Текст книги "Иллюзии"

9

Дни расплывались, перетекая друг в друга. Мы, как и прежде, летали, но я перестал отсчитывать лето названиями городов или деньгами, которые мы зарабатывали на наших пассажирах. Я стал отмечать лето тем, чему я научился, разговорами, которые мы вели, закончив полеты, чудесами, нет-нет да и случавшимися на нашем пути, – пока я наконец не узнал, что это вовсе не чудеса.

 
Вообрази Вселенную —
прекрасную, справедливую, и совершенную,
 

– поведал мне однажды карманный Справочник.

 
И будь уверен в одной вещи:
Сущее уже вообразило ее,
только немного лучше,
чем это сделал ты.
 

10

День выдался спокойным… Изредка какой-нибудь случайный пассажир. В промежутках я учился испарять облака.

Я был когда-то летным инструктором, а потому знал, что ученики всегда превращают простое в сложное. Уж мне ли этого не знать, ведь теперь я сам был учеником, грозно хмурящимся на свои кучевые мишени. Мне бы для начала побольше теории, чем практики. Шимода растянулся под крылом Флита, притворяясь спящим. Я легонько пихнул ногой его руку, и он открыл глаза.

– Я не могу сделать этого, – сказал я.

– Можешь, – сказал он и опять закрыл глаза.

– Дон, я пробовал! Стоит мне подумать, что что-то началось, как облако дает сдачи и становится еще пышнее, чем прежде.

Он вздохнул и сел:

– Выбери мне облачко. Пожалуйста, легонькое.

Я выбрал самое большое и зловещее облако на небе высотой в три тысячи футов, похожее на белый дым из самого ада.

– Вон то, над силосной башней, – сказал я. – Вот это, которое темнеет.

Он посмотрел на меня молча.

– За что ты так меня ненавидишь?

– Потому что я люблю тебя, Дон. Потому что я хочу это, – улыбнулся я. – Ведь тебе нужен вызов. Но если тебе трудно, я, пожалуй, выберу поменьше…

Он снова вздохнул и повернулся лицом к небу.

– Я попробую. Так какое из них?

Я и моргнуть не успел, как облако, это чудовище со своими миллионами тонн дождя, исчезло – только бесформенная дыра голубого неба на том месте, где оно было.

– Ну и ну, – тихо сказал я.

– Неплохая работа, – оценил он. – Нет, хоть мне и нравится слушать похвалы, которыми ты со всей честностью меня осыпаешь, но все же я должен сказать тебе: это было легко.

Он показал на крохотный клочок облачка над головой:

– Вот. Твоя очередь. Готов? Давай!

Я посмотрел на пушистую крохотульку, а она посмотрела на меня. Я молча велел ей исчезнуть, представил пустое место там, где она была, я направлял на нее воображаемые жгучие лучи, просил, чтобы она появилась где-нибудь в другом месте, и – медленно-медленно, через минуту, через пять, через семь – облачко наконец исчезло. Другие облака увеличивались, а мое исчезло.

– Ты не слишком спешишь, не так ли? – спросил Дон.

– Это же в первый раз! Я ведь только начинаю! Восстаю против невозможного… ну ладно – невероятного, и все, что ты можешь мне сказать, – так это то, что я не спешу! Это было превосходно, и ты сам это знаешь!

– Поразительно! Ты был так привязан к нему, и все-таки для тебя оно исчезло.

– Привязан! Я колошматил это облако всем, чем только можно! Шаровые молнии, лазерные лучи. Пылесос величиной с дом…

– Негативные привязанности, Ричард. Если ты действительно хочешь удалить облако из своей жизни, не делай из этого большого дела, просто расслабься и удали его из своих мыслей. Вот и все. И дело с концом.

 
Облако не знает,
почему оно движется
в этом направлении
и с такой скоростью.
 

Вот что решил сообщить мне Справочник.

 
Оно повинуется импульсу:
«Вот сейчас нужно лететь туда».
Но небо знает
причины и траектории,
по которым движутся все облака,
и ты тоже будешь знать,
когда поднимешься
достаточно высоко,
чтобы заглянуть за горизонт.
 

11

 
Тебе никогда не было дано желание,
вместе с которым не была бы дана
сила для его осуществления.
Правда, ради этого приходится
еще и потрудиться.
 

