Текст книги "Женщина в озере"

7

За окном дощатой хибары виднелись сложенные на стойке пыльные папки. На стекле вверху двери было выведено облезшими черными буквами: «Начальник полиции. Начальник пожарной охраны. Городской констебль. Торговая палата». К нижнему краю стекла лепились эмблемы Красного Креста и фирмы бытового обслуживания.

Я вошел внутрь. В одном углу стояла пузатая печка, в другом, уже за стойкой, – стол. На стене висела большая синька карты округа, рядом с ней – доска с четырьмя крюками, на одном из которых пылилась много раз латанная клетчатая куртка. На стойке рядом с папками лежали обычные в таком месте самописка, старый журнал приводов и замызганная бутылочка чернил. Стена рядом со столом пестрела номерами телефонов, написанными детским почерком с таким нажимом, что цифры навечно врезались в дерево.

В деревянном кресле с приколоченными к двум доскам – как к лыжам – ножками сидел крупный человек. К правой ноге он прислонил плевательницу, куда мог бы спокойно влезть целый пожарный шланг. На макушке у него торчала ковбойская шляпа в пятнах пота, а безволосые руки были удобно сложены на толстом животе чуть повыше пояса потертых брюк. Рубашка, как и брюки, была цвета хаки, только еще более выгоревшая и застегнутая на толстой шее. Галстуков он, видимо, не признавал. Его каштановые волосы чуть отливали сединой, а на висках желтели, как подтаявший снег. Сидел он, перевалившись на левую ягодицу, так как у правой торчала кобура, из которой в крепкую спину врезалась рукоятка пистолета сорок пятого калибра. Один из уголков шерифской звезды на левой стороне груди был погнут.

Еще у него были большие уши и добродушные глаза. Он что-то неспешно жевал и выглядел не опаснее белки, только не таким нервным. Мне он понравился. Я облокотился о стойку и уставился на него. Он тоже уставился на меня, потом кивнул и выплюнул в плевательницу с полстакана табачного сока. В плевательнице мерзко булькнуло.

Я закурил и поглядел вокруг в поисках пепельницы.

– Для этого есть пол, сынок, – добродушно посоветовал он.

– Вы Паттон, здешний шериф?

– Угу. Констебль и помощник шерифа? Весь закон и правопорядок в здешних краях – это один я. Только скоро выборы, а у меня тут парочка конкурентов. Ребята хорошие и могут победить. Жаль! Платят-то восемьдесят долларов в месяц, плюс бесплатное жилье, дрова и электричество. Не пустяк в нашем захолустье.

– Ничего этим ребятам не светит. У вас скоро будет хорошая реклама.

– Как это? – равнодушно спросил он и снова выстрелил в плевательницу струей сока.

– На Оленье озерцо ваши полномочия распространяются?

– Участок Кингсли? Само собой. А что там?

– В озере нашли мертвую женщину.

Сообщение потрясло его до глубины души. Он даже расцепил руки и почесал ухо. Потом уперся в кресло, встал и ловко отодвинул его ногой. Паттон оказался не только крупным, но и крепким. Жирок был лишь видимостью, аурой добродушия.

– Я ее знаю? – скованно спросил он.

– Думаю, знаете. Мьюриел Чесс. Жена Билла.

– Угу. Чессов я знаю. – Голос его посуровел.

– Похоже на самоубийство. Она оставила записку, в которой вроде бы говорится про отъезд. Но можно понять и как намерение кончить с собой. Вид у тела страшный – судя по всему, пролежало в воде около месяца.

Он почесал второе ухо.

– «Судя по всему»? Что вы имеете в виду? – Его глаза спокойно, неторопливо изучали мое лицо. Поднимать панику он не спешил.

– Месяц назад они поссорились. Билл уехал на несколько часов к северному берегу. А когда вернулся, жены уже не было. Больше он о ней не слышал.

– Ясно. Кто ты, сынок?

