Текст книги "Необходимые монстры"

Общий интерес

Мох запер дверь и провёл Имоджин по квартире в библиотеку. Даже Сморчок не ухитрился бы расслышать их голоса оттуда. С облегчением Мох убедился, что Радужник покинул комнату, хотя и заметил оцелусов, безобидно расположившихся среди стеклянных пресс-папье на полке. По его приглашению Имоджин села в кресло-качалку, повёрнутое к холодному камину. Мох опёрся на каминную полку и предоставил гостье заговорить первой.

– Вы бы сели, а, Мох? – Она сняла левую перчатку, обнажив тонкую руку. Взгляд Моха задержался на простом рубиновом кольце на её указательном пальце.

– Я постою, спасибо.

Имоджин вздохнула.

– Как вам угодно. – Положила перчатки себе на колени. Кожа у неё под глазами отдавала фиолетовым.

– Я ещё не нашёл Меморию. Всего несколько дней прошло.

– Я здесь не поэтому.

Мох засучил рукав, обнажая наколку с миногой.

– Я всё гадала, сколько вам времени понадобится, чтобы заговорить об этом, – сказала Имоджин. – К вашему сведению, я этого не делала. Накололи по настоянию Агнца.

– Член «Красной миноги»? – устало выдавил из себя Мох.

– Нет. Вы должны признать, линия рисунка вполне качественная.

– Весело, – заметил Мох. – В ту ночь, когда вы накачали меня дурью и похитили…

– Мне поручили следить за вами и обеспечить всё, чтобы вы не перестали дышать. Дурь, которую я ввела вам в штольне, была опасная и нестойкая. Потому вы и оказались у меня, чтобы отоспаться от неё. Я вам услугу оказала.

– Услугу? Об заклад побьюсь, вы осознаёте, что это полная чушь. И потом, вы спали, когда я проснулся.

– Извините, – пожала плечами Имоджин, – две рюмки абсента и… – Она смежила веки и уронила головку набок.

– Как вы нашли меня?

– Не тревожьтесь. Агнец не знает, что я здесь. Я была осторожна.

– Мне трудно верить всему, что вы говорите.

– Разумеется, вы мне не доверяете. С чего бы, а?

– Ну и?

– Мне нужно было увидеться с вами наедине. Я не могла расспрашивать Агнца, где вы, а потому я наведалась к Оливеру Таджалли. Мы никогда не встречались, так что с Агнцем он меня не связывал.

– Оливер рассказал вам, где я?

– Не сразу. Мой отец знал отца Оливера давным-давно. Оба они состояли в «Красной миноге». То же связывало Оливера и с Агнцем. – Она умолкла. – С вашей стороны очень умно, между прочим, сосредоточить моё внимание на камине. Ограничивает обзор остальной комнаты. Он здесь?

– Кто «он»?

Имоджин улыбнулась, а потом продолжила, словно бы и не было задано никакого вопроса:

– Я знала, что семейство Таджалли славится покупкой и продажей редких книг сомнительного происхождения. И подумала, что его можно подцепить на хорошую приманку вроде редкой старинной книги и выторговать кое-какие сведения. – Она заговорщически подалась вперёд. – И я оказалась права.

Мох чувствовал, что поддаётся её свободному общению, невзирая на свою настороженность, словно бы они просто вместе забавлялись лишь им известной шутке. Подлец Оливер. С Божьей помощью он прикончит этого идиота.

– Почему вы не хотите, чтобы Агнец знал, что вы здесь?

– Вы довольно скоро это сами узнаете. – Взгляд её устремился на дверь. – Как бы то ни было, Оливеру моё предложение понравилось. – Она извлекла из перчатки визитку Таджалли и повернула её обратной стороной к Моху, чтоб он разобрал написанный там адрес. – «Вам надо наведаться в квартиру судьи Сифорта», – прохрипела она, безукоризненно подражая голосу Оливера Таджалли.

Мох взял у Имоджин карточку и пробормотал:

– Оливеру следовало бы быть осмотрительнее.

– А вы совсем не похожи на ваш портрет в газете, – сказала Имоджин. И опять эта ироничная улыбка. Мох не сразу и сообразил, что она имеет в виду. Потом дошло. В газетах печатали его фото в дни после обнародования «Брикскольдской ситуации». Фотоснимки двадцати трёх сбежавших узников появились на первых полосах. Газеты создавали впечатление о массовом побеге. На деле же в тюрьме свирепствовала эпидемия, губя охранников и заключённых без разбора. К тому времени, когда Мох уходил, никто не был в состоянии остановить его. В последующие недели двадцать заключённых поймали или убили при преследовании. Тогда уже несчастная фотография его самого в молодости, сделанная во время его приобщения к тюремному населению – сплошной кадык и торчащие уши, – перестала быть новостью.

