Текст книги "Контрабанда без правил"

Бродяк, веснушчатый и рыжеволосый, худощавый, ниже своего начальника сантиметров на десять, был уличным хулиганом из Старого города. Впрочем, именно там он родился, а его детские и юношеские шалости не предвещали карьеры в милиции. Он одевался как валютчик, носил импортные джинсы и куртки, ежедневно пользовался импортным дезодорантом «Олд Спайс». Он мог себе это позволить, все хорошо знали, что большинство валютчиков в Старом городе – давние кореша Бродяка. Он мог без проблем купить доллары и потратить их на хорошую одежду и косметику. Воспитанный улицей, уличные законы он устанавливал в милиции. Мартинковский был из хорошей семьи, он родился и вырос в Солаче, престижном районе с довоенными традициями. С задержанными преступниками во время допроса он обращался с излишней учтивостью, а Бродяк говорил с ними на их языке, иногда в качестве дополнительного аргумента использовал кулаки, что для Фреда было неприемлемо. Они были почти идеальной парой доброго и злого милиционера. Прекрасно осознавая это преимущество, они часто использовали его на практике.

Майор Мартинковский закрыл портфель и подошел к радиоприемнику, чтобы его выключить. Он уже хотел нажать на кнопку, когда из динамиков послышались первые звуки «Автобиографии» группы «Перфект». Ему очень нравилась эта песня, поэтому он не сразу решил – дослушать до конца или выключить радио. Это было ошибкой.

Когда Мартинковский пел о том, что вот ему приснился вещий сон, двери его кабинета широко распахнулись без стука. Фред неохотно обернулся, потому что прекрасно знал, кто может войти таким образом. Бродяк всегда врывался в его кабинет, а вежливые просьбы не приносили результатов. Сейчас Мартинковский не хотел никого видеть, тем более старого друга, потому что спешил домой.

Действительно, в дверях кабинета стоял, опираясь о косяк, Бродяк, а с ним низкорослый младший лейтенант Олькевич, с улыбкой на пухлых губах.

Довольный собой Теофиль почесал лысую макушку. Заметив несчастное лицо начальника, он поспешил объяснить:

– Гражданин начальник, разрешите доложить, сегодня Международный женский день.

Он хотел еще что-то добавить, но его перебил старший лейтенант:

– Фред, мы весь день тебя ищем, сегодня ты просто обязан выпить.

Майор закрыл портфель на две металлические застежки, поставил его на пол и покорно сел в кресло.

– Ладно, парни, по маленькой, и я бегу домой, – решил начальник, уже месяц, с момента рождения Филиппа, не употреблявший спиртного. Но сегодня неудобно было отказываться.

15:20

– Пан полковник, звонят из администрации железных дорог, – сказала секретарша, стоя в дверях кабинета начальника отдела уголовного розыска. Полковник Евгений Жито посмотрел на женщину и широко улыбнулся. Сегодня следовало быть внимательным ко всем женщинам, особенно к тем, с которыми работаешь каждый день. Впрочем, полковник всегда старался быть обходительным с женщинами, если не был чем-то занят или не был очень уставшим. Тогда он никого не замечал. Он часто был загружен работой, поэтому люди, которые не очень хорошо его знали, считали его неразговорчивым и заносчивым. Но он не был таким – Жито был человеком приятным и спокойным, но, как он сам говорил, эта проклятая работа влезала ему на голову и прижимала к полу. Он хотел бы чаще улыбаться. Но разве у него был повод? Все вокруг все время чего-то от него хотели, и поэтому ему постоянно приходилось делать то, чего он очень не любил – принимать решения. А в связи с занимаемой должностью это были решения со всеми вытекающими последствиями.

