Текст книги "Тринадцатый апостол"

ГЛАВА 14

Некоторое время спустя

Видеостудия «Мусульмане во имя истины» (МИИ), Лондон

Известие об убийстве Ладлоу было шокирующим, но не неожиданным. Весьма предсказуемый исход. Малука с Айжазом собирались поступить с профессором так же. Только появление двух больших и очень накачанных молодых людей, подошедших к квартире Ладлоу чуть раньше, помешало им осуществить свой план.

Когда верзилы вошли в квартиру, Малука с Айжазом заметили еще двоих парней, одетых в такие же белые свитера и джинсы. Вторая пара расположилась у дверей лифта.

В какой-то момент Малука решил, что этих людей, возможно, наняли охранять дневник и Ладлоу. Насколько ему было известно, никто не собирался забирать дневник силой. Малука тогда ничего не знал об ангелах смерти Маккалума. Теперь он знал о них несколько больше.

Они пришли, убили, но, очевидно, не получили того, что разыскивали. Ни в одном из дошедших до него рапортов, официальных и не очень официальных, не было упоминаний о вскрытии описанного Петерсоном тайника, равно как и о заключенном в нем документе.

Мысль о том, что команда профессиональных убийц так и не сумела заставить профессора и его жену выдать, где тот находится, ошеломила Малуку. Однако другая мысль занимала его гораздо больше.

Пока Ладлоу был жив, де Вриз мало что значил. Связь Маккалума и де Вриза упрочилась с момента отъезда профессора в Англию. Тем не менее настырность Ладлоу и его готовность опротестовать малейшее отклонение от их совместных договоренностей удерживали де Вриза от излишней активности в махинациях с пересылаемой ему информацией.

Теперь же, когда Ладлоу полностью сошел со сцены, судьба дневника, а возможно, и еще одного медного свитка, полностью зависела от де Вриза. Даже если окажется, что в находящемся невесть где сейчас свитке содержатся доказательства того, что Иисус существовал и был не более чем простым смертным, это вряд ли покажется ему важным. Пусть и с неопровержимыми свидетельствами правоты утверждений ислама как самого истинного в мире вероучения, де Вриз, вероятней всего, просто продаст манускрипт тому, кто даст за него самую высокую цену, вне зависимости, собирается ли покупатель обнародовать положения уникального документа или же намеревается опять скрыть их.

– Мы не можем сидеть сложа руки, – объявил Малука Хасану. – Смерть Ладлоу – это знак Аллаха, что пришло время действовать. Следи за девчонкой и за американцем. Наступит время, когда они двинутся по пути, на который указывает древняя тайнопись. Мы позволим им привести нас к свитку. А затем явим всему миру то, о чем так долго мечтал наш народ.

– А если этот дневник – фальшивка? – спросил Хасан. – Допустим, там сказано, что Иисус на самом деле был сыном Бога?

– Тогда он будет расплавлен и вернется в землю, откуда его извлекли.

ГЛАВА 15

Некоторое время спустя

Офис переводчиков храма Книги

– Это так просто, что даже не верится, – тихо произнесла Сабби.

– В том-то и прелесть, – сказал Гил. – Послушайте, не обращайте внимания на все эти даты, пунктуацию, цифры. Они здесь для того, чтобы запутать вас. Пропустите первые два слова, прочтите следующие два, пропустите еще два и так далее. Давайте.

«26 января 1097 года от Рождества Христова

1-18 1 4 19 Нас двое. Мое имя известно, другой – Элиас. Я, подобно ему, простой монах, долгое время смиренно живущий за Кастоном в стенах Холкорта близ Уэймутского аббатства.

27 января 1097 года от Рождества Христова

5-8 3 1 79 Он знает, я записал без прикрас эту историю.

25 февраля 1097 года от Рождества Христова

4-12 3 6 9 Он гневается, ибо мне совсем не страшно, что со временем все забудется.

3 марта 1097 года от Рождества Христова

14-2 13 26 7 Он сердится, я уповаю на то, что не сглупил, не сделал ошибки, а выгадал, поступив так».

– Да ведь это лежит на поверхности, – возразила Сабби. – Это любой может обнаружить.

– Согласен. Но одинокое дерево проще всего спрятать в лесу. Посмотрите, сколько времени нам потребовалось, чтобы добраться до сути. А ведь мы знали о том, что система существует, – добавил Гил.