Мох потерял терпение.

– Это некий вид прикрытой угрозы? Что вам нужно?

– О, Мох, я подшучиваю над вами.

Мох швырнул визитку в камин, где та, упав, всколыхнула пепел. Он всматривался в Имоджин – в движения её губ, изгиб шеи, в яркий румянец кожи под ключицей. Её утончённые манеры до того не вязались с первым впечатлением, что он подумал, уж не близняшка ли она. Имоджин расстегнула пальто. Он отвёл взгляд.

– Не возражаете? У вас тут тепло. – Мох повесил пальто на вешалку у двери. Рука его задерживалась на складах, улавливая остатки тепла её тела. Отпустил. Вернувшись к камину, взял кочергу и смешал визитку с пеплом.

– Ну, вот вы меня нашли, не намерены ли рассказать, зачем вы здесь?

Они услышали шаги. Имоджин встала и повернулась к двери.

– Вы меня помните?

На пороге стоял Радужник. Оцелусы поплыли по комнате и выстроились кружком над его головой.

– Да, – произнёс он. Голос звучал неприветливо. Под кожей черепа чередой пробежали слабые молочно-белые огоньки. Мох внутренне напрягся. Такой тон не предвещал ничего хорошего.

– Я надеялась, что вспомните. Так будет легче, – сказала Имоджин. – Я не знала, чего ждать. Мы виделись всего один раз, да и то недолго. Но я никогда этого не забывала.

– Вам лучше побыстрее объясниться, – предложил Радужник.

Мох молчал. Ему нужно было время, чтобы переварить новое развитие событий. Имоджин втянула в себя щёки и, по-видимому, пришла к какому-то решению.

– Могу я сначала показать вам кое-что? Это поможет вам понять то, что мне придётся сказать.

Радужник глянул на Моха, тот кивнул. Поднявшись, Имоджин сняла ключ на шнурке со своего запястья. Присела перед сундуком. Мох завёл руку за спину и сжал в ладони рукоять револьвера.

– Медленно, – произнёс он.

– Полегче, Мох, – сказала она, поворачивая ключ в замке. Две дверцы распахнулись наружу. – А вот и мы.

Мох отпустил оружие.

Внутри сундук был разделён на небольшие отделения. Вверху планка удерживала ряд миниатюрных книг. Большинство были переплетены в кожу и перевязаны замызганными ленточками, но некоторые представляли собой связки рукописных листов, а то и разрозненные листы бумаги, сложенные и запечатанные воском. Под полочкой с книгами в ряд выстроились бутылочки с настойками и препаратами, помещёнными в желтоватую жидкость. Запечатанные свинцом бутылочки помещались на полке в пазах, не дававших им биться друг о друга. Восемь ящиков с надписями от руки были разложены на дне сундука. К внутренней стороне левой дверцы костяными зажимами крепилась папка. Она была перевязана той же самой лентой, что и книжки. Именно эту папку Имоджин извлекла и вручила Радужнику.

Выражение его лица оставалось непроницаемым, когда он тянул за ленту, высвобождая четыре листа толстой бумаги. Подошёл с ними к столу и расположил на нём в ряд.

– Где вы это взяли? – спросил Радужник. Грозные нотки исчезли из его голоса.

Имоджин не ответила, вместо этого она следила, как он изучает работы. На каждом листе были тщательно выполненные рисунки тушью. Радужник не касался бумаги, а водил рукой, словно бы повторяя штрихи художника. Анатомические сечения человека сливались с формами животной и растительной жизни. Были грибковые фигуры – морские и даже доисторические формы жизни. Мох взял со стола большое увеличительное стекло.

– Странно, – сказал он, глядя на Радужника. – Даже при увеличении число мелких деталей растёт. Им, кажется, конца нет. Это у кого ж такая рука или такой глаз, чтоб сотворить что-то подобное? – Он положил лупу на стол и обратился к Имоджин: – По виду, они очень старые.

Имоджин опустила взгляд.

– Был и ещё один. Его украли из моей комнаты на Полотняном Дворе. Я сглупила. Вынула их посмотреть и уснула. – Мох разглядывал её профиль. – Шум в комнате разбудил меня. Там был кто-то ещё. Я гналась за ними, но они улизнули. – На лице её появилось то самое выражение, что было знакомо Моху по штольне, изумлённое и убийственное. – Им повезло, а вот мне не так. Для меня эти рисунки были сокровищами, немало лет я размышляла над ними.

