Текст книги "Высокое окно"

8

Банкер-Хилл – старый город, гиблый город, жалкий город, подлый город. Когда-то, очень давно, это был богатый, привилегированный район Лос-Анджелеса. И сейчас еще в нем сохранилось несколько ажурных готических особняков с массивным крыльцом, обитыми дранкой стенами и высокими угловыми эркерами с витыми башенками. Теперь здесь меблированные комнаты. Некогда до блеска натертый паркет давно потрескался и поизносился, а широкие, просторные лестницы потемнели от времени и дешевого лака, которым покрывали десятилетиями собиравшуюся грязь. В высоких комнатах изможденные домохозяйки препираются с изворотливыми съемщиками. На просторных, прохладных галереях, выставив на солнце разбитые башмаки и уставившись в пустоту, сидят с отсутствующим видом невзрачные старики.

В старых домах и вокруг них разместились грязные забегаловки, итальянские фруктовые лотки, убогие жилища и кондитерские лавчонки, где продается кое-что похуже дешевых конфет. Попадаются и кишащие крысами гостиницы, где все постояльцы записываются Смитами и Джонсами, а ночной портье совмещает обязанности полицейского осведомителя и сводника.

Из многоквартирных домов выходят женщины, которые были бы молоды, если бы не лица цвета перестоявшего пива; мужчины с нахлобученными шляпами и бегающими глазами, которые окидывают улицу из-под руки, прикрывающей зажженную спичку; изнуренные интеллектуалы с сухим кашлем и пустым кошельком; осторожные полицейские с гранитными лицами и пристальным взглядом; наркоманы и торговцы наркотиками; лица без определенных занятий и взглядов; попадаются даже и такие, кто каждый день ходит на работу. Но уходят они рано, когда широкие растрескавшиеся тротуары еще пусты и влажны от росы.

Я приехал немного раньше половины пятого, поставил машину в конце улицы, где по глинистой насыпи от Хилл-стрит тянется фуникулер, и прошел по Корт-стрит к доходному дому «Флоренс-апартментз». Фасад из темного кирпича, три этажа, нижние окна на уровне тротуара, на них ржавые жалюзи и грязные тюлевые занавески. На входной двери под стеклом предлинный список жильцов. Я вошел и спустился по трем окантованным медью ступеням в коридор, такой узкий, что, расставив руки, касаешься стен. Неразборчивые цифры на темных дверях. У подножия лестницы в нише телефон-автомат. Табличка: «Управляющий. Комната 106». В конце коридора, за стеклянной дверью, в проулке, четыре высоких старых мусорных бака, над которыми в залитом солнцем воздухе вьются мухи.

Я поднялся по лестнице. Приемник по-прежнему надрывался бейсболом. Пошел по коридору, читая номера на дверях. Комната 204 находилась справа, а радио – как раз напротив. Постучал, никто не ответил. Постучал громче. У меня за спиной под искусственный рев стадиона атаковали три игрока из команды «Доджеров». Постучал в третий раз и, пока лез в карман за ключом, который дал мне Джордж Энсон Филлипс, выглянул в окно.

На противоположной стороне улицы размещалось итальянское похоронное бюро. Небольшое, скромное, незаметное здание, светлые кирпичи в тон тротуара. Тонкие зеленые буквы неоновой вывески чинно выстроились над входом. Похоронная контора Пьетро Палермо. Из подъезда вышел и облокотился о белую стену высокий мужчина в темном. Издали очень хорош собой. Смуглая кожа и красивая голова с зачесанными назад пепельными волосами. Достал из кармана, насколько я мог различить, серебряный или платиновый с черной эмалью портсигар, лениво открыл его и двумя длинными загорелыми пальцами извлек оттуда сигарету с золотым фильтром. Убрал портсигар и закурил от карманной зажигалки – такой же роскошной, как и портсигар. Спрятал зажигалку, сложил на груди руки и застыл, полузакрыв глаза. Над его головой с кончика неподвижной сигареты подымалась тонкая прямая струйка дыма – как от тлеющего походного костра на рассвете.

