Текст книги "Смертельный удар"

– Ты сможешь опознать тех парней, с которыми осталась твоя подруга? – спросил сержант.

– Не знаю, – колебалась она. – Они были такие странные. Все были одинаково одеты. В камуфляжных брюках, черных военных ботинках, черных куртках. И все бритые наголо.

– Скинхеды, – сказал тот, что задержал ее у входа в амфитеатр. Он сидел на стуле у стены и до этого не проронил ни слова. Он внимательно слушал и время от времени что-то записывал в блокноте.

– Какие еще скинхеды? – спросил сержант, посмотрев вправо на коллегу в гражданской одежде. Никогда прежде он о них не слышал. Он знал, что в Польше есть гитовцы, хиппи, панки и попперсы, но скинхеды? Это что-то новое.

– Это новое движение, от английского слова skinheads – бритологоловые. Я видел несколько человек в Яроцине. Это движение пока не очень распространено в Польше. На Западе с ними уже серьезные проблемы. Они исповедуют культ силы. Кроме того, их идеология схожа с фашистской. Это такие неофашисты.

– У нас, в Польше, есть неофашисты? – удивился Коваль. – Как это возможно? В стране, где фашизм считается позорным? – он не мог поверить.

– Говорят, что они очень агрессивные, но я точно не знаю. Так о них говорят. По крайней мере здесь, в Яроцине. Два дня назад несколько бритоголовых избили панка. Сначала обрезали ему ирокез…

– Это еще что такое?

– Гребень на голове. Волосы смачивают водой с сахаром, чтобы они стояли.

– Они побрили его наголо?

– Да. На него напали четыре скинхеда, побрили и избили так сильно, что его забрала скорая.

– Ну и компанию нашла твоя подруга, – прокомментировал новости сержант, обращаясь к Касе.

– Поэтому я переживаю за нее. Я все это время переживала, что она не вернулась на ночь. Я ее повсюду искала, но она как сквозь землю провалилась. Но сейчас я только злюсь, раз вы ее задержали. Не знаю, во что она влипла, но она неплохой человек.

Сержант Коваль не любил сообщать плохие новости. Он всегда старался переложить такие обязанности на других. Но сегодня не было никого, кто мог бы его выручить. Он ведь не мог поручить курсанту провести вместо него допрос. Он посмотрел на Залевского, разглядывающего свои ботинки, потом встал из-за стола и подошел к окну. Выглянул наружу. К комиссариату подъехала машина, из которой вышел Мирек Бродяк, а за ним неуклюже выкатился Теофиль Олькевич в своем тесном пиджаке. Коваль обернулся и посмотрел на девушку. Окинул взглядом кабинет, который ему предоставили, чтобы он мог с ней поговорить. Он удивился, потому что только сейчас заметил, что он ничем не отличается от тех, что были в их комиссариате в Познани. Такой же серый линолеум на полу, такие же наполовину зеленые стены, никаких картин, плакатов или календарей, то есть ничего, что отвлекало бы внимание во время допроса.

Он наконец решился.

– Твоя подруга… мы ее нашли, но… все указывает на то, что… – Девушка с беспокойством смотрела на сержанта. Наверное, она почувствовала, что что-то не так, что с Иолантой случилось что-то плохое.

– Дело в том, что она…

– Что она сделала? – спросила дрожащим голосом Кася.

– Она ничего не сделала, то есть я не знаю, что она сделала. Мы знаем, что она, наверное… мертва. То есть ее убили.

Прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошло, что сказал милиционер.

Она вскочила на ноги и закричала.

– Это неправда. Она ведь должна была поехать через неделю в ГДР. Она получила путевку в международный лагерь. Все уже оплачено…

Она замолчала, поняв, что говорит чепуху.

Она шлепнулась на стул, и тогда ей стало плохо. Она вдруг почувствовала, что все вокруг начинает кружится, а она сама куда-то проваливается.

Залевский схватил ее крепкой рукой в последний момент.

