Текст книги "Необходимые монстры"

Молоко Агнца

Буря надвинулась на остров с Радужного моря, замазывая небо грязно-жёлтым цветом. Гром сотрясал Моха с головы до пят, и на какой-то миг его перенесло на двадцать пять лет назад, в тот день, когда Мемория упала с волнолома. Вспышка молнии вернула его в настоящее. Стволы чёрного ореха раскачивались, засоряя траву листьями. Мох ругнулся. Украденная сумка долго под дождём не продержится.

С удобной точки входа в Музей он смотрел, как женщина сбегала с холма в направлении Лич-Лэйн, где сгрудившиеся кофейни и книжные лавки скрывались в едином мареве. За Лич-Лэйн пролегли Загульные Поля с их историческими дворцами и пышными садами. Укрывшиеся за пеленой дыма окраины Ступени-Сити обратились в одноцветную холмистость. Женщина замедлила шаг, свернула в сторону от Лич-Лэйн и направилась по естественному изгибу почвы к лощине. Мох, увидев в том шанс, пошёл следом. Растительность не даст ей передвигаться быстро. И он сможет взять её за воротник вдали от любопытных глаз.

Дождь усилился. Мох шлёпал через лужайку, прикрывая глаза согнутой в локте рукой. Очки у него запотели, и бежал он почти вслепую, пытаясь на ходу протереть стёкла полой рубахи. Когда он прижал их к носу, то опешил: женщина наблюдала за ним с края лощины. Дыхание у неё было частым, но она припустила бегом, когда он приблизился на расстояние окрика. Мох не без трепета вошёл в лощину, ступая по звериной тропе. Перешагивая через корни, он клял себя за то, что оставил дома пистолет. Тропа вскоре превратилась в размытый пласт разрозненных камней. Он скользил вниз по склону, хватаясь за ветки. Они вырывались из его ладоней, оставляя в них горсти листьев, пахших увяданием. Когда он добрался до конца спуска, у него сильно ломило позвоночник.

Кружилась голова; он стоял, расставив ноги, над ручейком, пристально вглядываясь в водоотливную штольню. Вход в неё был выложен кирпичом; укрытый виноградом, он оставлял своего рода доступный проход в виде замочной скважины, за которой невозможно было разглядеть ничего. Совсем незадолго до него женщина оставила оплывшие следы на русле ручья. Мох выравнивал дыхание, опершись ладонями о колени, и старался вспомнить, что ещё находилось в его сумке помимо книги. Там была газета, пустой флакончик из-под синиспоры, набор ручек с карандашами, ластик, записная книжка, немного сигарных купонов с картинками разных рыб, которые приглянулись ему на рынке Полотняного Двора. Вновь охваченный гневом, Мох ринулся в штольню.

Долго бежать не пришлось: несколько шагов – и дневной свет померк за спиной. Когда глаза привыкли, стало заметно какое-то свечение. Под ним обозначились склизкая брусчатка и мусор. Гниль жгла ему ноздри. Шум дождя утих, на смену ему пришли дуновение ветра и плеск ручейка. Свет, как скоро он обнаружил, исходил от свечи, стоявшей возле его сумки на самодельном столике. Женщина следила за ним, стоя в тени. Мох схватил сумку. Вес был не тот.

– Где она? – спросил он. В ушах поднялся скулёж. Звон в ушах появлялся, когда Моха обуревал гнев: последствие детства, проведённого в доках, где разбивали на части отслужившие своё корабли. Женщина вышла вперёд, накручивая на пальцы в кольцах повисшие крысиными хвостиками прядки волос. Свет свечи искажал её красоту своими переливчатыми тенями.

– Не создавайте себе трудностей, – произнесла она, ловя его взгляд. Затем выпустила шквал фраз на незнакомом языке и отошла в сторону.

Что-то задвигалось поблизости. «Сообщник, значит», – подумал Мох.

Выступивший вперёд мужчина был высок, может, футов семь[5]5
  Чуть больше 2,13 метра (прим. пер.).


[Закрыть]. Он носил на голове касторовый цилиндр, который почти задевал потолок штольни. Чёрная кружевная вуаль закрывала лицо. Пальто с воротником из горностая скрывало очертания тела. Кожа была видна только на его больших покрытых шрамами руках. Поблекшие синие татуировки сплошь покрывали суставы пальцев, которые заканчивались у второго сочленения, наверху фаланг. Рукава пальто, тоже отделанные мехом, были запачканы пульпой и похожими на слизь выделениями стен штольни. Пистолета Мох не видел, но догадывался, что он спрятан в складках мерзкого пальто. Мужчина двинул левой рукой, и из рукава в ладонь скользнула книга «Певчие птицы острова Козодоя».