У меня за спиной опять просвистела бита и взревел стадион. Я отвернулся от стоящего под окном высокого итальянца, сунул ключ в замочную скважину и вошел в дверь под номером 204.

Квадратная комната, на полу коричневый ковер, пустовато и неуютно. Со стены над диваном-кроватью на меня пялилось кривое, как всегда, зеркало, в котором я был похож на обкурившегося марихуаной доходягу. Рядом с чем-то, отдаленно напоминающим зачехленный диван, мягкое кресло. На столе у окна лампа с бумажным сборчатым абажуром. По обе стороны от кровати – две двери.

Левая дверь вела в крошечную кухоньку с эмалированной раковиной, трехконфорочной плитой и старым холодильником, который, только я ступил на порог, щелкнул и забился в конвульсиях. В раковине свалена немытая посуда: грязная чашка, обгоревшая корка, хлебные крошки на деревянной дощечке, на блюдце желтый налет растаявшего масла, испачканный нож и эмалированный кофейник, от которого несло гнилой мешковиной.

Я вернулся в комнату, обогнул диван-кровать и вошел в правую дверь. За нею была небольшая прихожая с открытым гардеробом и встроенным стеллажом. На полках лежали расческа и черная щетка с застрявшими в ней светлыми волосами. Тут же – баночка с тальком, карманный фонарик с треснувшим стеклом, пачка почтовой бумаги, ручка с открытым пером, пузырек чернил на промокательной бумаге, сигареты и спички в стеклянной пепельнице с несколькими окурками.

На полках этажерки были сложены носки, белье и носовые платки – все это без труда уместилось бы в одном чемодане. На плечиках висел темно-серый костюм, а под ним на полу стояла пара довольно пыльных черных башмаков.

Я толкнул дверь в ванную. Она приоткрылась примерно на фут и застряла. У меня защекотало в носу, губы застыли, и я почувствовал идущий изнутри неприятный, терпкий запах. Налег на дверь. Она поддалась, но не намного, как будто кто-то держал ее. Я просунул голову в щель.

На полу ванной комнаты он не помещался, поэтому ноги были согнуты в коленях и беспомощно разбросаны, а голова запрокинулась на каменный плинтус, тесно к нему прижимаясь. Коричневый костюм немного помялся, а из нагрудного кармана косо торчали темные очки. Как будто теперь они были ему нужны! Правая рука лежала на животе, а левая – на полу, ладонью вверх, с согнутыми пальцами. На правом виске под светлыми волосами багровел кровоподтек. Открытый рот был залит яркой, малиновой кровью.

Дверь держала его нога. Я нажал посильнее и с трудом протиснулся внутрь. Наклонился и провел пальцами по его шее, нащупывая сонную артерию. Так и не нащупал. Кожа ледяная. Так по крайней мере мне показалось. Я выпрямился, прислонился спиной к двери, сунул в карман стиснутые в кулаки руки и почувствовал едкий запах пороха. Бейсбол еще продолжался, но за двумя закрытыми дверями радио почти не было слышно.

Я стоял и смотрел на него. Теперь тебе от него никакого толку, абсолютно никакого. Нечего тебе здесь больше делать. Ты даже не знал его. Уходи отсюда, и поскорей.

Я отодвинулся от двери, открыл ее и вернулся в комнату. На меня глянуло лицо в зеркале. Напряженное, перекошенное лицо. Я поспешно отвернулся, вынул плоский ключ, который дал мне Джордж Энсон Филлипс, потер его во влажных ладонях и положил под лампу.

Выходя, протер внутреннюю и внешнюю ручки двери. Шла первая половина восьмого тайма, «Доджеры» вели со счетом семь – три. Сильно подвыпившая женщина голосом, которому не могло помочь даже виски, горланила блатной вариант «Фрэнки и Джонни»[5]5
  «Frankie and Johnny» – американская народная песня, известная с начала XX в., мюзик-холльный стандарт. Сюжет ее основан на реальном случае из уголовной хроники и рассказывает о женщине, застрелившей своего любовника за измену.


