Текст книги "Око Озириса (сборник)"

Глава 7
Завещание

Работа, за которую я взялся с такой готовностью, и вправду оказалась адской. На расшифровку текста, который я стенографировал в течение двух с половиной часов, при средней скорости около ста слов в минуту понадобилась уйма времени. Я торопился успеть к завтрашнему утру и, едва вернувшись в амбулаторию, уселся за письменный стол, разложил перед собой стенограммы и принялся старательно записывать текст четким разборчивым почерком. Вскоре, однако, занятие стало доставлять мне удовольствие: я словно слышал знакомый нежный шепот, а фразы, которые диктовала мне Руфь, воскрешали в памяти приятно проведенные минуты. Да и сам предмет заинтересовал меня. Я чувствовал, что переступаю порог нового мира, который был ее миром. Моим пациентам, в тот вечер отвлекавшим меня от новой важной миссии, явно не повезло: я не мог уделить им должного внимания и раздражался по пустякам.

Дело шло к ночи, а копию завещания мне так и не прислали, и я подумал, что щепетильность мистера Беллингэма перевесила его благоразумие. Однако ровно в половине восьмого в амбулаторию вошла мисс Оман с видом важным и суровым; в руке она держала синий конверт.

– Это от мистера Беллингэма, – объявила она. – Тут, кажется, записка.

– Разрешите прочесть ее, мисс Оман?

– Господи помилуй! – воскликнула посетительница. – Да что ж еще с ней делать? Ведь я для того ее и принесла.

Я вынул клочок бумаги и быстро пробежал текст: в нескольких словах мистер Беллингэм разрешал мне показать копию завещания (она лежала в конверте) доктору Торндайку. Подняв глаза, я заметил, что мисс Оман неодобрительно смотрит на меня.

– Вы, кажется, из кожи вон лезете, чтобы понравиться семейству? – ехидно спросила она.

– Я со всеми стараюсь быть обходительным. Такой у меня характер.

– Да уж, – фыркнула она. – Сахар Медович. – Затем с любопытством взглянула на разложенные записи: – Ого! У вас новая работа? Наверное, куда перспективнее врачебной? Похоже, вы стоите на пороге больших перемен.

– Приятных перемен, мисс Оман. Человек стремится к счастью, что вполне естественно. Вам известны философские труды Уотса?

– Я позволю себе дать вам один совет, – сжала она губы в ниточку. – Не позволяйте праздной руке бездействовать дольше, чем это необходимо. Всякие лубки, перевязки и прочее счастья не прибавляют. В общем, вы меня поняли.

Я растерялся, и, прежде чем успел что-либо возразить, она, воспользовавшись приходом очередного пациента, прошмыгнула в дверь и поспешно покинула амбулаторию.

Вечерний прием закончился в полдевятого. Я решил, не откладывая, доставить завещание Торндайку – поручить это кому-либо постороннему я не мог. Сунув конверт в карман, я зашагал в сторону Темпла.

Часы на здании казначейства пробили три четверти, когда я постучал тростью в дубовую парадную дверь. Ответа не последовало. Я оглядел фасад и не заметил света в окнах. Я уже вознамерился пройти через двор и подняться в лабораторию на втором этаже, как вдруг услышал шаги и голоса на каменной лестнице.

– Доброй ночи, Барклей, – громко произнес Торндайк, – что ж вы ждете у двери, словно пери у райских врат? Полтон сейчас наверху, колдует над одним из своих изобретений. Если в другой раз парадную дверь вам не откроют, смело поднимайтесь и стучитесь в лабораторию: по вечерам он всегда там. Какие новости? Боже мой! Я вижу у вас в кармане уголок синего конверта. Копия завещания?

– Она самая, – подтвердил я не без гордости.

– Что я говорил? – возликовал Джервис. – Я точно знал, что Барклей ее раздобудет, если только она вообще существует на белом свете.

– Вы настоящий провидец, мой ученый собрат, – пошутил Торндайк и спросил у меня: – Вы сами ознакомились с этим документом?

– Нет, даже не вынимал из конверта.