– Откуда они у вас? – Радужник перевернул один лист и внимательно рассматривал обратную сторону.

– Я ещё девочкой была, когда наш семейный дом подожгли. В том пожаре я потеряла мать. Спустя годы вернулась. К тому времени там совсем немного осталось, лишь часть фундамента проглядывала из сорняков. Я знала о месте, где мой отец хранил свои самые большие секреты. Восстановила это место по памяти, да и повезло здорово: сундук закопали возле фундамента, там, где когда-то был винный погреб. Там я его и откопала.

– Как же вы узнали о тайнике, если он был секретом отца? – спросил Мох.

– От своих детей секретов не утаишь, – сказала Имоджин.

– Что вам о них известно? – спросил Радужник. Он вернул рисунок на место среди других.

– Знаю, что они, как Мох сказал, старые. Лежали в сундуке, когда я нашла его. Знаю, что сундук был украден.

– Зачем вы показываете их нам? – спросил Мох.

– Как раз подхожу к этому. – Имоджин повернулась к Радужнику. – Радужник, я помню. А вы? Тот раз, когда мой отец привёл вас к нам в дом. Нас отправили в садик, пока родители выясняли отношения. Вы помните, что показали мне в тот день?

– Да, – прозвучал ответ.

Откровения

По просьбе Имоджин Мох налил в стакан виски из запасов Сифорта. Она взяла его и держала в ладони, охватив всеми пальцами, но пить не стала. Мох недоверчиво отошёл от неё. Память о ней, стоявшей в штольне с распыляющей яд резиновой грушей наперевес, была ещё свежа. Она – опасная сообщница Агнца. Его ей не убаюкать. Мох рад был присутствию Радужника, но был озадачен тем, что их явно что-то связывало. Радужник всё ещё не ответил на её вопрос. Нарушая неловкое молчание, Мох попросил Имоджин разъяснить.

– Жизнь у моего отца не была лёгкой, – заговорила та. – Обстоятельства сделали его приспособленцем, вором. Он крал древности. Совершал тайные набеги на остров Козодоя и продавал то, что находил в разрушенных библиотеках и музеях, подпольным дельцам и коллекционерам здесь, в городе. «Красная минога» подыскивала покупателей. И имела на всём солидный куш.

– Погодите, вы, случаем, говорите не о человеке по имени Джон Машина? – вмешался Мох. – Джон ваш отец? – Он следил за движениями её тела. Мох гордился своей способностью на месте различить лгуна или, коли на то пошло, лгунью (ещё одно умение, доведённое до совершенства в Брикскольде). Она была сдержанна, но взгляда не отводила. Упоминал ли Джон когда-нибудь о дочери? Мох почти ничего не знал, что за жизнь Джон вёл, когда его не было в доме у канала.

– Именно так, – произнесла Имоджин. – Каким бы ещё он ни был, но Джон был человеком находчивым. Он отыскал, если можно так выразиться, чёрный ход на остров. Какое-то время мы жили обеспеченно, только я не понимала, откуда приходят деньги. Я узнала это много позже. Честно признаюсь, тогда я об этом совсем не задумывалась. Какой бы ребёнок стал голову ломать? Что есть, то и есть. – Она откинулась головой на спинку кресла и на какое-то время закрыла глаза, словно вглядываясь в себя, ещё совсем юную.

– Что произошло? – вывел её из оцепенения Мох.

Имоджин открыла глаза.

– Моя мать, Сильвия, перед смертью тайком рассказала мне, что Джон много лет был помешан на каком-то монастыре, который нашёл в глубине острова. – Говоря это, она свела ладонь, выставив указательный палец, и постучала им по центру карты Козодоя. – Во время Чистки он был военным топографом и наткнулся на это место, занимаясь своим делом. Сведения приберёг для себя. Там были следы массовой бойни, устроенной военными. Отец рассудил, что все её участники будут более чем рады, если природа вернёт этому месту первозданный облик.

– Я и не знал, что Джон служил в армии, – заметил Мох.

