего не осталось. Я больше не буду пытаться спасти его от самого себя.

– Если ты придешь за нами, я приду за тобой. Моя семья для меня все, и я на все готов, чтобы защитить их. Чего бы это ни стоило.

– Учту. Да, последний вопрос: как Ланни проводит уик-энд среди будущих абитуриентов? Вот уж не думал, что ее привлечет Рейнский университет…

В моей груди закипает ярость.

– Ублюдок! – ору я. – Не трогай ее. Я клянусь, гад…

Но он только смеется и отключается.

Я стою, уставившись на мобильник в руке. Так хочется швырнуть его оземь, что я еле сдерживаюсь. Но телефон мне нужен: это единственная связь с Ланни.

Ланни… Последние слова Лео – прямая угроза. Он знает, где она. Это делает ее уязвимой. Я хожу по комнате, обдумывая варианты. Можно позвонить ей, прервать уик-энд, посадить в машину и увезти домой или к Гвен.

Но Ланни ждала этой поездки столько месяцев… Когда она оказалась в кампусе, на ее лице была неподдельная радость. Нельзя лишать ее этой радости. Ведь слова Лео могут оказаться пустыми угрозами, чтобы отравить нашу жизнь, не более того.

Раздумываю, не позвонить ли Гвен, чтобы пересказать разговор с Лео и спросить совета, но я заранее знаю ответ. Она захочет, чтобы Ланни немедленно уехала. Без вопросов.

Ланни и так многого лишена в жизни. Если отнять еще и это, боюсь, ущерб будет непоправимым. Не уверен, простит ли она меня когда-нибудь, особенно если окажется, что мы зря перестраховались, а реальной опасности нет.

– Черт, – рычу я, сжимая кулаки.

Есть еще кое-кто, к кому можно обратиться за помощью. Мчусь к машине и по пути нажимаю быстрый вызов моего друга Майка Люстига. Он отвечает после первого гудка.

– Сделай мне одолжение, – говорю я без лишних слов. – Точнее, два одолжения.

Он привык к подобным просьбам и ничего не спрашивает – просто ждет объяснений.

– Член организации «Погибшие ангелы» Леонард Варрус угрожает Гвен и ее детям. Я только что говорил с ним по телефону. Он не в себе. Боюсь, может что-нибудь натворить. В конце он сказал, что надеется, что Ланни понравится уик-энд в Рейне. Туда приглашали будущих абитуриентов, и она тоже поехала. Он никак не мог узнать об этом, Майк.

– Она там одна? – деловито уточняет Люстиг.

– Я с ней. Точнее, в отеле неподалеку. Сейчас еду в кампус присмотреть за ней. Убедиться, что она в порядке.

– Думаешь, это серьезно?

– Не знаю, в том-то и проблема.

– И чем я могу помочь?

– Можешь отследить его телефон, если я дам номер? Сказать, откуда идет звонок?

– То есть следить за гражданином США, не имея ордера?

– Мне только нужно знать, рядом ли он. Если Варрус по-прежнему в Калифорнии, значит, это просто пустая болтовня, чтобы вывести меня из себя. Но если он на Восточном побережье, есть о чем беспокоиться.

Майк вздыхает:

– Какой номер?

Я останавливаюсь на красный свет и, пользуясь возможностью, пересылаю Майку контакты Лео.

– Говоришь, этот человек угрожал тебе и твоей семье и ты уверен, что нападение с нанесением телесных повреждений реально?

Так Люстиг прикрывает свою задницу. Угроза нанесения телесных повреждений позволит ему отследить телефон Лео без ордера. И я подыгрываю Майку. Тем более это правда.

– Именно.

Я напряженно жду, слушая щелканье клавиш на заднем фоне.

Снова смотрю в телефон, отслеживая Ланни. Она всего в нескольких кварталах, в одном из полудюжины больших домов на краю кампуса. Нахожу поблизости парковку и выключаю фары.

– Хорошая новость: он в Калифорнии. Во всяком случае, его телефон там.

Я вздыхаю и откидываюсь на спинку сиденья.

– Слава богу. – Как гора с плеч. – Спасибо. Ты даже не представляешь, как меня выручил.