– Ладно, прочтем все вместе. Интересно, насколько завещание соответствует оценке мистера Годфри? Может, несостоявшийся наследник преувеличивает абсурдность распоряжений своего брата?

Торндайк поставил на удобном от лампы расстоянии три кресла и пригласил нас садиться. Джервис, следивший за его приготовлениями, улыбнулся и театрально провозгласил:

– Час настал! Доктор Торндайк предвкушает наслаждение. Ведь чем запутаннее завещание, тем большее удовольствие получит наш ценитель. Вот если бы еще обнаружился след мошенничества…

– Не уверен насчет запутанности и мошенничества, – спокойно заметил я, передавая конверт доктору. – Я слышал, что текст довольно короткий и не содержит никаких двояких смыслов.

– Копия вполне надежная, – сказал Торндайк, бегло просмотрев документ. – Она сделана Годфри Беллингэмом, сличена с оригиналом и заверена в установленном порядке. Давайте закурим и начнем. Читайте вслух, Джервис, а я попутно буду делать выписки. За работу, господа!

Он взял бювар, мы, расположившись в креслах, зажгли трубки, Джервис развернул завещание и, откашлявшись, приступил к чтению.

Завещание состояло из трех пунктов. Согласно первому, поверенному завещателя, мистеру Джеллико, отписывалась в его полную собственность коллекция древнеегипетских печатей и скарабеев, а также сумма в две тысячи фунтов стерлингов, Джорджу Хёрсту – в пять тысяч фунтов, а Годфри Беллингэму – все остальное движимое и недвижимое имущество. Пункт второй ставил условием получения Годфри Беллингэмом наследства погребение его брата, Джона Беллингэма, на одном из поименованных кладбищ двух приходов. Пункт третий предписывал в случае невыполнения второго передать долю наследства, предназначенную Годфри Беллингэму, его двоюродному брату Джорджу Хёрсту.

– Все, – закончил Джервис, – больше тут ничего нет. Мне доводилось видеть немало идиотских завещаний, но этому нет равных. Как же привести его в исполнение? Один из двоих душеприказчиков – чистая абстракция, что-то вроде алгебраической задачи, не имеющей решения.

– Думаю, эта трудность преодолима, – вмешался Торндайк.

– Каким образом? – удивился Джервис. – Если тело захоронят в определенном месте, то душеприказчиком станет мистер А, если в другом месте – то мистер В. Но тело вообще не найдено, и где оно – ни одна живая душа не имеет ни малейшего понятия.

– Не совсем так, – возразил Торндайк. – Теоретически тело, конечно, может находиться где угодно на земном шаре, но реально – в пределах или вне пределов двух приходов. Если труп погребли в их границах, данный факт нетрудно установить, просмотрев записи о похоронах, начиная с того дня, когда пропавшего видели живым в последний раз. Если факт погребения в одном из этих двух приходов не подтвердится, то есть не отыщется свидетелей и отметок в регистрационных книгах, суд примет это как доказательство того, что погребение не совершалось, значит, тело лежит в каком-то другом месте. В итоге Джордж Хёрст станет вторым душеприказчиком и унаследует все имущество покойного.

– Неутешительная перспектива для ваших друзей, Барклей, – сказал Джервис, – ведь почти невероятно, чтобы Джона Беллингэма похоронили, да еще на тех кладбищах, где он указал.

– Да, – нахмурился я. – Сомневаться не приходится. Но какая бессмыслица! Положим, своенравному человеку хотелось упокоиться в одном из облюбованных им мест, но зачем увязывать с этим и ставить под удар благополучие своего брата и племянницы? Жестоко, по-моему.

– Я согласен с вами, – кивнул Торндайк. – Это завещание не только запутывает юристов, но и вызовет подозрения у криминалистов, поскольку завещатель внезапно исчез и два года о нем ни слуху ни духу. В целом же документ кажется мне знаменательным, и я уверен, что Беллингэм привлекал очень хитрого адвоката.

– Мистер Джеллико не одобрял это завещание, – вмешался я. – Наоборот, он энергично возражал и предлагал его изменить.

