Текст книги "Контрабанда без правил"

Ричи уже пять месяцев жил один. Квартира принадлежала его любовнице Ирене, бывшему директору бара «Туз» на площади Свободы, с которой он встречался почти год. Полгода назад у нее появилась возможность поехать в Западный Берлин по приглашению родственницы. Она быстро вписалась в капиталистическую действительность. Она иногда звонила Толстому Ричи и рассказывала, как у нее дела. Он даже был доволен, что Ирена поехала на Запад. Во-первых, женщина не морочила ему голову каждый день, а во-вторых, он хорошо знал, что она там не бездельничает и, наверняка, уже раскручивает какой-нибудь бизнес. Вскоре оказалось, что она ввязалась в продажу подержанных автомобилей. Она объясняла Ричи, что за этим бизнесом будущее, но ему не очень-то верилось. У него самого не было машины, он никогда не сдавал на права и поэтому не особо интересовался автомобильным бизнесом. Но ее не пугало его равнодушие к автомобилям, она попросила его проверить, каким образом можно переправлять ее машины в Польшу, несмотря на то, что пошлины на ввоз автомобилей были такими высокими, что пока что это было не очень выгодно. Ричи познакомился с двумя владельцами автомастерских, чтобы исследовать рынок. Оказалось, что спрос на немецкие автомобили высокий, но с их легализацией были серьезные проблемы. Однако Ричи был специалистом по преодолению барьеров социалистической бюрократии. Его идея была гениально простой: нужен был человек с немецким паспортом, лучше всего безработный поляк, получивший немецкое гражданство или вид на жительство. Этому человеку фиктивно продавали автомобиль, спустя какое-то время он приезжал на нем в Польшу в гости к родственникам. Он оставлял автомобиль по указанному адресу и через два дня шел в милицию заявить об угоне. В это время работники автомастерской меняли машину до неузнаваемости. Автомобиль перекрашивали, делали новые документы с новыми номерами двигателя. Когда милиция начинала расследование, у автомобиля уже был польский владелец. Об угоне заявляли также в Германии, и подставной владелец автомобиля получал страховку. Заработок был двойным – и в Польше, и в ФРГ.

Пока что автомобильный бизнес они раскручивали очень медленно, чтобы у милиции не было поводов для подозрений, кто-то ведь, в конце концов, может сообразить, что здесь не все чисто, потому что все больше автомобилей с немецкими номерами исчезает в Польше. Кроме того, немцы тоже не дураки, страховая компания быстро поймет, что угоны какие-то подозрительные. Ричи просчитал, что таким образом можно ввозить в страну только дорогие, очень хорошие автомобили по спецзаказу клиента, и нельзя переусердствовать с их количеством. Пока что бизнес можно так делать, а в это время искать другие способы доставки автомобилей.

Ричи оставил спящего Бродяка в небольшой спальне и пошел в гостиную. На маленьком столике рядом с импортным японским телевизором стоял красный телефонный аппарат с кнопками набора номера вместо диска. Он сел в кожаное кресло и вынул тетрадь с номерами телефонов в школьной целлофановой обложке. Перелистнул несколько страниц, нашел нужный номер. Он набрал семь цифр, и вскоре ему ответил мужской голос:

– Ресторан «Смакош».

– Говорит Ричи, передайте Корболю, что утром я жду его в своем офисе в 11:00, – сказал Грубинский и положил трубку.

19:30

– Янка, дай мне еще одно пиво. Сушняк после отбивной.

– Тебе не понравилось? – спросила жена, перекрикивая шум воды и звон посуды, которую она мыла в алюминиевой миске.

– Нормально, как обычно, но какой-то привкус во рту, не знаю почему, – объяснил Стасик Лопата, усаживаясь перед телевизором. Он включил черно-белый «Нептун», нажав на красную кнопку, а затем нажал еще на одну вертикальную кнопку, чтобы включить первый канал. Сейчас, усевшись в кресле, ему нужно было немного подождать, пока лампы нагреются, и появится изображение. Когда женщина вошла в комнату со стаканом в одной руке и коричневой пол-литровой бутылкой в другой, кинескоп засветился серебристым цветом, а затем на экране появился улыбающийся диктор, чтобы рассказать о самых важных событиях дня. По телевизору сообщили, что товарищ Войтех Ярузельский ценит польских женщин, особенно передовиков производства, поэтому представительницы рабочего класса сегодня получили от него цветы и награды.