Хуже всего, что на этой работе ему все время приходилось лавировать. Воеводский комиссар и проверяющие из Воеводского комитета Польской объединенной рабочей партии постоянно вмешивались в работу уголовного розыска, то есть требовали немедленных результатов при расследовании самых сложных дел. Если в Познани или воеводстве было совершено убийство, на столе первого секретаря воеводства информация об этом появлялась в тот же день. Иногда это дело его не интересовало, и тогда полковник и его отдел могли работать относительно спокойно. Но иногда он вспоминал об этом спустя неделю, тогда он вызывал к себе начальника уголовного розыска и требовал немедленно доложить о результатах следствия. Нельзя было прийти к Первому и сказать, что ничего по этому делу пока не удалось сделать, потому что над этим Первым был еще кто-то из центра в Варшаве и этот более важный тоже мог спросить его о результатах. Поэтому первому секретарю партии нужно было предоставить подробный отчет. Жито разработал целую систему, которая в любой, даже самой сложной ситуации могла удовлетворить партийное руководство. Убийство, если это не было дело, связанное с семейным скандалом или пьяной дракой, когда сразу было известно, кто кого убил, то есть убийство, которое необходимо было тщательно расследовать, запускало систему предварительных действий, которые полковник Жито называл дымовой завесой.

Это были очень простые действия, которые его люди отрепетировали до совершенства. Сразу после того, как появлялось сообщение о совершенном преступлении, милиционеры задерживали на скорую руку отобранных граждан из так называемого круга подозреваемых. Благодаря этому у полковника Жито спустя несколько часов после обнаружения жертвы был рапорт, в котором говорилось, что люди, которые могут быть причастны к убийству, уже сидят. И все было в порядке, так как в случае, если партийное руководство спросит, можно было представить оптимистичный результат в виде нескольких маргиналов, заключенных под стражу. Такие действия давали время оперативникам, расследующим дело. Они могли спокойно заниматься расследованием, а если поиски виновного затягивались, одного из задержанных назначали главным подозреваемым. В группе задержанных всегда был кто-нибудь с изрядно потрепанным досье, поэтому получить от прокурора санкции на три месяца без убедительных доказательств не составляло труда.

На вопрос сверху, как продвигается расследование, у полковника Жито всегда находился ответ: подозреваемый задержан, но пока что не признает своей вины. Благодаря такой дымовой завесе все были довольны. Аппаратчики могли отчитаться перед Варшавой, что у милиции уже спустя пару часов есть подозреваемые, а через несколько дней – подозреваемый, который, скорее всего, является виновником преступления.

Система давно себя оправдала, хоть детали никогда не согласовывались. Люди Жито старались быстро собрать для него подходящие первые результаты, а он делал вид, что верит им. Дымовая завеса, однозначно, была эффективной.

– Из администрации железных дорог? – удивился полковник. – Что им нужно в женский день?

– Звонит секретарь партии из администрации, – сообщила пани Веслава, его новая секретарша, несмотря на молодой возраст и короткий трудовой стаж, быстро усвоившая премудрости кабинетной работы. Она, например, хорошо знала, что в праздничный день начальника лучше не беспокоить. Она была как берлинская стена – непроходимой. Но звонок секретаря партии из Окружной администрации железных дорог был особым случаем, и о нем сразу следовало доложить.

– Ладно, пани Веся, соедините меня с товарищем Лопушаком. Посмотрим, что там у него.

Черный пластмассовый аппарат на столе полковника зазвонил. Жито снял трубку.

– Здравствуйте, товарищ секретарь, – начал полковник веселым голосом. – Что нового на железной дороге?

Он слушал, и с каждой секундой его лицо становилось серьезнее:

– Я понимаю, товарищ секретарь, так точно, мы примем меры. Да, этим займутся лучшие сотрудники. Незамедлительно.

Полковник положил трубку, тяжело опустился в кресло и обратился к секретарше по громкой связи:

– Пани Веся, майора Мартинковского ко мне. Надеюсь, он еще на рабочем месте.

Майор еще не ушел. К счастью для полковника, Мартинковский любил песни группы «Перфект».

Глава 2

15:40

– Хеля, у меня беда. Если я сейчас не выпью, то долго не протяну.

– Без денег ничего не дам. Отстань.

