Текст книги "Доктор Торндайк. Красный отпечаток большого пальца"

Глава 4. Доверительные слова

Во время возвращения домой мой друг был необычно задумчив и молчалив, выражение его лица было сосредоточенным, и мне показалось, что я замечаю под привычной бесстрастностью сдержанное возбуждение. Поэтому я воздерживался от замечаний или вопросов не только потому, что видел, как он задумался, но и потому, что знал по опыту, что он привык держать все при себе и не делиться ни с кем, даже со мной.

Когда мы вернулись к нему домой, он немедленно передал камеру Полтону с несколькими краткими указаниями по проявлению пластин, и, так как ланч был уже готов, мы без промедления сели за стол.

Какое-то время мы ели молча, потом Торндайк неожиданно положил нож и вилку и со спокойной улыбкой посмотрел на меня.

– Мне только что пришло в голову, Джервис, что вы самый приятный в общении человек в мире. У вас небесный дар молчания.

– Если молчание есть признак дружбы, – произнес я с улыбкой, – могу ответить вам таким же комплиментом даже в более подчеркнутом виде.

Он весело рассмеялся и сказал:

– Я заметил, что вам нравится быть саркастичным, но я остаюсь в своем убеждении. Способность сохранять уместное молчание – редчайшее и самое ценное социальное достижение. Большинство людей засыпало бы меня вопросами и болтливыми комментариями по поводу моих действий в Скотланд-Ярде, в то время как вы позволили мне без помех собрать массу фактов, свежих и впечатляющих, пометить их и разместить в отделах моего мозга. Кстати, я допустил один нелепый недосмотр.

– Какой? – спросил я.

– Тсамбограф. Я не спросил, конфисковала ли его полиция или он еще в распоряжении миссис Хорнби.

– Это важно? – спросил я.

– Не очень, но я должен его увидеть. И, возможно, это дает вам прекрасный повод посетить мисс Гибсон. Я сегодня занят в больнице, у Полтона много дел, и было бы неплохо, чтобы вы заглянули в Энсли Гарденс – вот адрес, – и если вы увидитесь с мисс Гибсон, попытайтесь доверительно поболтать с ней и увеличить свои знания о привычках и образе жизни трех господ Хорнби. Вспомните лучшие манеры поведения у постели больного и будьте внимательны. Узнайте все об этих джентльменах без всяких угрызений совести. Важно все, вплоть до имен их портных.

– А что о тсамбографе?

– Узнайте, у кого он, и, если он еще у миссис Хорнби, попросите на время дать его нам или – это было бы еще лучше – позволить нам сделать снимки.

– Все будет сделано по вашему слову, – сказал я. – Приглажу свою внешность и сегодня же днем стану человеком, любящим совать нос в чужие дела.

Спустя час я уже стоял на ступенях дома мистера Хорнби в Энсли Гарденс и слушал звон дверного колокольчика.

– Мисс Гибсон, сэр? – повторила горничная в ответ на мой вопрос. – Она собиралась выйти, но не знаю, успела ли она уйти. Если зайдете, я поищу ее.

Вслед за ней я прошел в гостиную, уставленную маленькими столиками и самой разнообразной мебелью, с помощью которой современные дамы превращают свой дом в разновидность ломбарда, и бросил якорь вблизи камина, дожидаясь возвращения горничной.

Долго ждать мне не пришлось, потому что через минуту в комнату вошла сама мисс Гибсон. Она была в шляпе и перчатках, и я поздравил себя со своевременным приходом.

– Я не ожидала увидеть вас так быстро, доктор Джервис, – сказала она, откровенно и по-дружески протягивая руку, – но все равно добро пожаловать. Вы пришли сообщить мне что-нибудь?

– Напротив, – ответил я, – я пришел спросить вас кое о чем.

– Ну, это лучше, чем ничего, – произнесла она слегка разочарованно. – Садитесь, пожалуйста.

Я осторожно сел на чахлый маленький стул и без предисловий перешел к делу.

– Вы помните предмет, который называется «тсамбограф»?

– Конечно, – энергично ответила она. – В нем причина всех неприятностей.

– Вы не знаете, забрала ли его полиция?