– О чем вы?

– Элиас знал, что видят обычно лишь то, что хотят видеть, – пояснил Гил. – Это один из самых старинных трюков. Древние греки пользовались татуировками, нанося тайные сообщения на выбритые головы рабов. Они давали волосам отрасти и отправляли раба к получателю. Тот сбривал волосы на его черепе и прочитывал послание. Ни один враг, встречавшийся рабу в пути, не догадывался о том, что послание может быть вытатуировано на скальпе, таким образом, его там никто и не искал. Элиас нашел лучший способ сохранить послание в тайне и был уверен, что никто не узнает о нем.

– Мне этот способ кажется слишком рискованным. Не думаю, что он полагался на случай, – возразила она.

– Послушайте, – продолжал гнуть свое Гил. – Вы же сами сказали. Большинство людей тогда не умели читать, и даже если бы умели, то, вероятней всего, они стали бы искать тайнопись путем простейшего раскодирования, то есть замены одной буквы другой.

– Как я, – задумчиво произнесла Сабби.

– Точно.

Она встала со своего стула, собрала бумаги и, используя систему «два слова через два», принялась диктовать фразы так быстро, что Гил с трудом успевал их записывать. Освобожденные от словесной шелухи предложения одно за другим складывались в историю, незатейливую и волнующую в своей правдивости и скрывающейся за ней боли.

Записал ее брат Элиас, монах английского Уэймутского монастыря.

По словам Элиаса, ему был вручен некий свиток, сделанный из меди и вывезенный из Святой земли неким Вильгельмом, лордом Уэймутшира и рыцарем-крестоносцем. Лорд Вильгельм являлся братом Элиаса, хотя и не по рождению. Монах и рыцарь сделались братьями, как пояснил Элиас, «по духу и по воспитанию, раз уж не по крови».

История лорда Вильгельма была и трагической и героической одновременно. Во время своего служения Господу и королю в Святой земле он был ранен и остался среди легионов мертвых и умирающих сотоварищей на поле боя невдалеке от Кумрана. Мусульманин в одеждах воина перенес рыцаря в близлежащую пещеру, где перевязал его раны и снабдил едой и питьем.

Каждое утро воин-мусульманин покидал пещеру и присоединялся к воюющим легионам; звуки битвы, доносившиеся издалека, тревожили слух раненого крестоносца. Каждый вечер воин возвращался, принося свежую воду и еду. Они не могли общаться словесно, но обрели способность понимать друг друга как в намерениях, так и в чувствах. Дни проходили, Вильгельм набирался сил, часто задумываясь о том, разрешит ли ему благодетель уйти.

В тот день, когда Вильгельм смог сам подняться, воин отвел его в самый дальний угол пещеры и показал ему древний медный свиток, хранящийся в деревянном ларце. Вильгельм проникся ощущением неизмеримой ценности документа и также понял, что воин по какой-то причине не желает, чтобы тот попал в руки его соратников-мусульман. В надежде, что воин, в свою очередь, тоже все поймет правильно, Вильгельм жестами постарался заверить его, что сбережет столь важные для него письмена.

В тот вечер воин ушел и больше не вернулся.

Вильгельм прождал несколько дней, пока не кончились вода и пища, а затем под покровом ночи ушел из пещеры в надежде добраться до дома.

После долгих месяцев странствий Вильгельм вернулся в свою любимую Англию. Дом, однако, не стал для него тем прибежищем, какое он ожидал в нем найти. Пока он отсутствовал и залечивал раны, местный аббат именем церкви захватил его замок и земли и не намеревался возвращать то, что столь выгодно приобрел.

Услышав о свитке, вывезенном Вильгельмом из Святой земли и переданном им своему брату-монаху для перевода, аббат объявил, что это дело рук дьявола, и потребовал публичного очищения грешника в огне костра. По закону после такой смерти еретика церковь становилась владелицей всего имущества, земель и прочего, что ему прежде принадлежало.

Вильгельма казнили, сожгли на костре, хотя прежде Элиас открыл ему истинное содержание свитка. Элиас понимал, что Вильгельм нашел записи одного из тех, кто странствовал и общался с мессией Иешуа – именно так его, должно быть, звали в то время.

– С Иисусом! – воскликнул Гил.