– Интересно, почему тебе никогда не дали никакого ордена, – засмеялся Стасик, посмотрев на жену, наливавшую ему пиво в стакан.

– За то, что сидишь дома, могут быть только мозоли на одном месте, а не орден от Ярузельского.

– Да, но, если бы ты была в партии, кто знает…

– Нужна мне эта их проклятая партия. Пусть коммунисты сами себе дают и получают ордена, а мне достаточно, чтобы в магазин каждый день нормальные продукты привозили. Медаль в кастрюлю не положишь. Вот Гжелек из седьмой квартиры, которая была заведующей магазином, перед пенсией получила медаль, потому что была партийной. Ходила гордая, потому что думала, раз она у нее есть, то будет прибавка к пенсии, но ничего не получила, потому что это была не такая медаль, чтобы деньги давали. Ей вручили другую, потому что в партии она была только год до пенсии. Она думала, что если вступит, и у нее будет красное удостоверение, то больше получит, но сама себя перехитрила, ни денег, ни уважения людей.

Она оставила его одного и пошла дальше мыть посуду. За окном послышался звук проезжающего поезда. Стасик посмотрел на часы на руке, довоенную «Омегу». «Две минуты опоздания уже на выезде с вокзала. Столько нагонит в пути без проблем», – подумал он о машинисте, управлявшем пассажирским поездом на Кепно.

– Иду, иду! – крикнула женщина.

– Что? – спросил ее Стасик.

– Пойду дверь открою, кто-то стучит, – объяснила она.

Он не услышал стук, потому что его заглушил проезжавший поезд. Наверное, соседка пришла поболтать, кто еще может прийти в такое время. Ну или сосед Мариан с первого этажа пришел поговорить, как всегда, о политике, подумал он, как вдруг услышал лай собаки. Он еще успел встать и повернуться, когда ему на грудь прыгнула огромная овчарка. Испуганный мужчина пытался отбиться от напавшей на него собаки, но споткнулся о кресло и с размаха упал на пол.

– Господи! Милиция! – кричала Янка в прихожей.

– Шарик, сторожить! Не кусать! Лежать! – приказывал мужчина в полевой форме, держась за поводок, на другом конце которого была привязана собака.

Большая пасть овчарки с острыми клыками нависла над лицом Стасика. Железнодорожник был так напуган, что не смел пошевелиться.

– Мы его поймали, пан младший лейтенант, – сказал довольный кинолог, увидев входившего в квартиру красного и запыхавшегося Олькевича, зачесанные волосы которого сдвинулись назад с круглого лысого лба. Теофиль даже не посмотрел в сторону кричавшей в прихожей женщины. Он вошел в комнату, где на полу лежал человек под охраной собаки. Кинолог дернул поводок и оттащил животное. Младший лейтенант подошел к лежащему на полу хозяину квартиры и наклонился над ним. Он посмотрел ему прямо в глаза, немного помолчал, а затем довольно улыбнулся:

– Не повезло тебе. Ты еще будешь проклинать день, когда родился.

Он выпрямился и вынул из кармана пиджака сигарету. Медленно закурил и повернулся в сторону стоявших в прихожей двух милиционеров, которые вошли в квартиру сразу после него.

– Тщательно обыскать всю квартиру, а этого в наручники и в комиссариат!

Теофиль Олькевич ликовал. Его идея оказалась удачной. Служебная собака справилась с заданием. Когда кинолог приехал с Шариком, Олькевичу не верилось, что крутившаяся по квартире, а потом по подъезду овчарка может что-то найти. Но после того, как она обнюхала фуражку железнодорожника, принесенную из квартиры одним из молодых милиционеров, собака напала на след и побежала во двор. Теофиль, долго не раздумывая, побежал за ней и кинологом.