– Хеля, ты ведь знаешь, что я принесу. Я всегда приношу, разве нет?

Худой как щепка, с взъерошенными волосами и недельной щетиной на лице, Зыга Майхерек оперся о прилавок и посмотрел на продавщицу, сидевшую напротив. Кроме них, в магазине на улице Заводской в познанском районе Вильда никого не было. В это время покупатели редко заходили в продуктовый, утренняя волна уже давно схлынула, рабочие вагоноремонтного завода разошлись по домам и местным пивнушкам. Сейчас, за два часа до закрытия, заходили только постоянные клиенты в поисках более сильных ощущений, которых им не могли доставить бутылки молока, расставленные в серых ящиках вдоль стены. Пани Хелена, арендовавшая этот магазин, знала всех и была в курсе, чего ожидать от каждого из них. Зыга не числился в рейтинге платежеспособных клиентов, поэтому продавщица проигнорировала его настойчивые просьбы и вынула из-под прилавка журнал «Панорама Силезии». Она едва взглянула на последнюю страницу, на которой были представлены национальные костюмы Лодзинского региона, перевернула ее и стала разглядывать юмористические рисунки.

– Ты, Хеля, такая умная женщина, – попытался зайти с другой стороны Зыга, увидев, что все его предыдущие попытки разбились о стену абсолютного безразличия.

– Что ты сказал? – неохотно посмотрела она на него.

– Ты все время читаешь, когда не работаешь.

– А почему нет? Лучше читать, чем болтать с такими неудачниками без гроша за душой. Когда много читаешь, знания сами в голову лезут.

– А я не люблю читать. – Зыга почесал голову, как будто задумался о чем-то. – Нет времени. У меня много дел в городе, и поговорить за чтением нельзя.

– Чтение мешает разговорам, – проронила продавщица, не отрываясь от журнала, чтобы он отстал.

– Конечно, мешает, если человек читает, например, вслух и еще с кем-нибудь разговаривает, то потом не знает, что сказал, а что прочитал. А ты, когда читаешь про себя, то все хорошо помнишь, что прочитала, и поэтому так много знаешь о жизни.

Женщина внимательнее посмотрела на клиента:

– Зыга, иди отсюда и не приставай ко мне, потому что я принципиальная. Я тебе уже сказала, что без денег ничего не получишь.

Металлический колокольчик над дверью задребезжал от того, что его задел входивший клиент. В магазин вкатился Раймонд Дутка, из-за внушительного веса прозванный Ливером. На нем были черные брюки с заутюженными стрелками, державшиеся на огромном животе благодаря подтяжкам с металлическими зажимами, и расстегнутая красная футболка, из-под которой виднелась волосатая грудь. Черные волосы были модно зачесаны назад и уложены с помощью обильного количества болгарской помады. Под большим, как картошка, немного посиневшим носом красовались черные, ровно подстриженные и спадающие вниз ко второму подбородку усы а-ля Лех.

– Ну что, хозяйка, как бизнес раскручивается? – спросил мужчина.

– Это я кручусь, а не бизнес, – махнула рукой пани Хеля и положила журнал на прилавок.

– Что правда, то правда, – сказал Раймонд и галантно поцеловал протянутую в его сторону костлявую руку. – Поздравляю с Международным женским днем, – добавил он, а продавщица расплылась в довольной улыбке.

Раймонд Ливер был одним из самых уважаемых людей в заводском районе. Вся Вильда с ним считалась. Человек пил как дракон, а главное за свои, и при этом мог за себя постоять. Он не часто использовал кулаки, потому что не было повода. Большинство местных предпочитало с ним не конфликтовать, они боялись не только его силы, но и больших связей. Все хорошо знали, что именно из-за него из района исчез Мета Самокат, в течение нескольких месяцев после отсидки терроризировавший всех порядочных алкоголиков в Вильде, угрожая им и заставляя угощать выпивкой.

