Текст книги "Кто твой город? Креативная экономика и выбор места жительства"

6. Где находятся мозги

Люди всегда мигрировали – чтобы найти пропитание, спастись из зоны военного конфликта, убежать от религиозного или политического преследования либо расширить свои экономические возможности. Однако на протяжении большей части истории человеческие поселения были сравнительно невелики. В 2007 году журнал The Economist так подытожил накопленный человечеством опыт миграции: «Независимо от того, считаете ли вы, что история человечества началась в месопотамском саду, известном под названием Эдем, или более прозаично – в саваннах нынешней Восточной Африки, понятно, что Homo sapiens поначалу не был горожанином. Тогда для него важнее всего было найти себе пищу, а охота и собирательство – занятия для сельской местности. Не раньше конца последнего оледенения (около 11 тысячелетий назад) человек начал строить нечто, что можно было назвать деревнями, а к тому времени наш вид существовал уже около 120 тысяч лет. Прошло еще около шести тысяч лет, наступила классическая древность, и лишь тогда стали появляться города с населением больше 100 тысяч человек. Еще в 1800 году всего 3 % населения мира жили в городах. Ну а в ближайшие несколько месяцев доля горожан превысит 50 %, если уже не превысила. Стоило оно того или нет, но Homo sapiens превратился в Homo urbanus»[1].

И эта тенденция далека от завершения. По прогнозам ООН, в 2030 году больше двух третей населения мира (4,4 миллиарда человек) будут жить в городах[2].

Иногда утверждают, что с 1960-х годов вектор миграции изменился: до того времени людские потоки стекались в городские центры, а после – устремились в пригороды. При этом добавляют, что многомиллионный исход из городов перевернул великий тренд движения «из села в город». Действительно, десятки миллионов горожан переехали в предместья, где дома и инфраструктура были новее, а качество жизни – ощутимо выше[3]. Это, несомненно, вызвало к жизни новые виды классового и расового разделения, повышенную зависимость от автомобиля, неуклонно растущее массовое потребление и совершенно новые жизненные паттерны.

Часто упоминаются также волны переселения из старых городских центров, расположенных в прохладном климате так называемого «морозного пояса» на северо-востоке и Среднем Западе США, в регионы «солнечного пояса». Действительно, население таких штатов, как Техас, Аризона, Флорида и Невада, в последние годы растет с феноменальной скоростью, поскольку окрестности Феникса и Лас-Вегаса привлекают невероятное количество иммигрантов. Наконец, многие американцы продолжают перебираться из городов в дальние пригороды (exurbs) и города-окраины (edge cities), как назвал их Джоэль Гарро, то есть в поселения вроде калифорнийской Кремниевой долины или Тайсонс-Корнер в Северной Виргинии, которые выросли на перекрестках крупных магистралей или вокруг бизнес-парков и торговых центров[4].

Но в направлении противоположном этому тренду идет процесс мировой урбанизации, а также массовое возвращение в города – движение, особенно значимое в США. Мощная волна джентрификации очистила городской ландшафт, принеся с собой лофты, кондоминиумы, идею сохранения исторической среды, новые рестораны, торговлю и ночную жизнь. Впрочем, по некоторым прогнозам и этот тренд скоро сойдет на нет, поскольку жилье становится все менее доступным для тех групп населения, которые и были ведущей силой джентрификации.

По мнению ведущих демографов и специалистов по политической социологии, одно из многих следствий этой ситуации – новая «сортировка» населения по его ценностным, культурным и политическим ориентирам. Возможно, точнее всего эту раздробленность отражают два канонических американских персонажа Дэвида Брука – пьющий капучино горожанин-бобо (bobo, сокращение от bourgeois-bohemian – буржуазно-богемный) и «человек с заднего двора» (patio man) из пригорода[5].

Миграция в поисках богатства

В статье 2006 года для журнала The Atlantic я доказывал, что мы являемся очевидцами еще более важной демографической перестройки: массовое переселение высококвалифицированных, высокообразованных, высокооплачиваемых людей в сравнительно небольшое число метрополий, которому соответствует исход из этих регионов классических низов и среднего класса. Масштаб такой географической сортировки населения по признаку экономического потенциала беспрецедентен. Я называю это миграцией богатства (means migration), а регионы, притягивающие эту демографическую группу, – метрополиями богатства (means metros).