Мы приземлились на огромном пастбище рядом с прудом площадью в три акра для купания и водопоя лошадей, вдали от городов, где-то на линии, соединяющей Иллинойс с Индианой. Никаких пассажиров, – подумал я. – У нас выходной.

– Послушай, – сказал Дон. – Нет, не слушай. Просто расслабься и наблюдай. То, что ты увидишь, – это вовсе не чудо. Почитай учебник по атомной физике… даже ребенок может ходить по воде.

Он сказал мне это, и словно даже не замечая, что там вода, повернулся и прошел несколько ярдов от берега по поверхности пруда. Это выглядело так, словно пруд был миражом в жаркий летний день над площадкой из камня. Он твердо стоял на поверхности. Ни одна волна не забрызгала его летных ботинок.

– Иди сюда, – сказал он. – Давай, сделай это.

Я видел это своими собственными глазами. Это было возможно, ведь он там стоял, вот я и пошел, чтобы присоединиться к нему. Ощущение было такое, словно идешь по прозрачному голубому линолеуму, и я засмеялся.

– Дональд, что ты со мной делаешь?

– Я просто показал тебе то, чему рано или поздно научится каждый, – сказал он, – а ты как раз оказался под рукой.

– Но я…

– Послушай. Вода может быть твердой, – он топнул ногой, и звук был такой, будто чем-то кожаным ударили по камню, – или нет. – Он снова топнул, и вода из-под башмака обрызгала нас обоих. – Уловил? Попробуй-ка!

Как быстро мы привыкаем к чудесам! Меньше чем через минуту я начал думать, что хождение по воде возможно, естественно и… что еще?

– Но если вода твердая, то как же мы теперь сможем ее пить?

– Точно так же, как мы ходим по ней, Ричард. ОНА – не твердая и ОНА – не жидкая. Ты и я решаем, какой она будет для нас. Если ты хочешь пить и тебе нужна жидкая вода, считай, что она жидкая, пей ее. Если ты хочешь, чтобы она превратилась в воздух, веди себя так, словно это воздух, и дыши ею. Попробуй.

Может, это связано с присутствием столь продвинутого существа, – подумал я. – Может быть, таким вещам позволительно случаться в определенном радиусе, – скажем, футов пятьдесят в окружности…

Я опустился на колени к поверхности воды и опустил руки в пруд. Жидкая. Затем я лег и опустил лицо в его голубизну – и вдохнул доверчиво. Она вдыхалась, как теплый жидкий кислород, без удушья, без кашля. Я сел и вопросительно посмотрел на него, полагая, что он без слов знает, что у меня на уме.

– Говори, – сказал Дон.

– Почему я должен говорить?

– Потому что то, что нужно сказать, точнее всего можно выразить словами. Говори.

– Если мы можем ходить по воде, дышать ею и пить ее, то почему мы не можем делать того же с землей?

– Так. Молодец. Смотри.

Он легко двинулся к берегу, как будто шел по нарисованному озеру. Но когда его ноги коснулись земли – там, где начинается трава за полоской песка, – он стал погружаться, пока через несколько медленных шагов не оказался по плечи в земле и траве. Словно пруд неожиданно стал островом в море. Какое-то время он плыл по пастбищу, разбрызгивая вокруг темные глинистые капли, потом оказался на поверхности, затем поднялся и пошел по ней. И неожиданным чудом стало видеть человека, идущего по земле!

Я стоял на воде и аплодировал его исполнению. Он поклонился и поаплодировал мне.

Я пошел к краю пруда, представил землю жидкой и коснулся берега кончиком ноги. На траве кругами пошла рябь. Глубока ли земля? Я чуть было не спросил это вслух. Земля настолько глубока, насколько я это себе представляю. Два фута глубины, – подумал я, – она будет глубиной два фута. И я перейду ее вброд.

Я уверенно ступил на берег и погрузился с головой, мгновенно провалился. Под землей было черно, жутко, и я стал пробираться обратно, к краю пруда, задерживая дыхание и барахтаясь, чтобы ухватиться за краешек твердой воды.

Дон сидел на траве и хохотал.

– Ты замечательный ученик, знаешь ли ты это?

– Никакой я тебе не ученик! Вытащи меня отсюда!