Овчарка на длинном поводке быстро пробежала по двору и исчезла за зданиями в переходе между дворами, еще раньше обнаруженном Теофилем. Через мгновение она уже была на другой улице. Собака бежала очень быстро, даже кинолог с трудом справлялся с темпом животного, не говоря уже об Олькевиче, который, несмотря на все старания, заметно отстал и пыхтел как паровоз. Собака привела их к месту, где был пролом в бетонном ограждении, за которым была железная дорога. Шарик остановился, потому что по рельсам в этот момент проезжал поезд, перерезавший им путь. Запыхавшиеся мужчины внимательно следили за овчаркой, наставившей уши и тихо ворчавшей в ожидании, когда можно будет продолжить преследование. Когда поезд проехал, на место прибежали двое сотрудников моторизованных отрядов милиции. Олькевичу уже надоела эта погоня, поэтому он обрадовался, когда их увидел, и приказал им бежать за собакой.

Овчарка прыгнула на рельсы, но вдруг замерла и начала беспокойно кружить на месте.

– Наверное, потеряла след, – крикнул кинолог Теофилю, стоявшему возле пролома в ограждении и наблюдавшему за ними на расстоянии. Он нетерпеливо махнул рукой и уже хотел уйти, злой на себя за то, что так легко поддался эмоциям, но собака опять побежала, на этот раз в его направлении. Животное обнюхало землю у его ног и спустя минуту скрылось за углом склада.

– Этот человек вернулся назад, – объяснил кинолог, пробегая мимо Олькевича.

Служебная собака привела их в старый, обшарпанный пятиэтажный дом на Пограничной, в квартиру на четвертом этаже.

– Пан младший лейтенант, посмотрите сюда.

Теофиль повернулся в сторону двери, выходившей в прихожую. Сотрудник моторизованных отрядов милиции в одной руке держал железнодорожный плащ, а в другой – немецкий парабеллум.

– У него в кармане лежал пистолет, а на плаще, наверное, засохшая кровь. Какие-то бурые пятна, – объяснил рядовой.

– Теперь точно не отвертишься, – сказал со зловещей улыбкой младший лейтенант Теофиль Олькевич, посмотрев сверху вниз на лежавшего на полу железнодорожника, выглядевшего так, как будто его сбил скорый поезд Пшемысль-Щецин.

20:05

Впереди шел младший сержант Фик, которого подчиненные называли Суфик из-за одного часто употребляемого им нецензурного слова. Недоброжелательные сослуживцы говорили даже, что Фик, кроме слова на «с», знает всего несколько слов и только благодаря тому, что вставляет между ними нецензурные выражения, может кое-как составить предложение.

Фик гордо шел, разглядывая прохожих. Ему казалось, что все вокруг смотрят на него с восхищением. Он ведь так хорошо выглядел в милицейской форме, в сдвинутой на бок фуражке и с белой дубинкой в руке, которой он стучал по правому ботинку, отбивая монотонный ритм марша. В этот момент он был настоящим воплощением сильной и готовой на все народной власти. Умное и справедливое руководство разглядело в нем талант, разрешило надеть красивую форму и дало власть над молодыми милиционерами и проходившими по улице людьми. Он был вооруженным оплотом социалистической власти и был готов отдать ей все свои силы и организаторские способности. Не все могли разглядеть, какой Фик особенный. Он очень обижался на педагогов в школе и в училище, не увидевших в нем человека впечатлительного и умного. Правда, он плохо считал и писал, потому что ему трудно было запомнить формулы и правила, однако он принимал активное участие в деятельности Союза социалистической польской молодежи и Общества польско-советской дружбы. Он считал, что учителя, кроме нескольких похвальных исключений, невзлюбили его с самого начала. Поэтому школьные годы он вспоминал как череду неудач. Одноклассники тоже его не любили, не говоря уже об одноклассницах. Но Фик решил, что он им всем еще покажет, какой он на самом деле и чего стоит. После вручения диплома об окончании училища по специальности продавец-кладовщик он пошел в Моторизованные отряды Гражданской милиции. Его жизнь резко изменилась. Офицеры сразу заметили, что Фик с удовольствием выполняет любые, даже самые глупые поручения. Такая позиция больше всего ценилась на службе, поэтому уже через год он стал младшим сержантом. Пока что это был предел его возможностей, но младший сержант Фик очень ценил звания и рассчитывал на то, что когда-нибудь продвинется дальше. Для этого нужно было выделяться на каждом шагу и делать все, что приказывают, и даже больше. И Фик делал больше.

