Текст книги "Эмоции: великолепная история человечества"

Нацеленность на выполнение долга вне зависимости от того, что вы испытываете по этому поводу, может напоминать идею следования дхарме. Но то, что вы прочтете дальше, вызовет еще большее дежавю. Стоики верили, что для того, чтобы стать поистине добродетельным, необходимо контролировать свои желания и давать одобрение (синкататезис) только тем, что приносят реальную пользу вам или обществу. Чтобы достичь этого одобрения, последователи стоицизма должны были следовать сложной математической логике, однако я не посмею вас ею утомлять[97]97
  Если вы действительно хотите разобраться в логике стоиков, почитайте: Benson Mates, Stoic Logic (Socorro, NM: Advanced Reasoning Forum, 2014). Предупреждаю, чтение не для слабонервных!


[Закрыть]. Достаточно сказать, что вы не можете потакать своим прихотям, потому что это приведет к пате – возмущениям души, о которых мы говорили в главе 1, а они, в свою очередь, приведут к печали и страданиям. Если ваше одобрение получает лишь то, что действительно полезно, вы испытываете правильные эмоции – евпатею.

Стоики выделяли четыре основные эмоции.

1. Хорошие вещи, которые произойдут в будущем, могут вызвать либо пате – страсть, либо евпатею – желание. Страсть ужасна, потому что ее нельзя удовлетворить. Напоминает буддийскую концепцию привязанности: страсть порождает гедонистическое стремление, обращенное к материальной выгоде. Желания – тоже разновидность гедонистического стремления, однако они не всегда сбываются, и все это осознают. Нереализованные желания не так страшны, как не нашедшие выхода страсти.

2. Хорошие вещи, происходящие здесь и сейчас, могут вызвать пате наслаждения или евпатею радости и блаженства. Удовольствие от удовлетворения гедонистических стремлений опять же ведет к ненасытности и, как следствие, к печали. Радость и блаженство, напротив, становятся результатом побудительного желания быть хорошим стоиком.

3. Плохие вещи, которые могут произойти в будущем, вызывают пате страха или евпатею осторожности. Осторожность – результат логических рассуждений о потенциальной опасности и принятия соответствующих решений. Страх проистекает из гедонистического стремления избежать чего-то или дать отпор без предварительных размышлений. Он иррационален и приносит больше вреда, чем пользы.

4. Плохие вещи, происходящие здесь и сейчас, могут вызвать пате печали и страдания. Евпатеи, связанной с плохими вещами в настоящем, не существует: если вы должным образом контролируете свои мысли и чувства, вы никогда не ощутите печали.

Цель жизни стоика заключалась в том, чтобы фокусироваться на мыслях, а не на чувствах, пока практика «остановиться и подумать, прежде чем действовать» не войдет в привычку. Некоторые стоики, например римский император Марк Аврелий, овладели искусством сначала думать, а потом чувствовать настолько хорошо, что даже секс стал казаться им скорее поводом для размышления, чем предметом желания. Император описывал секс как «трение внутренностей и выделение слизи»[98]98
  Marcus Aurelius, Meditations, trans. and ed. Martin Hammond (London: Penguin Books, 2006), book 6, no. 13.


[Закрыть], [99]99
  Пер. А. К. Гаврилова.


[Закрыть]. Достигнув уровня Марка Аврелия, вы могли выйти за рамки пате и освободиться от печали, страха и примитивных удовольствий. Главной целью стоицизма было состояние внутреннего покоя, или блаженства, – атараксия.

Я знаю, о чем вы думаете: атараксия очень напоминает нирвану. Что ж, вы не первым это заметили. Многие историки полагают, что это не просто совпадение. Параллели довольно очевидны, но, хотя нельзя исключать, что древние греки повлияли на буддизм или что обе философии почерпнули идеи у персов и китайцев, наиболее вероятно, что конкретно это понятие греки заимствовали у буддистов[100]100
  Подробнее о теории, что все было наоборот, можно почитать здесь: Christopher I. Beckwith, Greek Buddha: Pyrrbo’s Encounter with Early Buddhism in Central Asia (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2015).