Мету называли Самокатом, потому что во время гастролей в Равиче он перепрыгнул через ограду так неудачно, что сломал ногу в нескольких местах, а потом она перестала сгибаться. Поэтому он ходил, хромая и подгибая ногу внутрь. Он появился в Вильде после освобождения из тюрьмы и осел у местной матери-одиночки. Поговаривали, что она пустила его из жалости на одну ночь, а он остался на несколько месяцев. Сначала он только присматривался к жизни в Вильде, но потом, когда полностью освоился, так разошелся, что входил в заведение и, не говоря ни слова, выпивал заказанное другими спиртное. Пока не нарвался на Раймонда.

Раймонд пришел в ресторан «Металлист» на улице Дзержинского после 13:00, когда уже стали продавать водку. Он заказал свою любимую кровяную колбасу с картофелем и квашеной капустой и первые пятьдесят граммов, чтобы как-то скрасить ожидание. Он уже хотел опрокинуть рюмку, когда из-за его плеча высунулась тощая рука, схватила выпивку и утащила вверх. Раймонд удивленно обернулся и увидел жилистого мужичка с наколотыми точками возле глаз, указывавшими на то, что человек подчинялся воровским законам. На нем была белая майка и джинсы. Мета Самокат отправил содержимое рюмки в рот и поставил ее обратно на стол. Раймонд ничего не сказал, лишь кивнул официанту пану Густаву, чтобы он принес ему еще одну рюмку. Густав принес. Поставил осторожно на стол и отошел на два шага, потому что ему было любопытно, чем все закончится. Мета снова протянул свою длинную клешню, приложил рюмку к губам, и тогда Раймонд, сохраняя полное спокойствие, выбросил огромную руку вверх, даже не встав со стула. Самокат упал на пол, заливаясь кровью, потому что рюмка впечаталась в его лицо, вырезая ровный круг вокруг рта.

Когда он лежал на полу, кричал от боли, ругался и выплевывал куски стекла, смешанные с кровью, он увидел над собой улыбающееся лицо Раймонда.

– Еще раз увижу тебя в Вильде, уже не рюмка, а целая бутылка разобьется о твою голову, – сказал Раймонд, после чего спокойно попросил официанта принести ему пятьдесят граммов водки и начал есть.

Участковый Котецкий составил протокол о правонарушении согласно правдивым показаниям официанта и Раймонда Ливера. Следующего содержания:

«Мечислав Кудерек, сын Збигнева, почувствовав упадок сил во время употребления спиртных напитков, столкнулся лицом с рюмкой, стоявшей на столе на трассе передвижения его головы, что подтвердили очевидцы происшествия Раймонд Дутка, сын Антония, и Густав Квинта, сын Вацлава, находившийся на месте происшествия в качестве работника. Оба единогласно подтверждают, что его голова летела сама, без участия и помощи других посетителей ресторана, а лишь по причине того, что клиент слишком много выпил».

Участковый был доволен, потому что после этого случая Самокат перестал ошиваться в его районе, но больше всего были довольны местные алкоголики, у которых уже никто не отбирал с трудом заработанную водку – Мета Самокат больше не появлялся в Вильде.

Раймонд оперся о прилавок и посмотрел на Зыгу, отодвинувшегося подальше, чтобы освободить место для более важного клиента.

– А ты, Зыга, что здесь караулишь? Нет денег на выпивку, так клянчишь у хозяйки? – спросил Раймонд.

– Завтра я получу наследство, а как раз сегодня ничего нет.

– Лучше бы ты в лотерею играл, скорее там получишь главный приз, чем дождешься наследства, насколько я знаю, у всех твоих родственников из имущества только портки, – громко засмеялся Раймонд.

Зыга ничего не ответил, потому что не было смысла спорить. Все знали, что не только у него не водятся деньги, но и у всей его семьи. Ну что поделать, жизнь такая несправедливая, подумал Зыга и посмотрел на свои старые ботинки без шнурков.

– Давай, хозяйка, две бутылки, одну для меня и одну для этого, – Раймонд кивнул головой на Зыгу, который, услышав заказ, чуть не подпрыгнул от радости.