– Я не забыл об этом, – ответил Торндайк, – но давайте сначала обсудим все пункты. Первое, что бросается в глаза, – чудовищная несправедливость. Все наследство Годфри зависит от того, где похоронят его старшего брата. Между тем удовлетворение этого требования далеко не во власти Годфри. Завещатель мог утонуть в море, сгореть при пожаре, погибнуть в горах или песках, уехать за границу и умереть там, быть похороненным в таком месте, где трудно отыскать его могилу. Подобных вариантов много, не говоря уже о том казусе, который произошел в действительности. Но если бы тело и обнаружили, возникает еще одно затруднение. Кладбища вышеупомянутых приходов давно переполнены и много лет как закрыты; без особого разрешения там нельзя осуществить захоронение, даже если тело кремировано. Во всяком случае, Годфри Беллингэму пришлось бы туго, возьмись он улаживать эти дела. Любая неудача, отказ – и он лишается наследства, обрекается на нищету.

– Этот покойник настоящий злодей! – вознегодовал я, вскакивая с кресла.

– Вот именно, особенно учитывая абсурдность двух других пунктов, – продолжал Торндайк. – Посудите сами: завещатель желает быть погребенным в определенном месте и оставить родному брату крупное наследство. Выполнение своей воли он возлагает на Годфри, при этом не давая ему никаких полномочий и возводя на его пути непреодолимые препятствия. До тех пор пока Годфри не сделается душеприказчиком, он не имеет власти, чтобы привести завещание в исполнение, а пока все условия не будут выполнены, он не душеприказчик.

– Полная чушь, – поморщился Джервис.

– Тело Джона Беллингэма не нашли, но где-то ведь оно зарыто? Оно же не лежит на поверхности земли, иначе за два года кто-нибудь наткнулся бы на останки. Однако вероятность того, что оно упокоилось на тех кладбищах, которые назначил завещатель, ничтожна. В таком случае условия второго пункта в настоящее время не выполнены, следовательно, Джордж Хёрст автоматически становится душеприказчиком.

Но выполнит ли Джордж Хёрст условия второго пункта? Вероятно, нет. Зачем это ему? В завещании на данный счет нет никаких указаний. Покойный возложил эти обязанности на Годфри. Более того, если Хёрст вмешается в погребение, он перестанет быть душеприказчиком и потеряет наследство в семьдесят тысяч фунтов стерлингов. Естественно, он и пальцем не пошевелит. Что же получается? Воля завещателя выполнима лишь в двух случаях: 1) если он умрет в одном из здешних приходов; 2) если его тело вскоре после смерти доставят на одно из кладбищ этих приходов. Умри он в любом отдаленном месте, его бы и похоронили там, то есть его воля была бы нарушена, а его родной брат остался бы ни с чем.

– Что, если Джон Беллингэм все-таки не придавал этим пунктам столь сурового значения? – ухватился я за соломинку и посмотрел на доктора, но он покачал головой:

– Давайте рассуждать, апеллируя к тексту. Он завещает пять тысяч фунтов стерлингов своему кузену Джорджу Хёрсту в случае, если будет выполнен второй пункт. Но если нет – он ничего не отписывает родному брату Годфри. Похоже, покойный и не допускал такой возможности.

– Но Джеллико ведь предвидел недоразумения и пытался образумить своего клиента, – вмешался Джервис.

– Не забывайте: Джон Беллингэм остался непреклонен. При всем своем упрямстве он – человек умный, и вдобавок он доверял Джеллико. Даже после того, как его славный поверенный доказал ему, что текст нелеп и перечеркивает его же собственную волю, Беллингэм наотрез отказался изменить хоть одну букву. Вас это не удивляет? Здесь кроется какая-то тайна, к которой надо отнестись очень внимательно.

– Джеллико трудно в чем-то заподозрить, – резонно заметил Джервис. – Он – сторона незаинтересованная. Условия глупого второго пункта его никак не затрагивают.

– Вся эта путаница выгодна лишь Джорджу Хёрсту, – резюмировал Торндайк. – Но, насколько я осведомлен, он не знал условий завещания, то есть не несет ответственности за вздорные распоряжения своего родственника.

