Текст книги "Кто твой город? Креативная экономика и выбор места жительства"

Как показывает наша модель, маловероятно, что существующий мегарегион будет просто расти вверх за счет строительства более высоких зданий и прироста населения. Вероятнее, что его расширение примет форму слияния двух или более мегарегионов в супермегарегион. Структура освещенности территории Японии уже позволяет предположить возможность возникновения супермегарегиона, который начинается в Токио и кончается в Фукуоке. В обозримом будущем мегарегионы будут теми экономическими единицами, которые структурируют и ориентируют мировую экономику.

Конечно, супермегарегионы несут с собой новые, разнообразные и острые вызовы. По мере ускорения инноваций и миграции можно ожидать, что в ведущих мировых мегарегионах будет концентрироваться все больше ключевых функций. А социальная и экономическая дистанция между ведущими мегарегионами и отстающими городами и регионами будет расти. Мегарегионы будут становиться все теснее и дороже, что усилит социальную и экономическую сегрегацию. Несомненно, потребуются крупные прорывы в перевозках и природопользовании. Основной задачей ведущих мегарегионов станет поддержание темпов инноваций. Без этого, как предупреждают Вест и его коллеги, они «перестанут расти и даже могут сокращаться, что приведет к стагнации или полному коллапсу».

Перед регионами второго и третьего эшелонов встанут еще более серьезные проблемы. Одни будут преуспевать и расти, другие – изнывать под гнетом суровой всемирной конкуренции. Глобальная система городов и регионов переживает процесс консолидации и перестройки, подобный тому, который изменил облик промышленности (сталеварение, автомобилестроение, электроника), перераспределив рынки между небольшим числом крупных и наиболее эффективных игроков. Многие города-регионы США могут серьезно пострадать, когда мегарегионы – и за границей, и в стране – будут увеличивать ставки, привлекая больше топ-талантов и ускоряя темпы инноваций. По всему миру местные Кливленды и Питтсбурги окажутся зажаты в клещах – высшие бизнес-функции отойдут к более крупным регионам вроде Чикаго, а производство будет переноситься в центры наподобие Шанхая. По всему миру Остины и «исследовательские треугольники» будут сталкиваться со все более мощной конкуренцией не только со стороны Кремниевой долины, но и со стороны напористых новых мест типа Бангалора, Дублина, Тель-Авива. Вероятно, в будущем мировая экономика будет формироваться вокруг еще меньшего числа мегарегионов и специализированных центров и все большее число мест будет обречено на мрачное будущее, в котором им придется бороться за то, чтобы вообще остаться в игре.

Часть II
Богатство места

5. Мобильные и укорененные

Со времен Маркса класс понимается как сила, разделяющая всякое общество. Много написано о том, как растет разрыв между высокооплачиваемым и средним работником, а также о том, что в карманах одного преуспевающего процента населения оседает все большая доля ВВП[1].

Но можно посмотреть на наши экономические перспективы и под другим углом, чего до сих пор почти не делали, – подумать о роли места.

Я буду говорить об этом добавочном географическом измерении социально-экономического понятия «класс», выделяя две группы, которые я коротко называю «мобильными» и «укорененными». У мобильной группы есть средства, ресурсы и желание смотреть по сторонам и переезжать туда, где они могут применить свои способности. Такие люди не обязательно родились мобильными, и не всегда они богаты. Но мобильная часть населения понимает, что поиск экономических возможностей часто требует переезда.

Инвестор Джордж Сорос неоднократно говорил, что он мало чего добился бы, если бы остался жить в своей родной Венгрии, так как там попросту негде было применить его таланты. Но он переехал в США; остальное, как говорится, уже история.

По сегодняшним оценкам, около 200 миллионов человек (одна тридцать пятая часть населения мира) живут за пределами той страны, в которой родились. Потомство этих мигрантов в первом и втором поколениях неисчислимо больше. Покойный колумнист The New York Times Герберт Масчемп окрестил растущий класс людей, чья мобильность достигла международного уровня, «глобальными номадами»[2]. Как их ни называй, в некоторых городах-регионах США, Канады и Австралии доля иммигрантов превышает 40 %. Аудитория моего учебного курса и та представляет собой отличную иллюстрацию высокой мобильности нашего общества: у меня есть студенты из Европы, Японии, Китая, Индии, Южной Америки и Африки, не говоря уж о Канаде и, конечно, США.

Но намного больше в мире укорененных – людей, которые тесно привязаны к своему месту. Конечно, некоторым из них повезло «пустить корни» там, где экономика бойкая, а перспективы неплохие. Но множество людей застряли в уголках с ограниченными ресурсами, угасающей экономической жизнью и скудными финансовыми возможностями. Конечно, многие из них родились в бедности и лишены ресурсов, которые позволили бы им уехать.