– Точно, – ответила Сабби. – Если все, о чем говорится в дневнике, правда, свиток, который Вильгельм забрал из пещеры, содержал единственный полученный из первых рук отчет о жизни и смерти Иисуса, которого называли Иешуа.

– Вы представляете, что может означать подобная находка? – продолжила она возбужденно. – Узнать наверняка, что точно произошло в жизни Иисуса, увидеть ее словно своими собственными глазами?

Гил ошеломленно потряс головой.

– Более того, – сказала она. – Помните, в последнем абзаце свитка третьей пещеры говорится, что тот, кто найдет к нему пару, отыщет и ключ к несметным богатствам, описанным в нем. Если свиток Элиаса окажется парным для свитка третьей пещеры, то, возможно, он содержит нечто большее, чем только описание жизни Иисуса. В то же самое время он может обеспечить нас картой к кладу с бесчисленными сокровищами.

Прежде чем Гил смог ответить, Сабби продолжила, ее лицо стало гораздо серьезней, чем минуту назад.

– Это также означает, что любой человек или организация, ищущие богатства и власти, религиозного утверждения или господства, сделают все, что в их силах, чтобы заполучить этот свиток. Все, включая убийство любого, кто встанет у них на пути. Возможно, они уже начали это делать, – добавила она задумчиво.

– Но мы не имеем представления, где находится свиток.

– Да, но им-то это неизвестно, – заметила Сабби.

– Ну, я не знаю, что это за «они», – сказал Гил, стараясь свести к минимуму ее паранойю. – Все, что я знаю, это то, что Элиас должен был оставить подсказки, где спрятан свиток. И наверняка они здесь.

Гил схватил пачку бумаг, только что расшифрованных ими.

– Или где-то еще, – сказала Сабби.

Гил посмотрел на нее с удивлением.

Она подошла к сейфу, открыла его и вручила Гилу новую пачку бумаг. Листы были плотными. Каждая копия, так же как и те нечеткие распечатки, над которыми они так хорошо потрудились, имела формат страницы учетной книги, но текст на ней выглядел много отчетливей, его было проще читать. И что важнее, он содержал информацию, еще не знакомую Гилу.

– Расшифрованные нами страницы составляли только половину дневника, вторую половину, – пояснила Сабби. – Это – первая его половина.

– Итак, история Элиаса на самом деле является лишь второй частью чего-то? – спросил Гил.

– Точно.

– Так почему же вы не дали мне сначала первую часть?

– Ни у кого нет этой копии, – ответила она.

– Даже у де Вриза?

– У него в первую очередь. Ладлоу никогда не доверял ему. Говорил, что у этого человека нет ни совести… ни души.

– А что вы думаете о де Вризе? – спросил Гил.

– Я думаю, что Ладлоу был чересчур к нему добр.

Гил взял ручку и принялся обводить комбинации по два слова через два.

– Это не работает, – заметила Сабби. – Слова на этих страницах не складываются в предложения. Это просто имена и названия мест. Здесь записи, кто купил какой гобелен и за сколько, как в обычной учетной книге.

– Потому что так оно и есть, – просто ответил Гил.

Он объяснил, что обе части дневника почти наверняка составляют одну учетную книгу монастыря. Элиас, похоже, был самым грамотным из монашеской братии, а потому ему вполне естественно могли поручить вести все монастырские записи.

Исходя из этого, Гил предположил, что столь образованному монаху было сподручней всего использовать в своих целях церковную книгу учета. В первую часть ее заносилось все то, для чего она и была предназначена, а во вторую – все личное, не предназначенное для чужих глаз. Спрятав свою историю среди записей, схожих с учетными, Элиас поместил ее в конец книги, все страницы которой выглядели одинаково от начала и до конца, особенно для тех, кто не умел читать.

– Но что, если кто-то умел читать? – спросила Сабби.

– Элиас, наверное, думал, что это не так, или же у него не было другого выхода, – ответил Гил.

Он медленно покачал головой. Там было еще что-то, чего он не разглядел. Что-то, мелькнувшее в его голове, но пока неуловимое.

– И вы думаете, что остальное находится здесь?

– Данные о местонахождении свитка? Да, скорее всего, – решительно сказал Гил. – Готов поклясться.

Гил ждал от Сабби какого-нибудь язвительного замечания. Но она взглянула на него без тени улыбки. И это ее молчание вдруг напугало его.