– Зовут Филип Марлоу. Приехал из Лос-Анджелеса посмотреть участок. Передал Биллу Чессу записку от Кингсли. Когда Билл вел меня вокруг озера, мы спустились на пирс, что построили киношники. Стоим у перил, смотрим на воду и вдруг видим: из-под старого затопленного причала высовывается что-то, похожее на руку. Билл ухнул вниз тяжелый камень, и тело всплыло.

На лице Паттона не дрогнул ни один мускул.

– Послушайте, шериф, нам бы побыстрее туда поехать. Билл один и почти сбрендил.

– Виски у него есть?

– Совсем мало. У меня была с собой фляжка, но мы за разговорами почти все выпили.

Подойдя к столу, Паттон открыл ключом ящик, извлек три-четыре бутылки и по очереди поднес их к свету.

– Почти полная, – похлопал он по одной. – «Маунт Вернон». Это его оживит. Денег на виски для всяких крайних случаев округ мне не отпускает, так что приходится ухватывать то тут, то там. Сам я не пью. И никогда не мог понять, для чего люди накачиваются.

Он впихнул бутылку в левый карман брюк, запер ящик и поднял откидную доску в стойке. Когда мы выходили, он сунул за стекло дверей записку. Я ее прочел: «Вернусь через двадцать минут, а может, и нет».

– Надо съездить за доком Холлисом, – сказал он. – По дороге назад заберу вас. Это чья машина?

– Моя.

– Тогда трогайте за мной.

Он залез в полицейскую машину с сиреной, двумя прожекторами, двумя мигалками, красной с белым пожарной доской и еще новой сиреной воздушной тревоги. На заднем сиденье валялись три топора, два мотка толстой веревки и огнетушитель, к подножке были прикреплены запасные канистры для бензина и воды, а к задку – запасная шина. Из продранных сидений торчали грязные комки ваты, а облезлый лак верха покрывал толстый слой пыли. В правом нижнем углу ветрового стекла торчал белый лист с печатными буквами: «ИЗБИРАТЕЛИ, ВНИМАНИЕ! ПЕРЕИЗБЕРИТЕ ДЖИМА ПАТТОНА КОНСТЕБЛЕМ. ЕМУ УЖЕ ПОЗДНО УСТРАИВАТЬСЯ НА РАБОТУ».

Паттон развернул машину и, поднимая белый шлейф пыли, покатил по улице.

8

Остановился он у белого каркасного строения напротив автобусной станции, вошел внутрь и вскоре появился с каким-то человеком, забравшимся на заднее сиденье к топорам и веревке. Машина тронула назад, и я пристроился вслед. Некоторое время мы еле тащились по променаду – сквозь брючки, шорты, матроски, пестрые платочки, острые коленки и ярко-красные губы. За поселком машины вползли на пыльный холм и остановились у какой-то хибары. Паттон тихонько нажал на сирену. Дверь открыл парень в выгоревшем синем комбинезоне.

– Залезай, Энди. Дело.

Парень в комбинезоне угрюмо кивнул и нырнул обратно внутрь. Вышел он уже в мышиного цвета охотничьей шапочке, и Паттон подвинулся, освобождая место за рулем. Парень был лет тридцати, темный, гибкий и казался, как это обычно бывает с индейцами или полукровками, чуть недомытым и чуть недокормленным.

Пока мы ехали к Оленьему озерцу, я наглотался пыли, хоть выплевывай готовые куличи. У ворот с пятью перекладинами Паттон вышел, открыл нам, и мы подъехали к озеру. Там он спустился к воде и посмотрел в сторону пирса. Голый Билл сидел на настиле, спрятав лицо в ладони. Рядом на мокрых досках что-то лежало.

– Можно подъехать и поближе, – сказал Паттон.

Обе машины двинулись к концу озера, и мы все вчетвером спустились к причалу, где лицом к воде сидел Чесс. Доктор остановился и, прижав к губам платок, мучительно раскашлялся, а потом долго его рассматривал. Он был костлявый, с выпученными глазами и печальным землистым лицом.