Сейчас он тревожно поглядывал на группу мужчин, стоявших у подъезда дома справа. Их было четверо, они курили сигареты и с мрачными лицами смотрели на странную процессию, двигавшуюся по тротуару. Они были похожи на местных пацанов, которые только и ждут подходящего момента для разборок. Фик даже подумал, что стоит их всех задержать, может, они что-то видели, но когда он посмотрел еще раз на них и на своих подчиненных, то признал, что результат стычки не столь очевиден. В данной ситуации он с сожалением отказался от реализации этой идеи. Тем более он должен был заняться задержанными железнодорожниками.

Четверо мужчин, скованные наручниками по парам, следовали за младшим сержантом. По бокам шли двое сотрудников моторизованных отрядов милиции. Процессию замыкал рядовой, нервно оглядывающийся по сторонам. Он, очевидно, понимал, что их действия испытывают терпение проживающих здесь людей. Никто не любил такие отряды, тем более, когда они преследовали местных. К счастью, задержанные младшим сержантом Фиком железнодорожники не были местными.

Патруль Фика отправили в сторону железнодорожного вокзала, и поэтому младший сержант знал, что у него несложное задание. Уже на Глоговской, неподалеку от «Хортекса», они задержали двух железнодорожников. Оба утверждали, что они возвращаются с работы, но никто не стал их слушать. Их сковали наручниками. Перед Западным вокзалом они задержали еще двоих. На вокзал они не пошли, потому что там железнодорожников было слишком много, и Фик предпочел не нарываться на врага в его логове. Эти двое стояли возле почты, на некотором расстоянии от входа в вокзал, поэтому Фик приказал сковать их наручниками, и вся группа отправилась обратно на Струся.

Младший сержант Фик не задумывался над тем, имеют ли задержанные какое-либо отношение к происшествию. Он считал, что для такого анализа есть другие. Он лишь исполнял приказы, а приказ был четкий: задержать и привести людей в железнодорожной форме. Ему было немного жаль вокзала, потому что там можно было задержать по крайней мере двадцать и более подозреваемых. Он решил, что, как только приведет задержанных, попросит подкрепление, и тогда можно будет, не опасаясь, идти на вокзал. Он рисовал в своем воображении, как большой отряд окружает вокзал и арестовывает всех людей, одетых в железнодорожную форму. Надо бы подогнать несколько автозаков. Заодно задержать и этих бездельников, стоявших возле подъезда. Он обернулся, но там уже никого не было. Возле дома на Струся стояли милиционеры. Фик увидел своего сержанта и довольный собой подбежал к нему:

– Пан сержант, младший сержант Фик докладывает, что привел четверых задержанных.

Сержант Новак, сидевший на подножке милицейской «Нисы» и куривший сигарету, посмотрел на стоявшего перед ним навытяжку младшего сержанта, а потом сплюнул на тротуар.

– Снять наручники и отпустить, – приказал он.

Фик как будто не понял приказа. Он стоял и смотрел на своего командира.

– На вокзале их еще больше, можно их всех… Но нужно подогнать автозаки, и больше людей… – пролепетал он.

– Что ты несешь, Фик? Отпустить, я сказал, потому что операция закончилась. Мы уже арестовали того, кто стрелял. А этих даже не нужно переписывать. Пусть проваливают.

– Так точно, пан сержант. А кто поймал подозреваемого? – не выдержал младший сержант и спросил, потому что ему в голову вдруг пришла страшная мысль, что задержание произвел его смертельный враг и конкурент младший сержант Грула, которого командир направил в противоположном направлении. Сержант Новак сразу понял, что имел в виду Фик.