Хеля наклонилась под прилавок, где спрятала несколько ящиков «Познанского пастеризованного» для особых клиентов. Это были отобранные бутылки, все коричневого цвета. Зеленые, в которых пиво быстрее портилось, она продала сразу после доставки обычным алкоголикам, а ящик коричневых оставила для элиты. Откуда взялась эта информация, что пиво в зеленых бутылках хуже? Никто не знал, но все были уверены, что так и есть. Каждый уважающий себя любитель пива предпочитал пить из коричневой бутылки, а не из скоропортящейся зеленой.

– А вы слышали, – сказал Зыга, отставив на прилавок наполовину пустую бутылку, – что сегодня на путях возле завода в вагоне нашли труп?

– Какой ужас, – испугалась продавщица и быстро перекрестилась.

– Наверное, удар хватил во время поездки, – догадался умудренный опытом Раймонд.

– Хорошо, что в поезде, если бы на машине ехал и был за рулем, мог бы попасть в аварию, как тот водитель, что ехал на автобусе во Вронки, ему стало плохо, и он врезался в дерево, четыре человека погибли. Возле Памёнтково это было. Мне рассказала Майхшак, жена ее брата ехала тогда в этом автобусе, ей повезло, что она сидела сзади, а не впереди, кто сидел близко от водителя, те как раз погибли, – добавила Хеля.

– А водитель тоже погиб? – поинтересовался Ливер.

– Да нет. Я же говорю, у него был инфаркт, и он спокойно умер за рулем, а те, что погибли, были пассажирами.

– Никакой это не инфаркт, – сказал Зыга, которому все рассказала одна из уборщиц. – У него не было руки, – объяснил он и посмотрел на Раймонда, уверенный, что эта сенсация стоит как минимум еще одной бутылки пива.

– Наверное, на войне потерял, – предположил Раймонд.

– Господи, столько лет прошло, а люди еще ходят без рук и даже без ног. Пусть бы их земля не носила, этих фашистов, – поддержала его продавщица.

– А вы знаете Вуйтика? У него вообще ног нет, а как на коляске носится. Только ноги он не на войне потерял, а по глупости, когда лег на рельсы, потому что думал, что он у себя дома. А теперь даже наверх поднимается без ног, и так носится, что любого пацана обогнал бы, если бы хотел с ним соревноваться. Хуже всего, когда напьется, тогда он не держится вертикально, и у соседей с ним проблема, потому что он подъезжает к подъезду и громко орет, пока кто-нибудь не втащит его наверх…

– Да не на войне! – обиделся Зыга, заметив, что сенсация их не тронула. – Ему кто-то руку отрезал и убил насмерть в этом поезде. А милиции там было человек двадцать и еще охрана. А этот безрукий, мертвый, был в форме железнодорожника. И его нашла баба, которая убирает в вагонах. В туалете, где он лежал, крови было как на бойне. Так что вагон пришлось отцеплять от «Беролины» и отгонять в другое место, потому что такой грязный к немцам он не мог ехать.

Зыга замолчал и триумфально посмотрел на Раймонда, который так впечатлился, что даже перестал пить.

– Один мой приятель ездит этим поездом, – сказал изменившийся в лице Ливер. – Работает там проводником. Наверное, заскочу к нему и узнаю, что случилось. Скорее всего, он будет знать.

Он поставил недопитое пиво и молча, не прощаясь ни с кем, вышел из магазина. Зыга воспользовался ситуацией и допил оставленное Раймондом пиво, подумав при этом, что хорошо много знать, ведь, как сказали однажды в выпуске новостей, информация – это тоже товар.