Не все укорененные сидят, где сидят, в силу экономических обстоятельств. Немало таких людей, которые предпочитают не трогаться с места, хотя имеют для того все возможности. Иногда их удовлетворяет та жизнь, которую они ведут, пусть даже они сознают, что где-то еще, возможно, жили бы лучше. Это не всегда плохо: исследования показывают, что возможность жить рядом с семьей и друзьями и постоянно видеться с ними положительно влияет на самочувствие и ощущение счастья.

Остаться или уехать?

Говоря о мобильности, социологи обычно имеют в виду социально-экономическую мобильность, то есть степень легкости, с которой люди повышают или понижают свой социальный и экономический статус. Но мои исследования и личный опыт убедили меня в том, что социально-экономическая мобильность и мобильность географическая взаимозависимы и отнюдь не исключают друг друга.

Исследование, выполненное в 2007 году учеными из Шеффилдского университета, как раз показывает, насколько важна роль нашего местоположения в вопросах нашей классовой принадлежности, здоровья, образовательных возможностей и экономической мобильности. Согласно его результатам, люди, рожденные в неблагополучных местах, всю жизнь не могут преодолеть изначальных барьеров. Бетан Томас пишет, что «на каждой ступеньке у вас все меньше и меньше шансов. Это не детерминация; очевидно, что порой из неблагополучных мест выходят люди, которым удается достичь многого, а из благополучных – те, кто не пытается ничего добиться, но это редкие случаи». Исследователи обнаружили, что распределение районов, находящихся выше и ниже среднего уровня благополучия, когда-то напоминало колоколообразную кривую (на одном конце богатые, на другом бедные, но большинство посередине), а теперь топография разделилась на две отчетливо выраженные категории – одна группа мест обладает возможностями, другая – нет. Авторы работы заключают, что эта новая география классов демонстрирует «ясно, как никогда, что место, где вы живете, может ограничивать или разнообразить ваши возможности от колыбели до могилы»[3]. Сегодня место представляет собой еще одну линию раздела между имущими и неимущими, наряду с расовой и этнической принадлежностью, профессией и уровнем дохода. Ранее статус человека сильно зависел от того, где он родился. В нашем высокомобильном и взаимосвязанном обществе на жизненных перспективах индивида сказывается также его готовность к переездам.

Экономисты и демографы кое-что сообщают о мобильном и укорененном населении. Переезжают обычно люди с хорошим образованием, которых заставляют сниматься с насиженных мест интересы карьеры. Среди них есть молодежь, которая хоть и привязана к родным и друзьям, но может получить намного большую выгоду от смены места жительства.

Но даже среди тех, кто отвечает критериям мобильности, далеко не все стремятся к переезду. У кого есть время и способность оценить все возможности и подсчитать выигрыш и затраты для каждого возможного места жительства? Когда возникает необходимость в переселении, большинство, как в рекламе Nike, «просто делают это». Что-то заставляет чашу весов склониться в ту или иную сторону – в другом городе живет любимый человек, есть жилье получше или более интересная работа либо просто хочется начать с чистого листа, – и мы принимаем решение. Мы говорим себе, что там, где нас нет, всегда лучше. Это не просто слова – их подтверждают психологи и экономисты, занимавшиеся этой темой. В большинстве случаев мы переоцениваем выгоды от переезда. А потом делаем шаг.

Этому посвящен забавный эпизод телесериала «Студия 30». Лиз Лемон, продюсер шоу, похожего на Saturday Night Live, которую играет Тина Фей, не мыслит себя без Нью-Йорка. Но ее новый бойфренд из Кливленда, и, когда ему отказывают в повышении на работе в Нью-Йорке, пара решает провести недельку в Кливленде. Они живут в даунтауне и гуляют по Флэтсу (это район развлечений на берегу Эри). Заходят в Зал славы рок-н-ролла. Люди там милые. С ними здороваются незнакомцы, спрашивают у Лиз, обладающей довольно заурядной внешностью, не модель ли она. Парень подумывает устроиться в кливлендскую юридическую фирму. За ужином представитель местного телеканала предлагает Лиз вести утреннюю кулинарную передачу. Окрестности очень красивые; жилье паре по карману. Вернувшись в Нью-Йорк, они только о том и думают, как хорошо было бы жить в Кливленде. Их живые воспоминания резко контрастируют с тем, что они видят в Нью-Йорке: у входа в метро – вооруженные полицейские, на тротуарах толкотня, какой-то тип плюет на Лиз. Приняв предложение кливлендских юристов, ее парень не может сдержать радости и начинает уговаривать Лиз уехать с ним. Но после долгих и трудных размышлений о том, что будет значить этот переезд для ее карьеры и социальной жизни, Лиз решает, что было бы глупо бросать столь многообещающую работу и все то хорошее и плохое, что способен предложить Нью-Йорк.