– Грула был рядом, – сказал он, – очень близко, совсем немного не хватило, потому что он хороший сотрудник… – Он говорил медленно, радуясь эффекту, который его слова произвели на Фика. Он знал, что тот искренне ненавидит Грулу и каждый его успех воспринимает как личное поражение. – Но окончательное задержание произвела служебная собака Шарик, – объяснил он и заметил, что Фик вздохнул с облегчением.

– А-а-а, – выдохнул младший сержант, у которого сразу отлегло от сердца.

20:10

– Я вам говорю, пани Овчарек, это был железнодорожник. Железнодорожники уже не с ними, потому что мало зарабатывают. Плевать они хотели на красных.

– А когда они были с ними? Что вы говорите, пани Зося? Никогда они с ними не были. Даже забастовки устраивали и поезда к рельсам приваривали, чтобы колбасу русским не вывозили.

– И то правда, – вмешался в разговор полный и низкорослый сторож из пятнадцатой квартиры. – Муж моей сестры, работавший на железной дороге, рассказывал, когда ввели военное положение, начались забастовки, и колеса приваривали к рельсам.

– Кто-то был с ними, а кто-то нет, но раньше не стреляли, – согласилась в конце концов пани Зося. – А тот, что убегал, вроде, пятерых подстрелил. Я сама видела.

– Когда стрелял? – не могла поверить Овчарек.

– Когда стрелял, нет, но потом, когда «скорая» уезжала, одна за другой. Пять машин было или шесть.

– Так им и надо. Пусть боятся. Мало крови всем попортили? Наконец кто-то им показал, что с людьми так нельзя. – Сторож бросил окурок на тротуар и затушил ботинком, а затем плюнул и еще раз затоптал.

– Может, это был бандит, только переоделся железнодорожником. – Овчарек никак не могла поверить в то, что ей рассказала соседка. Она злилась на себя за то, что так долго возилась в городе и из-за этого пропустила такое событие. Она вернулась пять минут назад и сразу заметила переполох и милицейские машины напротив ее дома. У подъезда стояла группа соседей и прохожих, которых заставляли соблюдать дистанцию двое сотрудников моторизованных отрядов. В этой небольшой толпе она заметила пани Зосю с третьего этажа и сторожа из соседнего дома, поэтому подошла узнать, что случилось.

– Бандиты могут.

– Что здесь делать бандиту? Это был обычный человек, только из профсоюза «Солидарность», и он скрывался, а эти сволочи, что сюда пришли, так один был по гражданке, точно чекист. Они хотели его поймать, а он не дался. – Пани Зося замолчала, увидев приближающийся к дому напротив «Полонез» невыразительного цвета.

Когда же этот день закончится? – подумал майор Альфред Мартинковский, припарковав машину цвета «песок пустыни» рядом с милицейским микроавтобусом. На тротуаре было много милиционеров в форме. На противоположной стороне улицы стояла большая группа любопытных. Майор вышел, закрыл дверцу ключом и обошел вокруг машины, чтобы проверить, закрыты ли остальные дверцы. Он огляделся по сторонам, пытаясь найти Олькевича. Это из-за него ему пришлось приехать в столь позднее время в праздничный день. Когда ему позвонил дежурный и сообщил о перестрелке, он в ответ сказал передать дело городскому комиссариату. К сожалению, оказалось, что в перестрелке участвовали его люди, младший лейтенант Олькевич и сержант Коваль. В данной ситуации майор должен был взять на себя ответственность за расследование, потому что все указывало на то, что перестрелка связана с действиями Олькевича, то есть с расследованием самого майора. Мартинковский решил разобраться с этим делом как можно быстрее и вернуться домой.

Он заметил Теофиля, стоявшего у подъезда и болтавшего с сержантом моторизованных отрядов милиции.

– Младший лейтенант, извольте подойти, – официальным тоном сказал Мартинковский.

Олькевич обернулся и быстро подбежал к офицеру.