Этот род миграции особенно ясно проявляется в растущей географической концентрации выпускников высших учебных заведений (см. рисунок 6.1). Согласно исследованию, проведенному Эдвардом Глейзером из Гарвардского университета и Кристофером Берри из Чикагского университета, в 1970 году человеческий капитал был распределен по территории США приблизительно равномерно[6]. В масштабах страны 11 % населения старше 25 лет имели высшее образование, и почти в половине из 318 американских метрополий этот показатель колебался между 9 и 13 %. На нижней границе диапазона находился Кливленд, где только 4 % взрослого населения имели высшее образование, чуть выше – Детройт и Сент-Луис с 6 % каждый. На верхней границе располагался Сан-Франциско (17 % взрослого населения – с высшим образованием), а первое место занял Вашингтон (18 %).

Рисунок 6.1. Карта человеческого капитала

Источники данных: Центр международной информационной сети по наукам о Земле, Институт Земли Колумбийского университета; Бюро переписи населения США

Карта: Райан Моррис

За прошедшие три десятилетия доля американцев, окончивших вузы, выросла более чем вдвое и в 2004 году достигла 27 %. Но, как показывает карта, этот прирост распределен неравномерно. Например, дипломы есть теперь у более чем половины жителей региона Сан-Франциско. Всего по Соединенным Штатам выделяются пять регионов, где выпускники вузов составляют более 45 % населения. В Вашингтоне их почти половина. И, несмотря на то что в масштабах страны число взрослых с дипломом удвоилось, такие регионы, как Детройт и Кливленд, улучшили свои показатели тридцатилетней давности незначительно – у них 11 и 4 % соответственно. В 2004 году в США было двенадцать метрополий, где доля выпускников вузов составляла меньше 20 %, а в некоторых из них степень бакалавра имели менее одной десятой жителей.

Распределение магистров обнаруживает схожие тенденции. В 2004 году более 20 % взрослого населения Вашингтона и Сиэтла имели степень магистра, в то время как для Кливленда этот показатель составлял 5 %, для Детройта – 4 %, а для Ньюарка – всего 2 %. В центральных районах энергично развивающихся городов этот процент еще выше. В 2000 году больше двух третей населения чикагского даунтауна и манхэттенского мидтауна имели дипломы – статистика, более характерная для благополучных пригородов[7]. Наметилось отставание ряда старых промышленных центров, пригородов и близлежащих сельских округов. В метрополиях – там, где концентрируются высокооплачиваемые и образованные, – растет число одиноких молодых людей, которые живут в нужде, пока, в конце концов, не добьются успеха – либо пока непосильные цены не вынудят их оттуда уехать. Подробнее об этом речь пойдет в главе 13.

Миграция в поисках богатства видна и в региональной дифференциации по уровню доходов. В течение одного-двух последних десятилетий домохозяйства с высокими доходами заметно сосредоточились в метрополиях богатств. В 2006 году медианный доход семьи в Сан-Хосе (Калифорния) составлял 80 638 долларов, а в Вашингтоне (округ Колумбия) 78 978 долларов. Для сравнения: в Новом Орлеане и Оклахома-Сити медианный доход был ниже 50 тысяч долларов. Неравномерность станет еще более заметна, если включить в рассмотрение метрополии с населением меньше миллиона человек. В Техасе медианный доход семьи составлял 28 660 долларов в Мак-Аллене и 27 672 доллара в Браунсвилле.

Рисунок 6.2. Карта уровня дохода

Источник данных: Бюро переписи населения США

Карта: Райан Моррис

Что означает этот феномен? Дело не только в том, что люди предпочитают жить в метрополиях богатств. Бесспорно, некоторые из этих городов эстетически приятны – они красивы, динамичны, в них не скучно жить, – но другие страдают от тесноты, скученности и дороговизны.

Но есть и более глубокая, фундаментальная причина, укорененная в самом устройстве современной экономики. Сегодня все более очевидно, что самым одаренным и амбициозным людям нужно жить в метрополиях богатств, чтобы полностью реализовать свой экономический потенциал. Как было показано в главе 4, присутствие талантливых людей с хорошим образованием оказывает мощное влияние на инновации и рост экономики. В местах, где собираются разнообразно одаренные работники, темпы экономического развития выше. Там, где множество предпринимателей, финансистов, инженеров, дизайнеров и прочих умных, креативных людей сталкиваются друг с другом на работе и в свободное время, формируются бизнес-идеи; там они оттачиваются, приводятся в исполнение и, в случае успеха, оттуда начинают распространяться. Чем выше интеллектуальный уровень этих людей и чем прочнее связи между ними, тем быстрее это происходит – работает мультипликативный эффект, присущий силе кластеризации.