[Закрыть]. В античной истории был момент, когда греческая и индийская культуры соприкоснулись. Если помните, в момент нашей последней встречи с Александром Македонским он раздумывал о возвращении домой из своего индийского похода[101]101
  См. Karen Armstrong, The Great Transformation: The World in the Time of Buddha, Socrates, Confucius, and Jeremiah (London: Atlantic Books, 2009), 367; Demetrios Th. Vassiliades, “Greeks and Buddhism: Historical Contacts in the Development of a Universal Religion,” Eastern Buddhist (New Series) 36, no. 1–2 (2004): 134–183; Thomas C. McEvilley, The Shape of Ancient Thought, Comparative Studies in Greek and Indian Philosophies (New York: Allworth Press, 2006).


[Закрыть].

Среди прочих в этом походе Александра сопровождал Пиррон из Элиды. Он якобы встретил в Индии «голых мудрецов» (гимнософистов)[102]102
  Diogenes Laertius, The Lives and Opinions of Eminent Philosophers, trans. C. D. Yonge (London: G. Bell and Sons, 1915), book: 9.


[Закрыть], [103]103
  Лаэртский Д. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / АН СССР, Ин-т философии; общ. ред. и вступит. ст. А. Ф. Лосева. М.: Мысль, 1979.


[Закрыть]. Мы не можем с уверенностью сказать, были ли те мудрецы индуистами, буддистами или кем-то еще. Тем не менее после беседы с ними Пиррон вернулся в Грецию с мыслью о том, что идеальная цель жизни – состояние внутреннего покоя. Вокруг этой идеи он выстроил целую философскую систему. Он считал, что если верить только тому, что испытываешь, и отвергать все остальное, то можно перестать беспокоиться о мелочах и расслабиться. Это легло в основу пирронизма, или пирроновского скептицизма. Стоицизм был скроен из той же материи, пусть и по другим меркам, и ставил целью достижение нирваны, простите, атараксии.

Притом что стоицизм, пирронизм и другие философские концепции о достижении покоя, возникшие примерно в III веке до н. э., вполне могут быть греческими ответвлениями буддизма, необходимо подчеркнуть, что никто не знает этого наверняка. Самым ранним источником, в котором встречается описание встречи Пиррона с «голыми индийскими мудрецами», считается книга Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Она была написана спустя шестьсот лет после описываемых событий. Все, что нам действительно известно, – это то, что Пиррон внезапно стал размышлять очень по-буддийски, как и представители других философских школ, включая стоиков. Вне зависимости от того, кто на кого повлиял, Павел понимал взгляд стоиков на эмоции, что возвращает нас к его проповеди перед ареопагом, вызвавшей столько смеха. Что же такого смешного он сказал?

Шутка святого Павла

Безусловно, это не было стендап-выступлением. Павел начал, как ему казалось, с комплимента своей аудитории: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны»[104]104
  Acts 17:22.


[Закрыть], [105]105
  Деян. 17:22.


[Закрыть]. Затем он рассказал, как по пути к ареопагу заметил алтарь неизвестного бога, – тем самым он старался на их языке намекнуть афинянам, что они вообще не знают Бога: «Бог, сотворивший мир и все, что в нем… будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет»[106]106
  Acts 17:24.


[Закрыть]. Провозглашение идеи о том, что Бога не волнуют столь незначительные вещи, как статуи и алтари, было его первым обращением к стоикам в зале.

Пока неплохо. Он продолжил: «…и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь, и дыхание, и все»[107]107
  Acts 17:25.


[Закрыть]. Эта мысль опять же пришлась бы стоику по душе. Если существует всезнающее, всемогущее божество, зачем ему ожидать от людей, чтобы они делали что-то за него? Для Бога это означало бы тратить силы на безразличные вещи. На этом Павел не остановился: «От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию»[108]108
  Acts 17:26.


[Закрыть]. И здесь Павел не слишком отклоняется от античной философии. Греки и римляне, подобно иудеям, верили, что человечество было создано одним Богом – в случае греков Прометеем из глины, – а затем распространилось по всему миру.

Павел раскрыл глубже и очевиднее греческую мысль: «Дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас»[109]109
  Acts 17:27.


[Закрыть]. Эту реплику Павел подготовил заранее, чтобы ввернуть в свою проповедь немного классической греческой философии: «Ибо мы Им живем, и движемся, и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили, “мы Его и род”» (курсив мой)[110]110
  Acts 17:28.


[Закрыть]. Это предложение начинается цитатой из стихотворения Эпименида, древнегреческого философа, жившего еще до Сократа. Вторая цитата принадлежит философу-стоику Арату. Павел ступал в мир греков, говоря с ними на их языке.