– Сам вылезай.

Я перестал барахтаться. Я вижу ее твердой и могу выкарабкаться тут же. Я вижу ее твердой… и я вылез, весь покрытый коркой затвердевшей грязи.

– Парень, ты порядком вымазался, проделывая это!

На его голубой рубашке и джинсах не было ни пылинки, ни единого пятнышка.

– А-а! – Я стряхнул грязь с волос, выковырял землю из ушей. В конце концов я вытащил из кармана бумажник, положил его на траву, шагнул в жидкую воду и очистился традиционным влажным способом.

– Я догадываюсь, что есть лучший способ очиститься, чем этот.

– Верно, более быстрый.

– Только не говори мне. Просто сиди и смейся, и дай мне додуматься самому.

– О’кей.

Оставляя за собой потоки воды, я пошел к Флиту, переоделся и развесил мокрую одежду сушиться на расчалках между крыльями.

– Ричард, не забудь о том, что ты сделал сегодня. Легко забыть наши уроки, однажды начав думать, что это были сны или старые чудеса. Ничто хорошее – не чудо, ничто хорошее – не сон.

– Мир – это сон, говоришь ты, и иногда это чудесный сон. Закат. Облака. Небо.

– Нет. Их образ – это сон. Красота реальна. Можешь ли ты понять разницу?

Я кивнул, почти понимая. Позже я украдкой заглянул в Справочник.

 
Весь мир —
это твоя тетрадка для упражнений,
на страницах которой
ты учишься складывать.
Это не реальность,
хотя реальность
ты можешь там выразить,
если захочешь.
И ничто не мешает тебе
записывать там всякую чепуху,
или ложь,
или вырывать страницы.
 

12

 
Первородный грех —
это ограничение Бытия.
Не делай этого.
 

Спокойный теплый денек, тротуар, мокрый от недавно прошедших ливней. Мы идем из города.

– Дон, ты можешь проходить сквозь стены?

– Нет.

– Когда под твоим «нет» подразумевается «да» – это значит, что тебе не нравится постановка вопроса.

– Какие мы наблюдательные, не так ли? – сказал он.

– Проблема в проходить или в стенах?

– Да, и еще хуже. Твой вопрос предполагает, что я существую в одном ограниченном пространстве-времени и передвигаюсь в другое пространство-время. Сегодня я не в настроении принимать твои ложные предположения обо мне на свой счет.

Я нахмурился. Он понял, о чем я спрашиваю. Почему он не ответил мне прямо и не позволил мне понять, как он делает такие вещи?

– Это моя слабая попытка помочь тебе быть точным в своем мышлении, – сказал он мягко.

– О’кей. Ты можешь сделать так, чтобы показалось, будто ты проходишь сквозь стены, если захочешь? Такой вопрос лучше?

– Да. Лучше. Но если хочешь быть точным…

– Не говори мне. Я знаю, как выразить то, что я имею в виду. Вот мой вопрос. Как это происходит, что ты можешь продвинуть иллюзию ограниченного отождествления, выраженного в этом веровании в такой пространственно-временной континуум, как твое «тело», сквозь иллюзию материального ограничения, называемого «стеной»?

– Молодец! – сказал он. – Когда ты правильно задаешь вопрос, то он сам по себе является ответом, правда?

– Нет, вопрос не ответил сам по себе. Как ты проходишь сквозь стены, Дон?

– РИЧАРД! Ты почти держал его в руках, а потом взял да и пустил все на ветер. Я не могу проходить сквозь стены… Когда ты так говоришь, ты предполагаешь вещи, которых я предположить не могу. Я вообще не предполагаю, а если буду предполагать, то ответом будет: «Я не могу».

– Но, Дон, ведь так трудно изложить все настолько точно. Неужели ты не понимаешь, о чем я?

– Так, значит, оттого, что это трудно, ты и не пробуешь сделать это. Научиться ходить тоже было трудно, но ты практиковался в этом, и теперь для тебя нет ничего легче.

Я вздохнул:

– Ну ладно. Забудем об этом вопросе.

– Я забуду о нем. Мой вопрос к тебе: а ты можешь?

Он взглянул на меня так, словно эта забота была для него важнее всего на свете.

– Значит, ты говоришь, что тело – иллюзия и стена – иллюзия, но самоотождествление реально и его нельзя считать иллюзией.