ГЛАВА 16

День седьмой, полдень

Офис переводчиков

Гил усердно трудился начиная с семи утра и ничего не добился, кроме головной боли. С другой стороны, Сабби где-то прохлаждалась.

– Так мило, что вы присоединились ко мне, – с сарказмом заметил он, когда она наконец появилась в каморке переводчиков.

– Мне надо было кое о чем позаботиться. Я забыла сказать вам, что задержусь.

– Кроме всего прочего, – произнес Гил.

Сабби взглянула на него с удивлением.

– Знаете, вы могли бы предупредить меня, что охранники вечером доставят мне такое удовольствие, какого я не получал уже несколько лет, – заметил он.

Сабби улыбнулась.

– Иными словами, что все находящиеся при мне бумаги, включая использованный разовый носовой платок, будут разворачивать для проверки, – продолжил он. – Я испытал все это по дороге сюда, но почему прошлым вечером они проделали то же со мной по дороге отсюда? Они никогда так раньше не поступали, – размышлял вслух Гил.

– Что касается вчерашнего вечера, то вы получили доступ Гимель, третий по степени секретности. Поскольку ознакомились с дневником и потеряли право на личную неприкосновенность. Это плата.

Гил неодобрительно взглянул на нее.

– Вы посмотрели бы, как все происходит при допусках Алеф и Бет, – рассмеялась Сабби.

– Тогда как вам удается проходить столь спокойно через руки музейного гестапо? Ведь, досматривая вас, они пускают в ход только кончики пальцев, да и то лишь слегка.

Улыбка медленно исчезла с лица Сабби и сменилась грустью.

– Вам ведь не хочется этого знать, – произнесла она негромко.

– Хочется. Давайте. Как вы добились особого отношения к своей персоне?

Она подошла ближе, встала лицом к лицу с Гилом и бесстыдно улыбнулась.

– Дело в том, что большинство людей, особенно мужчины, хотя и женщины тоже, неважно чувствуют себя, прикасаясь к кому-нибудь, кто подвергся насилию. Даже обычный обыск заставляет их испытывать неудобство. В моем случае они лучше рискнут позволить мне вынести что-либо секретное из музея, чем случайно нанести оскорбление и нарваться на хороший скандал.

Гил попытался вернуть себе прежнее настроение. Если Сабби хотела сообщить ему, что ее изнасиловали, то она выбрала для того отвратительный способ. Он не понимал, чего ждут от него, да и не собирался играть в эти игры.

– Я не знал, – просто сказал он и в свою очередь пристально посмотрел на Сабби.

– О чем? Об изнасиловании или о людской реакции? – заносчивым тоном спросила она.

– И о том, и о другом.

– На деле все так и обстоит. Если люди прознают, что тебя изнасиловали, то уже никогда больше не забывают об этом. То есть каждый раз, когда видят тебя, вспоминают, чему ты подвергся. Это читается в их глазах, сказывается на том, как они с тобой говорят, и, разумеется, на том, как они к тебе прикасаются.

Ее тон, поначалу такой вызывающий, постепенно сделался взволнованно-искренним.

Наверное, что-то такое испытывают толстушки или монахини, – продолжала она. – Не многие в состоянии отнестись к ним нейтрально. В моем же варианте имеются свои выгоды. Мне не приходится подвергаться ощупываниям потных рук на контрольных постах… и чрезмерно при том возбуждаться, – добавила она с вредной ухмылкой.

– Благодарю! – с сарказмом произнес он.

– Итак, как у нас идет дело?

– С поисками? Никак, – признался Гил.

– Что мешает?

– Эта теснота действует мне на нервы. Послушайте, насколько я вижу, в записях Элиаса ничего не говорится о местонахождении медного свитка. Ничего, ноль, ничегошеньки.

В заключение он издал звук, с каким пробка выскакивает из бутылки.

– Пошли, – мягко произнесла Сабби. – Вам надо передохнуть. – Она взяла его за руку и повела к двери. – Я собираюсь показать вам, ради чего вы тут маетесь.

Следующие два часа пролетели как две минуты. Музейное изобилие, являвшее собой нескончаемый гимн вечным ценностям, красоте и изобретательности, просто ошеломляло. Он ожидал увидеть скопление иудейских исторических раритетов, что-то вроде истлевших от времени документов и проржавевших железок, а увидел скульптуру Венеры четырнадцатого столетия, изумительные драгоценности турецких султанов, полотна и изваяния Поллока, Эрнста, Рембрандта, Родена и сотни других шедевров, каждый из которых мог гарантировать себе отдельное место на любой другой выставке.