Затем он сделал остроумное замечание: «Итак, мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого»[111]111
  Acts 17:29.


[Закрыть]. С этим стоики наверняка бы согласились. Камень был всего лишь камнем, золото – золотом. Преходящим, неважным. Не к таким вещам должен стремиться тот, кто ищет внутреннего покоя. Можно представить, как стоики из числа собравшихся подались вперед, желая услышать, что еще скажет этот человек.

И тут Павел совершил ошибку. Перед ареопагом, полным стоиков, он слишком углубился в собственную систему убеждений. «Итак, – сказал он, – оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную посредством предопределенного Им мужа…»[112]112
  Acts 17:30–31.


[Закрыть] Это было типично для иудейского мировоззрения. Речь шла о том, чтобы попросить прощения за то, что люди вызвали у Бога отвращение. Павлу показалось разумным переходом сказать стоикам, что единственная небезразличная вещь – это воля Божья. По всей видимости, он хотел донести до них, что для того, чтобы быть по-настоящему добродетельным и избегать страстей и печалей, необходима вера.

Павел полагал, что у него есть тому доказательства: «…подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых»[113]113
  Acts 17:31.


[Закрыть].

Этим он все испортил. Утверждение, будто бы мертвец встал и пошел, стоило ему доверия аудитории. В те времена, как и сейчас, после казни люди не поднимались, чтобы отряхнуться и пойти по своим делам. Павлу не оставалось ничего, кроме как удалиться под гогот толпы. Но не все было потеряно. Не все посмеялись над ним. Кто-то захотел узнать больше[114]114
  Acts 17:32.


[Закрыть]. Его слова совершенно точно затронули по крайней мере несколько сердец и умов. Особенно они заинтересовали одного неоплатоника (приверженца обновленной версии философии Платона). По пути с холма мужчина по имени Дионисий засыпал Павла вопросами. Он стал убежденным христианином. В новую веру также обратилась женщина по имени Дамарь. Возможно, таких людей было больше, этого мы не знаем наверняка. Однако мы знаем, что Павел использовал греческую философию – в особенности представление греков об эмоциях, – чтобы аргументировать свою позицию. Он заявил, что путь к евпатее лежит через веру в Христа. И те, кого не смешил ходячий мертвец, могли увидеть новый способ достичь блаженства.

Чувства Павла-христианина

То, как понимал эмоции апостол Павел, неизмеримо повлияло на мир. Многое в современном христианстве происходит из слияния двух идей о чувствах, которые развил именно он. Одна из них – древнеиудейская идея о том, что следует избегать греха, дабы не вызвать отвращения Господа. Если вы согрешили, вы можете получить прощение, пока в вас есть вера, главное – принять, что кровавая жертва Яхве была принесена в том числе для вас. Сейчас под этой жертвой в основном понимаются страдания Иисуса на кресте за наши грехи. Элемент принесения в жертву крови животных почти забыт. Другая идея – представление стоиков о том, что счастья можно достичь, только сосредоточив свое внимание на том, что действительно добродетельно, в этом случае – на надежде или даже стремлении к тому, чтобы ваши грехи были прощены.

В сущности, именно поэтому на сегодня в мире насчитывается около 2,4 миллиарда христиан, что делает христианство самой многочисленной конфессией; апостолу Павлу удалось совместить то, что он чувствовал по отношению к Иисусу как иудей, с тем, что он чувствовал по отношению к Иисусу как стоик[115]115
  О количестве христиан в мире см. исследование: Pew Research Center, www.pewresearch.org/fact-tank/2017/04/05/christians-remain-worlds-largest-religious-group-but-they-are-declining-in-europe.


[Закрыть]. Благодаря Павлу больше грекоязычных людей уверовали в Христа. Так учение распространилось, и в конце концов императоры тоже смогли принять христианство.

Однако есть тот, кто повлиял на христианское мировоззрение не меньше, чем Павел. Он добился этого благодаря своим революционным идеям об одном чувстве, а именно любви. Чтобы объяснить, как так вышло, я расскажу вам об историческом феномене, который, казалось бы, не имеет с любовью ничего общего, – о жестоких и кровопролитных эпизодах, известных вам как крестовые походы.