– Я этого не говорю. Это говоришь ты.

– Но это правда.

– Конечно, – сказал Дональд.

– Как ты это делаешь?

– Ричард, ничего не нужно делать. Ты просто видишь, что это уже сделано.

– Н-да… Просто видишь.

– Это все равно что ходить. Теперь ты удивляешься, что ребенку было трудно этому научиться.

– Дон! Проходить сквозь стены для меня сейчас не трудно: это просто невозможно.

– Если будешь повторять «невозможно» снова и снова, в тысячный раз, все трудные вещи станут для тебя легкими?

– Извини. Это возможно, и я это сделаю. Когда придет время.

– Люди, он ходит по воде и испаряет облака, и все-таки он опускает руки оттого, что не проходит сквозь стены.

– Но то было легко, а это…

– Утверждая, что ты чего-то не можешь, ты лишаешься всемогущества, – пропел он. – Разве неделю назад ты не плавал в земле?

– Ну, плавал.

– А разве эта стена не является просто вертикальной землей? Неужели для тебя имеет такое большое значение, в каком направлении двигается иллюзия? Горизонтальные иллюзии победимы, а вертикальные – нет?

– Дон, по-моему, ты достал меня.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

– Ну, если я тебя достал, значит, пришло время тебе немного побыть одному.

Последним зданием на самом краю городка был склад зерна и кормов – большое сооружение из оранжевого кирпича. Мне показалось, что он решил идти к самолетам другой дорогой, напрямик, свернув на какую-то тайную тропинку. Кратчайшая дорога шла сквозь кирпичную стену. Неожиданно Дональд повернул направо, к стене, и исчез. Я думаю теперь, что, если бы сразу же свернул вместе с ним, я бы тоже прошел сквозь нее. Я просто остановился на тротуаре и смотрел на то место, где он только что был. Когда я протянул руку и дотронулся до кирпича, это был весьма твердый кирпич.

– Когда-нибудь, Дональд, – сказал я,– когда-нибудь…

В обход этого здания, один, я пошел к самолетам.

* * *

– Дональд, – сказал я, добравшись до поля, – я пришел к выводу, что ты просто не живешь в этом мире.

Он испуганно взглянул на меня сверху, с крыла самолета, где учился наливать топливо в бак:

– Конечно, нет. А ты можешь назвать мне кого-нибудь, кто живет?

– Что ты имеешь в виду, Дон? Я! Я живу в этом мире!

– Превосходно! – сказал он так, словно путем независимого изучения я раскрыл потрясающую тайну. – Напомни мне потом, что сегодня я угощаю тебя обедом… Я поражаюсь тому, что ты никогда не устаешь учиться.

Я недоумевал. Дон говорил это без тени сарказма или иронии. Он имел в виду именно то, что сказал.

– Не понимаю тебя, Дон. Конечно же, я живу в этом мире. Я и что-то около четырех миллиардов других людей. Это ты…

– О Господи, Ричард! Ты всерьез! Обед отменяется. Никаких сосисок, никакого пива, вообще ничего! А я-то думал, что ты постиг самое главное! – Он замолчал и посмотрел сверху вниз на меня с сожалением. – Так ты в этом уверен. Ты, оказывается, живешь в том же самом мире, что и – ну, скажем – биржевой маклер, так? Твоя жизнь только что пошла кувырком и изменилась, положим, из-за новой политики Биржевого комитета – пересмотр ценных бумаг, причем пайщики теряют больше 50% вкладов, не так ли? Ты живешь в том же самом мире, что и шахматист, участвующий в турнирах, да? На этой неделе открытый турнир в Нью-Йорке – Петросян, Фишер и Браун на Манхэттене борются за куш в полмиллиона долларов, а что же ты делаешь на каком-то выгоне в Мейтлэнде, штат Огайо? Ты и твой биплан Флит выпуска 1929 года, приземлившийся на поле какого-то фермера с необходимым для твоей жизни разрешением этого самого фермера, с людьми, желающими покататься на самолете десять минут, с киннеровским мотором и смертельным страхом грозы… Как ты думаешь, сколько людей живет в твоем мире? Ты говоришь, что в твоем мире живут четыре миллиарда человек? Ты стоишь там внизу и говоришь мне, что четыре миллиарда человек не живут в четырех миллиардах отдельных миров, – уж не дурачишь ли ты меня?!