Не могу судить, ошиблась ли Лиз Лемон. Ее бойфренду было явно легче выбирать. Отчего бы ему не сменить работу без перспектив и дорогое жилье на позицию, которая оплачивается лучше, и более дешевый дом?

Большую часть истории человечества миграция была делом вынужденным. Люди переезжали, потому что должны были спастись от войны, избежать политического или религиозного преследования, найти работу. Еще в 1950–1960-х годах большинство людей, будь то белые или синие воротнички, переезжали в поисках работы. Ни у кого не было особого выбора. Вакансии для синих воротничков были сосредоточены исключительно в городах, выросших на месте добычи природных ресурсов, и в транспортных узлах. А белые воротнички принадлежали своим фирмам и отправлялись туда, куда их посылало начальство. В 1970-х годах сотрудники IBM шутили, что название компании расшифровывается «I’ve Been Moved» – «Меня заставили переехать». В этой шутке была значительная доля правды, и она относилась не только к компьютерному гиганту, но и к другим компаниям.

Однако сегодня переезжают обычно по доброй воле. В развитых странах лишь меньшинство граждан привязано к работе. По данным Бюро переписи населения США, лишь немногие указывают в качестве основной причины переезда «новую работу или перевод на новое место работы»[4].

Причины переезда для жителей США чаще всего связаны с жильем. По данным переписи, эта причина важна более чем для половины внутренних мигрантов (51,6 %). Те, кто раньше снимал жилье, хотят обзавестись своим, молодые пары решают отселиться, а пенсионеры ищут квартиры подешевле. Еще четверть опрошенных (26,3 %) отвечают, что переезжают по причинам, связанным с семьей, – вступают в брак, разводятся, заводят детей, съезжаются с родственниками, ищут перемен после смерти супруга и так далее.

Переезд по причинам, связанным с работой, оказывается третьим по популярности вариантом. Менее одной шестой американцев сказали, что основная причина переезда была связана с работой. Нет ничего удивительного в том, что более склонны переезжать по карьерным соображениям люди с высшим образованием. Но даже среди обладателей степени бакалавра лишь каждый четвертый снимается с места ради работы.

Но, несмотря на все доказательства обратного, господствует убеждение, что люди переезжают из-за работы. С тех пор как я заинтересовался тем, как люди выбирают, где жить и работать, я постоянно спрашиваю у своих студентов, куда они собираются после выпуска.

– Поеду куда угодно, где предложат хорошую работу, – обычно отвечают мне.

– О’кей, – настаиваю я, – а в Фарго, что в Северной Дакоте, поедете?

– Наверно, нет.

– А в Лафайетт, штат Луизиана?

– Нет, не думаю.

Я продолжаю допытываться и наконец задаю вопрос:

– Так куда бы вы поехали?

– Ну, – каждый раз отвечает студент, – я бы поехал в Чикаго, Бостон, Сиэтл, может, в Остин, в район Нью-Йорка, в Атланту или в Большой Вашингтон, в округ Колумбия.

– А почему?

– Там много вакансий. Много возможностей. Там круто жить, и у меня там много друзей.

Этот стандартный диалог демонстрирует три важные вещи. Во-первых, люди склонны при поиске работы сосредоточиваться на определенных местах. Во-вторых, имеет значение и то, где живут их друзья. В-третьих, – что, может быть, наиболее значимо, – не в любое место мы согласны переехать ради работы.

Этот тренд подтверждается различными исследованиями. В 2002 году компания Next Generation Consulting выяснила, что три четверти выпускников колледжей сначала решают, где жить, и лишь потом начинают искать работу на местном рынке труда. Более полное исследование, выполненное в июне 2006 года одним из подразделений компании Yankelovich для группы CEOs for Cities, показало, что почти две трети (64 %) молодежи в возрасте между 25 и 34 годами поступают именно так[5].

Есть много разных причин переезжать, но почему люди остаются на месте?

Для многих ключевую роль играют экономические обстоятельства – у них просто нет особого выбора. Многие представители укорененного населения малообразованны и бедны, соответственно, они не ждут многого от своей работы и не имеют больших карьерных перспектив.