– Что же теперь будет? Как помочь Беллингэмам? – заерзал я в кресле.

– Предвижу, что Хёрст примет решительные меры, – вновь заговорил Торндайк. – Очевидно, он обратится в суд, чтобы добиться констатации смерти своего кузена и привести завещание в исполнение.

– А суд что скажет?

– Решения суда зависят от его идиосинкразии и темперамента, и предугадать их нельзя. Опыт показывает: суд неохотно признает факт смерти при отсутствии тела. Конечно, миновало два года, и судьям волей-неволей придется реагировать на заявление истца, но процедура наверняка затянется и последует тщательная проверка всех доказательств с оговоркой на то, что завещатель, не найденный мертвым, очевидно, жив. Осложняет дело и то, что завещание запутано, а претенденты на наследство не только не единодушны в поддержании ходатайства, а скорее враждебны друг другу. Удовлетворение таких исков, как правило, откладывается на неопределенный срок.

– Что вы посоветуете мистеру Годфри?

– Поскольку второй пункт завещания он не выполнил, в его интересах опротестовать ходатайство Хёрста. Он может, к примеру, обнародовать некие данные, допускающие вероятность того, что Джон Беллингэм до сих пор жив. Во всяком случае, протест мистера Годфри как лица, которому завещатель намеревался оставить все свое имущество, получит большой вес в глазах судей.

– Вот оно что! – воскликнул я. – Тогда понятен странный поступок Хёрста. Какой же я болван! Я совершенно забыл рассказать, что Хёрст предлагал Годфри Беллингэму полюбовное соглашение, а по сути своей – сделку.

– Какую сделку? – поднял брови Торндайк.

– Годфри должен поддержать перед судом его, Хёрста, и мистера Джеллико ходатайство о признании смерти и приведении в исполнение завещания Беллингэма-старшего. Если иск удовлетворят, Хёрст обязуется ежегодно выплачивать Годфри до самой его смерти четыреста фунтов стерлингов, причем данное соглашение останется в силе, какие бы случайности далее ни последовали.

– Что именно под этим подразумевается?

– Если тело со временем найдут и условия второго пункта будут выполнены, Хёрст все равно сохранит за собой все состояние и продолжит выплачивать Годфри ежегодную ренту в четыреста фунтов.

– Хо-хо, – усмехнулся Торндайк. – Очень сомнительная сделка!

– Чтобы не сказать «подозрительная», – вставил Джервис. – Я не думаю, что суд признает ее законность.

– Почему? – спросил я в недоумении.

– По закону сделки, заключаемые в обход каких-либо пунктов завещания, не действительны, – пояснил Торндайк. – Впрочем, предложение Хёрста имело бы силу, не будь в нем столь дальновидно предусмотрены «все случайности». При явной невыполнимости завещания здравый смысл рекомендует наследникам прийти к мировому соглашению во избежание излишней судебной волокиты. Если бы, допустим, Хёрст предложил ежегодно выплачивать Годфри четыреста фунтов до тех пор, пока тело не обнаружится, но при условии, что в случае его нахождения Годфри, в свою очередь, обязуется выплачивать ему аналогичную сумму, суд не стал бы возражать. Но оговорка насчет «всех случайностей» существенно меняет дело. Помимо того, что здесь очевидна обычная жадность, это наводит на мысль о других намерениях, причем дурных.

– Нам неизвестно, есть ли у Хёрста основания полагать, что тело Джона Беллингэма когда-нибудь найдут, – добавил Джервис. – Может, и нет. В любом случае Хёрст стремится воспользоваться бедственным положением Годфри, чтобы быстрее прибрать к рукам все имущество Беллингэмов.

– Годфри отклонил предложение? – уточнил Торндайк.

– В категорической форме. Джентльмены наговорили друг другу кучу дерзостей по поводу исчезновения своего брата.

– Все понятно, – с сожалением вздохнул Торндайк. – В суде это обернется множеством неприятных прений, а газетчики будут рады копаться в чужом грязном белье. Если стороны еще до суда проявляют взаимную неприязнь, ничего хорошего от такого процесса ждать не приходится и финал его непредсказуем.