Помимо выгод от соседства с умными и полными креативных идей людьми, у метрополий богатств есть еще одно простое, но весомое преимущество перед другими регионами: фора на старте. По ряду исторических причин, одной из которых обычно является наличие крупных университетов, метрополии богатств включаются в гонку, уже имея сравнительно высокую концентрацию сравнительно одаренного населения. По мере того как таких людей становится больше, усиливается мультипликационный эффект роста. Причем растут не только совокупные, но и индивидуальные доходы и возможности.

Конечно, не бывает равных возможностей для всех. На протяжении большей части истории человечества рост населения означал экономический рост. Именно так обстояло дело в земледельческих экономиках, где прирост населения означал увеличение числа работников, занятых в хозяйстве. Но и в индустриальных экономиках рост населения означал новые рабочие руки для фабрик. В обоих случаях в целом рост населения был ключевым фактором экономического роста, а экономический рост означал более широкие возможности.

Миграция в поисках богатств разрывает устоявшуюся связь между ростом населения и экономическим развитием. Изменения в технологиях, расширение объема торговли и возможность отдать рутинные функции на аутсорсинг привели к тому, что высококвалифицированные работники стали менее зависимы от близости неквалифицированных и обладающих средней квалификацией.

Сегодня имеет значение не то, где живет больше людей, а то, где живет больше квалифицированных работников. Поскольку компактное проживание наиболее способных несет с собой такие выгоды, а заработки в верхнем сегменте растут настолько быстро, для этой группы работников имеет смысл продолжать взвинчивать цены на недвижимость (об этом я расскажу в главе 8) и идти на другие издержки, которые обычно не могут себе позволить работники среднего класса и их семьи. По мере того как на смену традиционной семье среднего класса приходит меньшая семья с большими доходами, население может сокращаться, даже если экономический рост сохраняется. В населении наиболее успешных городов и регионов США и всего мира все большую долю может составлять ядро зажиточных высокомобильных привилегированных работников, которых обслуживают низшие классы, живущие все дальше и дальше от них.

Последствия таковы: миграция в поисках богатств делит мир на две группы регионов с очень разными экономическими перспективами. В немногочисленные метрополии богатств стягивается львиная доля мобильных и квалифицированных работников, чьи доходы растут (впрочем, вместе с ценами на недвижимость), а в жизни подавляющего большинства все происходит наоборот. Рост цен на жилье и стоимости жизни со временем может привести некоторые сегодняшние метрополии богатств к упадку. Но есть существенные аргументы в пользу того, что экономическое неравенство между двумя группами регионов продолжит расти, и, возможно, с еще большей скоростью, благодаря «эффекту снежного кома», возникающему при накоплении талантов.

Экономист из Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете Джозеф Журко пишет, что «эта пространственная сортировка столь же сильно изменит лицо Америки, сколь изменила его миграция из сельской местности в города в конце XIX века»[8]. Журко предлагает вообразить общество будущего, в котором люди взаимодействуют только с теми, кто близок им по уровню образования, финансовому положению и психологическим характеристикам. «В метрополиях уже сейчас сильна сегрегация по уровню дохода. Но как все изменится, если почти все сообщества в пределах метрополии будут примерно такими же обеспеченными и квалифицированными, как мое?»[9]

К вопросу Журко я добавлю свой: как растущий разрыв между мобильными и укорененными повлияет на саму ткань общества? Как нам удастся поддерживать социальное разнообразие, если богатые города-регионы будут недосягаемы для людей с иным бэкграундом? По мере того как США все более поляризуются – на одном полюсе собираются те, кто переезжает, на другом – те, кто остается на месте, – где гарантия, что мы и далее будем страной равных возможностей, которую так долго обещали своим детям и себе?

7. Перемещение профессий

Давайте рассмотрим наш предмет в меньшем масштабе. Сила кластеризации не только заставляет таланты концентрироваться в отдельных регионах; она же сортирует нас по признаку профессии и карьерного успеха. Сколько мы получаем, зависит от того, где мы находимся; от этого же зависит, что мы делаем на работе и насколько хорошо.