– Детектив отнес его в Скотланд-Ярд, чтобы специалисты смогли сравнить отпечатки. Они хотели оставить его у себя, но миссис Хорнби так расстроила мысль, что его будут использовать против ее племянника, что им пришлось вернуть книжечку. На самом деле она им не была нужна, потому что они сами могли взять отпечаток, когда Рюбен находился в тюрьме; он сразу, как только его арестовали, добровольно предложил снять отпечатки, и это было сделано.

– Значит, сейчас тсамбограф у миссис Хорнби?

– Да, если она его не уничтожила. Она собиралась это сделать.

– Надеюсь, не сделала, – с тревогой сказал я, – потому что доктор Торндайк почему-то очень хочет его осмотреть.

– Ну, она сама спустится через несколько минут, и мы узнаем. А вы не знаете, зачем он нужен доктору Торндайку?

– Нет, – ответил я. – Доктор Торндайк закрыт, как устрица. Со мной он обращается, как со всеми: внимательно слушает, внимательно наблюдает и ничего не говорит.

– Звучит не очень приятно, – заметила мисс Гибсон, – но он кажется очень хорошим и симпатичным.

– Он на самом деле хороший и симпатичный, – с жаром ответил я, – но не старается казаться приятней, делясь тайнами своих клиентов.

– Конечно; думаю, я получила хороший щелчок по носу, – с улыбкой ответила она, хотя, очевидно, мое не слишком тактичное замечание ее слегка разозлило.

Я поторопился исправить свою ошибку извинениями и самооправданиями, но тут открылась дверь и вошла пожилая женщина. Плотная, дружелюбная, с безмятежным видом, и, по правде говоря, она произвела на меня впечатление не слишком умной.

– А вот и миссис Хорнби, – сказала мисс Гибсон, представляя меня хозяйке. – Доктор Джервис пришел спросить о тсамбографе. Надеюсь, вы его не уничтожили?

– Нет, моя дорогая, – ответила миссис Хорнби. – Он у меня в маленьком бюро. Что доктор Джервис хочет о нем знать?

Видя, что она в ужасе ждет новый страшный сюрприз, я поторопился успокоить ее.

– Мой коллега доктор Торндайк хочет осмотреть его. Вы знаете, он руководит защитой вашего племянника.

– Да, да, – закивала миссис Хорнби, – Жюльет рассказала мне об этом. Она говорит, что он милый. Вы согласны с ней?

Я увидел озорной взгляд мисс Гибсон и заметил краску на ее щеках.

– Что ж, – с сомнением произнес я, – никогда не смотрел на коллегу с такой точки зрения, но у меня о нем во всех отношениях самое высокое мнение.

– Несомненно, это мужской эквивалент, – сказала мисс Гибсон, оправившись от замешательства, вызванного тем, что миссис Хорнби безыскусно повторила ее слова. – Думаю, женское выражение более афористично и содержательно. Но вернемся к цели визита доктора Джервиса. Вы позволите ему взять тсамбограф и показать его доктору Торндайку»?

– О, моя дорогая Жюльет, – ответила миссис Хорнби, – я сделала бы все, абсолютно все, чтобы помочь нашему бедному мальчику. Я никогда не поверю, что он виновен в воровстве, в обычном, вульгарном воровстве. Это какая-то ужасная ошибка, я уверена, я сказала об этом детективам. Я заверила их, что Рюбен не мог совершить ограбление и что они ошибаются, подозревая его в таком действии. Но они меня не слушали, хотя я знаю его с детства и лучше всех могу о нем судить. Алмазы – нет! Я спрашиваю вас, зачем Рюбену алмазы, тем более необработанные?

Тут миссис Хорнби достала носовой платочек с кружевами и вытерла глаза.

– Я уверен, что доктору Торндайку будет очень интересно увидеть вашу книжечку, – произнес я, чтобы остановить этот поток слов.

– А, тсамбограф, – сказала она. – Я с удовольствием дам осмотреть его доктору Торндайку. Я рада, что он хочет его увидеть. Мне внушает надежду, что он так заинтересовался этим делом. Вы не поверите, доктор Джервис, но детективы хотели оставить его у себя и использовать как улику против нашего дорогого мальчика. Мой тсамбограф, представляете! Но я была непреклонна, и им пришлось вернуть его. Я твердо решила, что они не получат от меня никакой помощи в своих усилиях впутать моего племянника в это ужасное дело…

– В таком случае, – сказала мисс Гибсон, – вы можете дать тсамбограф доктору Джервису, а он передаст его доктору Торндайку.