Несколько секунд Майк молчит, а потом спрашивает:

– Ты в порядке, Сэм?

Я провожу рукой по лицу, внезапно чувствуя себя истощенным.

– Не знаю. Несколько дней назад ответил бы «да», а сейчас…

– Я слышал про стрельбу. ФБР уже в деле. Нас тоже могут привлечь.

Я хмурюсь. Майк возглавляет опергруппу, которая занимается интернет-угрозами.

– Почему? При чем тут вы?

– Есть мнение, что преступник устроил стрельбу отчасти из-за стычки в интернете. Детей травят в Сети и даже в компьютерных играх, и это становится все большей проблемой. ФБР хочет действовать на опережение и предотвращать это дерьмо, пока оно не случилось. Меньше всего хочется быть застигнутыми врасплох, как будто мы делаем не все, что можем.

Вспоминаю, что сказал Коннор копам на допросе.

– Да, кажется, стрелок поссорился с жертвами накануне вечером в ходе компьютерной игры.

– А Коннор был там во время ссоры? И на следующий день во время стрельбы?

В голосе Майка не просто праздное любопытство. Это уже смахивает на допрос. Я настораживаюсь.

– Ты спрашиваешь как друг или как агент?

– Я всегда в первую очередь твой друг, Сэм.

Майк прав. Он не раз рисковал агентским значком ради меня.

– Хорошо.

– Но от этого я не перестаю быть агентом, – добавляет Майк.

– Коннор – хороший парень. Он здесь ни при чем.

– Его все равно будут проверять. И вас всех тоже.

Черт. Только этого не хватало…

– Майк, Коннор – тоже жертва. В него не стреляли, но он оказался свидетелем. Мы с тобой знаем, как это сильно травмирует психику. – Мы с Майком вместе воевали в Афганистане и видели, какие ужасы люди способны творить друг с другом. У нас обоих остались шрамы. – Не позволяй им сделать из Коннора преступника, Майк.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его, ты же знаешь.

– Спасибо, – от души благодарю я. – Теперь о втором одолжении…

Люстиг вздыхает, но выслушивает мой рассказ про посты на форуме с якобы IP-адреса Гвен.

– Варрус собирается обнародовать эту информацию как доказательство, что Гвен замешана в убийствах Мэлвина. Ты же помнишь те фейковые видео. Сейчас нам нужно опередить его. Если я перешлю тебе информацию, сможешь доказать, что IP-адрес поддельный?

После короткой паузы Майк выдает:

– Как ты понимаешь, я обязан спросить: ты уверен, что это не Гвен пишет на форуме?

Я стискиваю зубы, чтобы не сказать то, о чем потом пожалею. Майк никогда не доверял Гвен полностью, несмотря на все, через что ей пришлось пройти.

– Она ни при чем, – огрызаюсь я.

После секундного колебания он отвечает:

– Ладно, присылай все, что есть. Разберусь и перезвоню.

Я опять благодарю его, прошу беречь себя, отключаюсь и снова открываю приложение, отслеживающее местонахождение Ланни. Она по-прежнему на вечеринке. Вижу через лобовое стекло машины большой дом, полный людей и света. Сползаю пониже на сиденье, устраиваясь поудобнее.

Я собираюсь не сводить с Ланни глаз всю ночь. Даже если Лео в Калифорнии, это не означает, что нет других опасностей.

9
Коннор

Рано утром мама стучится в дверь, разделяющую наши номера.

– Коннор, – тихонько спрашивает она. – Не спишь?

Я со стоном ерзаю под одеялом, притворяясь, что проснулся только сейчас, а не несколько часов назад. Мама так нервничает из-за меня, что взбесилась бы, узнав, что я плохо сплю.

– Что случилось? – бормочу я, для пущей убедительности протирая глаза.

– Я ухожу, надо кое с кем поговорить о расследовании. Деньги на комоде в моем номере – если вы с Ви захотите позавтракать, здесь рядом кафе. Но больше никуда не ходите, не предупредив меня, тем более поодиночке. Скорее всего, вернусь к ланчу, но, если не получится, напишу.

– Ладно.

Я не утруждаюсь сообщить ей, что Ви вряд ли проснется раньше полудня.