Он говорил так быстро, что даже задохнулся.

– Дон, а я уже почти ощущал вкус того гамбургера с сыром.

– Очень жаль. Я был бы счастлив купить его тебе. Но, увы, теперь тебе лучше о нем забыть.

И хоть тогда я в последний раз обвинил его в том, что он не живет в этом мире, прошло еще много времени, прежде чем я смог понять слова на той странице, где открылся Справочник:

 
Если однажды
ты научишься быть выдумкой,
то поймешь, что выдуманные
характеры иногда оказываются
более реальными, чем люди во плоти
и с безупречным пульсом.
 

13

 
Твоя совесть —
мера искренности твоего «Я».
Внимательно прислушивайся к ней.
 

– Мы все свободны делать все, что нам хочется, – сказал он в тот же вечер. – Разве это не просто, не ясно и не очевидно? Не лучший ли это способ управления Вселенной?

– Почти так. Но ты забыл довольно-таки важную часть, – сказал я.

– Да ну?

– Мы все свободны делать все, что нам хочется, пока мы не причиняем кому-то вреда, – упрекнул я его. – Я знаю, что ты это и имел в виду, но тебе следует говорить вслух то, что ты подразумеваешь.

В темноте неожиданно послышался звук шаркающих шагов, и я быстро поднял голову:

– Ты слышал это?

– Да. Похоже, там кто-то есть… – Он поднялся и пошел в темноту. Вдруг он засмеялся и назвал имя, которое я не мог разобрать. – Все в порядке, – услышал я его голос. – Нет, мы будем тебе рады… незачем бродить вокруг… пойдем, мы тебя приглашаем, правда…

– Спасибо. Мне не хотелось бы мешать вам и навязываться.

Голос был с сильным акцентом, не то русским, не то чешским, но больше всего похожим на трансильванский.

Человек, которого Шимода привел к костру, был… ну, как бы это сказать, – несколько необычно встретить такого человека среди ночи где-то на Западе.

Маленький, тщедушный, похожий на волка человечек, пугающий своим видом, – в вечернем туалете, в черном плаще-пелерине с капюшоном на красной атласной подкладке, – на свету он чувствовал себя неловко.

– Я проходил мимо, – сказал он. – Это поле – кратчайший путь к моему дому…

– Неужто? – Шимода не верил этому человеку, знал, что тот лжет, и в то же время изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться вслух. Я надеялся, что вскоре пойму, в чем дело.

– Устраивайтесь поудобнее, – сказал я. – Можем ли мы быть вам чем-нибудь полезными?

Я не чувствовал в себе такого уж сильного желания быть полезным, но человек выглядел таким несчастным, так весь съежился, что мне и вправду захотелось, чтобы он почувствовал себя непринужденнее, если сможет.

Он посмотрел на меня с отчаянной улыбкой, от которой я похолодел.

– Да, – сказал он, – вы можете мне помочь. Поверьте, мне очень это нужно, иначе бы я не просил… Можно мне попить вашей крови? Самую малость, это моя пища… На свою беду, я нуждаюсь в человеческой крови…

Может, из-за акцента, а может, он не настолько хорошо владел английским, либо я не понял его слов, но я вскочил на ноги куда быстрее, чем делал это в течение многих месяцев. От моей стремительности в огонь полетела солома.

Человек отступил назад. Вообще-то я мирный, но я довольно рослый парень и могу выглядеть угрожающе. Он грустно отвернулся:

– Сэр! Простите меня! Простите! Пожалуйста, забудьте то, что я говорил тут о крови! Но вы сами видите…

– Что вы говорите?! – Я рассвирепел еще больше оттого, что испугался. – Что за вздор, черт побери, вы несете, мистер?! Не знаю, кто вы такой, вы что, что-нибудь вроде ВАМ…

Шимода оборвал меня прежде, чем я договорил это слово:

– Ричард, наш гость говорил, а ты прервал его. Пожалуйста, сэр, продолжайте, мой друг несколько погорячился.

– Дональд, – сказал я. – Этот парень…

– Тихо!