Глава 4. Любовь крестоносцев

1095 год. Во французском Клермоне папа римский готовится выступить с речью перед Клермонским собором, созванным по его просьбе. Его ожидают священники, лорды и прочие представители высшего сословия. Речь, которую он подготовил, должна стать самой важной из всех, что произносились в Средние века. Я говорю «папа римский», но Урбан II был не единственным папой. Его наставник, папа Григорий VII, рассердил очень многих влиятельных людей, предположив, что только Церковь – а не королевская семья – должна обладать правом назначать священников и епископов. Император Священной Римской империи Генрих IV с этим не согласился и был отлучен от церкви. Так началась полувековая конфронтация, названная борьбой за инвеституру[116]116
  Инвеститура (от лат. investio – облачать) – в Средние века в Западной Европе акт введения во владение имуществом или в должность (светскую или церковную), сопровождавшийся ритуальной передачей символов власти (знамени, меча, жезла и др.).


[Закрыть]. Довольно быстро Генрих IV решил и сам поотлучать людей от Церкви. Он провозгласил низложение Григория и назначил своего человека – Гиберта Равеннского – папой Климентом III.

Как ставленник Григория VII, Урбан всегда занимал его сторону. Однако раскол в Церкви его беспокоил. И эта схизма была не единственной. В 1054 году из-за целого ряда разногласий христианская церковь разделилась надвое. Некоторые из расхождений казались обыденными, например какой именно хлеб подавать на евхаристии. Но не обошлось и без серьезных теологических споров, тянувшихся столетиями, например исходит ли Святой Дух от Отца и Сына или только от Отца. Другими словами, считать ли Иисуса Богом или лишь Сыном Божьим. В конце концов пути католической и православной церквей разошлись. Урбан надеялся стать тем, кто поможет им воссоединиться.

К своему счастью, Урбан получил письмо, позволявшее ему убить трех зайцев одним ударом. Во-первых, он мог перетянуть обратно на свою сторону епископов, поддержавших его соперника Климента. Во-вторых, он мог предложить европейской знати занятие, которое отвлекло бы их от вмешательства в реформы, унаследованные им от Григория. В-третьих, у него появился шанс залечить раны, препятствующие объединению католической и православной веры.

Император Алексей I Комнин, правитель Византии, где господствовало православие, обратился к Урбану с просьбой о помощи. С тех пор как турки-сельджуки взяли в 1071 году под свой контроль Иерусалим, христианским паломникам отказывали в доступе к святым местам. Что еще хуже, при попытке пробиться к ним верующие подвергались запугиванию и насилию. Кроме того, сельджуки постепенно вторгались на территорию Византии.

Урбан рассматривал речь, которую он готовился произнести перед собором, как возможность сплотить христиан и указать им на известного врага. Ему предстояло использовать мощные средства эмоционального убеждения, чтобы послать сигнал, способный всколыхнуть простолюдинов, призвать людей к оружию и вдохновить на поход в Святую землю. Его план сработал. Папе Урбану II удалось начать Первый крестовый поход.

В истории есть много моментов, над которыми историки ломают головы. Как функционировал этрусский язык? Кто сжигал дотла средиземноморские города в 1200 году до н. э.? Но мало что сравнится по странности с крестовыми походами. Исследователи по-прежнему спорят о точном значении термина «крестовый поход», но я использую его в значении, привычном большинству людей: рыцари в громоздких доспехах и на лошадях отправляются в Святую землю, чтобы низвергнуть – а точнее подавить и изничтожить – силы ислама.

Можно воспринимать крестовые походы как сами крестоносцы – как серию жестоких паломничеств: путешествий к землям, что лежат в основе их веры, во славу Божию. За 176 лет, начиная с 1096 года, состоялось семь крестовых походов[117]117
  Или восемь? Или девять? Или Восьмой и Девятый походы следует считать продолжением Седьмого? Может, и вовсе ни одного крестового похода не было, а была лишь европейская военная экспансия? А может, их было куда больше, ведь Европа стала атаковать исламские государства задолго до 1096 года. Правильно ли считать первые два похода крестовыми, если в то время они еще так не назывались? Ответы, как правило, зависят от историка, которому вы адресуете эти вопросы, и от его настроения. Прим. авт.