На досках лицом вниз и с веревкой под мышками лежало тело. С другой стороны валялась одежда Билла. Больную ногу со шрамами на колене он вытянул перед собой, другую согнул и уткнулся в нее подбородком. Когда мы подошли, он не шевельнулся и не поднял глаз.

Паттон вытащил из кармана бутылку «Маунт Вернон», отвинтил крышку и протянул ему:

– Глотни хорошенько, Билл.

В воздухе стояла ужасная, тошнотворная вонь. Ни Билл, ни Паттон, ни доктор, казалось, не замечали ее. Парень по имени Энди вытащил из машины пыльное коричневое одеяло и накинул на труп. Потом молча отошел к сосне, и его стошнило.

Билл глотнул из горлышка, упер бутылку в согнутое колено и, не глядя ни на кого, ни к кому в частности не обращаясь, ровным, мертвым голосом заговорил. Он рассказал о ссоре, о том, что случилось после, но о причине ссоры умолчал. Миссис Кингсли он даже не упомянул. Еще он рассказал, что после моего отъезда нашел веревку, разделся и выволок тело на берег. Потом взвалил его на спину и перенес на причал. Зачем – он не знает. Потом опять полез в воду. Причина нам была уже понятна.

Паттон сунул в рот порцию жевательного табака и со спокойным пустым взглядом стал молча жевать. Затем, крепко стиснув зубы, наклонился, снял с тела одеяло и осторожно, словно опасаясь, что оно развалится, перевернул. Позднее солнце сверкнуло на зеленых камнях ожерелья, врезавшегося в распухшую шею. Камни были грубые, неотшлифованные, похожие на стеатит или имитацию нефрита. Застегивалось ожерелье позолоченной застежкой с крошечными бриллиантами. Паттон распрямил широкую спину и высморкался в коричневый носовой платок.

– Что скажете, док?

– О чем? – ворчливо спросил пучеглазый.

– О причине и времени смерти.

– Вы что, полоумный?

– Значит, сказать нечего?

– Просто оглядев тело? Ну, знаете…

Паттон вздохнул.

– Похоже, что утонула, – признал он. – Но точно никогда не скажешь. Были случаи, когда человека сначала закалывали или травили ядом, а уж потом бросали в воду, чтобы спутать следствие.

– И много у вас было таких случаев? – язвительно осведомился доктор.

– Нет. Здесь за все время случилось только одно убийство, обычное, без хитростей, – сказал Паттон, искоса поглядывая на Билла. – На северном берегу прикончили старика Мичема. Он жил в хибаре у каньона Шиди, а летом мыл золото в лощине у Белтопа. Наступает поздняя осень, а его все нет и нет, а потом повалил сильный снег, и крышу его хибары перекосило. Мы поехали ее подправить – решили, что, никому не сказавшись, старик куда-то уехал на зиму. Обычное дело у этих старателей. Так вот, никуда он, значит, не уезжал. Лежит себе в своей постели, а в черепе чуть не по рукоятку топорик. Убийцу мы так и не нашли. Кто-то, видно, решил позаимствовать мешочек с золотом – его летнюю добычу.

Паттон задумчиво глянул на Энди. Тот стоял в своей охотничьей шапке и ковырял в зубах.

– Да знаем мы, кто его кокнул, – сказал Энди. – Гай Поуп и кокнул. Только он помер от воспаления легких за девять дней до того, как мы нашли Мичема.

– За одиннадцать дней, – сказал Паттон.

– За девять, – настаивал парень в охотничьей шапке.

– Шесть лет уже прошло. Будь по-твоему, сынок. А с чего ты взял, что убил его Гай Поуп?

– А с того, что в доме у него, кроме золотого песка, обнаружили три унции мелких самородков. А участок Гая давал только песок. Зато Мичему часто попадалась всякая самородная мелочь.