Имоджин кивнула:

– Он был топографом по контракту. То был способ оставаться вне военных действий. Монастырь назывался Глазок, но об этом он узнал лишь позднее. Через несколько месяцев после войны он набрался смелости вернуться туда в одиночку. Путешествие едва не угробило его, зато он опять отыскал Глазок, сверяясь с вычерченной раньше картой. Монастырь выглядел так, будто его покой никто не нарушал, с тех пор как отец обнаружил его. Сундук этот был среди вещей, которые он привёз из той поездки. Он знал о существовании крепкого подпольного рынка, где торговали предметами культа. Сундук и его содержимое оказались целым кладом. Позже Агнец рассказывал мне, что Джон, когда вернулся, обманул «Красную миногу» и связался с коллекционерами напрямую. Когда, а это было неизбежно, действовать стало опасно, он сундук упрятал.

– Глупец, – бросил до того хранивший молчание Радужник.

– Намерение было наивное, оно гарантированно выводило из себя «Красную миногу». Только поход отца имел и худшее последствие. – Имоджин умолкла и глубоко вздохнула. Края глаз у неё всё больше наливались красным.

«Вот мы и добрались», – подумал Мох, а вслух сказал:

– Продолжайте.

– Несмотря на видимость, Глазок не был полностью покинутым. Кто-то там выжил.

– Как? Судя по тому, что я читал, Чистка там велась старательно. – Даже говоря это, Мох чувствовал, как волосы у него на руках вставали дыбом.

Смех Имоджин был горек.

– Если бы. В тот раз, вернувшись туда, Джон устроился ночью спать на открытом месте. Утром его разбудила маленькая девочка. – Имоджин повернулась лицом к Моху. – Это была Мемория, как вы, я уверена, уже догадались.

– И что произошло? – спросил тот, метнув взгляд на Радужника.

– Он похитил её. Насильно. Никак иначе, если честно, это не назовёшь, хотя я уверена, что сам он считал это спасением.

– Несмотря на то что она каким-то чудом выжила, кто-то должен был ей помогать, – сердито выпалил Мох.

– Он увидел, на что она способна. После этого его заботы о благополучии девочки были неразрывно связаны с тем, как он может нажиться.

Мох скрестил руки на груди.

– И ему приходилось делать вид, что она его дочь, иначе пришлось бы отвечать на трудные вопросы о том, откуда она взялась.

– Именно так. Разумеется, Сильвия была в ужасе. Она была против этого, потому-то дело и кончилось тем, что Мемория стала жить с вами и вашей матерью.

– Даже не знаю, что сказать, – вздохнул Мох. – Всё это звучит невероятно.

– Во всяком случае, Агнец знал, что Джон плутует с «Красной миногой», – сказала Имоджин. – Он следил за Джоном. Когда же узнал о Мемории, то сразу оценил её уникальность и захотел её для себя самого. Это стало одержимостью.

Имоджин потянула виски из стакана, но стекло звякнуло о её зубы. Она протянула стакан Моху. Тот его взял и поставил на стол.

– После падения Мемории в океан Агнец пришёл к нам домой с несколькими членами «Красной миноги». Не считая Агнца, все они были людьми, кого мы знали как уважаемых членов общества. Они били Джона до бесчувствия. Агнец требовал сундук, слухи о котором дошли до него. Джон настаивал на том, что его не существовало, что люди просто переврали сказанное им. Агнец так ему и не поверил. Все это произошло за год до моего рождения. Мама мне рассказывала, что после этого случая дела, по-видимому, опять пришли в норму. Джон часто отлучался, но я была хорошо обеспечена. Детство было почти идиллией.

Последовало долгое молчание. Мох налил себе щедрую порцию виски из хрустального графина.

– Но вы хотите знать, что на самом деле за человек Агнец? – Голос Имоджин делался все более приглушённым, взгляд – отрешённым. – Двенадцать лет спустя Агнец сжёг наш дом дотла и забрал меня вместо Мемории. То было отложенной карой за всю ложь Джона, за его измены и долги. Меня насильно поселили в дом Агнца – полагаю, для отработки долгов Джона. Агнец заявил мне, что Джона убьют, как убили мою мать, если я не стану послушной. Он не сказал мне, что отец уже исчез. Через некоторое время я другой жизни и не знала. Стала дочерью «Красной миноги». Теперь внешне я жила относительно нормальной жизнью, но была привязана к «Красной миноге» и в любой момент могла быть вызвана по требованию Агнца. – Она смотрела на Моха в упор. – Мне нужна моя свобода. К вам я пришла, потому что больше у меня никого нет, а мы, хотим того или нет, все связаны. – Имоджин прижала ко лбу подушечки пальцев. Мох положил ей руку на плечо, но убрал, когда она вздрогнула. – И я хочу избавиться от этого. – Она указала на сундук. – Ничего этого мне не нужно. Агнец со своими подручными знают, что он существует, и годы потратили на его поиски. Сундук был спрятан в квартире, которую он снял для меня на чердаке Полотняного Двора, прямо у него под носом. Сундук необходимо спрятать там, где его никогда не найдут.