[Закрыть]. Низкий мужской голос велел ей заткнуться, но она продолжала петь. За дверью напротив послышались быстрые шаги, раздался звук удара, визг, пение смолкло, а репортаж шел своим чередом.

Я сунул в рот сигарету, закурил, спустился по лестнице и в полутьме остановился перед указателем: «Управляющий. Комната 106».

Черт меня дернул смотреть на этот указатель. Целую минуту я простоял перед ним, жуя во рту сигарету.

Повернулся и пошел в конец коридора. На маленькой эмалированной табличке значилось: «Управляющий». Я постучал в дверь.

9

Стул отодвинулся, зашаркали ноги, дверь открылась.

– Вы управляющий?

– Ну. – Тот же голос, что отвечал по телефону Морнингстару.

В руке пустой грязный стакан. Как будто в нем разводили червей. Долговязый тип с короткими, зачесанными на лоб огненно-рыжими волосами. Длинная узкая голова с худосочными мозгами мелкого жулика. Зеленые глазки под оранжевыми бровями. Большие уши – такие хлопают на ветру. Длинный нос, из тех, что всюду суется. Вышколенное лицо, лицо, умеющее хранить тайны, невозмутимое, как у трупа в морге.

Без пиджака, жилет расстегнут, плетеный ремешок от часов, синие нарукавные резинки с металлическими клипсами.

– Мистер Энсон? – спросил я.

– Двести четвертая.

– Его нет.

– Что ж мне теперь – на уши встать?

– Неплохая мысль, – сказал я. – Каждый день на ушах стоишь, а сегодня что, выходной?

– Ишь ты, – сказал он, – шутник. – И стал закрывать дверь. Потом опять приоткрыл и добавил: – Пойди проветрись. Проваливай. Живо. – Выговорился и опять стал закрывать дверь.

Я нажал на дверь со своей стороны, он – со своей. Наши лица почти соприкасались.

– Пять долларов, – сказал я.

Подействовало. Рывком распахнул дверь, и мне пришлось быстро шагнуть вперед, чтобы не врезаться головой ему в подбородок.

– Входи, – сказал он.

Такая же комната с креслом-кроватью у стены, все совпадает до мелочей, вплоть до сборчатого бумажного абажура и стеклянной пепельницы. Ярко-желтые стены. На них для полноты картины не хватало только нескольких жирных черных пауков.

– Садись, – сказал он, закрывая дверь.

Я сел. Мы смотрели друг на друга чистыми, невинными глазами перекупщиков подержанных машин.

– Пива? – спросил он.

– Не откажусь.

Он открыл две банки, наполнил грязный стакан, который держал в руке, и потянулся за другим, таким же. Я сказал, что буду пить из банки. Он протянул ее мне.

– Десять центов, – сказал он.

Я дал ему десять центов.

Не спуская с меня глаз, рыжий опустил монетку в карман жилета. Подвинул стул, сел, расставив острые колени и уронив между ними свободную руку.

– Очень нужны мне твои пять долларов, – сказал он.

– Дело хозяйское. Целее будут.

– Больно умный. Зачем мне твои деньги? У нас здесь место солидное. Живем тихо, не шалим.

– Это точно. Так тихо, что слышно, как орлы на крыше кричат.

Рыжий широко улыбнулся. Во весь рот.

– Меня не рассмешишь.

– Как и королеву Викторию.

– Не понял.

– Чудес не бывает.

Наш бессмысленный разговор действовал на меня освежающе: грубые, колкие остроты поднимали настроение.

Я достал бумажник и вынул визитную карточку. На ней было написано: «Джеймс Б. Поллок. Компания по возмещению материального ущерба. Выездной агент». Попытался вспомнить, как выглядит этот Джеймс Б. Поллок и где мы встречались. Так и не вспомнил. Вручил карточку рыжему.

Рыжий изучил ее и почесал углом карточки кончик носа.

– Он что, украл деньги? – спросил рыжий, не сводя с меня своих зеленых глаз.

– Драгоценности, – ответил я и махнул рукой.

Рыжий задумался. А я тем временем пытался сообразить, обеспокоен ли он. Непохоже.