– Давайте попытаемся удержать их от скандала, – предложил я робко.

– Это трудная задача, Барклей, – покачал головой Торндайк. – Джеллико поддерживает инициативы Хёрста?

– Нет, он отказывается от любых действий без согласия Годфри, по крайней мере, так говорят. Он, вроде бы, сохраняет полный нейтралитет.

– Ну, это временно, – с досадой махнул рукой Торндайк. – Как только дойдет до суда, поверенный изменит свою позицию. Из того, что вы нам изложили, я заключаю, что Джеллико предпочел бы скорее покончить с тяжбой и получить то, что ему завещано. Еще бы! Ему светят две тысячи фунтов и раритетная коллекция! Поэтому не будет ошибкой допустить, что, хотя Джеллико и поддерживает видимый нейтралитет, скорее всего он примет сторону Хёрста, а не Годфри. Отсюда вывод: Беллингэму необходим хороший консультант, а в суде – опытный адвокат.

– У него нет денег ни на первого, ни на второго, – сказал я. – Он беден, как церковная крыса, и горд, как черт. Безвозмездной помощи он не примет.

– Плохо, – проворчал Торндайк. – Но нельзя допустить, чтобы Беллингэм проиграл дело из-за отсутствия достойного адвоката. Это одно из самых интересных дел, какие мне попадались, и я не хочу, чтобы оно шло кое-как. Надеюсь, он не воспротивится неофициальным рекомендациям доброжелателя? Нам ведь никто не помешает начать предварительную разведку и прозондировать почву.

– Как вас понимать, профессор?

– Для начала мы убедимся, что второй пункт не выполнен, то есть Джон Беллингэм не погребен на упомянутых им кладбищах. Я почти убежден в этом, но в серьезном деле нельзя полагаться на веру. Затем нужно удостовериться, что египтолога нет в живых, а его тело не может быть найдено. Если он жив – я, заметьте, не отвергаю такой вариант, – наша задача выйти на его след. Мы с Джервисом наведем справки втайне от Беллингэма. Мой ученый собрат проштудирует записи о погребениях, не исключая крематории, в Лондоне, а я возьму на себя все остальное.

– Неужели вы допускаете, что Джон Беллингэм еще жив? – удивился я. – Спустя два года!

– Тело не найдено, а это порождает сомнения. Я лично слабо надеюсь на то, что он жив, но факт требует проверки, которую мы обязаны провести.

– Где же вы станете искать Беллингэма или его тело? С чего начнете?

– Думаю, с Британского музея, дорогой Барклей. Мы постараемся добыть у служащих информацию о поездках египтолога. Сейчас, к примеру, идут раскопки в Гелиополе, и директор египетского отдела участвует в них; в музее его временно замещает доктор Норбери, старинный друг Джона Беллингэма. Я зайду к нему разузнать, не случилось ли чего-то такого, что заставило бы Джона Беллингэма внезапно отправиться за границу, например в Гелиополь? Может, Норбери объяснит мне, что побудило его пропавшего коллегу предпринять загадочный вояж в Париж? Это дало бы нам важную нить. Ваша задача, Барклей, со свойственной вам тактичностью убедить своего друга Годфри, чтобы он разрешил нам взяться за его наследственное дело с целью помочь ему. Втолкуйте бедняге, что я, доктор Торндайк, поступаю так с целью обогатиться, но не деньгами, а знаниями.

– Спасибо вам за участие в судьбе моих друзей, – от души поблагодарил я профессора. – Надеюсь, они не станут бездумно упорствовать и понапрасну тешить свою гордыню.

– Мне пришла в голову неплохая мысль, – вмешался Джервис. – Ты, Барклей, устроишь у себя ужин и позовешь нас и Беллингэмов. За столом мы с тобой атакуем старика, а Торндайк употребит все свое красноречие, чтобы расположить к себе мисс Беллингэм. Я уверен, у него получится: убежденные старые холостяки обычно неотразимы, у них свой особенный шарм.