15:45

Отцепленный от состава вагон второго класса международного поезда Познань-Берлин стоял у старого склада. Здание времен кайзера Вильгельма было в лучшем состоянии, чем некоторые построенные после войны, но, несмотря на это, оно перестало выполнять функции склада. Когда-то здесь хранились экзотические бакалейные товары, поставляемые в познанские магазины. Однако сейчас поезда ничего не привозили в Познань из Индии и Африки, поставками всех продуктов питания занималось Воеводское торговое предприятие, и даже та продукция, что причислялась к деликатесам, была лишь тенью воспоминаний о прежних эксклюзивных товарах. Старый склад, где когда-то пахло цитрусовыми и душистыми пряностями, провонял кошачьей мочой и машинным маслом. Он иногда использовался в качестве ремонтной платформы, когда нужно было быстро отремонтировать вагоны. Сегодня его оккупировали милиционеры.

– Настоящая бойня, – сказал младший лейтенант Олькевич, внимательно разглядывая лужу засохшей крови на полу туалета, после чего сплюнул с отвращением под ноги.

Он освободил узкий проход, чтобы эксперт-криминалист мог пройти. Мужчина протиснулся мимо Теофиля и исчез за дверью туалета. Олькевич вынул из внутреннего кармана потрепанного плаща пачку сигарет «Экстра» и закурил. Он не воспользовался зажигалкой-пистолетом, а обычными спичками. Зажигалка была для особых случаев. Незачем было показывать ее всем подряд.

– Настоящая бойня, – повторил младший лейтенант, посмотрев на сидевшего на деревянном ящике майора Мартинковского. Фред, скрестив руки на груди, смотрел на сновавших по платформе санитаров в белых халатах, собиравшихся перенести завернутый в простыню труп в санитарную машину. Врач Яблонский сделал запись в большом блокноте, вырвал страничку и подошел к Мартинковскому.

– Что скажете, доктор? – спросил милиционер, взяв у врача предварительное заключение о причинах смерти.

– Предварительный осмотр указывает на то, что смерть наступила около восьми часов назад. Мужчина был задушен. Эта петля, что у него на шее, скорее всего, затянулась сама, когда ему отрезали кисть. Руку резали, когда человек был еще жив.

– Вы хотите сказать, – уточнил майор, – что он был жив, когда ему, связанному, убийца медленно отрезал руку?

– Не знаю, насколько медленно, но все выглядит именно так. У железнодорожника были связаны ноги, загнуты назад, затем петля связывала руки, а на другом конце была завязана на шее. Когда убийца отрезал кисть, железнодорожник пытался освободиться. Он дергал ногами, вырывался, а в это время петля все туже затягивалась на шее.

– Изобретение психопата, – возмутился Мартинковский, несмотря на весь свой опыт, так и не привыкший к выходкам отдельных извращенцев. – Почему он не кричал? – задумался он.

– Наверное, пытался, но громко он не мог кричать из-за петли на шее, и во рту у него была какая-то тряпка. Он мог только стонать, такие звуки легко мог заглушить стук колес поезда, особенно на стрелках. У мужчины рана на затылке. Похоже, на железнодорожника напали сзади, когда он заходил в туалет, он упал и потерял сознание. Тогда нападавший его связал и принялся за дело, – подытожил результаты осмотра врач.

– Наверное, он его ненавидел, – прокомментировал Олькевич, вытирая вымазанные кровью подошвы о цементную поверхность платформы.

– Что? – посмотрел на него Фред.

– Я говорю, что это все ненависть, – объяснил младший лейтенант. – Как у большевиков в двадцатом.

– Что ты несешь, Теофиль? – Мартинковский по-прежнему не мог понять, что Олькевич имеет в виду.

Младший лейтенант бросил окурок под ноги, затушил его, а затем подошел ближе, чтобы его не услышали лишние уши.

– Такая война была в двадцатом году, – начал он объяснять. – В школе вам об этом не рассказывали, – сказал он офицеру и врачу, смотревшим на него с интересом. – Наши сражались с русскими, то есть с Красной Армией, которая уже тогда хотела осчастливить нас социализмом.

– Знаем, знаем, – сказал врач Яблонский, – это тот киевский поход Пилсудского.

– Хорошо соображаешь, парень, но не все знаешь. – Олькевичу было уже пятьдесят, а его собеседники были моложе почти на 20 лет, поэтому младший лейтенант мог себе позволить говорить слегка покровительственным тоном. – Я говорю о той кампании после «чуда на Висле», когда русские убегали так, что только пятки сверкали.

