Текст книги "Нет бога, кроме Бога. Истоки, эволюция и будущее ислама"

Во-вторых, как уже отмечалось, проповедующие ханифы могли нападать на политеизм и жестко противостоять жадности своих сограждан, но они поддерживали принципы глубокого почитания Каабы и тех, кто действовал на правах хранителей ключей. Это объясняет, почему к ханифам в Мекке относились по большей части терпимо и почему они никогда массово не присоединялись к движению Мухаммада. Но, как предприниматель и торговец, Мухаммад понимал то, что не могли понять ханифы. Единственный способ воплотить коренные социальные и экономические реформы в Мекке – это сокрушить религиозно-экономическую систему, на которой была построена жизнь города, а единственная возможность это сделать – подвергнуть нападкам сам источник богатства и престижа курайшитов, то есть Каабу.

Слова «нет божества, кроме Аллаха» означали для Мухаммада гораздо больше, чем свидетельство о вере. Это заявление было сознательной и преднамеренной атакой как на Каабу, так и на священное право курайшитов управлять ею. А поскольку религиозная и экономическая сферы жизни Мекки были неразделимо связаны, любой выпад против одной из них автоматически означал выпад против другой.

Безусловно, шахада представляла собой важное богословское нововведение, но этим нововведением был не монотеизм. Этим простым свидетельством о вере Мухаммад заявлял, что между Богом на небесах и людьми на земле не требовались никакие посредники, каждый имел доступ к Нему. Таким образом, идолы в святилище и само святилище, поскольку оно использовалось как хранилище для изображений богов, были совершенно бесполезны. И если бесполезной была Кааба, следовательно, не было никакого основания для верховенства Мекки как религиозного и экономического центра Аравии.

Это сообщение курайшиты не могли оставить без внимания, особенно ввиду того, что приближался сезон паломничества. Они испробовали все, чтобы заставить Мухаммада и его Сподвижников замолчать. Они обратились за помощью к Абу Талибу, но шейх Бану Хашим, хотя он никогда бы не принял послания Мухаммада, продолжал защищать племянника. Курайшиты испытывали презрение к Мухаммаду и принижали тех из его Сподвижников, кто не имел счастья оказаться под покровительством шейха. Они даже предлагали Мухаммаду поддержку, власть, деньги – все, что он мог пожелать для мирного развития своего движения, – с условием, чтобы он прекратил оскорблять их предков, издеваться над их обычаями, разбивать их семьи и прежде всего проклинать других богов святилища. Но Мухаммад отказался, и по мере того, как близился сезон прибытия паломников в Мекку, в числе которых были молящиеся и торговцы, беспокойство курайшитов продолжало расти.

Курайшиты знали, что Мухаммад намеревался встать к Каабе и произнести свое послание лично паломникам, собравшимся со всего полуострова. И хотя это был не первый раз, когда какой-то проповедник обвинял курайшитов и заведенный ими порядок, впервые такое обвинение звучало из уст успешного и известного дельца-курайшита, «одного из них». Воспринимая это как угрозу, с которой невозможно не считаться, курайшиты приступили к реализации стратегии по пресечению плана Мухаммада. Их замысел заключался в том, чтобы расставить людей «на дорожках, по которым посетители приходят на ярмарку», чтобы они предупреждали всех проходящих, что около Каабы их ждет «колдун, получивший послание, с помощью которого он разлучает людей со своими отцами, братьями, женами или сразу со всей семьей», и что не следует придавать его словам значение.

На самом деле курайшиты не считали Мухаммада колдуном; они лишь публично признавали, что откровения, которые он получал, по-видимому, были связаны с колдовством. Но они были абсолютно искренни в своем убеждении, что Мухаммад был причиной разделения семей Мекки. Вспомним, что в доисламской Аравии социальное самоопределение человека полностью зависело от его принадлежности к племени, что обязательно влекло за собой участие во всех видах деятельности сообщества, в особенности тех, что были связаны с племенным культом. Однако присоединение к движению Мухаммада означало не только изменение веры, но также отделение человека от жизни племени – по сути, удаление из него.