– Конечно, – согласилась миссис Хорнби, – немедленно, и вы можете не возвращать его, доктор Джервис. Когда закончите, бросьте его в огонь. Я не хочу больше его видеть.

Но я обдумал данное дело и пришел к выводу, что было бы крайне неосторожно брать у миссис Хорнби книжечку с отпечатками, и попытался это объяснить.

– Не знаю, – сказал я, – зачем мистеру Торндайку осматривать тсамбограф, но мне кажется, что он хочет использовать его как улику, и в таком случае пока лучше его у вас не забирать. Он может удовлетвориться тем, что попросит разрешения его сфотографировать.

– О, если он хочет получить фотографии, я могу это сделать без труда, – произнесла миссис Хорнби. – Мой племянник Уолтер сфотографирует, я уверена, если я его попрошу. Он такой умный, верно, Жюльет, дорогая?

– Да, тетя, – торопливо ответила мисс Гибсон, – но, наверно, доктор Торндайк захочет делать фотографии сам.

– Я в этом уверен, – согласился я. – На самом деле фотографии, сделанные кем-то другим, будут ему бесполезны.

– Ах, – сказала миссис Хорнби слегка обиженно, – вы думаете, что Уолтер – обычный любитель, но если бы я показала вам его фотографии, вы бы удивились. Уверяю вас, он очень умен.

– Не хотите, чтобы мы принесли книжечку на квартиру доктору Торндайку? – спросила мисс Гибсон. – Это сберегло бы много времени и усилий.

– Это было бы исключительно любезно с вашей стороны… – начал я.

– Вовсе нет. Когда принести? Можно сегодня вечером?

– Было бы очень хорошо, – ответил я. – Мог коллега смог бы ее осмотреть и решить, что с ней делать. Но это причинит вам столько хлопот.

– Ничего подобного, – сказала мисс Гибсон. – Вы не возражаете, если я отнесу сегодня вечером, тетя?

– Конечно нет, моя дорогая, – ответила миссис Хорнби и собралась говорить дальше, но мисс Гибсон встала и сообщила, что должна немедленно идти по делу. Я тоже встал, чтобы попрощаться, и она предложила:

– Если вы идете в том же направлении, что я, доктор Джервис, мы могли бы в дороге договориться о времени посещения.

Я немедленно согласился, и через несколько секунд мы вместе вышли из дома. Миссис Хорнби бессмысленно улыбалась нам из открытой двери.

– Вам подойдет восемь часов? – спросила мисс Гибсон, когда мы пошли по улице.

– Прекрасно подойдет, – ответил я. – Если что-нибудь сделает встречу невозможной, я пришлю телеграмму. Я хотел бы, чтобы вы пришли одни: наша встреча будет исключительно деловой.

Мисс Гибсон рассмеялась, смех у нее был приятный и музыкальный.

– Да, – согласилась она, – дорогая миссис Хорнби немного рассеяна, и ей трудно придерживаться одной темы, но вы должны быть снисходительны к ее небольшим недостаткам; вы были бы благодарны, если бы она отнеслась к вам так же щедро и ласково, как ко мне.

– Я уже благодарен, – признался я. – Некоторая рассеянность в речи и в мыслях вполне простительны для женщины ее возраста.

Мисс Гибсон поблагодарила меня за эти очень правильные чувства, и какое-то время мы шли молча. Но вот она несколько неожиданно повернулась ко мне и с очень искренним выражением произнесла:

– Я хочу задать вам вопрос, доктор Джервис, и прошу простить меня, если я попрошу ради меня слегка отказаться от вашей профессиональной сдержанности. Я хочу, чтобы вы сказали мне, есть ли у доктора Торндайка хоть какая-то надежда спасти бедного Рюбена от угрожающей ему страшной опасности.

Вопрос определенный и точный, и мне потребовалось какое-то время, чтобы обдумать ответ.