Мама колеблется:

– С вами все будет в порядке?

– Все будет хорошо.

Она снова делает паузу. Мама всегда панически боялась оставлять нас одних, но сейчас ее беспокоит что-то еще. Наверняка это из-за того, что случилось в школе. Знаю, ей хочется поговорить, но я не готов. Боюсь, если заговорю о Кевине, то начну орать без остановки. Я так зол, растерян, расстроен и чертовски сердит на него. Мама верит в психотерапию и явно хочет, чтобы я разобрался в своих чувствах, но я не хочу.

Особенно мне не хочется признавать, что Кевин был моим лучшим другом и что я боюсь за него. Боюсь, что он может умереть. Даже после всего, что сделал. Знаю, я должен ненавидеть его, как и своего отца. И я ненавижу, но одновременно не ненавижу. Все это так сложно…

– Ну, ладно, – наконец говорит мама. – Не забудь запереть за мной.

– Хорошо.

Я стараюсь скрыть раздражение в голосе, но не уверен, что у меня получилось. Знаю, по-другому мама не может: у нее есть причины волноваться за нас. Просто со временем это начинает бесить.

Мама со вздохом уходит в свой номер. Слышу, как она ходит туда-сюда по комнате, собираясь, потом ее дверь открывается и закрывается. Встаю с кровати, захожу в ее номер и задвигаю цепочку, гремя так громко, чтобы мама услышала по другую сторону двери.

Через секунду мотор заводится и стихает: мама выехала со стоянки. Возвращаюсь в кровать, гашу свет и пялюсь в темный потолок. Хочу заснуть, но знаю, что не получится. Голова пухнет от мыслей и слишком острых воспоминаний.

Так делать нельзя, но я все равно хватаю телефон, открываю интернет и с приглушенной подсветкой экрана набираю в поиске свое имя. Я заранее знаю, что именно там найду, но не могу остановиться. Это как с дырой на месте вырванного зуба: не можешь перестать трогать ее, даже если это больно и делается только хуже.

Последний раз я искал себя пару часов назад, и с тех пор появилось около десятка новых статей. Есть серьезные новостные репортажи из авторитетных источников на основе фактов. Но большинство – просто мусор, сенсация ради сенсации, для привлечения читателей. Таким журналистам глубоко плевать на неприкосновенность частной жизни и на то, что я несовершеннолетний и мои права нужно соблюдать.

В топе статья под названием «Яблочко от яблони». Открываю ее, словно хочу сам себя наказать. Вверху страницы моя прошлогодняя школьная фотография рядом с папиной тюремной фотографией. Секунду пристально разглядываю их, ища сходство и отличия, и задумываюсь, что же увидят другие люди.

Статья, само собой, полное дерьмо. Не важно, что стрелком был Кевин, а я всего лишь свидетель – там сказано, что раз я сын известного серийного убийцы, то, значит, тоже как-то замешан. Есть несколько интервью с моими одноклассниками, и у меня внутри все горит, когда я читаю это. Меня описывают как странного одиночку без друзей. Один парень вспоминает, как я сильно избил другого парня и тот попал в больницу. Он не сказал, что это произошло на школьной тренировке по стрельбе из лука, когда у меня началось ПТСР[15]15
  ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство.


[Закрыть] и я запаниковал.

Девушка по имени Эмили, с которой мы вместе ходим на биологию, заявляет, что совсем не удивится, если узнает, что я имею отношение к стрельбе. «Он именно такой парень, понимаете? Есть в нем что-то отталкивающее. Да, с ним что-то не так. Я никогда не оставалась с ним наедине. И мои подруги тоже. Мы все его боялись. И, оказалось, правильно делали».

Мои щеки вспыхивают от этих слов. Мы с Эмили несколько недель назад вместе делали лабораторную работу и, казалось, неплохо ладили. Она вела себя нормально, даже дружелюбно, и я подумал, что моя школьная репутация странного парня идет на убыль.

Закрываю глаза, вспоминая наше общение и пытаясь взглянуть на него объективно. Неужели я видел только то, что хотел видеть?