[Закрыть]. Некоторые из них были невероятно успешны, по крайней мере с точки зрения крестоносцев. Но другие ждал полный провал, как Пятый (1217–1221) и Седьмой (1248–1254) походы. Иногда крестовые походы заканчивались перемирием: например, во время Третьего похода (1189–1192) Ричард I заключил мир с Саладином, первым султаном Египта и Сирии, а во время Шестого похода (1228–1229) ряд политических вопросов стороны урегулировали путем переговоров. В результате Четвертого «проклятого» крестового похода (1202–1204) от церкви были отлучены целые армии крестоносцев, так как они чинили разбой, угоняли венецианские корабли и вместо Святой земли вторглись в Константинополь. Стоит отметить, что отлучение отменили в честь того, что вторжение в Константинополь оказалось успешным. Крестовые походы – многогранный и странный феномен, причины многих из них по сей день остаются загадкой. Однако, на мой взгляд, есть аспект, в меньшей степени вызывающий недоумение, а именно то, из-за чего они вообще начались. На самом деле все дело было в любви. Да-да, в любви.

Что такое любовь?

Современной нейронауке нравится раскладывать любовь на составляющие ее химические вещества и стадии. Для начала любовь – это вожделение, вызываемое гормонами, которые производятся в наших половых органах, – тестостероном и эстрогеном. Они вырабатываются, когда один отдел мозга, гипоталамус, решает, что пришло время размножаться. У всего этого есть очевидная эволюционная функция: продолжение рода.

Затем, если вы проникаетесь симпатией к человеку, к которому вас физически тянет, гипоталамус выбрасывает другой гормон – дофамин, чтобы вызвать влечение. Дофамин также известен как гормон вознаграждения. Он высвобождается, когда вы делаете что-то, что доставляет вам удовольствие: прыгаете с парашютом или едите шоколад. Когда на фоне высокого уровня дофамина синтезируется норадреналин, участвующий в реализации реакции «бей или беги», вы становитесь возбужденным и полным энергии. Антрополог Хелен Фишер рассказывает, что на снимках фМРТ[118]118
  Функциональная магнитно-резонансная томография.


[Закрыть] участки мозга, отвечающие за вознаграждение, вспыхивают, как рождественская елка, когда люди видят на фото кого-то, кто кажется им привлекательным[119]119
  Helen Fisher, Why We Love. The Nature and Chemistry of Romantic Love (New York: Holt Paperbacks, 2005).


[Закрыть].

Наконец формируется привязанность, которой мы обязаны окситоцину. Выброс окситоцина, как правило, происходит в моменты единения – особенно при родах, кормлении грудью и во время секса. Выработка окситоцина также фиксируется у домашних животных – даже у таких на первый взгляд равнодушных кошек, как моя Заззи, – когда их хозяева возвращаются домой[120]120
  Kristyn R. Vitale Shreve, Lindsay R. Mehrkam, and Monique A. R. Udell, “Social Interaction, Food, Scent or Toys? A Formal Assessment of Domestic Pet and Shelter Cat (Felis silvestris catus) Preferences,” Bebational Processes 141, pt. 3 (August 2017): 322–328.


[Закрыть]. Окситоцин крайне важен. Он переводит вас из состояния лимеренции – интенсивного, навязчивого романтического желания, типичного для начала отношений, – к привязанности, что ассоциируется с долгосрочными отношениями. Однако это не просто гормон любви.

Наиболее правильно думать об окситоцине как о топливе для того, что мы называем двигателем принадлежности. Для таких гиперсоциальных видов, как человек, принадлежность к группе чрезвычайно важна. Оказывается, притяжение друг к другу – ощущение собственной принадлежности к группе – почти так же необходимо для выживания человека, как питьевая вода. Изоляция от единомышленников может нанести серьезный психологический вред и даже привести к смерти[121]121
  Замечательный обзор, посвященный понятию принадлежности: Kelly-Ann Allen, The Psychology Belonging (London: Routledge, 2020).


[Закрыть]. «Двигателю принадлежности», столь важному для нашего выживания, требуется гораздо больше, чем выброс окситоцина в мозг. Нам необходимы взаимодействие с теми, кто нам дорог, физический контакт, разговоры, смех, совместная деятельность. Чем этого больше, тем сильнее наше чувство принадлежности – и любви – друг к другу. Однако это не всегда хорошо. Сильная идентификация с одной группой при слабых связях с другими рискует привести к насилию. Слишком сильное влечение также бывает опасным, особенно если окситоцин бурлит в крови, а объект влечения недоступен или ваша любовь безответна. Такое положение дел может привести к непредсказуемым последствиям – от ощущения одиночества до опасных навязчивых состояний.