– Я хотел бы, – наконец ответил я, – ответить вам, насколько позволяет мой долг перед коллегой, но знаю так мало, что вряд ли стоит говорить. Однако, не нарушая ничьей доверенности, могу сказать: доктор Торндайк принял это и дело работает над ним, но он не сделал бы ни того, ни другого, если бы считал дело безнадежным.

– Это очень обнадеживающая точка зрения, – улыбнулась девушка, – которая, однако, уже приходила мне в голову. Могу ли я спросить, дало ли вам что-нибудь посещение Скотланд-Ярда? О, пожалуйста, не считайте меня навязчивой: я просто беспокоюсь и тревожусь.

– Я могу очень мало сказать о результатах этого посещения, но мне кажется, доктор Торндайк доволен своей утренней работой. Он точно узнал некоторые факты, хотя я понятия не имею, какова их природа, и, как только мы пришли домой, он неожиданно захотел осмотреть тсамбограф.

– Спасибо, доктор Джервис, – благодарно сказала мисс Гибсон. – Вы подбодрили меня сильней, чем я могу выразить, и я больше не буду вас расспрашивать. Вы уверены, что я не увела вас с нужного направления?

– Вовсе нет, – поспешно ответил я. – На самом деле я хотел немного поговорить с вами, когда вы принесете тсамбограф, поэтому мы сможем совместить бизнес с удовольствием, если вы позволите мне проводить вас.

Она слегка иронически поклонилась и спросила:

– Короче говоря, я могу предположить, что из меня будут выкачивать что-то?

– Послушайте, – возмутился я, – вы сами очень энергично нажимали на рукоять насоса. Но мое намерение совсем не такое. Понимаете, мы совершенно незнакомы с участниками дела, что, конечно, позволяет нам беспристрастно оценивать их характеры. Но знания полезнее беспристрастности. Например, возьмем нашего клиента. Думаю, он на нас обоих произвел очень благоприятное впечатление, но он может быть правдоподобным мошенником с самым черным прошлым. Однако тут приходите вы и говорите, что он джентльмен с безупречным характером, и мы оказываемся на твердой почве.

– Понятно, – задумчиво сказала мисс Гибсон. – Допустим, я или кто-то другой расскажем о чем-то, в чем проявляется его характер. Это подействовало бы на ваше отношение к нему?

– Только в том, – ответил я, – что мы должны были бы убедиться в справедливости этих сведений и выяснить их происхождение.

– Думаю, так всегда следует поступать, – произнесла она по-прежнему в глубокой задумчивости, что побудило меня задать вопрос:

– Разрешите спросить, говорил ли вам кто-нибудь что-то неблагоприятное о Рюбене?

Она некоторое время помолчала, прежде чем ответить, продолжая задумчиво смотреть в землю. Наконец с некоторыми колебаниями заговорила:

– Это мелочь и не имеет никакого отношения к делу. Но мне это доставило большие неприятности и на какое-то время привело к возникновению барьера между Рюбеном и мной, хотя раньше мы были очень близкими друзьями. И я винила себя за то, что это изменило – возможно, несправедливо – мое мнение о нем. Я расскажу вам, хотя думаю, вы сочтете меня очень глупой.

Вы должны знать, что с мы Рюбеном до шести месяцев назад проводили вместе много времени, хотя поймите: мы только друзья. Но ведь мы почти как родственники, так что в этом ничего не было. Рюбен изучает древнее и средневековое искусство, которое меня тоже интересует, поэтому мы вместе посещали музеи и галереи и получали большое удовольствие, сравнивая свои впечатления.

Примерно шесть месяцев назад Уолтер отвел меня в сторону и спросил, есть ли какое-то взаимопонимание между Рюбеном и мной. Мне этот вопрос показался бестактным, но я ответила ему правду: что мы с Рюбеном друзья и ничего больше.

– В таком случае, – сказал он, выглядя очень серьезным, – советую вам не видеться с ним так часто.

– Почему? – естественно, спросила я.