– Пошли в более спокойное место, расскажешь, что здесь происходит, – потребовал Фред.

Теофиль отвел его в квартиру, где все это время работали эксперты-криминалисты. Они вошли в первую попавшуюся свободную комнату и закрыли за собой дверь.

Олькевич вкратце рассказал начальнику о случившемся, а самое главное, факт задержания подозреваемого, приберег на конец.

– Как себя чувствует Гжегож Коваль? – спросил Фред.

– Говорят, царапина. Повезло. Ну а этого железнодорожника мы уже арестовали, – сказал наконец младший лейтенант с нескрываемым триумфом в голосе. – Пистолет тоже у нас, – радостно добавил он. – Служебная собака Шарик выследила его в квартире перед телевизором.

– Какой еще Шарик, и в какой квартире? Здесь были четыре танкиста и собака? – удивился Мартинковский.

– Через две улицы. Сидел и смотрел телевизор для отвода глаз. То есть этот железнодорожник сидел и смотрел новости, а Шарик – это служебная собака, которая его нашла и задержала. Вместе со мной, конечно.

– Понятно, – дошло наконец до майора. – Значит, в понедельник его допросим. Посадим на три месяца, прокурор не будет возражать. И можно все это объединить с убитым в поезде, ты ведь был здесь по этому делу, да?

– Да, там убитый железнодорожник, а здесь стрелявший. Все сходится, – обрадовался Олькевич.

Мартинковский прекрасно понимал, что ничего не сходится, но эту перестрелку можно было использовать в своих целях. У них было убийство в поезде и железнодорожник, стрелявший в милиционеров. Главное, что Теофиль кого-то арестовал. Пока что можно объединить два дела в одно, и благодаря этому уже в самом начале есть результат. Немного притянутый за уши, но ничего. Начальство не будет разбираться в деталях. У них есть задержанный, да еще с пистолетом, позже можно будет спокойно во всем разобраться. Элементы этой мозаики вообще могли друг другу не подходить. Но чтобы это установить, нужно спокойно провести расследование. А спокойно они не могли работать, потому что им в спину всегда дышал кто-нибудь из партийного аппарата, требовавший немедленных результатов. А здесь, пожалуйста, не прошло и нескольких часов, а результат уже есть. Да еще какой.

– Ладно, Теофиль. – Майор внимательно посмотрел на подчиненного. – Раз уж все так сложилось, я могу поехать домой, да? Ты здесь как-нибудь справишься. Пока что ты хорошо справлялся.

– Конечно, справлюсь, – ответил надувшийся как павлин Олькевич. – Я за всем прослежу и утром допрошу этого железнодорожника.

– Спокойно, не торопись, – сказал Мартинковский. – Завтра воскресенье, отдохни, все обдумай, а в понедельник мы им займемся.

– Точно, шеф, – обрадовался Олькевич и хлопнул себя по ноге. – Ну, так, может, по маленькой? У них здесь есть несколько бутылок, я видел на кухне.

Мартинковский нахмурился. Он с удовольствием немного выпил бы, но, с другой стороны, подумал он, не стоит дышать перегаром на маленького Филиппа. Он быстро принял решение:

– Теофиль, ты выпей за свое здоровье, а мне пора. Хочу побыть с сыном.

Он похлопал младшего лейтенанта по плечу и вышел из комнаты, довольный, что может спокойно вернуться домой.

Что-то с ним не так, жаль человека. Раньше бы не отказался. Когда-то был нормальным мужиком, не то, что сейчас. Это бабы виноваты, что мужики пропадают, подумал младший лейтенант Олькевич и пошел на кухню познакомиться поближе с содержимым буфета.

– Пан младший лейтенант, – от входной двери по прихожей к нему шел сотрудник моторизованных отрядов милиции, который должен был обыскать все квартиры в доме и привести рыжеволосую девушку.

– Что еще? – Олькевич повернулся, недовольный, что ему мешают.

– Докладываю, что ее нигде нет.

– Кого?

– Этой девушки, которой не было, потому что она сбежала.