История моей собственной семьи отражает этот разрыв между мобильными и укорененными. Родители моих родителей, выходцы из южноитальянского региона Кампанья, перебрались в США в начале ХХ века. Не зная ни слова по-английски, они преодолели 8 тысяч километров, отделявшие их селение от Нью-Йорка, который был тогда самым большим и динамично развивающимся городом мира. Всего за одно поколение они перебрались с острова Эллис в Маленькую Италию на Манхэттене, а оттуда в Ньюарк, где получили несложную работу на заводе и завели семьи. Из крестьян они превратились в городских рабочих, что дало их детям и внукам больший потенциал для экономической мобильности.

Но со времени приезда в Ньюарк моя семья перешла в категорию укорененных. Из десятков моих дядюшек и тетушек лишь немногим случалось уезжать дальше чем на 30 километров от того места, где они выросли. Благодаря этому моя мать, пять ее сестер, братья и все их дети могли каждое воскресенье собираться за обедом в ньюаркском доме моей бабушки.

К счастью, мои родители всегда подчеркивали, как важно получить высшее образование. Для них это был ключ к социальной мобильности, путь к лучшей жизни. Да, они бы предпочли, чтобы дети не уезжали далеко – ходили в местный колледж, жили дома, ездили на занятия на машине. Но я отчаянно хотел уехать учиться. Признаться, меня привлекала сопряженная с этим свобода – возможность уходить из дома и возвращаться, когда мне вздумается, допоздна задерживаться в гостях и развлекаться с друзьями без присмотра родителей и близких. Но попутно интуиция говорила мне, что еще полезнее будет для меня покинуть кружок моих сверстников, состоявший из «крутых парней» и работяг. Многие мои приятели уже впутались в наркобизнес и мелкий криминал. Среди тех, кто от этого удержался, немногим хватало амбиций думать о колледже, что уж тут говорить о карьере. Уже тогда я в какой-то мере понимал, что уехать учиться – значит для меня не просто встать на путь к своей мечте, но вырваться из этого круга.

Стипендия штата Нью-Джерси позволила мне сделать это. Получив деньги, которых хватило не только на обучение, но и на полный пансион, я сумел убедить родителей разрешить мне поступить в колледж Ратгерского университета в Нью-Брансуике, – километров пятьдесят на юг от дома по главной автомагистрали штата. Мне трудно было поверить, что Ратгерский университет, который казался таким далеким, пока я рос, на самом деле так близко. Впрочем, моя семья вела себя так, как будто я уезжал на другой конец света. Любой подумал бы так же, увидев набитый едой, пивом и прочими нужными вещами «шевроле-импала», на котором мои родные совершали ежемесячное паломничество ко мне.

Это был лишь первый из множества переездов, и каждый из них мои родственники обставляли так, будто я отправляюсь в великое путешествие. Когда я учился в магистратуре Колумбийского университета, откуда доехать домой можно было на прямом поезде, моя семья за пять лет выбралась в Нью-Йорк всего пару раз. Мои родственники жили и умирали, побывав хорошо если в трех разных штатах, причем никогда не летали на самолете и не устраивали себе отпусков. Путешествовать было дорого; чтобы поехать куда-то, приходилось тратить деньги, предназначенные для более важных нужд. Еще это означало оставить семью и дом, а моим родителям нравилось у себя дома.

Наверное, родители были счастливы, но они были укоренены. Я был мобилен. Благодаря усердному труду и покупке домика в пригороде Ньюарка они смогли улучшить свое экономическое положение, поднявшись из рабочих в нижний сегмент среднего класса. Но если бы не моя географическая мобильность, я никогда не смог бы поступить в магистратуру, стать профессором и начать печататься. Тем не менее мои родители, никогда не изучавшие экономику, вполне представляли себе, чем приходится жертвовать – и тому, кто остается на месте, и тому, кто выбирает мобильность.

В 2007 году экономист из Лондонского университета Наттавудх Повдтхави провел опрос, участникам которого предлагалось выразить в денежном эквиваленте радость от частых встреч с друзьями и родными[6]. Выяснилось, что возможность почти ежедневно лично общаться с близкими оценивается более чем в миллион долларов годового дохода. В частности, Повдтхави установил, что, если вы переедете из города, где регулярно видитесь с семьей и друзьями, в чужое место, вам придется зарабатывать на 133 тысячи долларов больше, чтобы только компенсировать недостаток счастья, вызванный разлукой. Аргументируя важность сознательного выбора, Повдтхави пишет: «Поскольку обычно увеличение дохода, как и установление стабильных отношений, требует и времени, и усилий, то индивидуальное решение, во что инвестировать свое время и силы, зависит от того, что, по мнению выбирающего, сделает его более счастливым – деньги или дружба».