Регионы все сильнее различаются по набору вакансий, которые они предлагают. Наш труд становится все более и более специализированным – не только профессионально, но и географически. Элита финансистов концентрируется в Лондоне и Нью-Йорке, специалисты по технологиям – в Кремниевой долине, киношники – в Лос-Анджелесе, а музыкальная индустрия – в Нэшвилле; это лишь немногие, самые очевидные примеры. Хотя этот процесс характерен не для всех профессий (врачи, юристы, медсестры и учителя требуются практически везде, а их зарплата в пределах страны различается незначительно), подвержено ему оказывается все больше сфер деятельности.

Мы посвящаем своей карьере немало раздумий и усилий. Мы усердно учимся – а получив диплом, нередко продолжаем учиться. Потом мы тратим уйму времени на выбор компании, в которой хотели бы работать. Мы ищем вакансии, рассылаем резюме, ходим на собеседования. Трудоустроившись, мы стараемся произвести впечатление на начальника. Поднимаемся по карьерной лестнице, зарабатываем поощрения и повышения. Тратим время и деньги, чтобы развивать свои таланты и приобретать новые навыки. Обзаводимся сетью контактов среди коллег, расширяя поле своих возможностей. Некоторые решаются быть начальником самому себе, работать на себя и становятся фрилансерами, тогда им приходится искать заказы и клиентов[1]. Мы делаем все это, чтобы заработать на жизнь и прокормить свою семью.

Но немногие понимают, как важно, где мы работаем. Я не говорю о людях, которые решают, где жить, прежде чем начать искать работу. Я говорю о самом устройстве рынка труда: как различаются в зависимости от географического местоположения зарплаты и возможности трудоустройства? Вакансий программиста в Кремниевой долине не просто много – там работники сферы хай-тека получают на 75 % больше, чем в среднем по стране, причем многие из них участвуют в опционных программах, которые дают шанс разбогатеть.

Уилл Уилкинсон, один из редакторов онлайн-дискуссий Cato Unbound, написал мне: «По-моему, действительно важно это знать, чтобы понимать, как важен может быть для амбициозных людей переезд в какое-то место, которое само по себе им, возможно, и не нравится. Любишь сцену, но терпеть не можешь Лос-Анджелес, Нью-Йорк, округ Колумбия или Чикаго? Не повезло. Смирись и давай представления в ресторане в Билокси».

Гики и чернорабочие

Сегодня передовые экономики переживают эпохальную трансформацию. По масштабу и значимости она оставляет далеко позади переход от фермы к фабрике, случившийся 100–200 лет назад. Как следствие – разделение труда на производстве и труда творческого переформатируется; повсюду обособляются сектор низкооплачиваемой сервисной работы – от розничной торговли до сферы услуг, и сектор высокооплачиваемого, инновационного и дизайнерского труда, который я называю креативным сектором экономики. Для многих эта трансформация болезненна и разрушительна. Особенно трагична судьба людей, потерявших за последние несколько десятилетий хорошую высокооплачиваемую работу на производстве.

Я знаю не понаслышке, что это значило для семей, которые зависели от своих кормильцев-рабочих. Мой отец больше пятидесяти лет проработал в компании Victory Optical (Ньюарк, Айронбаунд). Благодаря этой работе у моих родителей появились деньги, чтобы купить домик близ Ньюарка, отдать меня с братом в частную католическую школу, наконец, дать нам высшее образование.

Я жил в Питтсбурге в те самые годы, когда под сокращение там попали более 150 тысяч синих воротничков, когда закрывались и шли под снос сталелитейные заводы, и имел возможность наблюдать своими глазами, насколько болезненна передислокация экономической активности для людей и регионов.

Позднее я видел, чем упадок автомобилестроения обернулся для Детройта, где родилась моя жена.

Например, в США занятость в промышленности, на которые приходилось 49 % рабочих мест в 1950 году, к 1990 году сократилась до 27 %, к 2005-му – до 24 % и продолжает падать. По прогнозам, в ближайшие 10 лет США потеряют еще полмиллиона рабочих мест в производственном секторе.