– Потому, – ответил Уолтер, – что Рюбен бессовестный дурак. Он болтал с друзьями в клубе и сказал, что молодая леди со средствами и положением охотится за ним, но что он, будучи благородным философом, борется с искушением, которое не преодолел бы обычный смертный, и не реагирует на ее лесть и финансовую притягательность. Я только намекаю для вашей пользы, – продолжал он, – и надеюсь, дальше это не распространится. Не нужно сердиться на Рюбена. Лучшие молодые люди часто ведут себя как ослы. И я уверен, что его слова преувеличили в передаче; но я решил, что лучше вас предупредить.

Как вы понимаете, этот рассказ меня очень рассердил, и я захотела сразу же поговорить с Рюбеном. Но Уолтер не разрешил мне: «Нет смысла устаивать сцены». Он сказал, что предупредил меня строго конфиденциально. Что мне оставалось делать? Я пыталась не обращать внимания на его слова и обращаться с Рюбеном, как раньше, но обнаружила, что это невозможно: слишком глубоко поражена моя женская гордость. Но в глубине души я понимала, что неправильно так о нем думать, не давая ему возможности оправдаться. И хотя это было очень не похоже на Рюбена в одних отношениях, в других похоже: он всегда очень презрительно отзывался о тех, кто женится ради денег. Я оказалась в затруднительном положении и до сих пор остаюсь в нем. Что, по-вашему, я должна была сделать?

При этом вопросе я в замешательстве потер подбородок. Можно не говорить, что мне очень не понравилось поведение Уолтера Хорнби и хотелось упрекнуть прекрасную спутницу: не стоило верить тайным наветам кузена Рюбена; но, очевидно, я не вправе судить об этом.

– Мне кажется, – произнес я после паузы, – что либо Рюбен говорил недостойно и лживо о вас, либо Уолтер его сознательно оклеветал.

– Да, – сказала она, – это верно, но какая альтернатива кажется вам более правдоподобной?

– Трудно сказать, – ответил я. – Есть такие грубияны и хамы, которые любят бахвалиться своими завоеваниями. Мы знаем таких людей и с первого взгляда их узнаем; но должен сказать, что Рюбен Хорнби не кажется мне таким человеком. Очевидно, что, если Уолтер слышал такие разговоры, он прежде всего должен был обсудить это с Рюбеном, а не приходить к вам с пересказом сплетен. Так я считаю, мисс Гибсон, но, конечно, могу ошибаться. Я понял, что эти молодые люди не неразлучные друзья.

– О, они друзья, но их интересы и взгляды на жизнь различаются. Рюбен, прекрасный работник в часы бизнеса, любит учиться, его можно назвать ученым, а Уолтер более практичен во всех делах, он очень предусмотрителен и проницателен. Он, несомненно, умен, как сказала миссис Хорнби.

– Например, он увлекается фотографией, – добавил я.

– Да, но не обычной любительской фотографией, его работы более технические и совершенные. Например, он сделал прекрасную серию микрофотографий металлосодержащих камней, которые распечатал фотохимическим способом, причем печатал он тоже сам.

– Понятно. Должно быть, он очень способный человек.

– Да, очень, – подтвердила она, – и очень старается занять видное положение, но боюсь, он слишком любит деньги, что совсем не приятная черта в характере молодого человека.

Я согласился с этим.

– Слишком сильное увлечение финансовыми делами, – пророчески продолжала мисс Гибсон, – способно направить молодого человека на неправильный путь… О, не нужно улыбаться. Я опасаюсь, что стремление разбогатеть приведет к тому, что он начнет пользоваться быстрыми и легкими путями приобретения денег. У него есть друг – мистер Хортон, дилер на фондовой бирже, который оперирует… кажется, он использует именно слово «оперирует», хотя на самом деле это биржевая игра, и я подозреваю, что Уолтер участвует в том, что мистер Хортон называет «легким риском».

– Такое поведение не кажется мне очень предусмотрительным, – ответил я с беспристрастной мудростью бедняка, который из-за отсутствия средств не испытывает искушений.

– Конечно, – согласилась она. – Но ведь игрок всегда думает, что выиграет… Хотя вам не должно казаться, что я считаю Уолтера игроком. Но вот мы и пришли. Спасибо, что проводили меня, и надеюсь, вы ближе познакомились с семьей Хорнби. Мы придем точно в восемь вечера.