Современный философский взгляд на любовь отличается от научного, хотя и согласуется с ним. Некоторые философы описывают любовь как союз между людьми, которые тянутся друг к другу или каким-либо образом связаны[122]122
  Robert C. Solomon, About Love: Reinventing Romance for Our Times (New York: Simon & Schuster, 1988); Mark Fisher, Personal Love (London: Duckworth, 1990).


[Закрыть]. Другие говорят об усиленной заботе, то есть когда вы активно заботитесь о чьем-то благополучии, возможно даже больше, чем о своем[123]123
  Gabriele Taylor, “Love,” Proceedings of the Aristotelian Society (New Series) 76 (1975–1976): 147–164; Richard White, Love’s Philosophy (Oxford, UK: Rowman & Littlefield, 2001).


[Закрыть]. Она тоже подразумевает определенный тип влечения и единения. Любовь рассматривается в том числе как процесс наделения человека особой ценностью. Здесь мы говорим об «оценке стоимости»[124]124
  J. David Velleman, “Love as a Moral Emotion,” Ethics 109, no. 2 (1999): 338–374.


[Закрыть]: чем больше вы цените кого-то или что-то, тем сильнее ваша любовь или, возможно, тем больше соответствующих нейрохимических соединений выбрасывается в вашем организме.

У этой дискуссии есть и обратная сторона. Некоторые философы утверждают, что любовь вообще не эмоция, а комплекс эмоций – сумма целого ряда чувств, которые у вас в голове со временем начинают соотноситься с кем-то или чем-то. Любовь может быть смесью вожделения, влечения, привязанности, заботы, иногда даже разочарования. В этом смысле весь сложный набор чувств, который вы испытываете к кому-то, кто вам дорог, и формирует вашу любовь к нему. Это объясняет, почему не может быть двух одинаковых любовей. Мою любовь к жене нельзя сравнивать с любовью к матери или к Заззи, потому что комплекс эмоций в каждом случае разный.

Эти точки зрения, однако, не взаимоисключаемые. Мы любим людей, потому что видим в них ценность, потому что нас заботит их благополучие и потому что мы хотим быть с ними. И эта любовь может представлять собой коктейль из разных чувств, вызванных действием определенных нейрохимических соединений. Однако тип любви, вдохновлявший крестоносцев, современная наука или философия не рассматривает. Точнее, не совсем так. Этот тип любви был описан за семьсот с небольшим лет до того, как Урбан произнес свою речь, и именно он лег в основу эмоционального режима, доминировавшего в Европе в эпоху крестовых походов. Чтобы понять этот режим, необходимо обратиться к личности его автора, святого Августина.

Рыдания Августина

В августе 386 года человек сидел в одиночестве в своих покоях в Милане и рыдал. Слезы лились из его глаз неудержимым потоком и падали на стол, потому что он только что прочитал нечто, изменившее всю его – и, возможно, нашу тоже – жизнь. Звали его Аврелий Августин, после канонизации в 1298 году он стал известен как святой Августин (Августин Блаженный).

С тех пор как он покинул родную Северную Африку, а на самом деле и некоторое время до этого, Августин исповедовал манихейство. Несмотря на то что сейчас манихейство не считается действующей конфессией, когда-то оно соперничало по популярности с христианством и исламом. Его влияние простиралось от атлантического побережья Европы до тихоокеанского побережья Китая. Манихеи верили, что в мире действуют две божественные силы: одна несет свет, а другая – тьму. Они постоянно противоборствуют, и в этой борьбе участвуют как земля, так и человеческие души. Вот почему существуют день и ночь, солнце и дождь; вот почему мы можем чувствовать себя хорошо, совершив что-то плохое, и ужасно, поступив правильно. Все дело в равновесии. В юности Августину ужасно нравилось воровать фрукты, поэтому манихейство казалось ему логичным уже тогда.

В 386 году Августин перестал видеть в манихействе смысл. Он больше не понимал, почему мы испытываем радость, совершая дурные поступки. Его кражи не должны были сопровождаться ощущением радости, и он знал это. Августин никогда не чувствовал себя убежденным манихеем и оставался на нижней ступени посвящения, слушателем, хотя и считался одним из самых просвещенных последователей учения. Он учился усерднее всех окружающих, впитывая малейшие подробности греческой и римской философии наравне с содержанием манихейских текстов. И это было частью проблемы. В ходе своих исследований Августин настолько увлекся Платоном, что стал считать себя неоплатоником и задумался, нет ли иного пути к Богу[125]125
  Saint Augustine, Confessions, trans. Henry Chadwick, Oxford World’s Classics (Oxford, UK: Oxford University Press, 2009).