В то же время экономика США и других развитых стран порождает новые профессии и рабочие места. Работающее население отчетливо разделяется на две группы, которые экономист из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Эдвард Лимер называет «гиками» и «чернорабочими». У гиков высокооплачиваемая работа в креативном секторе, требующая высокой квалификации; чернорабочие заняты в секторе услуг, менее квалифицированны и получают меньшую плату.

Мы с успехом превратились в «постиндустриальное общество», предсказанное в 1970-х годах гарвардским социологом Дэниелом Беллом. Он связывал процветание этого общества с экономикой знаний и ростом «знающего класса», уверенного в способности науки и инноваций вызывать социальные перемены; этот класс зависит от рынка услуг больше, нежели от товаров. Около 59 миллионов американцев (больше 45 % работающего населения США) заняты в розничной торговле, общепите, работают в парикмахерских или маникюрных салонах, инструкторами по лечебной физкультуре или стоматологами-гигиенистами, ухаживают за больными на дому и занимаются ландшафтным дизайном. Многие из этих профессий развиваются с невероятной скоростью. По прогнозам Статистического управления министерства труда США, к 2014 году в экономике страны появятся миллионы новых рабочих мест в сфере услуг, в том числе: 735 тысяч мест – в розничной торговле, 550 тысяч – в сфере общественного питания, 470 тысяч – в сфере обслуживания, 440 тысяч вакансий уборщиков, 375 тысяч вакансий – в ресторанном бизнесе и 230 тысяч – в ландшафтном дизайне. Но это по большей части малооплачиваемый труд, по крайней мере сейчас. В среднем работник сферы услуг зарабатывает в год меньше 27 тысяч долларов.

Будущее сферы услуг имеет огромное значение – как для США, так и для глобальной экономики. Не каждый может и хочет быть профессионалом: врачом, юристом или инженером. Учитывая, что огромное число рабочих мест на производстве утрачено навсегда, очень важно, чтобы эти миллионы вакансий, которые наша экономика создает в сфере услуг, превратились в надежную, уважаемую и высокооплачиваемую работу. Когда я спросил у своих студентов, что они предпочтут – надежное и хорошо оплачиваемое место на заводе или временную и низкооплачиваемую работу парикмахера-стилиста, большинство выбрали второй вариант как более креативный: им казалось, что такая работа принесет большее удовлетворение. По-видимому, рынок отражает этот психологический тренд. Программам подготовки машинистов остро не хватает учащихся, тогда как на курсах косметологов группы всегда переполнены.

Я понял это, когда весной 2005 года зашел в спа-салон. В таких местах я чувствую неловкость, поэтому завел разговор с одной из сотрудниц. Я спросил, откуда она родом.

– Из Коннектикута.

– Как же вы оказались в округе Колумбия?

– Училась.

– Где вы учились?

– В Мэрилендском университете.

Это очень хороший вуз, подумал я. Что же она там изучала?

– Экономику.

Постойте, но как экономика привела ее на работу в спа?

– Ну, после диплома я устроилась на работу в Статистическое управление.

У меня отвисла челюсть.

– В Статуправление?! – спросил я.

Официальный источник едва ли не всех моих лучших данных? Основа аргументации моей предыдущей книги?

– Ну да.

Я спросил, почему она сменила профессию. Признался, что, честно говоря, переход из Статистического управления в спа-салон кажется мне не очень практичным карьерным решением для девушки на третьем десятке с таким образованием, как у нее. «Это было не важно», – сказала она.

– Я скучала. Я целый день сидела перед компьютером и смотрела в таблицы. Думать там было не нужно. Все это можно было терпеть только потому, что каждый вечер я могла пойти куда-нибудь с друзьями. Но через какое-то время все это стало невыносимо. Просто это было очень скучно.

Естественно было задуматься о смене работы. «Мне была нужна цель».

Она записалась в школу косметологов. Устроилась на работу в офис пластического хирурга и получше изучила этот бизнес. Теперь она работает в Four Seasons в Джорджтауне, округ Колумбия, и подрабатывает во втором спа-салоне.

Я спросил, стабильная ли у нее зарплата, получает ли она бонусы, – предполагается, что все мы этого хотим. «Это не имеет значения», – без колебаний ответила она.

Она неплохо зарабатывает (в основном за счет комиссионных) и может работать столько, сколько хочет. Она любит свою работу. Ей интересно, ей нравится свобода, она мобильна. Она не ищет стабильности, по крайней мере пока. Но поневоле я напомнил себе, что рано или поздно ей захочется гарантий – уверенности в том, что она сможет продолжать заниматься любимым делом, не рискуя своим финансовым благополучием.