Я до того был удивлен всем этим, что замолчал и только с невыразимым ужасом смотрел на странное существо, вырванное из привычной ему темноты светом нашего костра.

– Пожалуйста, поймите, – робко заговорил он после паузы, – я же не выбирал родиться вампиром. Это несчастье! У меня так мало друзей! Но каждую ночь, каждую ночь я должен иметь чуточку, самую малость свежей человеческой крови, иначе я буду страдать от страшной боли. А если я этого не получу, то просто не смогу жить! Прошу вас, мне будет очень больно, и я умру, – если вы позволите мне пососать вашей крови… совсем немножко… не больше пинты… – он приблизился ко мне на шаг, облизал губы, думая, очевидно, что Шимода контролирует меня и каким-то образом заставит подчиниться.

– Еще шаг, и кровь будет обязательно, мистер. Только прикоснитесь ко мне – и вы умрете…

Пожалуй, я не убил бы его, но мне очень хотелось для начала связать его, а уж потом продолжить наш разговор. Должно быть, вампир поверил мне, потому что остановился и тяжело вздохнул. Он повернулся к Шимоде:

– Вы добились своего?

– Думаю, что да. Благодарю вас.

И тут вампир улыбнулся мне, совершенно свободно, крайне довольный собой, как актер на сцене, когда представление закончилось.

– Успокойтесь, я не буду пить вашу кровь, Ричард, – сказал он дружелюбно на совершенном английском языке без всякого акцента, и пока я смотрел на него, он растворялся, будто внутри него выключили свет… Через пять секунд он исчез.

Шимода снова сел у костра:

– Как я рад, что ты не имеешь в виду того, что говоришь!

Я все еще дрожал от адреналина, готовый к битве с чудовищем.

– Дон, я не уверен, что гожусь для этого. Может, ты лучше объяснишь, что происходит? Ну хоть… ЧТО ЭТО БЫЛО?

– Дот был вампиром из Трансильвании, – сказал он с еще большим акцентом, чем у того чудовища. – Или, если быть точным, Дот – мыслеформа вампира из Трансильвании. Если когда-нибудь тебе захочется что-то объяснить и ты думаешь, что тебя не слушают, расшевели его маленькой мыслеформой, чтобы продемонстрировать то, что ты имеешь в виду. Думаешь, я перестарался с ним, с этой накидкой, клыками, с таким его акцентом? Слишком жуткий получился?

– Накидка была первоклассная, Дон. Но сам он, пожалуй, был чересчур стереотипным, нелепый какой-то… Я вовсе не испугался.

Он вздохнул:

– Ну ладно. Ты получил что надо, а это главное.

– А что надо?

– Ричард, будучи таким свирепым по отношению к вампиру, ты делал то, что хотел делать, хоть ты и знал, что это кое-кому повредит. Он ведь сказал тебе, что ему будет больно, если…

– Он собирался пить МОЮ КРОВЬ!

– Что мы и делаем со всеми теми, кому говорим, что нам будет больно, если они не будут жить по-нашему.

Я долго сидел молча, обдумывая это. Я всегда верил, что мы должны поступать, как нам хочется, коль скоро мы не причиняем вреда ближнему, но тут это не проходило. Чего-то тут не хватало.

– Тебя сбивает с толку, – сказал Дон, – это общепринятое высказывание, которое на деле оказывается невыполнимым: не причинять вред кому-то другому. МЫ САМИ ВЫБИРАЕМ, ПРИЧИНЯТ НАМ ВРЕД ИЛИ НЕТ. Мы – вот кто решает. Никто другой. Мой вампир сказал тебе, что ему будет причинен вред, если ты не позволишь ему напиться твоей крови. Это его решение, что ему наносится вред, его выбор. То, что ты с этим делаешь, – это твое решение, твой выбор: дать ему крови или отвергнуть его; связаться с ним или вонзить ему осиновый кол в сердце. Если ему не хочется получить осиновый кол в сердце, он свободен противостоять тебе любым способом, на его выбор. И так далее, и так далее, выбор, выбор.

– Если смотреть на вещи таким образом…

– Послушай, – сказал он, – это очень важно.

МЫ. ВСЕ. СВОБОДНЫ. ДЕЛАТЬ. ВСЕ. ЧТО. МЫ. ХОТИМ. ДЕЛАТЬ.