– Такие вот дела, – сказал Паттон и улыбнулся мне рассеянной улыбкой. – Как человек ни осторожничай, он всегда даст какую-нибудь промашку.

– Полицейская трепотня! – с отвращением бросил Билл Чесс.

Он натянул брюки и снова сел надеть ботинки и рубашку. Затем поднялся, взял бутылку, как следует хлебнул и осторожно поставил ее на доски.

– Если у вас про меня какие мысли, – сказал он с яростью, вытянув волосатые руки в сторону Паттона, – то давайте наручники и кончайте с этим делом.

Паттон, не обратив на него никакого внимания, подошел к перилам и уставился в воду.

– Странное место для трупа, – сказал он. – Течения тут почти никакого, а если и есть, то к плотине.

Билл Чесс опустил руки.

– Она сама утопилась, даже дураку ясно, – тихо сказал он. – Что-что, а плавать Мьюриел умела. Поднырнула под причал и втянула в легкие воду. Больше никак не объяснишь.

– Да нет, можно и по-другому, Билл, – мягко ответил Паттон. Глаза у него были пустые, как новые тарелки.

Энди вдруг затряс головой. Паттон посмотрел на него с насмешливой ухмылкой:

– Что-то опять не так, сынок?

– За девять дней он умер. Точно говорю. Сосчитал, – сказал Энди угрюмо.

Доктор развел руками, схватился за голову и отошел. Он снова покашлял в платок и стал внимательно изучать результат.

Паттон подмигнул мне и сплюнул через перила.

– Давай-ка не будем отвлекаться, сынок.

– Вы когда-нибудь затаскивали тело на шесть футов под воду? – спросил Энди.

– Нет, не затаскивал. Но с помощью веревки, думаю, можно.

Энди передернул плечами:

– Если веревкой, то на теле останутся следы. А с такой уликой вообще незачем утруждаться.

– Дело во времени, – сказал Паттон. – Мало ли что надо успеть сделать.

Билл Чесс что-то прорычал и поднял бутылку. Глядя на их серьезные загорелые лица, я даже не мог себе представить, что они думают на самом деле.

– Был, кстати, разговор о какой-то там записке, – рассеянно обронил Паттон.

Билл Чесс покопался в бумажнике и выудил сложенный клочок линованной бумаги. Паттон взял его и стал медленно читать.

– А даты нет, – заметил он.

Билл мрачно склонил голову:

– Точно. Но уехала она месяц назад, двенадцатого июня.

– Она и раньше вроде бы уезжала.

– Да, – уставился на него Билл. – Я тогда напился и заночевал у одной потаскухи. В прошлый декабрь, как раз перед первым снегом. Мьюриел тогда не было с неделю. Потом явилась как ни в чем не бывало и говорит, что хотела малость развеяться. А жила, мол, у подружки, когда-то вместе работали в Лос-Анджелесе.

– И как эту подружку звали? – спросил Паттон.

– Я не спрашивал. Что Мьюриел ни делала, меня все устраивало.

– Понятно. А в тот раз записку она оставляла?

– Нет.

– Записка-то выглядит малость потертой, – заметил Паттон, складывая ее.

– Таскаю с собой весь месяц, вот и все дела, – окрысился Билл Чесс. – А кто сказал, что она и раньше меня бросала?

– Сейчас уже не вспомнить. Сам знаешь, как бывает в нашей глуши. Люди все замечают. Разве что летом им труднее, когда полно пришлых.

На какое-то время наступило молчание, наконец Паттон рассеянно спросил:

– Значит, уехала двенадцатого июня? Или ты просто решил, что уехала? А кто-нибудь в коттеджах на той стороне был?

Билл Чесс посмотрел на меня, и его лицо снова потемнело:

– Спросите у этого шпика, если он и сам всего не выболтал.

Паттон даже не повернул ко мне голову. Он разглядывал цепь вершин вдали над озером.