– Как видите, Барклей, мой младший коллега обрекает меня на вечное безбрачие, – усмехнулся Торндайк. – Но предложение и вправду удачное. Беседа за ужином в непринужденной обстановке позволит нам доходчиво объяснить мистеру Годфри и его дочери все, что нужно.

– Ладно, – кивнул я. – Однако в ближайшие дни я не смогу выполнить ваше поручение: у меня появилась срочная работа, которая занимает все свободное время.

Оба собеседника, как по команде, устремили на меня недоуменный взгляд, и я честно рассказал им о том, что Руфь порезала руку, и о наших ученых занятиях в библиотеке.

Глава 8
Идиллия в музее

Оттого ли, что ежедневная практика восстановила мою былую стенографическую беглость, или, может, мисс Беллингэм слегка преувеличила объем предстоящей нам работы, но на четвертый день, к моему огорчению, мы почти закончили штудировать литературу, а мне так хотелось, чтобы мы продолжали вместе ходить в читальный зал. Совместный труд, даже недолгий, внес значительные изменения в наши отношения. Замечено, что самая крепкая и искренняя дружба возникает на почве общности интересов; Руфь и я не стали исключением. Каждый день, приходя в читальный зал, я видел заранее приготовленную груду книг с закладками и рядом – стопку записных книжек в синих обложках. Каждый день мы усердно делали выписки, потом возвращали книги, прогуливались по улице, пили чай в молочной, а по пути домой долго разговаривали о далеких веках, когда царствовал Эхнатон и создавались Амарнские письмена.

Я жалел, что это чудесное время безвозвратно пролетело, поскольку работа была завершена, а рука моей пациентки зажила. На пятый день утром я снял лубковую повязку и убедился, что больше моя секретарская помощь мисс Беллингэм не требуется.

– Может, сдадим книги и пройдемся по галерее? – предложил я напоследок.

– Да, конечно, – с готовностью согласилась она. – Отправимся в музей. Наверху, в третьем египетском зале, представлено рельефное изображение Эхнатона. Мы много читали о нем, настало время увидеть воочию.

Я с радостью отдался в руки своего очаровательного экскурсовода, и мы неспешно зашагали по широкой галерее, уставленной длинными рядами скульптур римских императоров с тусклыми лицами, на мой взгляд, ничем не отличающимися от скучных физиономий современных обывателей.

– Огромное спасибо вам за все, – с чувством произнесла Руфь, задержавшись перед бюстом Траяна, – вы достойны не только похвал, но, к сожалению, оплатить ваш труд я не в состоянии.

– Да что вы, Руфь! – рассердился я. – Лучшая награда для меня – ваше общество. Единственное, о чем попрошу, – тихо добавил я, – небольшое одолжение.

– Постараюсь выполнить, – улыбнулась она.

– Я говорил вам о своем бывшем преподавателе, докторе Торндайке. Вы знаете, что он интересуется исчезновением вашего дяди и хотел бы, если начнется судебный процесс, помочь вашему отцу неофициальным дружеским советом. Он предлагает бескорыстную помощь доброжелателя – так он сказал.

– Что я должна сделать?

– Повлиять на отца, чтобы мистер Беллингэм принял помощь, иначе он откажется, а сейчас это неразумно. Я надеюсь, вы сами не против участия Торндайка в судьбе вашей семьи?

Мисс Беллингэм задумчиво посмотрела на меня и тихо рассмеялась:

– Значит, то одолжение, что я вам оказываю в благодарность за вашу помощь, сводится к тому, чтобы позволить вам еще больше облагодетельствовать нас с отцом и вдобавок привлечь к этому вашего ученого друга, у которого и без нас хватает забот. Не слишком ли вы нас балуете?

– Нет, – возразил я. – Доктором Торндайком руководит профессиональный интерес. Не воспринимайте его жест как снисхождение. Вы мне не верите? – забеспокоился я, заметив ее скептическую улыбку. – Хирург среди ночи вскакивает с постели, чтобы бежать в больницу и делать экстренную операцию. Зачем ему это? Можно найти более спокойный заработок. Энтузиасты и альтруисты еще не перевелись. Вот и Торндайк считает, что его обязанность – бороться с болезнями общества и побеждать их.