Я не уверен, что на личные отношения можно повесить ценник. Тем не менее, если верить расчетам Повдтхави, я должен очень крупную сумму своей жене Ране, которая, выходя за меня, покинула пять братьев и сестер, обоих родителей, множество племянников и племянниц и несчетное множество близких родственников и друзей.

Многие люди предпочитают оставаться укорененными, даже если экономические обстоятельства не мешают им собраться в дорогу. Быть может, они интуитивно понимают экономическую ценность близких отношений. А из тех, кто переехал, многие со временем решают вернуться. Тяга к дому невероятно сильна – притяжение семейных уз, необходимость заботиться о стареющих родителях или помогать с детьми, желание быть ближе к старым друзьям. Я был поражен тем, что на две сотни подробных историй о переездах, которые я собрал для этой книги, обнаружилось множество случаев, когда люди, поездив по миру, под конец жизни возвращались домой.

Возьмем, к примеру, Линду Магуйар, талантливую оперную певицу, которая бросила успешнейшую карьеру в Торонто и вернулась в родную Виргинию. Она писала: «Мне знакома невероятная роскошь артистической, творческой и академической жизни; благодаря поддержке правительства я стала профессиональной певицей высочайшего уровня. Но я как раз подошла к той точке, когда я больше не могу отрицать, кто я есть на самом деле, – простая американка из Виргинии. Невероятно здорово – снова быть дома».

Или Веронику Эскобар, молодого и энергичного политика из Техаса. Она уехала из родного города, чтобы поступить в магистратуру и затем сделать карьеру. Я познакомился с ней, когда она принимала участие в нашем проекте «Лидерство креативных городов». Моя команда была под таким впечатлением, что мы позвали Веронику работать у нас координатором. «Мое желание [уехать] коренилось в понимании, что в Эль-Пасо мне нечего делать; я подозревала, что не найду там ни работы, ни своего призвания, ни будущего. Я знала, что другие города более привлекательные, интересные, блестящие, захватывающие». Магистратуру она закончила в Нью-Йорке и, пока училась, влюбилась в этот город. «Кто захочет жить где-то еще? – писала Вероника. – Я думала, что, когда стану магистром, перееду в Сан-Франциско ради программ PhD, которые есть в университетах на берегу залива, в Нью-Йорке тоже было много возможностей». По дороге на запад Вероника остановилась перекусить в Эль-Пасо и была поражена резким контрастом. Тем не менее, добавляет она, «местные писатели процветали, а политическая жизнь кипела». Ее и саму удивляло, как восстанавливается ранее незаметная для нее связь с родным городом. «Эль-Пасо внезапно показался мне совершенно новым. Через литературные кружки я подключилась к политическим кампаниям, мне открылся целый мир. Я поняла, какой захватывающей может быть жизнь в пограничном городе, где все возможно. Я подружилась с людьми, похожими на меня, – тогда нам было за двадцать, сейчас за тридцать, – которые решили вернуться, пожить в Эль-Пасо, найти работу, бороться за благо нашего города, который мы любили». Видимо, даже самые мобильные люди не всегда могут противиться притяжению родного дома.

Замечательный социолог Альберт Хиршман предлагает схему, которая помогает сделать выбор – уехать и стать мобильным или остаться укорененным. Хиршман родился в Берлине в 1915 году, эмигрировал из Германии в США в годы нацизма, во время Второй мировой войны служил в американской армии, после чего был профессором Йеля, Колумбийского университета, Гарварда и Института перспективных исследований в Принстоне. В своей классической работе «Выход, голос и верность» (1970) Хиршман показал, что, оказавшись в дискомфортной ситуации, человек может «выйти» из нее или «озвучить» свое недовольство. Чем большую «верность» он ощущает, тем более вероятно, что он выберет второй вариант. Когда речь заходит о переезде, решение зависит от верности месту, где человек живет, и отношениям, которые у него там сложились.

Но не исключено, что сегодняшняя экономическая ситуация нарушает хрупкое равновесие между двумя этими полюсами. По мере того как выгоды кластеризации растут, а в мире становится все больше пиков, больше людей могут почувствовать, что соображения экономического процветания вынуждают их примкнуть к «мобильным». Это не значит, что все мы обречены стать вечными глобальными кочевниками. Это значит, что для того, чтобы раскрыть свой потенциал и обрести счастье, следует помнить о важности места, уметь правильно оценивать возможности и быть готовыми к переезду, если это будет необходимо.