г. Познань

19:01

Тунё Клык оперся о красно-белое ограждение, отгораживающее остановку от проезжей части. Он стоял лицом к зданию «Балтики». Напротив, со стороны ул. Звежинецкой, был популярный кинотеатр, название которого дало название всему зданию, а со стороны Грюнвальдской, там, где он стоял, на первом этаже был книжный магазин. Однако Тунё не смотрел на витрины, потому что там не было ничего интересного для него. Его не интересовали книги. Он считал, что можно читать разве что газеты, чтобы узнать, что происходит на чемпионате, и с кем играл «Лех», а в книгах не было ничего настолько увлекательного, как успехи и поражения познанской футбольной команды. Чтение книг отнимало время, а на хлеб от этого не перепадало. Поэтому Тунё читал только последнюю страницу «Познанского экспресса» и ничего больше. Не смотрел он и на экспозицию Центрального управления народных и художественных ремесел, в которой были красивые куклы в краковских костюмах, топорики горцев и ловицкие коврики. Народное искусство тоже его не интересовало. Если книги еще могли пригодится в трудных ситуациях, например, подпереть шкафчик на кухне, если ножка отломалась, или как он в прошлом году, сдал на макулатуру двадцать кило каких-то старых немецких книг, которые нашел на чердаке, за что получил пятнадцать рулонов туалетной бумаги, то народные сувениры ни на что не годились.

Тунё посмотрел вверх, на окна на втором этаже. В последней квартире слева была одна квартира с кухней и ванной. Тунё смотрел на завешенное шторами окно, и его распирала гордость, потому что это был солидный дом. Ему, наверное, сто лет, но такое здание еще и не то выдержит, даже штукатурка не осыпается, может, немного, но не такими большими кусками, как в домах на Красной Армии или Рыбаках. Вот где ужас. А этот дом такой презентабельный. До войны, если строили, то на века.

Тунё чувствовал себя как владелец всего дома, хоть он им не был, а все его имущество – это два костюма, две пары ботинок, картина с несуществующим мостом в Хвалишево и золотой зуб. Но ему было всего пятьдесят. Он был – так ему, по крайней мере, казалось – относительно молодым, и все у него было еще впереди, тем более в последние годы, когда он начал работать на Толстого Ричи, дела у него шли хорошо.

Он смотрел на окна на втором этаже, потому что он недавно был в той квартире, и она ему очень понравилась. Большая комната, в которой гордо стоял сважендзский гарнитур, круглый дубовый стол, а на нем большая хрустальная ваза с искусственными цветами. На стене висела красивая картина в позолоченной раме с изображением Святой семьи с агнцем, под ней стоял диван, накрытый бордовым покрывалом, у окна стоял цветной телевизор «Рубин», а на нем графин. Водки в нем не было, но Тунё живо себе представил, что этот графин обязательно должен быть полным, потому что пустой он бесполезный как народные сувениры. Если в нем будет водка, можно будет угостить гостей, когда они придут, и это будет красиво, не то, что просто поставить бутылку на стол, даже если это будет «Полонез» с серебристой этикеткой.

Второй комнаты Тунё не видел, но был уверен, что она тоже красивая и обставлена со вкусом.

Он видел кухню с белой газовой плитой, белым умывальником, столом с двумя стульями и кремовым буфетом.

В эту квартиру его привел друг Метя Рубец, который работал в гардеробе в ресторане «Смакош». Прозвище он получил из-за шрамов на левом предплечье, которые он сам себе нанес бритвой в Равиче на принудительных каникулах. Метя был светским человеком, всегда носил костюмы. У него были обширные связи благодаря работе в гардеробе. Его уважали в среде артистов, ученых, журналистов и официантов, потому что для каждого у него находился специальный товар из-под прилавка. Он подрабатывал, нелегально продавая сигареты, кофе и алкоголь в гардеробе и поставляя своему другу Тунё клиентов, которые хотели обменять валюту безопасно и по хорошему курсу. У Тунё всегда был хороший курс. С каждой сделки он отстегивал Мете небольшой процент, так что для обоих это было выгодное сотрудничество.