– Не спорю: многие достойные люди трудятся не только ради денег, а из любви к своему делу, – сказала она. – Я не буду чинить вам и вашему профессору никаких препятствий. Но не расценивайте это как одолжение за вашу доброту ко мне.

– Мы с Торндайком думаем лишь о том, как помочь вам и мистеру Годфри в вашем деле, которое зашло в тупик из-за нелепого завещания Джона Беллингэма.

– Не правда ли, странно, – покачала она головой, – о чем бы мы ни говорили, мы неизбежно возвращаемся к моему дяде. Кстати, экспонаты, которые он пожертвовал музею, расположены в том же помещении, что и изображение Эхнатона. Не желаете взглянуть?

– С огромным удовольствием.

– Мне хотелось бы, если позволите, представить вам одного своего милого старого друга, – робко произнесла она, видимо, читая на моем лице недовольство, поскольку, что греха таить, в душе я посылал этого друга к черту – разумеется, из ревности.

Ее смущенный взгляд и внезапно вспыхнувший на лице румянец показались мне предвестниками чего-то нехорошего, и, пока мы поднимались по лестнице под широкую арку, я напряженно молчал, изредка боязливо поглядывая на свою спутницу и страшась ее холодной непроницаемой улыбки. Наконец она остановилась напротив стенной ниши и обернулась ко мне.

– Вот мой друг, – указала она. – Артемидор из Фаюма. Не смейтесь, я серьезно. Разве вы не слышали о благочестивых католиках, которые молятся какому-нибудь давно умершему святому? К Артемидору у меня именно такое чувство. Если бы вы знали, сколько утешения он доставляет мне в моем одиночестве! Вы считаете меня экзальтированной эгоисткой? – спросила она с горестным вздохом, так как я продолжал молчать.

– Вовсе нет, – серьезно заверил я. – Я вас вполне понимаю, но не могу это выразить.

– Слова не всегда удается найти, главное – чувства. Я надеялась, что вы меня поймете. – И она улыбнулась мне так, что радостная дрожь пробежала по всему моему телу. – Ладно, нам надо торопиться, чтобы успеть осмотреть дары моего дяди, так как тот зал сегодня закрывается в четыре часа.

Мы перешли в соседний зал и остановились перед стеклянной витриной, за которой помещался богато изукрашенный футляр с мумией писца ХХII (Ливийской) династии Себекхотепа, а рядом – утварь из его гробницы. Я увидел четыре канопы – ритуальные сосуды, где древние египтяне хранили забальзамированные внутренние органы; несколько ушебти со скрещенными на груди руками; принадлежавший покойному письменный прибор с обозначенным на нем именем фараона Осоркона I, в царствование которого жил Себекхотеп, а также предметы быта. Все названия сияли золотистыми буквами на черном фоне, рядом с каждым, шрифтом чуть мельче, приводилось краткое пояснение, а внизу я прочел на табличке: «Дар Джона Беллингэма, сквайра».

– Они соединили все экспонаты в одной витрине, – пояснила мисс Беллингэм, – чтобы показать содержимое гробницы человека, принадлежавшего к древнеегипетской знати. Как видите, и в загробной жизни образованный египтянин оставался верен своей профессии: при Себекхотепе обнаружили принадлежности, с помощью которых он писал на папирусе.

– А рабы при нем были? – поинтересовался я.

– Разумеется. Вот эти маленькие фигурки, или ушебти, – и есть прислужники покойного в царстве мертвых. Остаться без слуг в загробном мире знатный египтянин не мог. Забота о комфорте – прежде всего. Странная идея, да? Между тем она весьма логична, если верить в продолжение жизни независимо от тела.

– Маска в верхней части футляра – это портрет?

– Даже больше, чем портрет. До известной степени это – лицо покойного. Мумия обмотана в пелены из нескольких слоев, льняных или папирусных, соединенных клеем и цементом. Пелены подогнаны к телу и четко обрисовывают его контуры. Когда цемент высыхал, пелены покрывали тонким слоем штукатурки, а лицу придавали рельефность. Затем мумию украшали и наносили надписи. Тело в пеленах – это как орех в скорлупе, в отличие от более древних мумий, которые просто обматывали тканями и клали в деревянный гроб.