– Мистер Марлоу ничего мне не выбалтывал, – заметил он мягко. – Только сообщил, кого нашли и где нашли. Еще он сообщил, что Мьюриел вроде бы уехала и оставила записку. Ну и что тут плохого?

Снова наступило молчание. Билл Чесс уставился на прикрытый одеялом труп в двух метрах от себя. Он стиснул кулаки, по щеке у него покатилась слеза.

– Была еще миссис Кингсли, но она в тот день тоже уехала. Больше никого. Перрисы и Фаркуары в этом году не появлялись.

Паттон молча кивнул. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность, словно что-то, о чем не говорили, было всем ясно и не нуждалось в словах.

Билл Чесс яростно заорал:

– Забирайте меня, сукины дети. Само собой, ее утопил я. Кому еще? Она была моей, и я ее любил. Я – подонок, всегда был подонком и останусь подонком, но все равно я любил эту девочку. Вам не понять, и не пытайтесь. Забирайте, и все, пропади вы пропадом.

Никто не вымолвил ни слова.

Билл Чесс уставился на свой крепкий загорелый кулак, замахнулся и со всей мочи ударил себя по лицу.

– Гнусный подонок, – обругал он сам себя срывающимся шепотом.

Из носу у него медленно потекла кровь. Она сползла к губе, обогнула рот и повисла на подбородке. Затем лениво капнула на рубаху.

– Вам, конечно, придется поехать с нами, мистер Чесс, чтобы дать показания, – спокойно сказал Паттон. – Сами знаете, так полагается. Никто вас ни в чем не обвиняет, но внизу с вами захотят поговорить.

– Переодеться можно? – мрачно спросил Билл.

– Ясное дело. А ты, Энди, пойди с ним и посмотри, во что можно завернуть труп.

Они ушли тропой вдоль берега. Доктор откашлялся, глянул на воду и вздохнул:

– Хотите повезти тело в моей санитарной машине, Джим?

Паттон помотал головой:

– Нет, док. Округ у нас бедный. Представляю, сколько вы сдерете за свою машину. Есть возможность прокатить эту даму дешевле.

Доктор отошел, бросив со злостью через плечо:

– Если надо оплатить похороны, дайте мне знать.

– Ну вот, полез в бутылку, – вздохнул Паттон.

9

Коричневое здание гостиницы «Индейская голова» высилось на углу против нового танцевального зала. Я остановил машину и прежде, чем отправиться в примыкавший к вестибюлю бар с закусочной, вымыл в туалете руки и лицо, а заодно и вычесал из волос сосновые иголки. Помещение кишело визгливо хохочущими красотками с ярко-красными ногтями и пропахшими вином молодцами в летних курточках. За публикой внимательно присматривал «мэтр» – плотный парень без пиджака с обкусанной сигарой в зубах. У кассы какой-то тусклый блондин ловил военные новости по маленькому приемнику, в котором было не меньше шума и треска, чем воды в картофельном пюре. У дальнего угла блюграсс-квинтет в лиловых рубахах под плохо сшитыми белыми фраками, вымученно скалясь в табачный дым, пытался своим треньканьем заглушить пьяный гам. В общем, курортный сезон Пумьей Вершины был в самом разгаре.

Я быстро проглотил то, что называлось у них фирменным обедом, залил его сверху коньяком, чтобы не дать вырваться наружу, и вышел на улицу. Было еще светло, но несколько неоновых реклам уже горели; вечер звенел бодрыми автомобильными гудками, детскими воплями, ударами шаров по кеглям, скрипом роликов, веселыми хлопками малокалиберных винтовок в тирах, сумасшедшими завываниями музыкальных автоматов, а поверх всего – лающим ревом катеров, гоняющих без цели по озеру, словно наперегонки со смертью.

В «крайслере» я обнаружил худенькую шатенку с умным лицом и в темных брючках. Она сидела и курила, болтая с хлыщеватым ковбоем, пристроившимся у подножки. Я обошел машину и сел за руль. Ковбой, подтянув джинсы, отошел. Девушка не тронулась с места.