С квартирой вышло случайно. Тунё жил в съемной квартире на площади Молодой гвардии. Он не думал о собственном жилье, потому что оно не было ему нужно. У него не было особых требований, а все его пожитки умещались в одном чемодане.

Две недели назад, когда он выходил из «Смакоша», Метя подозвал его к себе.

– Тунё, послушай, есть на примете хорошая квартира.

– Мне не нужно, – отмахнулся Тунё. Он криво улыбнулся, показывая золотой зуб. Он уже хотел уйти, забрав свой клетчатый плащ, но Метя схватил его за рукав пиджака.

– О чем ты? Это редкая удача. Отличная квартира за небольшие деньги.

Тунё задумался. Может, пришло время подумать о будущем. Золотые зубы – это одно, а стабильность – совсем другое.

Метя объяснил ему, в чем дело. Одинокая вдова проживает в здании «Балтики». У нее красивая квартира, и ей уже недолго осталось. За пять тысяч долларов женщина готова прописать у себя кого-то, кто сможет жить в квартире, но только после ее смерти. Квартира государственная, поэтому прописанного никто не сможет выселить. Кроме того, она оформит у нотариуса все свое имущество в пользу того, кто заплатит ей пять кусков.

Сначала Тунё колебался. Пять тысяч долларов даже при хорошем заработке – это астрономическая сумма. Но Метя не сдавался и в тот же день потащил его в «Балтику». И правильно сделал, потому что Тунё сразу влюбился в эту квартиру, стол с хрусталем, сважендзский гарнитур и телевизор «Рубин» с графином для водки.

Он понял, что с этого момента его жизнь будет другой. Прежде он жил со дня на день и все заработанное сразу тратил. Его не волновало, что будет через неделю или через год. Была бы хорошая еда, чистая одежда, а вечером какое-нибудь развлечение. Из-за этой квартиры он вдруг осознал, что у него нет цели в жизни, а сейчас она появилась, а вместе с ней мечта о комфорте, о еженедельной ванне и просмотре телевизора в своей кровати.

Тунё нашел точку отсчета в своей жизни и решил, что сделает все, чтобы добиться своей цели.

Глава 4

г. Яроцин

19:02

– Привет от полковника Вороны, – сказал Галась, наклоняясь к Олькевичу, стоявшему перед зданием комиссариата в Яроцине и курившему сигарету. Он даже не заметил, что чекист подошел к нему. Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, когда этот неприятный тип приблизился. Он думал о своем невезении, из-за которого в очередной раз попал в неприятности. Если бы не это, он бы уже сидел в машине и ехал в Познань. Он приехал бы в комиссариат, а потом пешком пересек Театральный мост, прошел мимо Окронгляка и площади Свободы, через Старый рынок дошел бы до Вроцлавской. Там была пивная, где он любил иногда посидеть. Не то, чтобы он был любителем пива. Он пил разливное «Познанское», но относился к нему как к вступлению к чему-то покрепче. Вот именно, водку покрепче можно купить по дороге в магазине напротив Польского театра…

К сожалению, ничего из этого не будет, а все из-за невезения, подумал расстроенный Олькевич. Как иначе назвать то, что случилось сегодня в баре на яроцинском рынке. Если бы он не пошел в туалет, ничего бы не произошло, кроме того, что не слишком его волновало. Но он туда влез и наткнулся на этого придурка с молотком. Следовало поступить иначе: обезоружить его, вызвать наряд, составить протокол и упрятать преступника за решетку. Но ему не хотелось лишних проблем и он ограничился тем, что отобрал молоток.

А ведь дело уже могло быть закрыто. С другой стороны, откуда ему было знать. Он старался оправдать себя, сваливая вину на невероятное стечение обстоятельств и невезение. Откуда ему было знать, что парень с молотком может быть связан с убийством на палаточном поле. Если бы он знал, ни за что не отпустил бы его. Или хотя бы внимательнее рассмотрел его. Он вообще его не разглядывал. А теперь ему надо идти искать какого-то длинноволосого отморозка на концерте, где будет как минимум пятнадцать тысяч таких длинноволосых отморозков.