– Это не похоже ни на что из того, с чем я когда-либо сталкивался, – сказал Гил.

Когда я впервые пришла сюда, то почувствовала себя так, словно время сжалось и я нахожусь среди самых лучших произведений, которые создало человечество. Теперь здесь почти все другое, – сказала она. – Некоторые экспонаты остаются, но большее их число заменяется новыми. Я каждый раз даю себе слово приходить сюда чаще, но всегда находятся какие-то там дела, то да се… короче, не выбраться.

– Какой стыд.

– Да уж.

Они стояли в парке Искусства, окруженные фиговыми деревьями и кустами маслин. Массивные изваяния возвышались вокруг, подобно скалистым японским островам. Сабби подвела Гила к одному из монументальных творений.

– Вот это принадлежит Эзре Ориону, – произнесла она. Бетонная лестница высотой с пятиэтажный дом, казалось, вела к небесам.

– Разве не удивительно? – спросила Сабби. – Она так и манит подняться по ней, стать чем-то большим, чем ты есть на деле. Словно бы обещает, что все, о чем ты мечтаешь, исполнится. В то утро, после того как меня изнасиловали, я притащилась сюда. На рассвете. Тогда я не работала в музее и пробралась через маленькую лазейку в ограде неподалеку от кустов розмарина. Я так никому и не сказала, где она находится, поэтому всегда могу снова ею воспользоваться. Меня нашли без сознания на первой ступени лестницы. Никто не мог понять, почему я не отправилась сразу в больницу, но мне просто необходимо было прийти сюда, к этому пути вверх. Я знала, что найду тут именно то, что мне нужно.

Гил кивнул в знак того, что все понял, хотя мало что понял.

Они постояли рядом, не говоря ни слова, а затем побрели по саду. Потоки воды извергались из недр скульптур-фонтанов, галька в саду камней похрустывала под ногами.

– Это рай, – тихо произнес он.

Сабби кивнула и взяла его за руку.

– Это больше чем рай, – сказала она. – Пошли.

ГЛАВА 17

Некоторое время спустя

Боковой холл храма Книги

Сабби привела Гила в зал, похожий на подземелье, в ответвлениях от которого он в первый день искал нужный офис. Мягко касаясь его руки, она прошла с ним к экспозициям храма Книги. Они стояли молча, карлики в огромном пространстве.

– Это здание было построено как вместилище для обретенных священных текстов, – пояснила Сабби. – Грибовидный белый купол с пиком в центре символизирует крышки сосудов, в которых обнаружили некоторые свитки Мертвого моря. Говорят, черные стены напротив зеркал символизируют борьбу между духовными мирами «Сынов света» и «Сынов тьмы», что описаны в свитках. Две трети здания располагаются под землей, а само оно окружено полным воды котлованом.

– Кто за все это платит? – спросил Гил.

– Это и есть самое интересное. Собственно говоря, весь мир. Владельцы фондов, благожелатели, спонсоры, патроны, члены всяческих объединений. Они дают, что могут, и почти всегда их дарами или деньгами распоряжаются мудро.

– Почти? – спросил он.

– Всюду встречаются червивые яблоки, хотя здесь их гораздо меньше, чем в большинстве мест. Давайте об этом после.

Они двинулись к витрине, в которой находились девять небольших прямоугольных укладок из белого мрамора. Внутри каждой укладки лежала зеленая металлическая пластина с еле заметной через стекло гравировкой. Вставленный в раму большой медный лист с глубокой отчетливой гравировкой располагался чуть сзади.

– Вот он. Передан иорданским археологическим музеем Аммана, – вздохнула Сабби. – Мы просто в отчаянии, что его придется вернуть.

– Я в курсе, – сказал Гил, припомнив трогательную попытку Джорджа выудить сведения об этом из Интернета.

– Его официальное название «медный свиток Кумрана 3Q15». Цифры обозначают археологический раскоп, в котором его отыскали. Все здесь просто называют его свитком третьей пещеры или медным свитком.