– Попадаются у нас и такие, – признал он. – Что делать. По нему не скажешь – вроде бы на вид тихий.

– Может, у меня неверные сведения, – сказал я.

И стал описывать ему Джорджа Энсона Филлипса, живого Джорджа Энсона Филлипса в коричневом костюме, темных очках, шоколадной соломенной шляпе с желто-коричневой ситцевой лентой. Интересно, куда делась шляпа. В квартире ее не было. Не иначе как он избавился от нее, посчитав, что шляпа слишком бросается в глаза. Как будто мало светлых волос!

– Ну что, он?

Рыжий с ответом не торопился. Наконец утвердительно кивнул. Зеленые глаза внимательно следили за мной. Визитная карточка в худых, жилистых пальцах скакала по зубам, точно палка по частоколу забора.

– Не думал я, что он жулик, – сказал он. – Черт, да разве их узнаешь! Он вообще живет здесь всего месяц. Будь у него подозрительный вид, мы бы его в два счета выставили.

Я еле удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Слушай, может, обыщем квартиру, пока его нет?

Он покачал головой.

– Мистер Палермо нас не поймет.

– Мистер Палермо?

– Владелец дома. Живет напротив. Ему принадлежат похоронная контора, это здание и много других. Можно сказать, весь район его. Ты меня понял? – Скривился и моргнул правым веком. – Здесь он хозяин.

– Пусть себе хозяйничает на здоровье, пусть покойников обряжает, а мы пойдем обыщем квартиру.

– Не зли меня, – отрезал рыжий.

– Очень я тебя испугался. Пойдем, говорю, обыщем квартиру. – Я швырнул пустую банку из-под пива в мусорную корзину, попал, но она выпрыгнула обратно и покатилась по полу.

Внезапно рыжий вскочил, расставил ноги, потер руки и прикусил нижнюю губу.

– Ты что-то, помнится, говорил о пятерке, – сказал он, потягиваясь.

– Мало ли что я говорил. Передумал. Пойдем обыщем квартиру.

– Еще хоть раз повторишь… – Его правая рука скользнула к губе.

– Если ты собираешься вытащить пистолет, то имей в виду, мистер Палермо тебя не поймет.

– Плевать я хотел на мистера Палермо! – зарычал он, внезапно придя в ярость и густо покраснев.

– То-то мистер Палермо обрадуется, когда узнает, как ты о нем отзываешься.

– Слушай, – процедил рыжий, опустил руку и угрожающе качнулся в мою сторону. – Слушай. Решил я выпить пару банок пива. Ну три. Пускай дюжину. Какого черта? Сижу себе, никого не трогаю. Денек выдался отличный. Думал, и вечер такой же будет, а тут ты. – Он сокрушенно махнул рукой.

– Пойдем обыщем квартиру, – повторил я.

Он выбросил вперед крепко сжатые кулаки. Потом вдруг широко раскинул руки и растопырил пальцы. Сильно сморщил нос.

– Только ради дела, – сказал он.

Я раскрыл рот.

– Молчи! – завопил он.

Надел шляпу, взял из ящика связку ключей и, как был без пиджака, двинулся к двери. Остановившись на пороге, выставил на меня челюсть. Лицо все еще перекошено от злобы.

Мы вышли из комнаты, прошли по коридору и поднялись по лестнице. Бейсбол кончился, и теперь передавали танцевальную музыку. Очень громкую. Рыжий выбрал из связки ключ и вставил его в замочную скважину комнаты 204. Из-за двери сквозь шум оркестра до нас донесся истерический женский визг.

Рыжий вынул ключ из замка и улыбнулся. Пересек узкий коридор и забарабанил в дверь напротив. Стучать пришлось сильно и долго. Наконец дверь распахнулась, и в коридор выглянула блондинка в зеленом свитере и красных брюках. Остренькое личико, сальные глазки, один глаз заплыл, другой подбили несколько дней назад. На горле еще один синяк, в руке высокий запотевший стакан с янтарной жидкостью.

– Живо уймись, – сказал рыжий. – Много шуму от вас. Больше повторять не буду. В следующий раз полицию вызову.