Есть высказывания и других одноклассников в том же духе. Вспоминаю их по именам. Я не дружил ни с кем из них, но они вроде относились ко мне нормально, в отличие от некоторых других школьников. А теперь как с цепи сорвались. Эти ребята утверждают, что знают меня, хотя на самом деле ничего обо мне не знают.

Читая это дерьмо, я, как ни странно, начинаю скучать по Кевину. Его взбесили бы эти статейки, и он нашел бы, что сказать про Эмили и прочих, выстроившихся в очередь за своими пятнадцатью минутами славы[16]16
  Имеется в виду фраза, принадлежащая известному художнику и продюсеру Энди Уорхолу (1928–1987): «В будущем каждый получит 15 минут славы».


[Закрыть].

Мысли о Кевине заставляют меня вспомнить тот момент, когда я увидел его в коридоре в тот день, и как у меня ушло нереально много времени, чтобы понять, что именно у него в руках. По-моему, это просто бессмыслица. Зачем ему проносить ствол в школу? Зачем вообще брать его в руки?

Все так запуталось… Я надеялся, что это какой-то прикол или ошибка, что он просто выпендривается. Но потом раздался выстрел, который получился чертовски громким, потому что мы находились в помещении и наушников на нас не было. А металлические шкафчики, линолеум на полу и плитка на потолке так усиливали и отражали звук, что моя голова словно взорвалась…

Я роняю телефон и перекатываюсь на живот, застонав в подушку: изнутри поднимается тошнота. Не хочу вспоминать. Не хочу снова видеть это.

Уж мне-то следует знать, как остановить бесконечный цикл воспоминаний. Я много раз ходил на психотерапию после других травм. Меня дважды похищали. Я угодил в перестрелку между ФБР и психованным сектантом. Лежал на земле, пока мужчина стоял надо мной и целился мне в голову, готовясь выстрелить. Видел, как женщина вонзила нож ему в шею, убивая. Видел, как жизнь покидает его, как свет гаснет в его глазах; ощущал его кровь на своем лице, когда он рухнул на меня сверху.

Но я не уверен, хочу ли избавиться от воспоминаний о школе. Не уверен, что я заслуживаю покоя. Потому что я был там, а Кевин не выстрелил в меня. Я сбежал, а Майк и Джуниор – нет.

Я в ярости на Кевина из-за того кошмара, который он устроил. И еще больше злюсь на себя, потому что не сумел предвидеть это. И не могу остановиться, и все время ломаю голову: может, были какие-то знаки, а я не заметил?

А еще мне стыдно, что какая-то часть меня грустит, потому что Кевин был – да и есть – мой друг и теперь он в больнице и может не выжить. А всем остальным наплевать. Хотя нет, не так: очень многим не наплевать. Они хотят, чтобы он умер. Или в больнице, или на электрическом стуле.

Они все видят в нем монстра, и это все, что они знают о Кевине: что он принес в школу пистолет и застрелил двух друзей. А больше ничего о нем не знают. И не хотят знать. Они не хотят знать, как он любил узнавать что-то новое. Или как любил спорить на важные для себя темы. Не хотят знать, что его отец иногда бесил его, но Кевин все равно смотрел с ним футбол по понедельникам, чтобы порадовать.

Они не хотят знать, что Кевин был моим лучшим другом. До встречи с ним я был в школе изгоем со странностями, сыном серийного убийцы. Парнем, который на тренировке по стрельбе из лука так вышел из себя, что отправил одноклассника в больницу. Все держались от меня подальше, и только Кевин проявил интерес. Я никогда не забуду тот день, когда он сел напротив в школьной столовой и непринужденно спросил: «Как дела?», словно мы дружим целую вечность.

А поскольку у Кевина уже были друзья, они вдруг появились и у меня. С тех пор я больше не обедал в школе в одиночестве.

Конечно, Кевин иногда вел себя как мудак – и это еще мягко сказано, учитывая, что произошло. Он был безумно азартен и даже орал на монитор, когда проигрывал в видеоигры. Он был нетерпим ко всяким проявлениям глупости и всех, кто с ним не согласен, считал идиотами, на которых не стоит тратить время. Он мог капризничать, когда не добивался своего, и не выносил, когда ему указывали, что делать.