Она с откровенной улыбкой протянула руку и поднялась по ступеням, ведущим к двери подъезда, и, когда я, перейдя улицу, оглянулся, она дружески кивнула мне и вошла в дом.

Глава 5. Тсамбограф

– Итак, вы забросили сеть в спокойные и приятные воды женского разговора, – заметил Торндайк, когда мы встретились за столом и я рассказал о своих дневных приключениях.

– Да, – ответил я, – и вот улов, очищенный и готовый к употреблению.

Я положил на стол две записные книжки, в которые записал все факты, что сумел извлечь из разговора с мисс Гибсон.

– Вы сделали запись сразу после возвращения, полагаю, – спросил Торндайк, – пока материал еще свеж?

– Я записывал, сидя на скамье в Кенсингтонском саду через пять минут после расставания с мисс Гибсон.

– Хорошо, – сказал Торндайк. – А теперь посмотрим, что вы собрали.

Он быстро просмотрел записи в двух книжках, возвращаясь несколько раз, и какое-то время стоял, погрузившись в размышления. Потом с довольным кивком положил записные книжки на стол.

– Таким образом, наша информация сводится к следующему, – сказал он, – Рюбен прилежный работник в часы бизнеса, а в свободное время изучает древнее и средневековое искусство; возможно, он болтун и хам или, с другой стороны, оклеветанный и оскорбленный человек.

Уолтер Хорнби, очевидно, подлец и, возможно, лжец; проницательный деловой человек, вероятно, порхающий вокруг финансовых свечей, что горят на Трогмортон-стрит[5]5
  Трогмортон-стрит – улица, на которой расположена лондонская фондовая биржа.


[Закрыть]; опытный фотограф, разбирающийся в фотохимических процессах. Вы прекрасно поработали сегодня днем, Джервис. Интересно, понимаете ли вы соотношение установленных вами фактов?

– Кажется, я вижу соотношение некоторых из них, – ответил я. – По крайней мере, у меня сложилось свое мнение.

– В таком случае держите его при себе, mon ami, чтобы я не чувствовал, что должен излагать свое.

– Я бы очень удивился, Торндайк, если бы вы это сделали, – ответил я. – И я бы не хотел слушать. Я понимаю, что ваши мнения и теории – собственность вашего клиента и не предназначена для развлечения ваших друзей.

Торндайк лениво потрепал меня по спине; он казался довольным и сказал явно искренне:

– Я благодарен вам за такие слова, потому что чувствовал себя неловко: я слишком сдержан с вами, а ведь вы много знаете об этом деле. Но вы совершенно правы, и я рад, что нахожу вас таким понимающим и сочувствующим. Самое меньшее что я могу сделать в данных обстоятельствах – откупорить бутылку поммара и выпить за здоровье верного и полезного помощника. Ага! Слава богам! Вот и Полтон, как жрец, совершивший жертвоприношение и сопровождаемый ароматом жареного мяса. Думаю, это ромштекс, – добавил он принюхиваясь, – еда, достойная великого Шамаха[6]6
  Шамах – шумеро-аккадский бог солнца.


[Закрыть] или голодного медика-юриста. Вы можете объяснить, Полтон, почему ваш ромштекс получается вкусней, чем у всех? Вы выращиваете специальную породу быков?

Лицо маленького человека в выражении удовольствия покрылось морщинами и стало похоже на наземный план Клапан Джанкинса[7]7
  Клапан Джанкинс – крупнейший железнодорожный узел в южном Лондоне.


[Закрыть].

– Возможно, это специальная обработка, сэр, – ответил Полтон. – Я перед приготовлением отбиваю мясо в ступке, не очень нарушая структуру тканей, а потом нагреваю в небольшой термической печи до 600 градусов и кладу стейк на треножник.

Торндайк откровенно рассмеялся.

– Еще и термическая печь, – сказал он. – Я не знал, что ее можно для этого использовать. Полтон, откройте бутылку поммара и приготовьте несколько пластинок восемь на десять в светонепроницаемой оболочке. Я ожидаю сегодня вечером двух дам с документом.

– Вы отведете их наверх, сэр? – встревоженно спросил Полтон.

– Думаю, придется, – ответил Торндайк.