Такое положение дел стало предметом серьезной озабоченности курайшитов, чья главная претензия к Мухаммаду (по крайней мере публично) не касалась ни его призыва к социальным и финансовым реформам, ни его идеи радикального монотеизма. Действительно, как отмечал Ричард Белл, во всем Коране нет ни одного упоминания о защите курайшитами многобожия, которая основывалась бы на искреннем убеждении в ее истинности. Курайшитов, как показывают их адресованные паломникам предупреждения, скорее больше беспокоило настойчивое высмеивание Мухаммадом их ритуалов и традиционных ценностей их предков, традиций, на которых основывалась социальная, религиозная и экономическая жизнь города, а не его послания о монотеизме.

Их предупреждения о необходимости игнорировать «колдуна», стоящего у стен Каабы, лишь предсказуемо подогрели интерес к посланию Мухаммада, так что к тому времени, как паломнический цикл и ярмарки были завершены и паломники отправились по своим домам, о Мухаммаде – человеке, так напугавшем неприкасаемых курайшитов, – говорила вся Аравия.

После неудачных попыток заставить Мухаммада замолчать на время проведения паломнических ярмарок курайшиты решили атаковать его же оружием – экономикой. Бойкот был объявлен не только Мухаммаду и его Сподвижникам, но и, в духе настоящих племенных законов, всему его клану. Вследствие этого никому в Мекке не разрешалось вступать в брак с кем-либо из членов Бану Хашим, покупать у них что-то или продавать им товары (включая еду и питье) независимо от их принадлежности к числу последователей Мухаммада. Бойкот не был попыткой заставить Мухаммада и его Сподвижников покинуть Мекку, это был просто способ продемонстрировать последствия отделения от племени. Если Мухаммад и его Сподвижники желали отделиться от социальной и религиозной жизни Мекки, тогда они должны быть готовы отделиться и от ее экономики. В конце концов, если религия и торговля были неразделимы в этом городе, никто не мог так нагло отрицать первое и все еще рассчитывать на участие во втором.

Как и ожидалось, бойкот разорил бунтовщиков, многие из которых, включая Мухаммада, по-прежнему зарабатывали на жизнь торговлей. Фактически последствия этого бойкота были настолько разрушительны, что он был опротестован видными членами курайшитов, которые отвергали Мухаммада, но не могли более «есть, пить и одеваться, когда Бану Хашим погибал». Спустя несколько месяцев бойкот был отменен, и Бану Хашим вновь было разрешено вести коммерческую деятельность в городе. Но как только Мухаммад, казалось, вновь приобрел в Мекке почву под ногами, череда трагедий сразила его – почти одновременно скончались его дядя и заступник Али Талиб и его жена и наперсница Хадиджа.

Значимость утраты Абу Талиба очевидна: Мухаммад более не мог рассчитывать на непоколебимую защиту своего дяди, который оберегал его от бед. Новый шейх Бану Хашим Абу Лахаб испытывал личную ненависть к Мухаммаду и официально лишил своего покровительства. Результаты не заставили себя ждать. Мухаммада открыто оскорбляли на улицах Мекки. Он более не мог проповедовать или молиться публично. Когда он предпринял попытку это сделать, один человек вылил ему на голову ушат грязи, а другой бросил в него внутренности овцы.

Потеря Абу Талиба пошатнула положение Мухаммада, но смерть Хадиджи совершенно опустошила его. Она ведь была не только его женой, но также человеком, в котором он нашел поддержку и отраду, человеком, который вытащил его из бедности и буквально спас ему жизнь. В полигамном обществе, где и мужчине и женщине разрешалось иметь неограниченное число супругов, моногамные отношения Мухаммада с женщиной на пятнадцать лет старше его были, мягко говоря, удивительны. Утверждение Максима Родинсона о том, что Мухаммад едва ли испытывал физическое влечение к Хадидже, учитывая ее возраст, необоснованно и оскорбительно. Потеря защиты Абу Талиба, безусловно, деморализовала Мухаммада и лишила его чувства безопасности. Но тот факт, что по возвращении домой после одного из болезненных силовых актов откровения или после страдания от унижения со стороны курайшитов – с покрытой грязью головой и в запачканной кровью тунике – он не находил там Хадиджи, которая закутала бы его в плащ и держала бы в своих руках до тех пор, пока ужас его не утихнет, стал невообразимым горем для Пророка.

После утраты двух людей, которые были его физической и эмоциональной опорой, Мухаммад не мог оставаться в Мекке. Чуть ранее он отправил малые группы своих последователей – тех, кто не имел какой-либо защиты в обществе Мекки, – временно в Абиссинию, отчасти для того, чтобы найти убежище у христианского императора, или «Негуса», а отчасти затем, чтобы попытаться сойтись с одним из главных торговых соперников курайшитов. Но в настоящий момент Мухаммад нуждался в постоянном доме, где он и его Сподвижники могли бы быть свободны от безудержного гнева курайшитов.