– Меня зовут Берди Кеппел, – бодро начала она. – Днем я работаю в салоне красоты, а вечером в местной газете. Извините, что без спросу забралась в машину.

– Все в порядке. Хотите посидеть или куда-нибудь вас отвезти?

– Давайте отъедем чуть дальше, где нам было бы поспокойнее, мистер Марлоу. Если вы, конечно, не против разговора.

– Слухи у вас тут разносятся с быстротой молнии, – сказал я и завел мотор.

Миновав почту, я доехал до проулка с бело-голубой стрелкой «Телефон», указывающей в сторону озера, свернул, проехал бревенчатый домик переговорного пункта с крошечным палисадником, потом еще один домик и остановился под огромным дубом, раскинувшим ветви далеко за дорогу.

– Тут сойдет, мисс Кеппел?

– Не мисс, а миссис. Но зовите меня просто Берди. Как все. Да, здесь хорошо. Рада знакомству, мистер Марлоу. Я так понимаю, вы из нечестивого Голливуда?

Она протянула мне крепенькую загорелую ладошку. Пожатие напоминало клещи – видно, натренировалась, втыкая иголки в дряблую плоть клиенток.

– Доктор Холлис рассказал мне о бедняжке Мьюриел Чесс, – сказала она. – Вот я и решила узнать подробности, раз уж вы первым обнаружили тело.

– Первым нашел ее, правда, Билл Чесс. Но я при этом присутствовал. С Джимом Паттоном вы уже говорили?

– Нет еще. Он уехал вниз. К тому же не уверена, что он мне много скажет.

– Ему скоро переизбираться, а вы как-никак журналистка.

– Джим совсем не дипломат, да и меня трудно назвать журналисткой. У нас тут всего лишь жалкая дилетантская газетенка.

– Что же вы хотите узнать?

Я предложил ей сигарету и дал прикурить.

– Давайте все по порядку.

– Я приехал с письмом от Дераса Кингсли, чтобы осмотреть участок. Встретив меня, Билл Чесс разговорился и рассказал, что его бросила жена, заодно показал от нее записку. Со мной была бутылка. Он здорово к ней приложился. Человек явно тосковал от одиночества. Выпивка развязывает язык, но ему и без того не терпелось излить душу. Такие вот дела. До сегодняшнего дня я Билла не знал. Ну а когда мы шли назад озером, то забрели на пирс, и Билл заметил под затопленным настилом руку. Оказалось, что это рука покойной Мьюриел Чесс. Вот и все.

– Док Холлис сказал, что тело долго пролежало в воде и стало неузнаваемым.

– Точно. По всей видимости, лежало там целый месяц, хотя Билл считал, что Мьюриел уехала. По записке можно предположить самоубийство. Оснований для других версий нет.

– И никаких сомнений?

Я искоса бросил на нее взгляд. Темные глаза внимательно смотрели на меня из-под взбитой на лбу каштановой челки. Воздух начал постепенно темнеть. Пока чуть-чуть, еле заметно.

– У полиции в таких случаях всегда есть сомнения.

– А у вас лично?

– Мои мысли никого не волнуют.

– И все же.

– Я познакомился с Биллом Чессом только сегодня. Он показался мне человеком вспыльчивым. Да и по его собственным словам можно судить, что он далеко не ангел. Но жену, видимо, любил крепко. Не возьму в толк, как он мог целый месяц жить у озера, зная, что она разлагается в воде. Выходить утром на солнышко, смотреть на голубую гладь и думать, что она там, под водой, и ты сам ее утопил. Нет, вряд ли.

– Я тоже не могу себе этого вообразить, – тихо сказала Берди Кеппел. – Да и никто у нас не может. И все же такое случалось и случается. Вы занимаетесь недвижимостью, мистер Марлоу?

– Нет.

– А чем, позвольте спросить?