В своей прежней жизни эта девушка была одной из тех, кого покойный Питер Друкер назвал работниками знания (knowledge workers). Она получила хорошее образование и нашла работу в солидном правительственном агентстве[2]. В конце концов она возненавидела эту работу. Она поняла, что ключ к профессиональному счастью для нее не в применении знаний, которые она получила в университете, а в использовании своих врожденных творческих способностей. Не хочу утверждать, что ее нынешняя работа объективно лучше предыдущей – или, если уж на то пошло, лучше, чем то, чем столько лет занимался на заводе мой отец. Но я утверждаю, что это в интересах самого общества – добиться, чтобы креативная работа в сфере услуг была стабильной и хорошо оплачивалась, поскольку (и это не единственный аргумент) ее чрезвычайно трудно отдать на аутсорс.

Почему такая работа до сих пор остается малооплачиваемой – вопрос спорный. Одни утверждают, что игроки рынка состоят в сговоре и искусственно сдерживают рост зарплат в этом секторе. Другие – что высокие зарплаты в нем невозможны без серьезных преобразований. Ну а пока экономисты и политики пререкаются, компании по всему миру – от Starbucks и Whole Foods до Target и Container Store – разрабатывают стратегии, нацеленные на повышение качества услуг. Они увеличивают зарплаты и бонусы и позволяют работникам использовать свой творческий потенциал, чтобы лучше обслуживать клиентов, предполагая, что все эти усилия в итоге увеличат прибыль.

Хороший пример – компания Best Buy. Это крупнейший в мире специализированный розничный продавец бытовой электроники со 140 тысячами сотрудников и ежегодной выручкой около 36 миллиардов долларов. Ориентируясь на хваленую систему менеджмента Toyota, глава Best Buy Брэд Андерсон декларировал в качестве миссии своей компании создание «инклюзивной инновационной рабочей среды, которая высвобождает силы всех наших людей, чтобы они получали удовольствие». Пытаясь поднять продажи и выручку и сделать труд более продуктивным, а рабочие места – более приятными, компания поощряет предложения рядовых сотрудников по оптимизации рабочего процесса и технологий, по разработке новых способов обслуживания клиентов. Немало случаев, когда маленькие идеи, родившиеся прямо в торговом зале, – например, молодой продавец создает новый интерфейс для сервиса Vonage или продавец-иммигрант придумывает, как привлечь больше потребителей из неанглоговорящих общин, – внедрялись в магазинах по всему миру и повышали выручку на сотни миллионов. Андерсон понимает, что недостаточно применять новые технологии и производить привлекательные новые продукты, чтобы преуспеть в обслуживающей индустрии, например в розничной торговле. Ему нравится говорить о великом обещании креативной эры, которое заключается в том, что впервые в истории конкурентоспособность национальной экономики основывается на развитии творческого потенциала людей.

Или, как сформулировал бы я, наш будущий экономический успех все больше зависит от нашей способности использовать креативность и талант каждого работника, независимо от пола, возраста, расовой или этнической принадлежности либо сексуальной ориентации.

Работать умнее

Второй сектор на рынке труда, в котором занят креативный класс, растет еще быстрее и еще более значим для роста нашей национальной экономики. К нему относится работа в науке и технологиях, искусстве и дизайне, индустрии развлечений и медиа, юриспруденции, финансах, менеджменте, здравоохранении и образовании.

Не будучи сам по себе чем-то новым, креативный сектор, тем не менее, лишь в последнее столетие стал расти ошеломляющими темпами. В 1900 году в этой сфере были заняты всего 5 % работников, к 1950 году их доля выросла почти до 10 %, к 1980-му – до 15 %, а к 2005-му составила больше 30 % (см. рисунок 7.1). Сегодня в креативном секторе работают около 40 миллионов американцев. На их долю приходится половина зарплат (2,1 триллиона долларов) и почти 70 % дискреционного дохода (474 миллиарда долларов). В сравнении с этими цифрами соответствующие показатели сферы услуг кажутся не столь уж значительными: здесь работникам достается всего 31 % зарплат и окладов и какие-то 17 % дискреционного дохода[3]. По нашим оценкам, к 2014 году в национальной экономике США появится еще 10 миллионов рабочих мест в креативном секторе. То же справедливо практически для всех развитых государств, где креативный класс составляет 35–45 % рабочей силы в зависимости от конкретной страны.