Он был сложным человеком. Как и все люди. Но никто не хочет об этом слышать. Они не хотят знать ничего другого, что не совпадает с их мнением: Кевин – монстр и он заслуживает смерти.

Прямо как мой отец. У людей был праздник, когда его не стало. Репортеры радостно улыбались, рассказывая эту новость. Никому в голову не приходило, что у Мэлвина Ройяла остался сын, который только что потерял отца. Всем было наплевать, что по выходным папа с утра готовил для нас блинчики забавной формы.

Никому неинтересно, что Мэлвин Ройял был любящим отцом. А Кевин – хорошим другом.

Поэтому иногда я думаю вот о чем: а если б я сделал какую-нибудь глупость или что-нибудь страшное, меня так же легко списали бы со счетов?

Скорее всего, да, учитывая, что мои одноклассники наговорили журналистам. Как хорошо, что я сейчас не дома, где мне пришлось бы сталкиваться со всем этим лицом к лицу… Я бы вряд ли справился. Читать гадости от людей, которые плохо к вам относятся, – это одно. И совсем другое – видеть этих людей.

И дело не только в школе. Я знаю, мама разрешила бы мне остаться дома; она делала так раньше, когда ситуация обострялась. Но стрельба вышла за пределы школы – взбудоражен весь город. Мое фото во всех местных газетах. Вряд ли в Ноксвилле найдется место, куда я могу пойти – и меня не узнают. По крайней мере, так мне кажется. Если все в городе думают, что я тоже монстр, то как я смогу туда вернуться?

Я прокручиваю эти мысли уже несколько часов и понимаю: хватит. Нужно отвлечься. Нужно выбраться из этого номера, где я как в клетке.

Ви еще храпит на соседней кровати, и я швыряю в нее подушку. Она фыркает, откидывает волосы с лица и свирепо смотрит на меня.

– Какого черта?

– Идем завтракать, – предлагаю я.

Она переворачивается на бок и глубже зарывается под одеяло.

– Нет.

– Давай, Ви, мне скучно, и я хочу есть.

– А мне-то что…

Я хорошо знаю Ви: сколько ее ни уговаривай, все равно не передумает.

– Ладно, пойду один.

Мама наказывала нам с Ви держаться вместе, но мне уже все равно. Кафе всего в нескольких десятках ярдов отсюда – я же не собираюсь в какой-то большой загул. Натягиваю джинсы, обуваюсь, проскальзываю в мамину комнату, чтобы взять на комоде деньги, и выхожу на улицу.

И резко останавливаюсь.

На бордюре между входом в отель и парковкой сидит девушка. И, похоже, ждет меня.

10
Гвен

С утра пораньше приезжаю в полицейский участок. Мне не назначено, но, судя по ритму жизни в Гардении, вряд ли у шефа полиции слишком напряженный график. Участок находится в старом кирпичном здании в центре города, на большой площади, напротив здания суда. По бокам – церковь баптистов и церковь методистов. Что ж, отделение церкви от государства не везде заходит слишком далеко.

Я паркуюсь на небольшой стоянке и направляюсь к двухэтажному зданию. Оно отремонтировано, оконные рамы недавно выкрашены в ярко-белый цвет, клумбы под окнами в цветах. У входа на флагштоке гордо развеваются флаги США и Северной Каролины.

Двойные парадные двери настолько тяжелые, что приходится толкать одну из них плечом, чтобы открыть. Это слегка выводит меня из равновесия, когда я вхожу в главный вестибюль. Он больше, чем я ожидала: высотой в два этажа, со старинными мраморными полами, истертыми многими поколениями ног.

Направляюсь к стойке регистрации, за которой женщина средних лет с волнистыми светлыми волосами и яркой помадой уже широко улыбается мне.

– Доброе утро, – произносит она приветствие нараспев, гораздо бодрее, чем можно ожидать в такую рань. – Чем могу помочь?

Она так и лучится теплым южным гостеприимством, но по ее проницательному взгляду понятно: характер у нее тверже, чем кажется на первый взгляд. Вряд ли она терпима к всяким глупостям и уж точно не выносит угроз или грубости. Здесь явно тот случай, когда на мед поймаешь больше мух, чем на уксус[17]17
  Англоязычная пословица; приблизительный русский аналог: «Ласковый теленок двух маток сосет, а бодливому и одна не дается».