Радужник стоял у окна. Мох, глубоко погружённый в раздумья, разглядывал свои туфли. Имоджин склонила голову, но потом поднялась и собрала рисунки со стола. Лицо её было бледно.

– Оставьте их, – произнёс Мох. В воздухе витало напряжение. Его всё ещё беспокоила роль, которую сыграла Имоджин во встрече с Агнцем и в том, что за ней последовало, однако рассказанное ею изменило его отношение. Внушило ему больше сочувствия. Он подошёл к окну, где Радужник стоял под ореолом оцелусов, разглядывая что-то. – Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Радужник, отвернувшись от Моха, обратился к Имоджин:

– Рядом, за соседней дверью, спальня. Не позволите нам переговорить несколько минут?

Когда дверь закрылась, Мох рассказал Радужнику о своей встрече с Агнцем. История завершилась его пробуждением рядом с Имоджин на Полотняном Дворе и обнаружением наколотой миноги на запястье. Радужник слушал его рассказ не перебивая.

– Тебе следовало бы рассказать мне об этом пораньше, – заметил Радужник.

– Что это значит? Я не про наколку. Она – явно клеймо шайки. Зачем они поставили его на меня?

– Отметина свидетельствует, что ты под присмотром «Красной миноги». Она – предупреждение другим. Сколько тебе известно о них?

– Немного. Так, всякие истории, услышанные в Брикскольде.

– «Красная минога» – это тайное преступное сообщество, братство, корни которого восходят к самым первым дням города. Началось оно с семейства по фамилии Минойи – изначальных выходцев, что довольно интересно, с острова Козодоя. Члены этого семейства до сих пор составляют ядро организации, но простирается она гораздо шире, во все слои общества. Агнец, человек, с кем вы встретились, является, а скорее являлся, одним из самых одиозных её убийц. Татуировка означает, что вы осуществляете дело по их поручению и, следовательно, попадаете под их защиту. Ещё это метка смерти. Обычно носящих эту метку казнят, когда их дело завершено.

– Уф, отлично, я так и думал, что это гадость какая-то, – сказал Мох. – Имоджин утверждала, что Агнец не знает о её приходе сюда. Ты ей веришь?

– А ты?

– Верю, учитывая то, что она нам рассказала.

– Странная парочка.

– Теперь твоя очередь признаваться мне, – заговорил Мох. – Что она показала тебе в садике своих родителей?

– Подожди здесь, – попросил Радужник. Мох сел в кресло-качалку, освобождённое Имоджин. Оно всё ещё хранило тепло её тела. Радужник вышел из библиотеки и прошёл в большую гостиную. Вернулся со сложенным листком бумаги, который вручил Моху.

– Что это? – Мох развернул листок. – Понимаю. – Он встал, донёс листок до стола и положил его рядом с рисунками из сундука Имоджин. Рисунок на листке был выполнен в том же стиле, только был намного менее древним.

– Объясни, – попросил Мох. – Это было у тебя?

– Это я нарисовал. Об этом-то она и говорила. В тот день в садике я показал ей этот рисунок.

– Но другие рисунки – древние. Их сотворили за десятки, если не за сотни лет до того, как ты родился. Ты же слышал, что она сказала. Их нашли в монастыре.

– Да, монастырь. Я этого тоже не понимаю. Много лет назад, когда я был ещё совсем юным, корабельный плотник с «Сомнамбулы» спас меня, тонувшего в море у острова Козодоя. В моей памяти не сохранилось ничего из моей жизни до того момента, когда я пришёл в себя на борту судна.

– Тот самый корабельщик, в чей дом я направляюсь? – спросил Мох.

– Да. По возвращении в Ступени-Сити он уже не мог заботиться обо мне и в конце концов отдал меня другому человеку в уплату карточного долга. С тех пор я простил его. Тот, другой человек, обещал позаботиться о моих нуждах. Я не очень-то помню о том времени, – сказал Радужник. Он потянулся и забрал рисунок.

– И кто же был этот незнакомец с такой широкой душой?

– Не догадываешься?

– Назови.

– Джон Машина.

– Когда это было?

– Тринадцать лет назад.

– Уже через годы после того, как я видел его в последний раз, – задумчиво протянул Мох.