Он попробовал податься в город-побратим Мекки – Таиф, но лидеры местных племен были не намерены выступать против курайшитов, предоставив убежище их врагу. Он посетил ярмарки вокруг Мекки – места, где он был известен и как торговец, и как нарушитель спокойствия, – но напрасно. В конце концов он получил приглашение от маленького клана Хазрадж, который проживал в агрокультурном оазисе в 250 милях[10]10
  Чуть больше 400 километров. – Прим. ред.


[Закрыть] к северу от Мекки, – это был конгломерат деревень, в совокупности известный как Ятриб. Хотя Ятриб был далеким и совершенно незнакомым городом, у Мухаммада не было другого выбора, кроме как принять приглашение и подготовить своих Сподвижников к немыслимому: отказаться от своих племен и семей ради неопределенного будущего там, где у них не будет никакой защиты.

Эмиграция в Ятриб проходила медленно и втайне, Сподвижники проделывали путь к оазису, разбившись на небольшие группки по несколько человек. К тому времени, когда курайшиты поняли, что происходит, в Мекке остались только Мухаммад, Абу Бакр и Али. Опасаясь, что Мухаммад покинет Мекку для того, чтобы собрать армию, шейхи разных кланов приняли решение выбрать по одному мужчине от каждой семьи – «молодых, могучих, благородных, аристократических воинов», – чтобы они пробрались в дом Мухаммада, пока тот будет спать, и одновременно вонзили мечи в его тело, тем самым возложив ответственность за его смерть на всех членов племени. Но когда убийцы прибыли в дом Мухаммада, они обнаружили спящего в его кровати Али, притворяющегося Пророком. Узнав накануне ночью о готовящемся покушении, Мухаммад и Абу Бакр ускользнули из дома через окно и бежали из города.

Курайшиты были в ярости. Они предложили огромное вознаграждение в сто верблюдов любому, кто сможет найти Мухаммада и доставить его в Мекку. Необычайно высокая награда привлекла десятки бедуинских племен, которые прочесывали окрестности днем и ночью в поисках Пророка и его друга.

Между тем Мухаммад и Абу Бакр укрылись в пещере недалеко от Мекки. Три дня они скрывались от чужих глаз в ожидании, когда охота на них утихнет и бедуины вернутся в свои лагеря. На третью ночь они осторожно выбрались из пещеры и, убедившись, что никто за ними не следует, сели на верблюдов, приведенных сочувствующим им заговорщиком. Затем они тихо исчезли в пустыне, прокладывая себе путь в Ятриб.

Чудо ли это – некоторые бы сказали, что чудо, – что этот самый человек, который был вынужден ускользнуть из своего дома под покровом ночи, чтобы присоединиться к семидесяти (или около того) своим последователям, беспокойно ожидавшим его в чужих землях за сотни миль, через несколько лет вернется, не тайно и не в темноте, а при ярком свете дня, в город, где он родился, с десятью тысячами людей, мирно следующих за ним; и что те же самые люди, которые однажды пытались убить его во сне, передадут ему и власть в священном городе, и ключи от Каабы – безоговорочно и без боя, как священную жертву?

3. Город Пророка

Первые мусульмане

По вечерам солнце в пустыне превращается в светящийся белый шар, низко висящий на небосклоне. Оно проваливается за горизонт, и его свет затмевается дюнами, из-за чего они издалека кажутся черной зыбью. На краю Ятриба изгиб высоких пальм образует границу, отделяющую оазис от наступающей пустыни. Здесь небольшая группа Сподвижников ждет, прикрыв глаза от солнца руками и пристально вглядываясь в огромные просторы пустыни, не появится ли какой-нибудь сигнал от Мухаммада. Они стоят на краю пустыни днями и ночами. Что еще они могли поделать? Многие из них не имели домов в Ятрибе. Большая часть их имущества осталась в Мекке. Их путешествие не было великим исходом через пустыню с верблюдами, нагруженными товарами. Хиджра, как именуется эта миграция из Мекки в Ятриб, была секретной операцией: дочери ускользали из отчих домов ночью, молодые люди собирали любую провизию, какую только могли унести на своих спинах в тяжелом многонедельном пути через бесплодную пустыню. То небольшое имущество, которое они взяли с собой, стало общинной собственностью, которое теперь никому из них лично не принадлежало.