– Вывезти бы их всех в Жулавы, на принудительные работы, сразу бы расхотелось беситься и вопеть дурацкие песни, – сказал он вслух самому себе.

Дурацкие песни доносились издалека, со стадиона и из амфитеатра, оседали на крышах домов XIX века, отражались от приземистой барочной башни церкви св. Мартина и плыли по яроцинским мощеным улицам, постепенно затихая как отголоски летней грозы.

Концерты продолжались, и нужно было идти искать убийцу. Он уже хотел уйти, чтобы сесть в «Нису», предоставленную местным комиссариатом, но с удивлением заметил, что еще не докурил сигарету. Погруженный в мысли, он забыл о сигарете, и она потухла. Он снова прикурил и посмотрел на ожидавшую его «Нису». Водитель уже сидел внутри, а на задних сиденьях расположились четверо милиционеров в форме, которых ему дали в качестве помощников. Они вместе с ним должны осмотреть территорию, где проходил концерт, чтобы найти подозреваемого. Теофиль пытался объяснить, что ничего из этого не выйдет, но Бродяк настаивал, так как всегда стоит надеяться на удачу. Теофилю придется поехать на концерт и провести там несколько часов. Он был уверен, что это не даст результатов, но у него не было выбора. Приказ – это приказ, нельзя его оспаривать. Он возлагал определенные надежды на людей, которых ему выделили. Он решил, что отвезет их на место, скажет, что делать, а сам договориться с водителем, чтобы он отвез его в кабак, где он сможет переждать несколько часов. Потом он вернется в комиссариат и сообщит, что разыскиваемого не удалось найти. Он поговорил с водителем и спросил про кабак, но тот, наверное, не понял, что Теофиль имеет в виду, потому что сказал, что, когда они завершат поиски, все заведения уже будут закрыты.

Перспективы были печальными, даже очень, еще и этот Галась нарисовался.

– Привет от полковника Вороны, – повторил Галась, а Олькевич втянул голову в плечи, услышав зловещую фамилию.

Капитан стоял перед Олькевичем и победоносно улыбался. Теофиль изменился в лице, значит, он попал в чувствительное место.

– У меня к вам личная просьба от полковника Вороны.

Когда он снова произнес «Ворона», Теофиль еще сильнее втянул голову в плечи. Было заметно, что он готов провалиться сквозь землю. Но не мог. Выложенный бетонной плиткой тротуар этому препятствовал. Понадобилась бы кирка, подумал Олькевич, посмотрев на бетонные шестиугольники под ногами.

– Полковник Ворона просит лично вас, лейтенант, – сказал он, подчеркивая слово «лично», – чтобы вы помогли нашему расследованию на яроцинском фестивале.

– Но у меня свое расследование, – неохотно отозвался Олькевич.

– Одно другому не мешает, – улыбнулся Галась. – Я имею в виду, чтобы вы информировали меня о ходе вашего расследования. Вам даже не нужно писать отчеты, достаточно устных…

– Зачем вам это? – пытался защититься Теофиль. – Это обычное расследование убийства. Там нет ничего для Службы безопасности, это не связано с политикой, обычное уголовное дело.

– Зачем, вас не касается. С чем это связано, и есть там что-то для Службы безопасности или нет, я сам решу. Делайте свое дело, как вы уже не раз делали…

Олькевич сжал губы, кровь прилила к лицу, он со злостью бросил окурок под ноги. Подловил меня, подумал он. Сегодня все наперекосяк, еще и этот козел прицепился.