– Моя книга, – не удержался Мох. Он решил хранить разумное спокойствие и старался не отвлекаться на женщину, которая зашла ему за спину.

– Ваша книга? – спросил мужчина. Голос его был звучным и отрывистым. – По-моему, мы по крайней мере можем согласиться, – он прочистил горло, – с тем, что книга эта не ваша, а наша.

– Как это? Она теперь ваша, поскольку вот она украла её у меня? – спросил Мох.

– Вы украли её из Музея. И, если только меня не осведомили неверно, – продолжил мужчина, – передавший её в дар судья украл её у одиозного орнитолога и серийного убийцы Франклина Бокса. Это книга Франклина.

– Была, когда-то. – Мох не видел смысла врать. – То был его личный экземпляр.

– За свою карьеру он написал всего одну книгу, ведь верно? Зато какую книгу! Вы согласны? – Мужчина закачался из стороны в сторону, и Мох поневоле подумал об ореховых деревьях около Музея.

– Я не специалист, – повёл он головой.

– «Певчие птицы острова Козодоя» были научно-исследовательским шедевром. Книга сделала бы имя автора известным повсюду, во всяком случае – среди орнитологов. Увы, по ходу дела он убил и расчленил нескольких проституток. Такое надолго затеняет карьеру учёного. Многие из тех женщин внушали любовь «Красной миноге».

– Вы, похоже, хорошо осведомлены, – заметил Мох.

Мужчина пожал плечами:

– Судья Сифорт, тот самый, что засадил вас в тюрьму, понимал значимость книги. Она была ценна как научно-исследовательский труд, вот только сопровождала её занимательная история. Всегда волнующая тема, осквернённая соучастием. Судья устроил, чтобы книгу изъяли в тот день, когда Бокса заковали в кандалы и отправили в тюрьму. Франклин просидел в брикскольдской тюрьме… сколько, двенадцать лет, когда вы с ним познакомились? И потом он поведал вам о своей несчастной судьбе. В тот день вы пообещали ему выкрасть книгу обратно. Привели бы в исполнение небольшую, но сладостную меру отмщения за вас обоих.

– Откуда вам всё это известно? – От недоверия у Моха даже голос схватывало.

– Есть те, кто знает, – произнёс мужчина. Помолчав, добавил: – Люди зовут меня Агнец. – Он с осторожностью поставил книгу на столик, приложив уголок к дереву, а потом бережно уложил её плашмя. Вытянул правую руку. Пальцы её были унизаны перстнями с рубинами, оправленными в тусклое золото. Застигнутый врасплох, Мох подумал было, что тот собрался обменяться рукопожатием, но Агнец разогнул свои обрубленные пальцы, и что-то выпало из них на стол. То был почерневший серебряный кулон, бегущая лисица на продетой через её закрученный хвост замызганной красной тесёмке. У Моха зашевелились волосы на руках.

– Уважение много значит, – сказал Агнец. – Это единственное из того, чем мы располагаем, что не позволяет нам порвать друг друга на куски, как зверям. Нет? – Он махнул в сторону книги. – Возьмите. Мне книги ни к чему. Она просто завлекла вас сюда.

Мох оторвал взгляд от кулона.

– Прошу, – произнёс Агнец.

Мох положил книгу обратно в сумку.

– Ну а теперь, господин Мох, уважая ваше и моё время, давайте перейдём к делу.

– У меня нет с вами никакого дела, – сказал Мох.

– Зато у меня есть дело с вами. Вы знаете, кто я такой?

– Представляю. Вы сказали, что вас зовут Агнец.

– Да, зовут меня Агнец, но я имел в виду в более широком смысле. – Он сцепил руки за спиной, натянув пуговицы спереди на пальто.

– Я знаю, кто вы такой, – сказал Мох.

– А раз вы знаете, кто я такой, так и я знаю, кто вы такой. Так что, когда я говорю, что у нас с вами дело, я не предполагаю, что вы станете тратить моё время своей… – Агнец подыскивал слова, – «умышленной непонятливостью».