Ситуация осложнялась тем, что Сподвижники – теперь более правильно называть их эмигрантами, или мухаджирами (буквально «те, кто совершил хиджру»), – в первую очередь были купцами, а Ятриб – не из тех городов, чья жизнь построена на торговле. Ятриб вообще не был городом. Это свободная конфедерация деревень, населенных фермерами, садоводами, земледельцами. Ятриб не имел ничего общего с тем шумным, процветающим городом, который покинули эмигранты. Даже если бы они смогли превратиться из торговцев в фермеров, лучшие сельскохозяйственные земли здесь были уже заняты.

Как они могут здесь выжить, опираясь лишь на благотворительность и добрую волю ансаров, или «помощников», той горстки сельских жителей Ятриба, которые также восприняли послание Мухаммада и перешли в его движение? И что произойдет с ними теперь, когда они отказались от защиты курайшитов? Позволит ли им самое могущественное племя в Аравии просто покинуть Мекку без последствий? Действительно ли они решили отказаться от своих домов, своих семей, своей самобытности – все по приказу экстраординарного, но непроверенного Пророка, которого теперь неизвестно где найти?

Перед тем как солнце совсем закатилось, показываются два слабо различимых силуэта, направляющихся в сторону Ятриба. Среди эмигрантов раздается крик: «Посланник здесь! Посланник пришел!» Мужчины бросаются навстречу Мухаммаду и Абу Бакру, пересекающим оазис. Женщины берутся за руки и начинают водить хороводы вокруг двух мужчин, их многоголосие от дома к дому возвещает о прибытии Пророка.

Мухаммад, измученный жаждой после длинного путешествия и покрывшийся волдырями от палящего солнца, сидит в седле, выпустив из рук поводья. Вокруг собирается толпа и предлагает ему еду и питье. Некоторые из ансаров силятся схватить поводья верблюда и направить его в сторону своих деревень. Они кричат: «Приди, о Посланник Божий, в поселение, где много защитников, оно хорошо обеспечено и неприступно!»

Но Мухаммад, не желая связывать себя с каким-то отдельным кланом в Ятрибе, отказывается от их предложений. «Отпустите поводья», – приказывает он.

Толпа отступает, и верблюд Мухаммада делает еще несколько шагов вперед. Он обходит кругом заброшенный могильник, который теперь используется для сушки фиников, затем останавливается и встает на колени, опуская шею, чтобы Пророк спешился. Отыскав владельцев земли, Мухаммад спрашивает ее цену.

«Мы не хотим денег, – отвечают хозяева, – только вознаграждение, которое мы получим от Бога».

Благодарный за их великодушие Мухаммад приказывает выровнять землю, вскопать могилы и вырубить пальмы на древесный материал для постройки скромных жилищ. Он рисует в воображении внутренний двор, крытый сверху пальмовыми листьями, с жилыми помещениями, сделанными из дерева и глины, облицовывающей стены. Но это будет нечто большее, чем дом. Это преобразованное пространство на высушенной земле и кладбище станут первым масджидом, или мечетью нового типа сообщества, настолько революционного, что много лет спустя, когда мусульманские ученые будут стараться установить четкий исламский календарь, они начнут отсчет времени не с года рождения Пророка, не с момента его первого откровения, а именно с того времени, когда Мухаммад и его Сподвижники прибыли в эту маленькую конфедерацию деревень. Тот год, 622 г., станет известен как 1 г. п. х. (после хиджры); а оазис, который на протяжении столетий назывался Ятриб, с этих пор будет прославляться как Мединат ан-Наби («Город Пророка»), или проще – Медина.

Существует устойчивая мифология о времени пребывания Мухаммада в этом городе, который стал носить его имя; мифология, которая определила религию и политику ислама на четырнадцать сотен лет вперед. Именно в Медине зародилось мусульманское сообщество, и именно там движение Мухаммада по проведению социальных реформ в арабском обществе превратилось в универсальную религиозную идеологию.