Девица обернулась и, перекрывая шум музыки, завизжала:

– Эй, Дэл! Этот тип говорит, чтоб мы заткнулись. Врежешь ему?

Стул скрипнул, музыка внезапно смолкла, и за спиной блондинки вырос плотный смуглый мужчина мрачного вида. Одной рукой отшвырнул ее с дороги и высунулся в дверь. Небритое лицо. Брюки, полуботинки, майка.

Переступил через порог, шмыгнул носом и сказал:

– Отвяжитесь. Только что обедать ходил. Наелся дерьма. Сейчас меня лучше не трогать. – Сильно пьян, но держится неплохо.

– Последний раз говорю, мистер Хенч. Вырубите радио и кончайте бардак. И поживей.

– Слушай, ты, щенок… – начал мужчина по имени Хенч и качнулся вперед, занеся правую ногу.

Рыжий среагировал мгновенно. Не успел Хенч наступить ему на левую ногу, как поджарое тело метнулось назад, выпущенная связка ключей полетела за спину на пол и звякнула о дверь комнаты 204. Правая рука рыжего, описав в воздухе немыслимую дугу, сжимала теперь плетеную кожаную дубинку.

Хенч сказал: «А-а», загребая огромными волосатыми руками воздух, стиснул их в кулаки и нанес страшный удар в пустоту.

Рыжий ударил его дубинкой по голове, девица опять завизжала и запустила своему дружку стаканом в лицо. То ли она решила, что самое время рассчитаться с ним, то ли просто метила в рыжего, но промазала – трудно сказать.

Хенч машинально повернулся к ней залитым виски лицом, споткнулся и побежал в комнату. Его так шатало, что казалось, он вот-вот упадет и расквасит себе нос. Постель была разложена и смята. Встав коленом на кровать, Хенч сунул руку под подушку.

– Осторожно, пистолет, – сказал я.

– Нашел чем удивить, – процедил рыжий и сунул правую – теперь свободную – руку под расстегнутый жилет.

Хенч стоял на коленях у кровати. Привстал на одно колено и повернулся. В правой руке у него был короткоствольный черный пистолет. Он внимательно смотрел на него, но почему-то держал не за рукоятку, а на ладони.

– Брось! – приказал рыжий, продвигаясь вглубь комнаты.

Тут блондинка проворно прыгнула ему на спину и с пронзительным визгом обхватила его шею своими длинными зелеными руками.

Рыжий покачнулся, выругался и высвободил руку с пистолетом.

– Дай ему, Дэл! – визжала блондинка. – Дай ему хорошенько.

Хенч стоял на коленях перед кроватью и разглядывал лежавший у него на ладони пистолет. Потом медленно поднялся и прохрипел:

– Это не мой пистолет.

Я забрал у рыжего пистолет, который теперь ему только мешал, и встал перед ним, дав ему возможность стряхнуть с себя блондинку. В конце коридора хлопнула дверь, и послышались приближающиеся шаги.

– Брось оружие, Хенч, – сказал я.

Он озадаченно посмотрел на меня своими темными, разом протрезвевшими глазами.

– Не мой он, – повторил Хенч, держа пистолет на вытянутой ладони. – Мой – кольт тридцать второго калибра.

Я забрал у него пистолет. Он не сопротивлялся. Сел на кровать, медленно провел рукой по волосам и наморщил лоб, мучительно собираясь с мыслями.

– Где же, черт побери… – промычал он, покачал головой и передернулся.

Я понюхал пистолет. Из него стреляли. Вынул магазин и сквозь небольшие боковые отверстия сосчитал пули. Шесть пуль. С той, что в магазине, – семь. Автоматический кольт тридцать второго калибра на восемь выстрелов. Из него стреляли. Один раз, если только он не перезаряжен.

Тем временем рыжий стряхнул с себя блондинку. Швырнул ее на стул и тер царапину на щеке. Глаза злющие.

– Надо бы вызвать полицию, – сказал я. – Из этого пистолета недавно стреляли, и, к твоему сведению, в квартире напротив труп человека.