[Закрыть].

К 386 году, когда мы застали его в одиночестве рыдающим в своих покоях, он находился в глубоком кризисе веры. Пятнадцатилетние отношения Августина с матерью его ребенка резко оборвались, когда его собственная мать заставила его жениться на молодой богатой наследнице. Масла в огонь подливало и то, что новый император-фундаменталист, исповедовавший христианство, – Феодосий I – приказал на месте убивать манихейских монахов. Августину приходилось отрицать свою принадлежность к этой вере всякий раз, когда его спрашивали о ней. Жизнь казалась ему сплошным мраком, в котором невозможно было найти равновесие.

В тот судьбоносный день в 386 году Августина навестил хороший друг Понтициан. Он заметил, что у Августина на столе лежит рукопись «Послания Павла к Римлянам». Это вызвало у Понтициана улыбку, поскольку он, как и император, был набожным христианином и радовался новообращенным. Вместе со своим спутником Августин покинул покои, чтобы встретиться с друзьями и разделить с ними ужин и беседу. В какой-то момент Понтициан стал вслух читать книгу. В ней рассказывалось об обращении другого человека – Антония-пустынника. Услышанное тронуло Августина, что-то в прозвучавших словах заставило его задуматься о собственной жизни. Сам он так описывает этот эпизод:

Ты же, Господи, во время его рассказа повернул меня лицом ко мне самому: заставил сойти с того места за спиной, где я устроился, не желая всматриваться в себя. Ты поставил меня лицом к лицу со мной, чтобы видел я свои позор и грязь, свое убожество, свои лишаи и язвы[126]126
  Saint Augustine, Confessions, 96–97.


[Закрыть], [127]127
  Здесь и далее в отрывке цит. по: Святой блаженный Августин. Исповедь. М.: ДАРЪ, 2013.


[Закрыть].

Иными словами, Августина обуяло отвращение к самому себе, своему поведению, образу жизни, вере. Большинство появившихся в то время религий все еще опирались на эмоцию отвращения, центральную для иудаизма. Августин упрекал себя за то, что когда-то молился богу света: «Дай мне целомудрие и воздержание, только не сейчас», – эта молитва, как ему казалось, позволяла провести жизнь в погоне за плотскими удовольствиями[128]128
  Saint Augustine, Confessions, 97.


[Закрыть]. Августин жаждал секса, пиров, физической красоты. Теперь же он «угрызался», «вне себя от жгучего стыда»[129]129
  Saint Augustine, Confessions, 97.


[Закрыть]. Он задался вопросом, почему до этого момента он так легко поддавался своей греховной природе.

Откуда это чудовищное явление и почему оно? Душа приказывает телу, и оно тотчас же повинуется; душа приказывает себе – и встречает отпор. Душа приказывает руке двигаться – она повинуется с такой легкостью, что трудно уловить промежуток между приказом и его выполнением. Но душа есть душа, а рука – это тело. Душа приказывает душе пожелать: она ведь едина, и, однако, она не делает по приказу[130]130
  Saint Augustine, Confessions, 98–99.


[Закрыть].

Августин даже не заметил, как подступили слезы. Пытаясь подавить рыдания, он попрощался с друзьями и вернулся в свои покои. Там он провел некоторое время, горько плача от горя и стыда. На него разом обрушилось все бремя его жизни: грех, похоть, эгоизм. Он хотел быть другим, хотел измениться.

Именно тогда Августин услышал голос. Не могучий голос пророка. И не тот голос, что слышал Павел, – успокаивающий, но требовательный голос самого Иисуса. Августин услышал спокойную и нежную песню ребенка. Мальчик напевал: «Возьми, читай! Возьми, читай!» Августин осознал, что на столе у него все еще лежат свитки с книгами Нового Завета, и решил поступить, как говорил ребенок. Он развернул один из них и первыми увидел слова: «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною»[131]131
  Мф. 19:21.