Теофиль чувствовал себя, как будто ему набросили петлю на шею. Он думал, что это уже никогда не вернется, но не тут-то было, они снова вспомнили о нем. Все началось в 70-х, когда Служба безопасности обратила на него внимание. Он тогда был участковым в Хвалишево. Он родился и вырос в недружелюбном для чужаков районе. Он всех здесь знал и ориентировался в обстановке. Служба безопасности тоже хотела знать, но не могла пробиться сквозь недоброжелательность местного населения. Ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться. Они перевели его к себе и приказали создать агентурную сеть из местных. Теофиль быстро смекнул, что к чему. Он нашел несколько оплачиваемых агентов, согласившихся сотрудничать. Это были представители криминальной среды, с которыми Олькевич давно вел дела, то есть собирал небольшую дань с их незаконной деятельности. Он предложил им дополнительный источник стабильного дохода из бюджета ведомства, конечно, оставляя себе часть всех выплат. Как сотрудник Службы безопасности он по-прежнему обеспечивал им личную безопасность и защиту, а они взамен сообщали не слишком важную информацию о настроениях среди местных жителей. Система функционировала без сучка и задоринки несколько лет, пока один амбициозный офицер не понял, что Олькевич занимается ерундой. Этот офицер был тогда старшим лейтенантом и его звали Ворона. К счастью для Олькевича тогда ввели военное положение и его направили на несколько дней в убойный отдел. Теофиль не был дураком. После первого разговора с Вороной он почувствовал, что земля горит под ногами и имитация бурной деятельности добром не закончится. Он воспользовался представившейся возможностью и попросил о переводе. Он очень удивился, что его просьба была немедленно удовлетворена. Однако при одном условии. Своему бывшему руководству из Службы безопасности он должен сообщать обо всем, что происходит в отделе. У него не было выбора, он вынужден был согласиться. Так он стал информатором, наблюдающим за своими новыми коллегами, хоть и без особого рвения. Еще в 71-м и 72-м он вынужден был передавать ежедневные отчеты, но потом писал все реже, и никто не настаивал, чтобы отчетов было больше. В конце концов его изредка приглашали на разговор, и он должен был рассказывать, что происходит в его отделе. В таких ситуациях он чувствовал себя зажатым в тиски. Он уважал коллег из отдела, ему было хорошо в их компании, он даже любил свою работу, однако помнил, что попал сюда только с согласия руководства Службы безопасности. На самом деле он был чекистом, о чем ему время от времени напоминали. Чаще всего с ним беседовал Ворона, которого расследования интересовали меньше, чем люди. Характеристики всех сотрудников, в том числе начальников, Теофиль должен был написать уже в самом начале, сразу после перевода в отдел. И должен был их писать каждый год. Он делал это без энтузиазма, пока в голову не пришла одна мысль, которая ему очень понравилась. Когда пришло время писать очередной отчет и характеристики, он не хотел придумывать ничего нового, поэтому взял прошлогодние, копии которых на всякий случай хранил дома. Он начал со своего начальника Мартинковского, слово в слово переписывая то, что написал год назад. Вдруг он заметил, что перепутал листы, а то, что он переписывает, касается Бродяка. Взбешенный, он уже хотел порвать характеристику, но немного подумав, решил, что черты Бродяка можно спокойно приписать Мартинковскому: добросовестный, трудолюбивый, требовательный и т.д. Он обрадовался, довольно потер руки и переписал до конца старую характеристику Бродяка как новую Мартинковского. Он немного боялся, что кто-то, кто будет это читать, поймет, что он халтурит, но прошло несколько дней, потом недель, и ничего не произошло. Характеристики приняли и положили в папки. В следующем году он списал все характеристики сотрудников отдела, поменяв только персональные данные. Снова ничего не произошло. Никто этого не читал или читал невнимательно. Это было эпохальное открытие. Все бумаги попадали в папки, и никто не интересовался тем, что пишет Теофиль. Ежемесячные отчеты он писал все менее старательно, а в конце вообще перестал их писать.

Оказалось, что никто его не подгонял, никто не морочил ему голову, им как будто перестали интересоваться. Он уже подумал, что о нем забыли, а сам он старался забыть о том, что когда-то работал в Службе безопасности. До сегодняшнего дня, когда Галась ему напомнил. Он, наверное, пожаловался руководству на то, что произошло на палаточном поле, а кто-то вспомнил, что у Теофиля до сих пор есть обязательства по отношению к Службе безопасности.