Хенч тупо уставился на меня и спокойным, рассудительным голосом произнес:

– Не мой это пистолет, понимаешь?

Блондинка довольно натужно рыдала, разинув рот, перекошенный от тоски и наигрыша. Рыжий незаметно скрылся за дверью.

10

– Убит выстрелом в горло; пуля с мягким наконечником, пистолет среднего калибра, – заключил лейтенант уголовной полиции Джесс Бриз. – Пистолет и пули подходят. – Он подбросил пистолет на руке, тот самый, от которого отказался Хенч. – Пуля прошла вертикально и, вероятно, попала в затылок. Застряла в голове. Смерть наступила часа два назад. Руки и лицо холодные, тело еще теплое. Трупного окоченения нет. Перед тем как выстрелить, убийца оглушил его каким-то тяжелым предметом. Возможно, ручкой пистолета. Ну, что скажете, мальчики и девочки?

Под ним на стуле шуршала подложенная газета. Он снял шляпу, вытер лицо и почти совсем облысевшую голову. Редкие светлые волосы на макушке взмокли и потемнели от пота. Опять надел шляпу – плоскую, как блин, панаму, выгоревшую на солнце. Видавшая виды шляпа.

Это был большой, довольно тучный человек в коричнево-белых штиблетах, спущенных носках и белых брюках в тонкую черную полоску. Из-под отложного воротничка рубашки пробиваются рыжие волосы на груди, а поверх рубашки надет грубый голубой пиджак шириной с двухместный гараж. Ему было лет пятьдесят, и только спокойный, немигающий, твердый взгляд светло-голубых глаз выдавал в нем полицейского. Такой взгляд, сам по себе совсем не грубый, покажется грубым всякому, кто не служит в полиции. Под глазами, на щеках и на носу, словно минное поле на военной карте, рассыпались веснушки.

Мы сидели в квартире Хенча, дверь была закрыта. Хенч надел рубашку и теперь с отсутствующим видом завязывал галстук толстыми, неловкими пальцами. Пальцы дрожали. Девица лежала на кровати. Голова обмотана зеленым халатом, рядом сумочка, в ногах беличья шубка. Рот приоткрыт, лицо осунувшееся и застывшее.

– Значит, думаете, – прохрипел Хенч, – что его убили из пистолета, который лежал у меня под подушкой. Не спорю. Может, так оно и есть. Только это не мой пистолет – ей-богу.

– Допустим, – сказал Бриз. – Что же тогда получается? Кто-то стянул у тебя пистолет и подложил этот. А какой был у тебя? И где ты его взял?

– Примерно в полчетвертого мы вышли перекусить в закусочную за углом, – сказал Хенч. – Можете проверить. Видно, забыли запереть дверь. Здорово поддали. Шум, наверное, на весь дом стоял. Слушали бейсбол по радио. Может, и выключили, когда уходили. Не помню. А ты помнишь? – Он посмотрел на девицу, которая неподвижно, с белым лицом, лежала на кровати. – Помнишь или нет, детка?

Девица даже не посмотрела в его сторону.

– Отрубилась, – сказал Хенч. – У меня был кольт тридцать второго калибра, такого же, как и тот. Только не карманный. Револьвер, а не автоматический пистолет. С отбитой резиновой рукояткой. Его дал мне один еврей, Моррис, года три-четыре назад. В баре вместе работали. Разрешения у меня нет, но я его и не ношу.

– Вот что значит пить без просыпа и оружие под подушкой держать. Рано или поздно все это плохо кончается. Понимать надо.

– Господи, да мы его знать не знали, – сказал Хенч, который только теперь кое-как завязал галстук. Он совершенно протрезвел и дрожал всем телом. Встал, взял с кровати пиджак, надел его и снова сел. Когда он закуривал, у него тряслись пальцы. – Даже имени его не знаем. Ничего про него не знаем. Встречались пару раз в коридоре, но не говорили ни разу. Его, значит, убили? Или кого-то другого?

– Убили парня, который жил напротив, – уточнил Бриз. – Скажи, бейсбол передавали в записи?