– Он не был недобрым… поначалу… зато пытался использовать мои необычные свойства. Возил меня из театра в театр, со сцены на сцену, включал меня в представления всяких уродцев как Стеклянного Мальчика. Сначала дела у него не заладились. Публика обвиняла его в надувательстве. У людей долгая память. Они помнили, что когда-то он проделывал что-то очень похожее с Меморией. Потом что-то случилось. Он пришёл в полуразрушенный дом, где прятал меня, когда отправлялся путешествовать. Джон был весь в крови и трясся от страха до истерики. Я неделю просидел в том здании взаперти, как какой-нибудь зверёк, пока он приходил и уходил по ночам.

– Значит, ты всё время знал о Мемории? – спросил Мох.

– Лишь немного. Рассказов о ней наслушался. Извини, но мне тоже стоило быть более откровенным.

Держа рисунок, Радужник перебрался к окну и стал смотреть в него. Мох видел его лицо отражённым в стекле.

– Однажды утром безо всякого предупреждения я был посажен на поезд и отправлен на север. Вот так и получилось, что я оказался твоим студентом в Трубном институте. Два заранее оплаченных семестра.

Радужник повернулся и поднял рисунок.

– Когда пришло время сажать меня в поезд, Джон нашёл этот рисунок и отобрал его у меня, говоря, что если бы кто-нибудь его увидел, то я оказался бы в страшной опасности. Он так и не разъяснил, что это за опасность. Он был в бешенстве. Даже и не почувствовал, как я выкрал рисунок у него из кармана. Прежде чем мы расстались, он сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, – ударил меня сбоку по голове. Потом плюнул мне в лицо и сказал, что я погубил его жизнь.

– Ну, это точно звучит знакомо, – заметил Мох.

– Было похоже на то, что он на глазах у меня обезумел от страха.

– Я верю Имоджин, – сказал Мох. – Она права: на радость или на горе, но Джон Машина связал нас всех.

– Она только что дала мне ключ к моему прошлому. Возможно, я найду ответ на вопросы, терзавшие меня всю жизнь.

– Какие это?

– Кто я такой и для чего я такой?

– Тогда путь наш ясен, – сказал Мох. – Я должен с Агнцем посчитаться…

– А потом мы отправляемся на остров Козодоя: уверен, именно там я раскрою своё прошлое. И у нас есть веское основание полагать, что и Мемория вернулась туда, если принять во внимание то, что рассказала нам Имоджин.

То ли после виски, то ли оттого, что бремя свалилось, но Имоджин крепко спала, когда Мох зашёл в спальню сообщить ей о принятом ими решении. Они не стали её беспокоить, а сами проговорили допоздна. Радужник оставался в библиотеке ещё долго после того, как Мох отправился спать. Он сидел в компании тикающих часов да грохочущих время от времени трамваев за окном. Рисунки лежали перед ним на столе. Ему незачем было держать их: оцелусы уже зафиксировали их во всех подробностях, сделав эту информацию доступной ему. Он был способен не просто мысленно поочерёдно изучать их, но и сознавать полную осведомлённость на данный момент. Радужник воспринимал свои расширенные мыслительные способности как должное. Он знал, что его память и степень осознанности явлений намного превосходят то, чем обладают окружающие, и при всём при том оставалось пространство, куда ему не было доступа. Время до его спасения из ледяного Радужного моря было пустым местом, запертой дверью. То ли из-за травмы, то ли по чьему-то умыслу, он никак не мог понять. Оцелусы, эти, как он был уверен, наделённые сознанием слуги, оставались немы на сей счёт.

Когда часы пробили три, Радужник поднялся и подошёл ко всё ещё раскрытому походному сундуку с книгами. Всё оставалось таким, каким оставила Имоджин, и на какое-то время на глаза ему попалось свечение с булавочный укол. Нагнувшись, он вынул из гнезда пузырёк. Тот был наполнен мелкими ракушками и костями: предметы, какие, можно ожидать, стал бы собирать ребёнок на морском берегу. Он поднял пузырёк и повернул его в руке. Ошибиться было невозможно: внутри что-то мерцало. Крышка открутилась с сухим скрежетом. Среди собрания мелочи лежал стеклянный сплюснутый овоид. Внутри он был дымчатым и слабо светился. Когда Радужник извлёк его, тот пристроился у него на ладони, а когда он отвёл ладонь – остался в воздухе. И овоид поднялся, чтобы присоединиться к пяти оцелусам, которые подплывали к нему стайкой любопытных рыбок.