– В таком случае я должен немного прибраться в лаборатории, – сказал Полтон, который, очевидно, понимал разницу между мужским и женским представлениями о порядке на работе.

– Значит, мисс Гибсон хотела узнать ваш личный взгляд на дело? – спросил Торндайк, когда мы несколько утолили голод.

– Да, – ответил я и воспроизвел наш разговор, насколько мог запомнить.

– Ваш ответ был очень сдержанным и дипломатичным, – заметил Торндайк, – и так и должно быть, потому что нам необходимо показывать только обратную сторону наших карт Скотланд-Ярду, а затем всему миру. Мы знаем, какая у них козырная карта, и можем соответственно строить нашу игру, пока не раскрывая всю свою колоду.

– Вы говорите о полиции как о нашем противнике; я заметил это с «Скотланд-Ярде» утром и удивился, видя, что она разделяют такую позицию. Но ведь задача полиции – найти настоящего преступника, а не навязать преступление конкретному лицу.

– Так может показаться, – ответил Торндайк, – но на практике совсем наоборот. Когда полиция произвела арест, она старается доказать, что арестовала преступника. Если человек невиновен, доказывать это должен он сам, а не полиция; это пагубная система, особенно учитывая, что полицейского офицера оценивают по количеству осужденных преступников, и у него есть стимул увеличивать количество осужденных. Поэтому он старается правдами и неправдами добиться осуждения, невзирая на истину и даже на собственное убеждение в невиновности человека. Потому возникает так много противоречий между юристами и научными консультантами: каждая сторона не может понять противоположную точку зрения. Но мы не должны продолжать болтать за столом: уже половина восьмого, а Полтон хочет еще прибраться здесь.

– Я вижу, вы не часто используете свой офис, – заметил я.

– Почти не использую, для меня он только хранилище документов и канцелярских принадлежностей. Разговоры в офисе бывают унылыми, а почти все мои дела связаны с адвокатами и другими юристами, так что мне не нужны формальности. Хорошо, Полтон, мы будем готовы через пять минут.

Колокол на Темпл начал бить восемь, когда я по просьбе Торндайка открыл окованную железом дубовую дверь и тут же услышал шаги на лестнице внизу. Я подождал на площадке посетительниц и провел их в комнату.

– Рада знакомству, – сказала миссис Хорнби, когда я произвел представление. – Я так много слышала о вас от Жюльет…

– Моя дорогая тетя, – возразила мисс Гибсон, уловив мой взгляд, полный комичной тревоги, – вы можете создать у доктора Торндайка ошибочное представление. Я просто рассказала, что вторглась к нему без предупреждения и встретила незаслуженно снисходительный и сочувственный прием.

– Ты не совсем так рассказывала, моя дорогая, – ответила миссис Хорнби, – но, наверно, это не имеет значения.

– Мы благодарны мисс Гибсон за благоприятный отзыв о нас, какой бы ни была форма его выражения, – сказал Торндайк, бросив взгляд на молодую леди, отчего та смущенно улыбнулась, – и мы вам очень обязаны за то, что вы идете на такие хлопоты, чтобы нам помочь.

– Никаких хлопот, только удовольствие, – ответила миссис Хорнби и продолжала говорить на эту тему, пока ее замечания, подобно расходящимся кругам, вызванным падением камня, не грозили распространиться в бесконечность. Во время этого извержения Торндайк придвинул стулья для дам и сосредоточил каменный взгляд на маленькой ручной сумочке, свисавшей с запястья миссис Хорнби.

– Тсамбограф у вас в сумочке? – в ответ на молчаливую мольбу прервала миссис Хорнби мисс Гибсон.

– Конечно, моя дорогая Жюльет, – ответила старшая леди. – Ты сама его туда положила. Какая ты странная девушка. Думаешь, я могла достать его и положить что-то другое? Конечно, ручные сумочки не очень безопасны, хотя скажу, что они безопасней карманов, особенно сейчас, когда модно нашивать карман на спину. Но я часто думала, как легко вору, карманнику или другому ужасному существу схватить и… Да ведь такое уже случалось. Я знакома с леди – миссис Моггридж, помнишь ее, Жюльет… нет, это была не миссис Моггридж, это было совсем другое дело, миссис… как глупо с моей стороны! Как же ее звали? Ты не можешь помочь мне, Жюльет? Ты должна помнить эту женщину, она часто бывала у Хоули-Джонсонсов, да, у Хоули-Джонсонсов или еще у кого-то; а может, это были…

– Не лучше ли дать мистеру Торндайку тсамбограф? – прервала ее мисс Гибсон.