– Мне бы не хотелось отвечать.

– Это все равно что ответить, – кивнула она. – Кроме того, док Холлис слышал, как вы назвали Паттону свое полное имя, а у нас в редакции есть справочник по Лос-Анджелесу. Но я никому не разболтала.

– Спасибо.

– И не разболтаю, если вы не хотите.

– Что с меня за это причитается?

– Ничего, – сказала она. – Абсолютно ничего. У меня нет журналистских амбиций. Да и газета не дает материала, если он во вред Джиму Паттону. Таких, как Джим, еще поискать! Но все в конце концов само раскроется. Разве нет?

– Не спешите с выводами, – сказал я. – К тому же Билл Чесс меня совершенно не интересует.

– А Мьюриел Чесс?

– С какой стати?

Она осторожно стряхнула сигарету в пепельницу под щитком.

– Как угодно, – сказала она. – Но есть одна вещь, о которой вам, может быть, захочется поразмышлять, если вы про нее еще не слышали. Полтора месяца назад сюда приезжал полицейский из Лос-Анджелеса. Звали его Де Сото. Эдакий громила с хамскими манерами. Нам он не понравился, и мы его отшили. Я сейчас имею в виду нас троих из редакции. Он разыскивал некую Милдред Хэвиленд, и у него была с собой ее фотография. Обычная увеличенная карточка, не такая, как из полицейского досье. Он сказал, что им известно, будто эта Хэвиленд живет где-то в наших краях. Женщина на фото напоминала Мьюриел Чесс. Волосы, правда, какие-то рыжеватые, прическа другая, да и брови тонкие, выщипанные. Лицо от этого сильно меняется. Но все равно чем-то она была похожа.

Я побарабанил по двери машины, немного помолчал и спросил:

– И что вы ему ответили?

– Ничего. Во-первых, не было уверенности, что это она. Во-вторых, нам не понравилось, как он себя держит. В-третьих, даже если бы это была Мьюриел и он бы нам понравился, мы бы все равно не пустили его по следу. Каждый человек совершает в жизни ошибки. Возьмите хоть меня. Когда-то выскочила за профессора классических языков из Редлендского университета. Потом развелась.

Она хихикнула.

– Об этом могла бы получиться статья для газеты, – заметил я.

– Конечно. Но здесь мы прежде всего просто люди.

– А этот Де Сото виделся с Джимом Паттоном?

– Думаю, что виделся. Но Джим ничего не рассказывал.

– Он предъявил вам документы?

Она наморщила лобик и отрицательно покачала головой:

– Нет, вроде бы нет. Мы поверили ему на слово. Но держался он и вправду как нахальный городской фараон.

– Значит, скорей всего, никакой он не полицейский. А Мьюриел о нем кто-нибудь сообщил?

Она долго смотрела в ветровое стекло, мялась, наконец повернула голову и кивнула:

– Я сама. Хотя, какое мне было дело, не пойму.

– И что она ответила?

– Ничего, только как-то смущенно хохотнула, словно я отмочила сомнительную шутку. Потом она ушла, но мне показалось, в глазах у нее что-то мелькнуло. Ну как? Мьюриел Чесс все еще вас не интересует?

– С какой стати? Раньше я о ней вообще ничего не слышал. Честно. И ни о какой Милдред Хэвиленд тоже не знаю. Отвезти вас назад?

– Нет, спасибо. Я лучше пройдусь. Тут всего два шага. Очень вам за все благодарна. Надеюсь, Биллу не грозят неприятности. Особенно такого сорта.

Она спустила ногу на подножку, выбралась из машины, затем тряхнула кудрями и рассмеялась:

– Говорят, что я очень неплохой косметолог. Думаю, что не врут. Но вот брать интервью явно не умею. Спокойной ночи.

Мы попрощались, и она ушла в сгущающиеся сумерки. Я сидел и смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом на главной улице. Потом выбрался из «крайслера» и пошел к избушке, где была телефонная станция.