Рисунок 7.1. Подъем креативной экономики

Источник данных: Кевин Столарик

Можно подумать, что креативный класс – не более чем группа высокообразованных людей. Это не так. При измерении человеческого капитала (совокупности знаний и умений рабочей силы) экономисты, как правило, учитывают формальное образование, то есть долю населения с образованием не ниже степени бакалавра. Но образование – лишь один из индикаторов креативного потенциала личности.

В нашем обществе не редкость творческие и успешные люди, которые так и не получили высшего образования. Билл Гейтс, Стив Джобс и Майкл Делл – три ключевые фигуры в современном бизнесе, и все трое бросили колледж. Более того, из двадцати шести человек, которые «сделали себя сами» (и попали в 2007 году в список пятидесяти богатейших в мире людей по версии Forbes), колледж не закончили одиннадцать[4].

Это не значит, что кто угодно может бросить колледж и стать легендой предпринимательства, как Стив Джобс. Большинству людей высшее образование приносит весомые дивиденды в экономическом плане. Но надо сказать, что умения приобретаются не только в колледже. Опыт реальной работы, здравый смысл и сообразительность, а также креативность, амбиции и предпринимательский талант относятся к числу тех качеств, которым нельзя научить формально, но которые необходимы, чтобы преуспеть в креативной экономике.

Хотя уровень образования и креативная профессия коррелируют друг с другом – большинство работников креативной сферы имеют высшее образование, – роль этих двух факторов в обеспечении экономического роста очень разная. Во время исследования, которое я проводил совместно с Шарлоттой Мелландер и Кевином Столариком, обнаружилось, что креативный сектор и слой общества, имеющий высшее образование, воздействуют на развитие региональной экономики разными путями[5]. По сравнению с креативным классом люди с высшим образованием имели больший доход (доход понимался как совокупность денег, получаемых из всех источников, в том числе в виде заработной платы, доходов от инвестиций, дивидендов, пособий и проч.). Но в креативном секторе были выше оклады – суммы, которые платят за определенное количество труда. Суммы окладов отражают работу, которая выполняется на конкретном месте, и потому служат более точными индикаторами продуктивности региона. Неаполь во Флориде и Кремниевая долина – две самые богатые метрополии в США. Но истоки их богатства на удивление различны. В Неаполе оклады составляют меньше трети дохода (32 %), а в Сан-Хосе больше 90 %.

Наше исследование позволило обнаружить и другой важный способ влияния профессий на региональный рост. Рассмотрев корреляцию между профессиями и региональным доходом, мы выяснили, что одни виды деятельности вносят больший вклад в региональную экономику, чем другие. Наиболее сильно коррелировали с региональным доходом деловые и финансовые операции, IT-индустрия и математика, далее шла торговля, а за ней искусство, дизайн, медиа и развлечения. Следующее место заняли рабочие места в сфере менеджмента и инженерии, потом – юристы и ученые[6]. Особенно интересны показатели для профессий, связанных с искусством и развлечениями. Часто думают, что это богатство производит и поддерживает эту сферу, а не наоборот. Но что, если искусство и развлечения тоже вносят свою лепту в доход региона?

Многие регионы, потеряв рабочие места на производстве, восстановили свою экономику, сделав ставку на образование и здравоохранение. В бывших промышленных центрах вроде Детройта, Кливленда, Сент-Луиса и Питтсбурга крупнейшими работодателями стали колледжи, университеты и больницы. Казалось бы, это хорошая новость – по крайней мере, это означает, что жители перечисленных городов смогут найти работу. Но анализ, проведенный моей командой, показал, что высокая концентрация рабочих мест в этих сферах в конечном итоге не сулит экономике города ничего хорошего. В сфере образования и здравоохранения может найти работу множество людей, существенно вырастет качество услуг, но доходы региона изменятся незначительно[7]. Еще более справедливо это наблюдение, если рассматривать рабочие места в сфере образования и здравоохранения как часть креативной экономики региона. Чем большая часть населения занята в этой сфере, тем ниже доход региона. Чем больше представителей креативного класса устраиваются на работу в здравоохранении и образовании, тем ниже становятся оклады в их регионе.