Теперь Олькевич, как всегда в таких ситуациях, склонил голову и уже хотел сказать, что он к его услугам. Он посмотрел на самодовольную рожу Галася и вдруг принял решение. Что-то в нем сломалось. Вся эта неразбериха вокруг сегодняшнего расследования, раздражение из-за осложнившейся ситуации привели к тому, что нервы Теофиля были натянуты как струна. В конце концов негативных эмоций накопилось слишком много. Еще эта чертова жара, из-за которой пиджак прилипал к телу, как будто его только что вынули из стиральной машины. Под влиянием какого-то необъяснимого импульса он принял решение. На мгновение он испугался, но потом высмеял себя в мыслях, потому что то, что он собирался сделать, было настолько же невообразимым, как и смешным.

– Послушайте, Галась. – Он махнул рукой, чтобы капитан приблизился, как будто хотел сообщить ему секретную информацию. Офицер послушно наклонился.

– Скажите полковнику Вороне, чтобы он перестал каркать. Идите на хуй!

Галась замер от шока. То, что он услышал было настолько ужасно, что он не должен был это слушать.

– Вы еще здесь, Галась? Валите отсюда всей своей шайкой.

Широко улыбаясь, Олькевич стряхнул невидимую пылинку с лацкана своего старомодного пиджака, после чего повернулся спиной к остолбеневшему Галасю и медленно пошел к «Нисе». На полпути он вдруг остановился и повернулся к офицеру, все это время стоявшему на том же месте.

Он еще раз подозвал его к себе. Галась послушно наклонился, и это была его ошибка.

Теофиль быстро замахнулся и со всей силы ударил его кулаком в лицо. Чекист зашатался и упал как подкошенный. Олькевич посмотрел на поверженного врага, потер левой рукой кулак, покрасневший от удара, сплюнул на тротуар, а потом спокойно пошел к ожидавшей его машине, провожаемый злобным взглядом капитана Галася.

г. Познань

20:12

Он открыл глаза и увидел над собой клубящееся облако. С левой стороны оно было светлее, чем с правой. Правая сторона облака, похожего на овечью шерсть, была серой, а левая почти белоснежной. Он подумал, что слева должен быть запад, уже вечереет, поэтому солнце на западе. Он удивился, что такие мысли приходят ему в голову. Откуда они берутся и почему он вообще смотрит в небо? Что я здесь делаю и где я?

– Что с вами? – Сначала он услышал писклявый голос, а потом облако исчезло, заслоненное головой женщины с химзавивкой.

– На помощь, милиция! – кричала другая женщина, которой не было видно. Он хотел проверить, кто так кричит и почему, но не смог встать. Он поднял голову и тогда почувствовал острую, пронизывающую боль от виска до щеки. Напуганный, он прижался к тротуару.

– Осторожно, лежите, я помогу вам встать, только дайте руку. – Он пошевелил правой рукой и убедился, что с ней все в порядке. Он протянул руку вперед и почувствовал крепкое пожатие, а потом его тело дернулось вверх. Тридцатилетний мускулистый мужчина в коротких шортах и майке в синюю полоску схватил его и прислонил к металлическому ограждению. Его окружили люди.

– Что случилось? – спросил он, дезориентированный. Он по-прежнему не знал, почему оказался на тротуаре.

– На вас напали, их было двое, пока мы сообразили, они уже бежали по улице в сторону «Иовиты». Если бы я не был в шлепанцах, – он посмотрел на свои ноги, – я бы их догнал, – объяснил поднявший его мужчина.

– А мой пакет? – Он нервно осмотрелся вокруг в поисках пакета.

– Один из них отобрал у вас пакет. Я видела, как он бежал и заталкивал его за пазуху, – сказала женщина с химзавивкой.

Тунё беспомощно посмотрел на женщину, а потом неуверенной походкой пошел к месту, где он недавно лежал. Мужчина в шлепанцах хотел ему помочь, но он лишь нервно отмахнулся, как будто отгонял назойливого комара.

– Пакет с деньгами украли. Со всей дневной выручкой. Твою мать, такую кучу денег!

Он беспомощно кружил на месте, не зная, что делать.