– Конечно, Жюльет, дорогая. Зачем еще мы сюда пришли?

Со слегка обиженным выражением миссис Хорнби открыла сумочку и очень неторопливо принялась выкладывать ее содержимое на стол. Сюда входили носовой платочек с кружевами, кошелек, коробочка для визитных карточек, список предстоящих визитов, пакетик бумажных салфеток. Выложив последний предмет на стол, она остановилась и посмотрела на мисс Гибсон с выражением человека, сделавшего поразительное открытие.

– Я вспомнила, как зовут эту женщину, – с выражением сказала она. – Гадж, миссис Гадж, золовка…

Тут мисс Гибсон бесцеремонно сунула руку в открытую сумочку и извлекла из нее маленький пакет, завернутый в почтовую бумагу и перевязанный шелковой ниткой.

– Спасибо, – сказал Торндайк и взял пакет в тот момент, когда миссис Хорнби пыталась этому помешать. Он перерезал нитку, извлек маленькую книжку в красной ткани, со словом тсамбограф, напечатанным на обложке, и стал ее разглядывать; миссис Хорнби встала и остановилась перед ним.

– Это, – показала она, раскрывая книжечку на первой странице, – отпечаток большого пальца мисс Колли. Она не из нашего круга. Видите, отпечаток немного смазан; она сказала, что Рюбен толкнул ее локтем, но я не думаю, что он это сделал; он заверил меня, что не делал этого, и знаете…

– Ага! Вот то, что я ищу, – обрадовался Торндайк, который переворачивал страницы книжечки, не обращая внимания на бессвязные комментарии миссис Хорнби, – очень хороший отпечаток, учитывая примитивный метод его получения.

Он взял лупу для чтения, которая висела на гвозде над каминной полкой, и, судя по пылкому характеру его действия, я понял, что он ищет что-то конкретное. И мгновение спустя со спокойным, удовлетворенным видом он повесил лупу на гвоздь и ничего не сказал, хотя по блеску глаз и еле заметному возбуждению торжества, которое я начал в нем узнавать под бесстрастной маской, которую он демонстрирует миру, я понял, что он нашел то, что искал.

– Я попрошу вас оставить эту маленькую книжку у меня, миссис Хорнби, – прервал он непоследовательную болтовню леди, – и так как, возможно, она будет представлена а виде улики, попрошу вас и мисс Гибсон расписаться – как можно мельче – на странице с отпечатком большого пальца мистера Рюбена. Это предупредит всякие предположение, что с книжкой могли что-то проделать после того, как она покинула ваши руки.

– Было бы большой дерзостью делать такие предположения, – начала миссис Хорнби, но Торндайк вложил ей в руки ручку, она подписалась в указанном месте и передала ручку мисс Гибсон, которая подписалась ниже.

– Теперь, – сказал Торндайк, – вы сделаем увеличенную фотографию страницы с отпечатком большого пальца; вы оставляете книжку у меня, и это необязательно делать немедленно, но фотография будет нужна, и, так как мой человек нас ждет и его аппаратура готова, можем немедленно заняться этим делом.

Обе дамы с готовностью согласились (на самом деле им было очень любопытно посмотреть на жилье моего друга), и мы поднялись на следующий этаж, где изобретательный Полтон привык править в величественном одиночестве.

Я впервые навещал эти загадочные помещения и осматривался с не меньшим любопытством, чем дамы. Первая комната, в которую мы вошли, была, очевидно, мастерской, потому что в ней стояли небольшой столярный верстак, токарный станок, скамья для металлических работ и множество различных приспособлений, которые я тогда не смог осмотреть; но я заметил всюду полный порядок – данное обстоятельство не избежало внимания Торндайка, потому что лицо его расслабилось в улыбке, когда он смотрел на скамьи и чисто подметенный пол.