[Закрыть]. Хотя давненько я не использовала мед, чтобы добиваться цели. Я довольно долго жила в Теннесси и умею смягчать голос так, чтобы среднезападный акцент был незаметен и меня не принимали за чужака.

– И вам доброе утро, – отвечаю я, стараясь улыбаться как можно шире. – Меня зовут Гвен Проктор, и я надеялась с утра украсть немного времени у вашего шефа, чтобы расспросить об одном деле.

– У вас назначено? – спрашивает секретарша, наверняка уже зная ответ. Такие, как она, помнят расписание шефа наизусть.

– Боюсь, что нет. Я только вчера днем приехала в ваш город, и, к сожалению, у меня не было времени позвонить заранее.

Она поджимает губы:

– Хм-м‐м… Шеф Паркс – очень занятой человек. Думаю, вы понимаете. Что за дело вас интересует?

– Джульетты Ларсон.

Выражение ее лица становится напряженным.

– Можно узнать почему? Вы журналистка?

Я достаю из бумажника удостоверение:

– Нет, частный детектив. Ларсоны наняли меня расследовать ее исчезновение.

Выражение лица секретарши становится таким, словно ей есть что рассказать об этом. Но она только спрашивает:

– Не возражаете, если я сделаю копию?

И кивает на мое удостоверение.

Я отдаю его, и она вставляет его в сканер одной из последних моделей. Мы обе молчим – тонкости южного гостеприимства на время забыты, пока она щелкает по клавиатуре и кладет удостоверение обратно на стойку.

– Хорошо, сейчас я загляну узнать, сможет ли он уделить вам время.

Чушь собачья, и мы обе это знаем. В приемной так же пусто, как и на парковке, а когда я просматривала местные новости, то не увидела ничего более значительного, чем сообщение о том, что чей-то двор закидали рулонами туалетной бумаги[18]18
  Закидывание объектов и мест рулонами туалетной бумаги так, что в полете они сильно разматываются и при приземлении образуют гирлянды – стандартная американская практика в качестве шутки, мести или при праздновании (иногда бумагу непосредственно развешивают и подвязывают).


[Закрыть].

Я вымученно улыбаюсь ей в знак благодарности, и она исчезает за дверью рядом со стойкой регистрации. Ее нет дольше ожидаемого, но все это – часть представления. Она хочет убедиться, что я поняла: ее босс – важная шишка, в отличие от меня. Ничего, нормально. Я умею быть терпеливой, когда нужно.

К тому же шеф полиции, скорее всего, сейчас набирает в «Гугле» мое имя – посмотреть, что можно нарыть. Ухмыляясь, мысленно желаю ему удачи. Чтобы просмотреть десятки тысяч ссылок на меня, понадобится не один день.

В ожидании достаю телефон. Меня так и подмывает написать Ланни – спросить, как дела, – но еще слишком рано, а я меньше всего хочу ее разбудить. Это гарантированный способ получить односложный ответ. Вместо этого проверяю ее местонахождение и нахожу метку в одном из общежитий для первокурсников в Рейне. Метка Сэма – в отеле на краю кампуса. Мне легче, что он так близко, если что-то случится.

Секретарша снова появляется с натянутой улыбкой.

– Вам повезло, – объявляет она. – У шефа есть несколько свободных минут, и он готов побеседовать. Прошу.

Я иду за ней сквозь дверь и дальше по ярко освещенному коридору.

За свою жизнь я побывала во многих полицейских участках, и большинство из них требовали ремонта и выглядели довольно уныло. Но только не этот. Вместо потертого линолеума на полу широкие сосновые доски, натертые воском до матового блеска. Потолки высокие, обрамленные поясками под лепнину, в этом же стиле – подлокотники кресел и плинтусы. Мы проходим мимо нескольких закрытых дверей, на которых таблички с именами офицеров. Я не вижу ничего похожего на КПЗ или чего-нибудь в этом роде.

Дверь в конце коридора открыта, и секретарша просовывает голову внутрь:

– Можно, шеф?