– Причем здесь это? – Мартинковский нетерпеливо кивнул головой на покойника, которого санитары несли к машине.

– Я же говорю, – обиделся Олькевич, – только вы меня все время перебиваете.

Фред устало махнул рукой, так как знал, что болтливый Теофиль не успокоится, пока ему не дадут выговориться.

– Мой отец участвовал в Великопольском восстании, а потом их полк перевели на берег Вислы, чтобы усилить оборону от большевиков, приближавшихся к столице. Когда в августе прорвали фронт, наши быстро двинулись вперед. Большевики ненавидели поляков, если кто-то из наших попадал к ним, с ним жестоко расправлялись. Ну и отец мне однажды рассказал, что они вошли в одну деревню после того, как из нее прогнали большевиков, и тогда нашли в сарае пятерых парней из своего взвода, которые отправились в разведку и не вернулись. Наши были вот так связаны за ноги и шею, тоже сами себя задушили, только сначала им отрезали руки. Крестьянам из этой деревни кацапы сказали, что они будут польским панам снимать перчатки с рук. Но не успели, потому что наши дали им пинка под зад. Вот я и говорю, что убийца ненавидел жертву, как наши восточные друзья.

– Тогда понятно, откуда идея, – сказал врач.

– Осталось только найти этого большевика, – добавил майор Мартинковский, поднимаясь с ящика. – Но сначала я поеду домой вручить цветы жене.

А этот несчастный, подумал Олькевич, даже не смог бы сегодня вручить цветок женщине, потому что ему правую руку отрезали. Правда, если он левша, то как-нибудь справился бы…

Фред Мартинковский пожал руку врачу, похлопал по плечу остающегося на посту Олькевича и пошел вдоль рельсов в сторону вокзала. На стоянке у центрального входа он оставил свой «Полонез» цвета «песок пустыни», который шутники из отдела называли цветом детской неожиданности.

К счастью, сегодня была выходная суббота, к тому же 8 марта. Если бы это был обычный день, ему пришлось бы мчаться в комиссариат и собирать следственную группу, а так все организует Олькевич, хорошо усвоивший, что нужно делать в таких случаях. Теофиль был безнадежным аналитиком, но на предварительном этапе следствия был просто незаменим. Фред мог быть уверен, что на совещании в понедельник Олькевич доложит о задержании группы людей, из которой можно будет выбрать «временного подозреваемого», что даст им возможность спокойно работать пару недель. Благодаря этому Фред мог поехать к жене и ребенку, надеясь, что спокойно проведет с ними остаток дня и воскресенье.

Интересно, мысленно анализировал он отпечатавшуюся в памяти картинку, почему убийца выбрал такое неподходящее место для мести. Намного проще убить железнодорожника не в поезде. Нападение было спланировано и подготовлено. Никто ведь не ездит в поезде со шнуром, кляпом и ножом, чтобы отрезать руку. Сразу следует исключить непредумышленное убийство. У кого-то была серьезная причина, чтобы убить этого человека, да еще таким извращенным способом. Если выясним мотив, найдем убийцу. Следует внимательнее присмотреться к убитому железнодорожнику, его знакомым, проверить круг общения. Еще этот поезд. Если это случилось на трассе, убийцу должен был кто-то видеть. Найти свидетеля будет непросто, это сотни пассажиров. От таможенников мы немного узнаем, только о людях, проходивших досмотр. Их данные переписали, милиция установит личности тех, с кем они вместе ехали. Плюс иностранные пассажиры. Хорошо, что Олькевич свяжется с пограничниками и таможней, чтобы сведения о пассажирах к понедельнику были отправлены в Познань… Непочатый край работы.