Сочетание «Мухаммад в Медине» стало парадигмой развития арабской империи, которая распространилась на весь Ближний Восток после кончины Пророка, и определенным стандартом, к которому стремились все исламские королевства и султанаты на протяжении Средних веков. Идеал общества, заложенный в Медине, вдохновил различные исламские возрожденческие движения XVIII и XIX вв. Все они стремились вернуться к первоначальным ценностям сообщества Мухаммада в чистом виде, видя в этом средство, которое могло помочь вырвать мусульманские земли из-под контроля колониального господства (правда, определялись эти первоначальные ценности по-разному). И с ослаблением колониализма в ХХ в. именно память о Мухаммаде в Медине способствовала установлению понятия «исламское государство», применительно к типу организации социальной жизни.

Сегодня Медина, однако, представляет собой и архетип исламской демократии, и импульс к развитию исламской воинственности. Исламские модернисты, подобные египетскому писателю и политическому философу Али Абд ар-Радику (ум. 1966), указывали на сообщество Мухаммада в Медине как на доказательство того, что ислам выступал за разделение религиозной и светской власти, в то время как мусульманские экстремисты в Афганистане и Иране использовали тот же пример для формирования разных моделей исламской теократии. В свободной борьбе за равные права мусульманские феминистки последовательно черпали вдохновение из правовых реформ Мухаммада, начало которым было положено в Мекке, в то же время мусульманские традиционалисты толковали те же самые правовые реформы как основание для сохранения подчинительного положения женщины в исламском обществе. Для одних действия Мухаммада в Медине служат образцом для мусульмано-иудейских отношений, для других они демонстрируют непреодолимый конфликт, который всегда существовал и будет существовать между двумя сыновьями Ибрахима. Но все мусульмане, независимо от того, традиционалисты они или модернисты, реформисты или фундаменталисты, феминисты или шовинисты, рассматривают Медину как модель исламского совершенства. Проще говоря, тот порядок, который был установлен в Медине, – это, по их мнению, то, чем ислам должен быть.

Как и во всех мифологиях такого масштаба, зачастую трудно отделить фактическую историю от священной. Отчасти это происходит оттого, что исторические традиции, связанные со временем пребывания Мухаммада в Медине, были написаны через сотни лет после смерти Пророка мусульманскими исследователями, которые стремились подчеркнуть всеобщее признание и мгновенный успех божественной миссии Мухаммада. Вспомним, что биографы Мухаммада жили в то время, когда мусульманское сообщество уже стало огромной могущественной империей. В результате их описания чаще всего отражают политическую и религиозную идеологию Дамаска IX в. или Багдада XI в., а не Медины VII в.

Для понимания того, что действительно произошло в Медине и почему, следует тщательно рассмотреть эти источники, чтобы открыть для себя не священный город, который станет столицей мусульманской общины, а отдаленный оазис в пустыне, который питал и поддерживал развитие этой общины на раннем этапе ее зарождения. В конце концов, задолго до того, как стать городом Пророка, это был только Ятриб.

Ятриб в VII в. был процветающим агрокультурным оазисом с пальмовыми садами и обширными пахотными полями. Многие из них контролировались двадцатью еврейскими кланами разного размера. В отличие от евреев, поселившихся в Западной Аравии (Хиджазе), большую часть которых составляли иммигранты из Палестины, евреи Ятриба в основном были арабами, перешедшими в иудаизм. За исключением своего религиозного звания иудеев, они мало чем отличались от своих соседей-язычников. Как и все арабы, иудеи Ятриба в первую очередь считали себя скорее членами своих отдельных кланов (каждый из которых действовал как суверенная единица), нежели частью единого сообщества иудеев. И хотя некоторые еврейские кланы заключали союзы друг с другом, даже они никоим образом не составляли единое еврейское племя.

На правах первых поселенцев евреи заняли в регионе самые плодородные сельскохозяйственные земли Ятриба, называемые «высотными», быстро став владельцами наиболее ценной аравийской культуры – фиников. Евреи также были квалифицированными ювелирами, торговцами одежды, производителями оружия и виноделами (еврейское вино считалось лучшим на полуострове). Но именно финики Ятриба, столь востребованные на территории всего Хиджаза, превратили их в богачей. Собственно говоря, пять крупнейших еврейских кланов оазиса – Бану Талабах, Бану Хади, Бану Курайза, Бану Надир и Бану Кайнука (которые также контролировали единственный городской рынок) – установили почти абсолютную монополию в экономике Ятриба.