– Начался в три, – сказал Хенч. – Шел с трех до половины пятого или даже позже. Мы вышли около трех. Вернулись минут через двадцать, самое большее – через полчаса.

– Видимо, он был убит перед самым вашим уходом, – сказал Бриз. – Радио может заглушить даже близкий пистолетный выстрел. Наверно, оставили дверь незапертой. Или открытой.

– Может быть, – вздохнул Хенч. – Ты помнишь, детка?

И опять лежавшая на кровати девица даже не пошевелилась.

– Вы оставляете дверь открытой или незапертой, – вслух рассуждал Бриз. – Убийца слышит, как вы уходите. Входит в вашу комнату, чтобы спрятать свой пистолет. Видит – креслокровать разобрана, собирается спрятать оружие под подушку и, к своему удивлению, находит еще один пистолет. Его он и забирает. Спрашивается: если он хотел избавиться от пистолета, почему было не спрятать его в комнате убитого? Зачем рисковать и идти в другую комнату? К чему все эти фокусы?

Я сидел у окна, на краю кушетки. Не выдержал и внес свою скромную лепту:

– А что, если он уже выскочил из квартиры Филлипса, захлопнул дверь и только потом вспомнил, что надо бы куда-то девать оружие? Придя в себя после убийства, он вдруг заметил, что стоит в коридоре с пистолетом в руках. В этом случае ему надо было как можно скорее избавиться от него. Если же дверь Хенча была открыта и он слышал удалявшиеся по коридору шаги, то…

– Я ведь не говорю, что так не могло быть, – мельком взглянув на меня, проворчал Бриз. – Я просто рассуждаю. – Он опять повернулся к Хенчу. – Итак, если Энсон действительно был убит из этого пистолета, нам еще нужно найти твой пистолет. А пока, сам понимаешь, тебя и твою подружку придется задержать.

– Делайте со мной что хотите, – сказал Хенч, – а я буду стоять на своем.

– Дело хозяйское, – добродушно заметил Бриз. – А сейчас пора собираться.

Он встал, повернулся и стряхнул на пол шуршащие газеты. Подошел к двери, затем повернулся и посмотрел на девицу:

– Ты как, сестренка? Может, вызвать врача?

Девица не отвечала.

– Выпить хочется, – сказал Хенч. – Ужасно хочется выпить.

– Пока я с тобой разбираюсь, нельзя, – ответил Бриз и вышел.

Хенч пересек комнату, схватил бутылку и жадно приник к горлышку. Опустил бутылку, посмотрел, сколько осталось, и подошел к девице. Толкнул ее в плечо.

– Выпей, – рявкнул он ей.

Девица смотрела в потолок. Даже не пошевелилась.

– Оставь ее в покое. У нее шок, – сказал я.

Хенч допил то, что оставалось в бутылке, аккуратно поставил ее на пол и опять посмотрел на девицу. Потом повернулся к ней спиной и, нахмурившись, уставился в пол.

– Господи, вспомнить бы… – проговорил он едва слышно.

Бриз вернулся с молодым румяным детективом в штатском.

– Это лейтенант Спэнглер, – сказал он. – Он вас отвезет. Ну что, поехали?

Хенч вернулся к кровати и потряс девицу за плечо:

– Вставай, малютка. Надо ехать.

Не поворачивая головы, девица скосила глаза и вяло на него посмотрела. Оторвала плечи от подушки, облокотилась на руку, перекинула ноги на пол и встала, ступая правой ногой, как будто она затекла.

– Дело дрянь, детка, – сказал Хенч. – Сама понимаешь.

Девица поднесла руку ко рту и, прикусив мизинец, тупо взглянула на Хенча. Потом вдруг размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. И бросилась вон из комнаты.

Хенч надолго застыл. Снаружи доносились голоса, шумели проезжавшие машины. Хенч поежился, расправил тяжелые плечи и медленно обвел глазами комнату, как будто расставался с ней надолго – или навсегда. И вышел.

Спэнглер вышел за ним следом. Дверь закрылась. Стало тише. Мы с Бризом сидели и исподлобья смотрели друг на друга.