Он спустился в переход, ведущий к вокзалу. Над его головой медленно проехал поезд. Шум, усиленный стенами подземного перехода, заставил майора остановиться на минуту. Вдруг он почувствовал странную, острую боль в груди. Он не мог дышать. Боль была такой сильной, что он оперся рукой о стену, чтобы не упасть. Это продолжалось около трех секунд и быстро прошло. На висках выступили капельки пота. Скорее удивленный, чем испуганный, он ослабил галстук и расстегнул воротник рубашки. Он вынул из кармана пиджака пачку «Клубных», закурил сигарету и сразу почувствовал себя лучше.

«Что это было?» – подумал Фред. В голове мелькнула мысль, что так, наверное, чувствовал себя железнодорожник, когда петля затягивалась на его шее… Он тут же себя высмеял: «Что за дурацкие мысли. Наверное, я переутомился. Быстрее домой, и больше не думать о всякой ерунде». Сейчас пригодился бы отпуск. Но он запланировал его с женой на июль. Они собирались поехать в пансионат Фонда отдыха трудящихся в Мельно. Две недели спокойствия на море. Прекрасные перспективы. Стоит запастись чем-нибудь интересным для чтения на пляже, потому что о хорошей прессе, как всегда, можно будет лишь помечтать.

Перед киосками «Рух» в курортных городах уже на рассвете собирались очереди отдыхающих в поисках новой информации и впечатлений. Стоило взять с собой пару книг, потому что у тех, кто, как Фред, вставал поздно, не было шансов в соревнованиях по очередям с ранними пташками. Для них оставались только «Реальность», «Солдат свободы» и иногда «Народная трибуна», а кто это вообще мог читать? Он пошел на Западный вокзал и купил в книжном киоске последний экземпляр романа «Мост слишком далеко».

15:55

Ричард Грубинский, которого знакомые называли Толстым Ричи, вышел из подъезда дома на улице Лампе и осмотрелся вокруг. Зеленый трамвай № 23 остановился на противоположной стороне улицы, и из его переполненного брюха высыпали пассажиры, приехавшие в центр за добычей. Несмотря на выходную субботу, торговые центры сегодня работали. Покупки в центре города были настоящей охотой на товары, время от времени появлявшиеся в продаже. Грандиозный, модернистский торговый центр «Альфа», построенный вместо снесенных зданий XIX века, находился в двух шагах отсюда. В нем были разные магазины, от продуктовых до магазинов одежды. С правой стороны виднелся современный стеклянно-бетонный цилиндр «Окронгляка», торгового центра, который жители Познани и приезжие считали одним из лучших магазинов города.

Люди с сетками и сумками в руках быстро разошлись в обе стороны, а трамвай с протяжным звоном двинулся, чтобы свернуть влево к Красной Армии, центральной улице Познани, после войны еще называвшейся улицей Святого Мартина. Старожилы по-прежнему так ее называли, потому что Красная Армия застревала комом в горле.

Толстый Ричи стряхнул невидимую пылинку с новой джинсовой куртки «Ливайс» и с отвращением посмотрел на дверь столовой, из которой в этот момент выходил сгорбившийся мужчина в порванных брюках и с дешевой сумкой на ремешке, переброшенном через плечо. Из помещения доносилась характерная вонь, смесь запаха квашеной капусты, клубничного компота, мастики для пола и потных посетителей.

Ричи недовольно поморщился и достал из внутреннего кармана куртки пачку «Кэмел» с фильтром. Быстро зажег сигарету металлической зажигалкой фирмы «Зиппо», купленной когда-то в ФРГ, а затем не спеша перешел на другую сторону улицы.

Он был голоден, но даже под страхом смерти не пошел бы в столовую, оставшуюся позади. В молодости ему часто приходилось бывать в таких столовых, но он часто любил повторять, что эти времена прошли навсегда вместе с портретами Гомулки и Циранкевича. Теперь, когда он был достаточно богатым человеком, он мог себе позволить посещать лучшие рестораны «Смакош» и «Адриа». Однако Толстый Ричи был стопроцентным познанцем и считал, что незачем зря тратить деньги, если где-то можно поесть не хуже, но дешевле.