К тому времени, когда ряд бедуинских племен отказался от кочевнического существования и также поселился в Ятрибе, все самые плодородные земли уже находились в собственности. Остались только едва пригодные для возделывания участки, расположенные в регионе, называемом «Дно». Борьба за ограниченные ресурсы не только породила некоторого рода конфликт между языческими (то есть арабскими) и еврейскими кланами, но и привела к постепенному снижению еврейского влияния в Ятрибе. По большей части, однако, эти две группы жили в относительном мире, который достигался за счет стратегических межплеменных связей и заключенных экономических союзов. Евреи регулярно нанимали арабов для транспортировки фиников на близлежащие торговые рынки (в особенности в Мекку), в то время как арабы высоко ценили ученость, мастерство и наследие своих еврейских соседей. Они, по словам арабского летописца аль-Вакиди, были «людьми высокого происхождения и большого достатка», тогда как арабы – «племенем, у которого в распоряжении не было ни пальм, ни виноградников, а только овцы да верблюды».

Настоящий конфликт в оазисе происходил не между евреями и арабами, а внутри арабской среды между ними самими и в особенности между двумя крупнейшими арабскими племенами – ауситами и хазраджитами, племенем, которое изначально пригласило Мухаммада и его Сподвижников в Ятриб. И хотя истоки этого конфликта в истории утрачены, представляется ясным, что закон возмездия, целью которого было сдерживание именно такого рода продолжающихся племенных распрей, не смог прекратить эту давнюю ссору. Вероятно, к тому времени, когда Мухаммад прибыл в Ятриб, несогласие по поводу распределения контроля над ограниченными ресурсами переросло в кровавую вражду, которая распространилась и на еврейские кланы, так как Бану Надир и Бану Курайза поддерживали ауситов, а Бану Кайнука приняли сторону хазраджитов. Проще говоря, этот конфликт расколол оазис надвое.

В чем ауситы и хазраджиты отчаянно нуждались, так это в хакаме, или арбитре. Но не каждый подходил на эту роль: требовался человек авторитетный, заслуживающий доверия и абсолютно нейтральный, совершенно не связанный с кем-либо в Ятрибе. Рассудить два племени мог лишь некто, обладавший властью, а еще лучше – божественной властью. Какая удача, что безупречный по своим качествам, подходящий для этой роли человек сам отчаянно нуждался в месте для жизни!

Мухаммад, несомненно, прибыл в Ятриб с несколько более значительной миссией, чем быть хакамом в споре между ауситами и хазражитами. Предания представляют Мухаммада как могущественного Пророка новой и прочно утвердившейся религии, он – бесспорный лидер всего Ятриба. Такое видение отчасти вытекает из известного документа, называемого Мединской конституцией, проект которого Мухаммад создал, поселившись в оазисе. Этот документ, часто отмечаемый как первая в мире писанная конституция, представляет собой серию официальных соглашений о ненападении между Мухаммадом, новоприбывшими эмигрантами, ансарами в Медине, которые перешли в движение Мухаммада, и остальными кланами Ятриба – и еврейскими, и языческими.

Однако конституция эта спорна, поскольку она, как считается, предоставляет Мухаммаду беспрецедентную религиозную и политическую власть над всем населением оазиса, включая евреев. Этот документ указывает, что Мухаммад имел исключительное право на разрешение всех споров в Ятрибе, а не только конфликта между ауситами и хазраджитами. Конституция заявила о нем как о единственном лидере Ятриба (каиде) и недвусмысленно признала его Посланником Бога. И хотя она подразумевала, что первичная роль Мухаммада – быть «шейхом» своего «клана» эмигрантов, она также отчетливо поставила его выше всех шейхов других племен и кланов в Ятрибе.

Проблема лежит в плоскости точного определения времени написания Мединской конституции. В традиционных источниках, включая труды ат-Табари и Ибн Хишама, ее создание датируется периодом первых действий Пророка при входе в оазис, то есть 622 г. Но это очень маловероятно, учитывая слабые позиции Мухаммада в те первые несколько лет в Ятрибе. Он был вынужден бежать из Мекки, и за ним охотились по всему Хиджазу, как за преступником. Как показал Майкл Леккер, этот документ был создан только после битвы при Бадре в 624 г. (событие, которое будет рассмотрено в следующей главе), а возможно, даже после 627 г. – по прошествии пяти лет после эмиграции (хиджры) в Ятриб, когда большинство членов племени ауситов перешло в ислам. До этого времени лишь некоторые не из числа ансаров (которые на тот момент состояли из горстки членов хазраджитов) знали, кто такой Мухаммад, не говоря уже о том, чтобы подчиниться его власти. Его движение охватывало наименьшую часть населения Ятриба, в то время как численность одних лишь евреев достигала нескольких тысяч. Когда Мухаммад прибыл в оазис, он привел с собой меньше сотни мужчин, женщин и детей.