– А-а-а, – вспомнил младший лейтенант и нетерпеливо махнул рукой. – Главное, что мы задержали стрелявшего.

– Ого, – обрадовался рядовой. – А где нам искать девушку?

– Да кому она нужна? – рявкнул Олькевич и повернулся к нему спиной. Вскоре он скрылся за дверью кухни, а рядовой, оставшийся один в прихожей, не мог понять, что к чему.

У этих офицеров семь пятниц на неделе, подумал он, сплюнул на пол и вышел из квартиры.

20:50

Если спросить какого-нибудь пожилого познанца, как добраться до площади Коперника, он не сразу смог бы ответить, а вот как дойти до Капонира знают все. Однако не все знают, что Капонир и площадь Коперника – это одно место. Название «капонир» происходило от старых подземных прусских оружейных складов, построенных немцами под городом, а сегодня они находились в самом центре Познани. Часть сооружений использовали в 60-х и включили в систему подземных переходов под созданной в центре города большой площадью. Ее назвали в честь Коперника, но название, несмотря на уважение горожан к астроному, не прижилось. Они сделали свой выбор в пользу старого прусского капонира.

В подземном переходе под Капониром в это время почти никого не было. Все магазинчики, киоски и кафе были уже закрыты. Иногда люди переходили с одной остановки на другую, возвращались домой жители домов в Ежицах или те, кто решил сегодня вечером пойти на вечерний сеанс в кинотеатре «Балтика». В 21:00 показывали последний фильм, неудивительно, что именно это время предпочитали молодые познанские парочки. Среди студентов и лицеистов вечерние сеансы пользовались большой популярностью, независимо от репертуара. В субботу и воскресенье люди ходили в кинотеатр, а не на фильм.

Рыжеволосая девушка в зеленом плаще вбежала в переход со стороны железнодорожного вокзала. Там она налетела на двух патрульных. Она остановилась перед ними, испугавшись, а они громко засмеялись, заметив ее растерянное лицо.

– Куда спешишь? – спросил высокий.

– В кино, – объяснила она, глядя на них большими глазами.

– Может, вместе пойдем? – предложил второй, ниже ростом.

– В следующий раз, – сказала она более спокойным голосом. – Я уже договорилась, парни.

Это сбило их с толку. Все люди, которых они останавливали, обращались к ним тоном, в котором чувствовались одновременно боязнь и уважение, причем преобладало первое чувство, в любом случае, все сохраняли дистанцию. Они говорили «гражданин начальник», «пан милиционер», а эта рыжая ответила им как обычным парням из своего двора. Она быстро прошмыгнула мимо опешивших патрульных и побежала в сторону «Балтики», оставив их посреди перехода.

– Эй, Здисек, она сбежала. Может, нужно было спросить у нее документы и переписать данные?

– Да ладно, – махнул рукой патрульный. – Сейчас кого-нибудь другого остановим. Пусть бежит. Ты же видишь, что это не антисоциалистический элемент, а красивая девчонка.

– Жаль, я бы с удовольствием познакомился с ней поближе. Если бы переписали ее данные, я бы хоть адрес знал и после дежурства мог бы ее найти. Ты видел, как она на меня смотрела? Я тебе говорю, у меня был шанс, – убеждал товарища низкорослый. Он посмотрел, размечтавшись, вслед девушке, но ее уже не было видно.

Забежав за поворот, она оглянулась. Двое патрульных по-прежнему стояли на том месте, где она их оставила, но не собирались идти за ней. Она вздохнула с облегчением и прибавила шагу. В двадцати метрах от нее на мраморной стене перехода висел таксофон. Она вынула из сумочки блокнот, чтобы найти в нем номер телефона. У нее было несколько жетонов, а аппарат не был испорчен. В трубке отозвался мужской голос.

– Здравствуйте, это Марлена.

– Привет, как дела? Все в порядке?

– Нет, не в порядке.

– Рассказывай.

– Милиция приехала на Струся, там, где мы должны были ждать, была перестрелка. Корболь сбежал и застрелил двух милиционеров. Он сам ранен.