Она отодвинулась в сторону, давая Гилу возможность рассмотреть все полностью, и продолжила:

– Гипотетически в нем указывается на расположение шестидесяти четырех мест в Палестине, где были спрятаны по частям сокровища Иерусалимского храма, но никто еще так и не смог до них добраться. Видите последний абзац? Там говорится, что в парном свитке содержится ключ к тому, как разыскать эти клады.

«Итак, все-таки Джордж изложил факты верно».

– Когда обнаружили этот свиток, – продолжала Сабби, – то сочли, что от долгого пребывания в свернутом состоянии он может разрушиться при разворачивании и его уже нельзя будет восстановить. Вследствие чего стали осторожно разрезать находку на части, получая ленты, на которых можно было что-то прочесть. Большой медный лист позади – это факсимиле того, как все должно выглядеть в неповрежденном развернутом виде.

– Факсимиле? – усмехнулся Гил. – Я думал, ваши посетители клюют только на подлинники.

– Это не всегда возможно, – резко ответила она. – Когда мы можем, то демонстрируем подлинные находки. Когда не можем – выставляем или факсимиле, или восковой слепок.

– Зачем вам поддельные репродукции? Ведь репродукция – всегда фальшь.

Наши факсимиле – это именно то, чем они и являются, то есть копии оригиналов. Они и выглядят как оригиналы, хотя не во всех деталях. Исходя из ваших же слов, люди видят то, что они хотят видеть, таким образом, иногда достаточно лишь некоторого соответствия подлиннику. Гил показал на остальные экспонаты выставки.

– Итак, что-то из них может оказаться поддельным?

– Не в этом музее! Если выставляются копии, мы так и говорим. Хотя в последнее время на нас давят, преимущественно де Вриз. Ратуя за то, чтобы мы убрали весь этот хлам и выставили факсимиле, но до сих пор музейный копиист ухитряется сдерживать его в этом плане.

– Да, копиисты – творцы волшебства, – задумчиво сказал Гил. Он готов был поддерживать любой разговор, только бы не нарушить очарования момента и не лишиться легкого прикосновения ее руки к его плечу.

Сабби беззаботно рассмеялась:

– На самом деле Сарками и есть волшебник. Творец волшебства. Но мы называем его искусником, этот термин использован в древнем значении. Некогда так называли непревзойденных художников по металлу.

И она пояснила, что этот Сарками живет в Англии и охотно отдает свое время созиданию металлических оттисков, как только в музее возникает в них необходимость.

– Конечно, его творения гораздо больше, чем просто копии, – продолжала она. – Он блестящий талант. – Ее лицо излучало восхищение. – И удивительный человек.

Этого Гилу хватило. Он не желал больше слушать, как Сабби поет дифирамбы какому-то старику, который проводит все свои дни, корпя над фальшивками. Кроме того, ее рука уже не покоилась на его плече… или на какой-то иной выпуклости его тела, в чем, собственно, и была незадача.

– Позвольте мне задать вам вопрос, – произнес он с усмешкой. – Все те выставки, по которым меня таскал в детстве отец… вы говорите, что там все могло быть подделкой.

Он не дал ей возможности ответить и нанес еще один удар:

– В таком случае можно сказать, что я пал жертвой искусников по фальшивкам!

Гил рассмеялся, отдавая дань своему остроумию. Но Сабби осталась серьезной.

И запретила ему возвращаться в офис. Он нуждается в отдыхе, заявила она. Он заработался, что туманит мозги.

Гил позволил ей некоторое время дефилировать впереди, затем догнал ее в тот момент, когда она уже входила в клетушку, и присоединился к ней.

Сабби захлопнула за ними дверь.

– Вчера вы, кажется, сетовали, что не можете вычислить то, что нам нужно, из-за какого-то упущения?

Гил молча кивнул.

– Думаю, оно здесь.

Она натянула белые хлопковые перчатки и извлекла из маленького стенного сейфа пластиковую папку на молнии. Затем осторожно вытащила оттуда пожелтевший клочок бумаги и вложила его в другую такую же папку, но тоньше, которую и положила на стол.

– Это должно помочь, но, что бы вы ни делали, не дотрагивайтесь до документа! – предостерегла она.

У него не было таких намерений.

– Если вам захочется перевернуть его, касайтесь лишь пластика, в какой он заключен. Даже не дышите, хорошо? Я серьезно.

Она снова вернулась к сейфу, после чего подала ему лист с отпечатанным на нем переводом. И стала ждать, когда он прочтет.