Я слышу приглушенный ответ, и она отходит в сторону, жестом приглашая меня в просторный, со вкусом обставленный кабинет. Обстановка больше подходит для загородного поместья, чем для полицейского участка.

В окна льется столько солнечных лучей, что помещение, обшитое деревянными панелями, кажется не мрачным, а светлым и просторным. В центре – большой деревянный письменный стол, развернутый к двери. За ним – стена с фотографиями. На большинстве один и тот же мужчина, пожимающий руки разным людям. Почти никого не узнаю́. Наверное, какие-то местные знаменитости и шишки.

Тот самый мужчина с фотографий встает из-за стола и подходит ближе.

– Миссис Проктор, – он протягивает руку. – Доброе утро. Я шеф Паркс. Рад познакомиться.

– Миз, – поправляю его.

Кажется, он слегка смущен, но прячет это за улыбкой.

– Простите, мэм. Виноват, ошибся. Что ж, миз Проктор, рад познакомиться.

Я протягиваю руку, и мои пальцы тонут в его пятерне. Шеф Паркс крупный мужчина и, наверное, всегда был таким. Явно из тех, кто играл в школьной команде в защите[19]19
  Имеется в виду американский футбол.


[Закрыть], но с годами его мышцы одрябли. У него мощная шея, а круглые глазки на широком лице кажутся маленькими. Верхняя губа скрыта густыми каштановыми усами – более рыжего оттенка, чем волосы.

Он указывает на одно из кожаных кресел возле стола:

– Могу я вам что-нибудь предложить? Кофе? Чай?

В каких бы полицейских участках мне ни доводилось бывать, кофе там везде одинаковый – крепкий, густой, со вкусом вчерашней заварки. Поэтому я отвечаю «нет, спасибо» и усаживаюсь в кресло.

– Итак, миссис Мейвезер сообщила, что вы частный детектив.

Как я понимаю, миссис Мейвезер – это секретарша в приемной.

– Да, – я начинаю доставать удостоверение.

Он машет рукой:

– Не стоит. Значит, Ларсоны наняли вас расследовать исчезновение их дочери?

Я снова киваю:

– Они обратились в агентство, в котором я работаю, и мне поручили это дело.

Паркс вздыхает и складывает указательные пальцы домиком у себя под носом, размышляя. В таких случаях вариантов развития событий обычно два. Шеф может занять оборону из-за того, что Ларсоны привлекли постороннего детектива, тем самым косвенно поставив под сомнение возможности местных полицейских, – или он будет рад дополнительной помощи.

Я предполагаю первый вариант. По опыту знаю: очень немногим служителям закона нравится, когда им не доверяют.

– Это дело, – наконец произносит Паркс, прищелкивая языком и качая головой, – до сих пор не дает мне покоя. Я сто раз спрашивал себя, можно ли было сделать что-то еще и дало бы это результат.

Его слова удивляют. Так редко можно услышать от полицейского, не говоря о шефе полиции, готовность признать возможные ошибки.

– Вот как?

– Я был уверен, что мы найдем пикап, на котором она уехала, и того парня, который был за рулем, и получим ответы на все вопросы. – Он широко разводит руки и опускает их. – Но у нас ничего не вышло. Или машина уже на дне какого-нибудь озера, или разобрана на детали и валяется на свалке, или так далеко, что мы никогда не сможем ее найти.

Хотя шеф с готовностью говорит о расследовании, я все равно стараюсь действовать осторожно, чтобы не обидеть его.

– Что вы предприняли, чтобы найти пикап?

Паркс слегка улыбается:

– Понимаю, о чем вы: маленький участок, мало людей – да что мы вообще можем?

Я молчу, не возражая.

– Так и есть. У нас всего пять офицеров, и двое работают неполный день, но я знаю, куда обратиться за помощью, если понадобится. И когда Ларсоны позвонили мне, я тут же понял: понадобится помощь. Сразу связался с Бюро расследований и Центром по розыску пропавших людей Северной Каролины. Мы установили блокпосты на всех дорогах в город и из него, объявили в розыск по всему штату и Джульетту, и машину. Проверили все камеры контроля скорости на шоссе и в больших городах. Когда это ничего не дало, прочесали местность вокруг Гардении с помощью беспилотников. Мы делали все возможное, и у нас было много зацепок, но, к сожалению, безрезультатно.