– Мы уже вызвали милицию. Они скоро приедут. Я позвонила из книжного магазина, – похвалилась пожилая женщина в синем платье с двумя тяжелыми сумками в руках. – Они их поймают. Где это видано, чтобы белым днем нападать на людей на остановке и отбирать покупки. Содом и Гоморра вместе взятые. Все из-за проклятых коммунистов.

– Вы правы. Если бы Валенса пришел к власти, сразу навел бы порядок, – поддержала ее женщина с химзавивкой.

– Сослать бы их всех в Жулавы, – сказал дед в белой кепке. – А лучше пусть русские вывезут их в Сибирь или еще дальше.

– Дальше только Япония, – сказал мужчина в шлепанцах.

– Пусть в Японию едут или еще дальше, только нас пусть оставят в покое.

– А дальше уже Америка.

– Рейган их не пустит, – сказал с уверенностью дед.

– Кому они нужны в Америке? Наши сами с ними разберутся. Пусть только «Солидарность» победит. За все наши страдания, за пустые прилавки. А у самих все есть, даже лучшая ветчина «Кракуса».

– Золотые слова. Валенса наведет порядок. Говорят, уже осенью будут забастовки. Посмотрим, кто сильнее, красные упыри или «Солидарность».

– Господи, что вы такое говорите, – вмешалась в разговор полная женщина низкого роста с холщовой сумкой на плече. – Ветчина «Кракуса» вовсе не лучшая, лучшая из Бушевко. Вчера выкинули на Худобы. Я четыре часа стояла в очереди, но получила полкило. И сухая краковская была, и зельц, и ливерная колбаса.

– Вчера на Худобы был товар? А я как дура ждала на Либельта, но там только обычная колбаса была, и давали немного, заведующая магазином совсем обнаглела. Вроде продают, но лучшие товары все равно прячут для своих под прилавком.

Тунё смотрел на них и не понимал, о чем они вообще говорят. В какой-то момент память к нему вернулась. Он вспомнил все, что случилось на остановке.

Он стоял спиной к рельсам, любуясь окнами на втором этаже, когда услышал звонок подъезжающего к остановке трамвая. Это была старая модель, из тех, где еще были деревянные сиденья. Он повернулся, чтобы войти в первый вагон через передние двери. Когда они открылись, изнутри вышли двое длинноволосых парней. Бородатый, в зеленой военной куртке, прошел мимо, задев Тунё. Он хотел крикнуть на него, разозлившись, что тот толкается, как вдруг почувствовал, что второй набросился на него.

Он потерял равновесие. Под весом парня в черной рубашке он упал спиной на землю.

Падая, он подумал о пакете с деньгами. Он крепко сжал ручки. Это все, что он запомнил, кроме некоторых деталей. Сначала он увидел лицо длинноволосого в зеленой куртке, с улыбкой наклонившегося над ним. Потом услышал голос второго: «Врежь ему, Гала, и валим!», а потом почувствовал удар и провалился в темноту.

г. Яроцин

20:20

– Подведем итоги, – сказал Мариуш Блашковский, сидевший во главе стола в небольшом конференц-зале городского комиссариата в Яроцине. – Скоро здесь должен появиться старший лейтенант Бродяк из воеводского комиссариата, и я хотел бы передать ему всю собранную информацию.

В помещении, кроме Блашковского, были еще шестеро курсантов офицерской школы в Щитно. Они целый день собирали информацию на палаточном поле и теперь все должны были поделиться ей с временным руководителем. Блашковский осмотрелся вокруг. Никто из них не выглядел как милиционер. Они были в невообразимой разноцветной одежде, и только коротко стриженые волосы делали их похожими на сотрудников милиции. Тишину, царившую в помещении, прервал наконец Залевский. Он вынул свой блокнот и, просмотрев записи, начал рассказывать.