[Закрыть]. Августина охватило невероятное волнение. Это наставление глубоко тронуло его и поразило своей мудростью. Он решил взять другой свиток из лежавших на столе, на сей раз «Послание Павла к Римлянам», и поспешил к друзьям. При них он наугад выбрал другой отрывок:

…Не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа (нашего) Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти[132]132
  Romans 13:13.


[Закрыть], [133]133
  Рим. 13:13–14.


[Закрыть].

В тот момент эмоционального высвобождения Августин стал не только христианином, но и одним из самых влиятельных философов и теологов в истории. На протяжении последующего тысячелетия и по его окончании труды Августина вдохновляли христианских мыслителей, поскольку ему удалось развить и расширить важнейшие доктрины: о первородном грехе Адама и Евы, о значимости Девы Марии, о свободе воли человека. Что еще более важно, он развил идею благодати. Августин считал, что целью праведного христианина должен стать поиск Божьей благодати через отказ от греха и искушений, которым он сам поддавался в юности. По его мнению, сосредоточиться следует не на соблазнах, а на душе и благородном внутреннем «я». Вам снова может показаться, что идея далеко не нова: человек призывает контролировать плотские желания во имя стремления к высшей цели. Еще один Платон в поисках эроса, еще один Будда на пути к нирване. Разница лишь в том, что до Августина в центре внимания были желание и то, как можно его подавлять, использовать или бросать ему вызов. Святой Августин же, прямо как The Beatles, верил, что все, что вам нужно, – это любовь.

Все, что вам нужно, – это любовь

Как я уже говорил, на Августина сильно повлияли греки, а особенно Платон. Августин разделял платоновскую трехчастную концепцию души. Подобно Платону, он считал, что в душе представлена наша истинная форма – лишенная тела, практически сверхъестественная, совершенная версия нас. При этом у Августина был собственный взгляд на ее структуру. Он несколько упростил платоновскую концепцию, что в немалой степени обусловлено годами манихейства. Августин предположил, что душа состоит из двух частей – темной и светлой. Та часть, что неспособна размышлять, а действует инстинктивно, – наша внешняя, темная душа, или плоть. Разумная часть, которая руководствуется рассуждениями и размышлениями, – светлая внутренняя душа. Какая из душ будет руководить нами, зависит исключительно от нас. В отличие от манихеев, Августин не считал, что расщепление души на темную и светлую вызвано противоборством двух богов. Напротив, мы сами стали причиной этого расщепления, когда ослушались Господа в райском саду. В Бытии 1:27 говорится: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»[134]134
  Genesis 27.


[Закрыть]. «Образ», о котором идет речь, и есть светлая внутренняя душа. Частица Бога в каждом из нас. Наша истинная сущность. Та часть, что была осквернена, когда Адам и Ева ослушались божественного повеления и вкусили плод с древа познания добра и зла. Последовавшее за этим изгнание из рая нельзя понимать как изгнание из физического места. Мы стали узниками своей плоти, темного внешнего «я», порожденного актом первородного греха.

Как и Павел до него, Августин считал, что наш разум должен сосредоточиться на вере в Христа и его жертве. Однако он не разделял идею стоиков об оценке своих эмоций. Он не спорил, что чувства часто хаотичны, жестоки, что они могут сбивать с пути. Однако для него секрет заключался в том, чтобы научиться обращаться к внутреннему «я», пока не удастся разглядеть где-то глубоко внутри себя образ Бога. Именно так можно отвергнуть хаос материального мира, который Августин называл градом земным, и сосредоточиться на мире нематериальном, или Граде Божьем.

Августин понимал, что это не так-то просто, но у него был свой метод: стараться вести себя так, как вел себя Иисус. Когда Августин услышал голос, велевший ему читать, он преисполнился любви. Благодаря ей он обрел знание, и знание стало ему наградой. Для Августина Иисус был воплощением мудрости и любви. Бог Отец – воплощением памяти. Святой Дух – воплощением воли. Но Иисус, Сын Божий, – воплощением мудрости, любви и понимания. Именно благодаря этой мудрости Иисус, подобно Сократу, сумел взять под контроль свои дух и волю даже перед лицом смерти. Августин считал, что Иисус был призван напомнить людям об их истинной внутренней сущности, созданной по совершенному образу и подобию Бога. Безупречность Иисуса заключалась в его всеохватывающей любви и в том, как он выразил эту любовь, позволив себя распять, – в акте необычайной милости.