«Сорок четыре года назад, в 1053 году от Рождества Христова, меня отыскали, покинутого, находящегося на пороге смерти, мертвая мать все еще сжимала меня в своих объятиях. Говорят, вернувшись домой, лорд Уэймут положил меня на руки Вильгельму. Сам еще только выбравшийся из пеленок, говорят, Вильгельм рассмеялся от радости и никому не позволил забрать меня до тех пор, пока уже поздно ночью его не одолел сон. С этого момента мы стали братьями, связанными самым тесным образом если не кровно, то по духу и по судьбе.

Вчера я взял в руки то, что осталось от сожженного тела Вильгельма, его лицо почернело и сморщилось, его плоть все еще дымилась. С неослабевающей надеждой на спасение Вильгельма я предал его прах земле. Боюсь, что само сокровище, ради которого Вильгельм пожертвовал своей жизнью, может ожидать похожая участь. Как и меня.

Тогда единственное, что останется, это сей дневник.

Я смиренно надеюсь на то, что он избегнет забвения и что эти слова явятся указателем и свидетельством существования того, ради чего стольким было пожертвовано, но что не пропало. Затем небеса распахнутся, и пение ангелов отомкнет сердце праведника, потому что они пропоют ему те же слова, какие пели другим до него. Да будут живы они во веки веков в песне обновления, обещающей длиться и длиться».

– Что это? – спросил Гил.

Он ждал ответа, надеясь, что она снизойдет до него.

– Обрывок, засунутый под переплет дневника. Возможно, Элиас сам спрятал его туда почти десять столетий назад.

Сердце Гила взволнованно заколотилось. Это был недостающий кусок головоломки. Часть, о которой, по его сведениям, еще не упоминалось. Именно то, чего он и ждал.

– Больше о нем никто не знает, – добавила Сабби.

– Никто?

– Никто.

– Даже де Вриз? – спросил Гил.

Она покачала головой.

– А Ладлоу знает о нем?

– Знал, – ответила она негромко.

Лицо ее заострилось.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гил.

Он ждал ответа, отчетливо сознавая, что в данный момент она пытается облечь в слова то, что ему уже и так стало ясно.

– Ладлоу мертв, – просто сказала она и отвернулась, чтобы снова убрать в папку на молнии пожелтевший клочок бумаги.

Гил схватил ее за плечо и повернул к себе лицом. Хрупкий древний документ полетел на пол. Сабби охнула.

– Что вы имеете в виду под словами «он мертв»? – повел допрос Гил.

– Он мертв, ясно? Он мертв. Вот и все.

– Нет, не ясно и не все. Я имею право знать, что с ним случилось. Я, в конце концов, знал старика. Вы не можете просто сообщить, что он умер, и все тут, – резко выпалил Гил.

У Сабби отчаянно билось сердце, но голос ее оставался твердым. А на лице не отражалось ни грана эмоций.

– Прежде всего, – заговорила она, – ты видел Ладлоу лишь раз, и не больше. Ты не знал его. Если ты можешь думать о нем всего лишь как о каком-то старике, ты его не знал.

Она наклонилась и осторожно подняла с пола упавший обрывок бумаги. Молча поместила его в пластиковое хранилище затянутыми в хлопок пальцами.

И продолжила с той же невозмутимостью:

– Второе: в своем эгоистичном приступе гнева ты чуть не уничтожил то, за что старик, как ты его называешь, отдал свою жизнь.

Гил уставился на древний обрывок. Ему надо бы знать недосказанное. Но расспрашивать было бы бесполезно. Более того, даже не стоило и пытаться. Что бы Сабби ни знала о смерти Ладлоу, она ничего не расскажет ему. Что бы она ни чувствовала, ему этого тоже не выкажут. Вечный и жесточайший контроль. О, как бы ему хотелось увидеть ее расслабившейся. Хотя бы однажды.

Очевидно подведя под разговором черту, Сабби повернулась и направилась в другой угол комнаты, чтобы вернуть древний документ в стенной сейф.

В голове Гила промелькнул образ Ладлоу, который мог умереть из-за десятка различных причин. Его вдруг охватила нешуточная печаль.

«Несчастный старик».

Припомнив пренебрежительную отповедь Сабби, Гил показал ей вслед средний палец. Глупый жест, жест бессилия, но ничего другого в данный момент он себе позволить не мог.

Ну и гадина же!