– Катажина Матеевская, 17 лет, проживает в Познани, на данный момент она последний человек, видевший живой девушку, найденную в палатке. Убитую звали Иоланта Гайдук, она тоже из Познани. Обе учатся в одном лицее, они вместе приехали на фестиваль. На допросе Матеевская сообщила, что в первый же день Гайдук встретила четверых бывших одноклассников. Все бритоголовые, похоже, они скинхеды. Гайдук пошла с ними и больше не появлялась. Матеевская долго ее искала, но не нашла, ни на концертах, ни на палаточном поле. Говорит, она сделала все, чтобы ее найти, но мне так не кажется, потому что она познакомилась с парнем и все время была с ним вместо того, чтобы искать подругу. Самое смешное, что во время задержания, она была с этим бараном. Я ее задержал, а он сразу сбежал. Даже не пытался ей помочь.

Залевский, наверное, почувствовал, что вложил слишком много эмоций в последнюю часть своего рассказа. Он посмотрел на коллег и по их улыбкам понял, что сказал лишнее о трусливом парне. Пошел он, любовничек хренов!

– Я поговорил с парнями из соседней палатки, – сказал Януш Полешук, худощавый блондин в очках. – Они достаточно точно описали тех четверых. Они не знают их фамилий, но нам известны их клички. – Он заглянул в свой блокнот. – Капуста, рост 170 см, худой, шрамы на лбу слева и на виске тоже слева. Баца, 180 см, накачанный, лысый. Гонзо, 170 см, худой, нос с горбинкой, лысый. Фази, самый низкорослый, 160 см, полный, бритоголовый, как и другие. Все одинаково одеты: военные или милицейские ботинки, камуфляжные брюки, черные рубашки с коротким рукавом, тонкие куртки с резинкой на поясе и на рукавах.

– Значит, мы знаем, кого нужно искать, – подвел итог Блашковский. – А что с девушкой, кто-нибудь слышал о ней?

Полешук снова посмотрел в блокнот, перевернул страницу и продолжил рассказ.

– В первый день фестиваля скинхеды устроили вечеринку, впрочем, как все прибывшие на фестиваль. У них была гитара, они сидели у палатки и громко орали, один из соседей даже пошел их успокоить, потому что они мешали спать, но они сказали ему проваливать и не попадаться им на глаза, если он не хочет, чтобы они набили ему морду и сожгли палатку. Тогда этот парень, Мартин Пшеворский из Жешова, 17 лет, видел с ними девушку. Возможно, это была Иоланта Гайдук.

– Ладно, парни, что вы еще нарыли? – спросил Блашковский, внимательно вглядываясь в лица коллег.

Все по очереди представили в нескольких словах результаты опросов на палаточном поле, но ничего по-настоящему стоящего не было. Лишь один из них, Веслав Марчак, рассказал интересную историю о том, что во время разговора с обитателями одной из палаток, к нему привязалась какая-то вонючка, назвавшаяся Зенеком. У него был разбит нос, со слезами он рассказал, что его ударил длинноволосый парень только за то, что он попросил у него сигарету. В этом не было бы ничего примечательного, если бы Зенек не поклялся, что у парня был молоток за поясом.

– Он ударил его молотком? – спросил заинтересовавшийся этой историей Залевский.

– Нет, но у него был при себе молоток, а нос он ему кулаком разбил, – объяснил Марчак.

Мариуш сунул руки в карманы и прошелся по залу туда и обратно. Он хотел выиграть время, потому что не знал, что ему сейчас делать. Все уже рассказали, что могли, и он должен их отпустить. Но скоро здесь появится Бродяк, который захочет уточнить некоторые моменты. Поэтому всем лучше оставаться на месте и ждать, когда придет руководитель следствия. Он посмотрел на коллег и с удивлением отметил, что все смотрят на него. Для них он по-прежнему был руководителем операции. Он должен был что-то сделать. Но он не знал, что именно. Он старался припомнить, что в таких случаях происходило на оперативных совещаниях в Познани. Ими чаще всего руководил майор Мартинковский. Он спрашивал всех о проделанной работе, как Мариуш своих коллег. Позже, собрав все данные, майор вставал и прохаживался вдоль стола, чтобы в конце концов сесть и начать раздавать поручения отдельным участникам совещания. Мариуш не знал, какие поручения он может дать парням, но пройтись со скрещенными за спиной руками а-ля Мартинковский – это неплохая идея.