Конституция, быть может, отражала некоторые ранние пакты о ненападении, заключенные между Мухаммадом, арабскими кланами и их клиентами-евреями. Она воспроизводила некоторые элементы арбитража Мухаммада между племенами Аус и Хазрадж. Но просто невозможно считать ее завершенной до 624 г. Только после битвы при Бадре Мухаммад мог мечтать о полномочиях, приписываемых ему Мединской конституцией; да и собственно Ятриб только после Бадра мог считаться Мединой.

В течение первых двух лет в Ятрибе Мухаммад, весьма вероятно, всего лишь исполнял роль хакама (хоть и могущественного и богодухновенного), арбитраж которого был ограничен решением споров между ауситами и хазраджитами. Его власть как шейха распространялась только на «клан» эмигрантов: один клан из многих, один шейх из многих. Утверждение Мухаммада о том, что он – Посланник Бога, не должно было быть ни принято, ни отклонено для должного исполнения им обеих ролей. И арабы-язычники, и евреи Ятриба считали пророческую природу Мухаммада доказательством его сверхъестественной мудрости, тем более что идеалу хакама почти всегда соответствовал кахин, или предсказатель, чья связь с Божественным была незаменима в особенно сложных спорах, таких как конфликт между ауситами и хазраджитами.

Хотя другие жители Ятриба, быть может, узрели в Мухаммаде не более, чем хакама или шейха, совсем по-другому он представлялся небольшой группе его последователей. Для них Мухаммад был Пророком, наделенным властью, данной Богом, и проповедующим Божью волю. По сути, он пришел в Ятриб, чтобы установить новый тип социально-религиозного сообщества, но еще не было определено, как это сообщество должно быть организовано и кто мог бы считаться его членом.

Может возникнуть соблазн назвать членов нового сообщества мусульманами (буквально: «те, кто подчиняется» Богу). Но нет основания полагать, что это понятие сразу было введено для обозначения отдельного религиозного движения, возможно, оно не использовалось вплоть до смерти Мухаммада. Вероятно, при обращении к последователям Мухаммада более точно использовать термин из Корана – умма. Однако проблема, связанная с этим понятием, заключается в том, что никто не в состоянии уверенно сказать, что оно обозначало и откуда появилось. Это могло быть слово арабского, ивритского или арамейского происхождения, и, соответственно, значения его могли быть разными – «сообщество», «нация», «народ». Некоторые ученые предполагают, что умма происходит от арабского слова «мать» (умм), но хотя эта гипотеза кажется эстетически приятной, никакого лингвистического доказательства ей нет. Усложняет проблему и то, что слово умма необъяснимым образом перестает употребляться в Коране после 625 г., когда оно заменяется на понятие каум, в переводе с арабского – «племя».

Но что-то должно было послужить причиной такого изменения в терминах. Несмотря на изобретательность своих идей, сообщество Мухаммада по-прежнему представляло собой в первую очередь арабский институт, основанный на арабских представлениях о племенном обществе. В Аравии VII в. не было другой модели социальной организации, кроме монархии. Действительно, между ранним мусульманским и традиционным племенным сообществами проводится такое число параллелей, что создается отчетливое впечатление, что по крайней мере в сознании Мухаммада умма действительно была племенем, хоть и новым, радикально инновационным.

Отсылка в Мединской конституции к роли Мухаммада как шейха своего «клана» эмигрантов указывает, что, несмотря на статус Пророка, его светский авторитет мог значительно упасть в рамках традиционной парадигмы доисламского племенного общества. Более того, как членство в племени обязывало участвовать в ритуалах племенного культа, так и членство в сообществе Мухаммада требовало ритуального вовлечения в то, что могло бы называться племенным культом, а именно в зарождающейся религии ислама. Общественные ритуалы, такие как общинная молитва, подаяние милостыни и коллективный пост – первые три практики, предусмотренные исламом и объединенные с общими для всех диетическими правилами и требованиями к чистоте, – выполняли в умме во многом такую же функцию, как и действия племенных культов в языческих общинах: обеспечение общей социальной религиозной идентичности, которая позволяла одной группе отличать себя от другой.