Тихо подкравшийся к нам служитель музея вежливо предупредил, что зал закрывается, и попросил приходить в следующий раз. Мы решили выпить чаю и отправились в молочную, где засиделись дольше обычного, поскольку работа с выписками закончилась. Домой мы возвращались не спеша и на углу одной из улиц подошли к газетному киоску. К стеклянной витрине был прислонен номер «Дейли телеграф», кажется, вчерашний; нам бросился в глаза крупный заголовок на первой полосе: «Новости о пропавшем человеке». Мисс Беллингэм вздрогнула и побледнела:

– Господи, как страшно!

– Что именно? Я не читал газет вот уже неделю, – ответил я ей.

– Понятно, это я вас отвлекала своими злосчастными проблемами. Мы с отцом тоже редко покупаем газеты, нам дает их мисс Оман. Она – как вампир. Обожает убийства и прочие кровавые истории, и чем кошмарнее, тем лучше.

– Так что там за новости?

– Нашли останки какого-то пожилого мужчины; его убили и разрезали на куски. Я дрожала, пока читала, а отца чуть не хватил сердечный удар. Мы оба невольно подумали о бедном дяде Джоне.

– Я читал про скелет левой руки, найденный в овраге вблизи овощных грядок в Сидкапе.

– Это не все. Полиция энергично взялась за дело и отыскала другие фрагменты тела: на берегу Крэя и еще где-то на западе Кента, – а вчера в газетах написали, что недалеко от нашего старого дома тоже обнаружили кости.

– Как? В Эссексе? – опешил я от неожиданности.

– Да, в лесу Эппинг. Ужасно! Наверняка их зарыли, когда мы с папой жили в Вудфорде. Отец чуть не расплакался, а потом пришел в такую ярость, что собрал газеты в охапку и вышвырнул в окно. Они перелетели через ограду, и мисс Оман пришлось бежать за ними и собирать по всему двору.

– Мистер Беллингэм допускает, что это останки его родного брата?

– Думаю, да, но он упорно отмалчивается, а я не смею заговорить первой. Мы ведь обнадеживаем друг друга, что дядя Джон до сих пор жив.

– Вы сами в это верите?

– Нет, и отец не верит, просто не желает признаться.

– А какие именно кости нашли, не помните?

– Вроде бы, поблизости от реки – бедренную кость, но я могу ошибаться. Мисс Оман наверняка даст вам исчерпывающие сведения. Она обрадуется, если кто-то разделит круг ее увлечений, – с грустной улыбкой добавила мисс Беллингэм.

– Я боюсь вампиров, – отшутился я, – притом таких сварливых.

– Не ругайте ее, доктор Барклей, – заступилась мисс Беллингэм. – Она отзывчивая, хотя иногда ворчит, и сердце у нее доброе, а ее кротость поистине ангельская.

– Не спорю, мне она тоже нравится, – смягчился я в угоду Руфи.

– Может, заглянете к нам на минутку поболтать с отцом?

Я кивнул и навестил мистера Беллингэма; мы немного поговорили о музее и моих впечатлениях от древнеегипетских экспонатов, после чего я объявил, что мне пора в амбулаторию. Спускаясь по лестнице, я старался скрипеть как можно меньше, но обувь, увы, подвела меня. Едва я приблизился к комнате хозяйки, дверь приоткрылась и оттуда высунулась голова мисс Оман.

– На вашем месте я сменила бы сапожника, – ухмыльнулась она.

Я вспомнил об ее «поистине ангельской» кротости и чуть не рассмеялся, но усилием воли сделал серьезное лицо.

– Спасибо, мисс Оман, я подумаю, а пока мне нужен ваш совет по очень важному, во всяком случае, для меня, делу.

Я знал, что она клюнет на эту удочку, и не ошибся.

– Вот как? – вскинула она тонкие брови. – Только не стойте на площадке, а зайдите ко мне, присядьте на диван, и мы потолкуем обстоятельно.