Впечатляющий перечень, особенно учитывая количество местных полицейских. Я так и говорю Парксу:

– Похоже, вы сделали все, что могли.

– Но этого оказалось недостаточно. – В голосе шефа полиции чувствуется горечь: ведь он взялся за это дело и не смог довести до конца.

Я ерзаю на стуле, обдумывая ранее прочитанные материалы.

– Какова вероятность, что обе свидетельницы – Уилла и Мэнди – могли ошибиться насчет машины?

Шеф Паркс сразу напрягается, его лицо темнеет.

– Я знаю их с пеленок. Мы всю жизнь ходим в одну церковь. Они хорошие девочки.

Меня так и подмывает ответить, что хорошие девочки могут врать так же легко, как и плохие, но это ни к чему не приведет. Лучше не злить Паркса без крайней необходимости, особенно если еще понадобится его помощь.

– Не возражаете, если я все-таки спрошу их?

– Пожалуйста, с согласия родителей. Но, прежде чем вы решите искать дыры в моем расследовании, хочу, чтобы вы знали: я не просто поверил этим девочкам на слово. Я проверил их показания так же тщательно, как и все остальные. И практически все, что они сказали, подтвердили многие другие свидетели.

– Учту, – я киваю. – Что-нибудь еще в этом деле бросается в глаза?

– Ничего такого, чего бы я уже не проверил.

Я опять киваю.

– А что скажете про Угрюмую хибару?

Паркс смотрит вопросительно.

– В показаниях Мэнди и Уиллы сказано, что перед тем, как Джульетта пропала, они были в лесу в Угрюмой хибаре.

Он издает смешок и качает головой.

– А, это они про старый дом Майлама… Об этом месте болтали всякое, еще когда я был мальчишкой. Мы в детстве старались держаться от него подальше – думали, там водятся привидения… Никому из нас и в голову не пришло бы отправиться туда в одиночку даже на десять минут. Но, похоже, нынешнее поколение не верит в старые сказки.

– И сейчас подростки там постоянно тусуются?

Паркс пожимает плечами.

– А что скажете про владельцев дома?

Шеф присвистывает:

– У Майламов свои проблемы. Сто лет назад этот дом был жемчужиной их поместья. Бак Майлам-старший умер лет двадцать назад. У него случилось несколько интрижек на стороне, так что дележ имущества превратился в сущий кошмар. Наследники, как тараканы, полезли изо всех щелей. За этот дом бьются в суде уже несколько поколений. Одному богу известно, сколько денег они потратили впустую, крича друг на друга перед судьей.

Потрясающая история.

– И все это время дом просто стоит пустой? – недоверчиво спрашиваю я.

– Ну да, – шеф полиции посмеивается. – К тому времени, когда они все уладят, победителю достанется в наследство не так уж много.

Я качаю головой:

– Разве это законно, что дети вот так развлекаются на частной территории?

– К сожалению, это вне нашей юрисдикции. Дом находится на земле не города, а округа, а шериф, похоже, считает, что есть вещи поважнее, чем какое-то заброшенное старье посреди леса. – Судя по тону Паркса, он с этим согласен.

Я хмурюсь:

– То есть никого не волнует, что дети ходят в лес в заброшенный дом, выпивают там и бог знает чем еще занимаются?

– Послушайте, я понимаю ваше беспокойство. Но такова реальность. Они в любом случае найдут себе местечко. Когда я был подростком, мы тусовались на старом поле, которое называли Островом. Даже если мы поставим вокруг дома Майлама оцепление, они пойдут куда-нибудь еще.

В чем-то он прав, но, по-моему, так нельзя – закрывать глаза на потенциальную опасность. Дом и так ветхий, а годы тайных вечеринок вряд ли сильно укрепили его. Не представляю, как такое возможно: я знаю, что мои дети собираются в подобном месте, и не обращаю внимания…

– Значит, в том, что три девушки – Мэнди, Уилла и Джульетта – отправились туда в тот день, нет ничего подозрительного?