– Где он сейчас?

– Я не знаю, он выбежал из дома, а я за ним, но он приказал мне возвращаться к себе, а сам исчез. Его ранили в руку, он плохо выглядел, но отказался от моей помощи…

– А эти милиционеры, ты видела, что они мертвые?

– Я все видела, один лежал застреленный в прихожей, а второй с простреленной головой в подъезде. Мне пришлось пройти мимо него…

– Ладно, иди теперь домой, отдохни. Я к тебе приеду, как только смогу. Поговорим. Тебя там никто не видел?

– Не знаю, наверное, тот низкий и толстый по гражданке, когда вошел в комнату, пока Корболь не ударил его по голове.

– Понятно. Ты смелая девочка. Держишь марку. Молодец.

– Что вообще происходит?

– Не волнуйся. Нужно будет немного прибраться.

– Что?

– Увидимся позже.

Он разъединился. Она повесила трубку и прислонилась лбом к холодному металлическому корпусу таксофона. В конце концов у нее сдали нервы. До этого момента она действовала на автомате. Не анализировала ситуацию. Она смогла сбежать и помнила, что Корболь попросил сообщить обо всем их общему знакомому. Он ждал звонка в 21:00. Она позвонила немного раньше, но он снял трубку. Она все рассказала, и ей немного полегчало. Напряженные до предела нервы наконец не выдержали. Она расплакалась, но момент слабости продолжался всего несколько секунд. Она взяла себя в руки, вытерла глаза шелковым платком, огляделась вокруг, а затем быстро побежала в сторону ступенек, ведущих к кинотеатру и студенческому общежитию «Иовита».

21:15

Вечерние сумерки, опустившиеся на многоэтажки в Ратаях, озаряли сотни желто-оранжевых огней, мерцающих в квадратных окнах домов. И все равно на улице было темно – фонари были установлены на расстоянии нескольких метров друг от друга, но горели лишь некоторые из них. Из-за экономии электроэнергии администрация микрорайона распорядилась не оснащать лампочками все фонари. Важно, что кое-что было видно, в конце концов, здесь не Лас-Вегас, а Познань, да еще окраина города – рассудили ответственные за освещение чиновники.

Майор Альфред Мартинковский подъехал к своему дому и выключил двигатель «Полонеза». Красные лампочки подсветки приборной панели погасли, и в машине стало темно. Мартинковский наклонился и вынул из-под сиденья складной алюминиевый блокиратор. Он нацепил его на руль, после чего повернул ключ в небольшом замке. Блокиратор не был стопроцентным средством от взлома для профессионалов, но для малолетних хулиганов, желавших ради развлечения прокатиться на чужом автомобиле, мог стать серьезным препятствием. Фред всегда устанавливал его на ночь. Ему хотелось верить, что он сделал все возможное, чтобы не облегчать жизнь потенциальному преступнику. Он еще проверил, закрыта ли дверца со стороны пассажира изнутри, как вдруг перед глазами возникла картинка из туалета берлинского поезда: задушенный, посиневший железнодорожник и кровь, залившая весь пол.

Ну кто так убивает? – спросил он себя. Достаточно ударить железнодорожника ножом, результат будет тот же… Но тогда не было бы такого представления, ответил он сам себе. Человек, зарезавший железнодорожника, кому-то хотел этим что-то сказать. Да, анализировал майор, удушение и отрезанная рука – это какое-то послание, которое должно дойти до конкретного адресата. Вот только, что оно может означать?

Он вынул из кармана сигарету и закурил. Дым быстро заполнил салон, поэтому он схватился за ручку и опустил стекло.

Эти русские, о которых рассказывал Олькевич, во время войны в двадцатом году могли ведь просто расстрелять или повесить наших солдат. Но сделали по-другому. Они отрезали им руки. Хотели таким образом показать полякам, что они сражаются с белыми панами, носившими, по их мнению, белые перчатки, поэтому они сняли с них эти перчатки. Это было четкое послание для остальных наших солдат. Они этим говорили: с вами будет так же, бойтесь, польские паны.