Мох был зол и напуган. Теперь, когда книга была у него, он мог бы сбежать, но почему-то эти люди знали его, знали, как и где его найти. Давно ли они следили за ним? Выбора не было никакого – оставалось слушать. Об Агнце он впервые узнал в тюрьме. Агнец был одним из тех деятелей подпольного мира, о ком все шёпотом рассказывали друг другу всякие истории, но кого видели немногие. Кличку свою он получил ещё и из-за своего порока от рождения, наделившего его округлыми глазками-бусинками и лицом, вытянутым наподобие овечьего. Была в этой кличке и ирония. Агнец был львом и шутить с собой не позволял. По слухам, он действовал как наёмный убийца «Красной миноги».

– Я, – продолжил Агнец, – приверженец откровенного разговора, господин Мох, так что не стану плясать вокруг да около. Нам необходимо обсудить ваше обязательство. – Мужчина указал на лисицу.

– Мое обязательство? – Этот кулон Мох видел не в первый раз.

– Вы знаете, что это?

– Откуда он у вас? – Мох далеко не был уверен, что хочет услышать ответ.

– Я ношу его в кармане уже немало лет, – сказал Агнец. – Как напоминание. – Пошарив по столу, он подобрал кулон и уложил его на ладонь. С привычной легкостью повернул его, словно игрок потёртый амулет. Кулон исчез в рукаве. – Он принадлежал одной девочке. Вы знали её под именем Мемория. В общем-то, вы ей его и подарили, ведь так? Вы были влюблены в неё.

– Кто вам это рассказал? – набычился Мох. Что-то вроде трескотни цикад в голове грозило расколоть ему череп.

– Эту лисичку я взял не у Мемории, – произнёс Агнец, будто и не слыша Моха. – Я взял её у человека, который должен мне большую сумму денег. Человека по имени Джон Машина.

– Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне, – сказал Мох. – Мемория мертва, а Джона я не видел с тех пор, как она погибла.

– Позвольте мне внести ясность. Она не погибла, она не утонула. Случайность, но в той жуткой передряге она выжила.

– Её падение не выходило у меня из головы всякий день с тех пор, как это произошло, – выговорил Мох. – Океан тогда озверел. Не понимаю, как она могла выжить.

– Я знаю наверняка, что ей это удалось. Её вынесло на хребет, где полно заброшенных шахт. Это удержало её на поверхности, хотя она и была без сознания. Позже отливом её снесло на литораль, заиленные участки берега, выходившие наружу при отливе. Там её и нашли любители покопаться в прибрежной грязи – скорее мёртвую, нежели живую. Вообразить себе не могу, чтобы она долго протянула, если бы не эти падальщики. Так что можете не сомневаться. Мемория жива по сей день, стала взрослой женщиной, само собой. Однако, по-видимому, никто не знает, куда она подевалась – в том-то и проблема. У меня есть желание отыскать её – и как можно скорее.

– Зачем? – Мысли лихорадочно крутились в голове Моха, пытавшегося разобраться в последствиях того, что он услышал. Агнец перестал раскачиваться.

– Когда я увидел, как она красива, на что способна, я безо всяких сомнений понял, что она изумительнейшее из существ. Истинное сверхъестественное существо, свет, дух очищающий, способный вырвать меня из отстоя мира сего. – Голос его перешёл на рык. – Она моя собственность. Я купил её у Джона Машина, а он обманул меня.

– От меня-то вам что нужно? – спросил Мох, которого уже тошнило от наваждений Агнца.

– Всё просто. Мне нужно, чтобы вы нашли её. Вам известен её нрав, места, где она, скорее всего, частенько бывает.

– Это безрассудно. Я знал её ребёнком.

– Проделайте это незаметно и, как только точно выясните её местонахождение, незамедлительно сообщите мне.

– С чего это, чёрт возьми, я вдруг стану этим заниматься?

– С того, что, если не станете, я непременно устрою так, что вас до конца жизни упрячут обратно в брикскольдскую тюрьму. Там, за её стенами, у меня много соратников, и не все из них в камерах сидят. Лёгкой отсидки не будет, Мох. – Мужчина хмыкнул, но в решительности его угрозы ошибиться было невозможно. – Ваша задача, когда придёт время, сообщить Оливеру Таджалли[6]6
  «Таджалли́» в исламе – «богоявление». В учении о единстве бытия божество есть единая трансцендентная сущность, являющаяся в бесчисленных образах земного бытия (прим. пер.).


[Закрыть], торговцу старинными книгами. Вы его знаете? Мне сказали, что да. Он непременно передаст сведения мне в целости и сохранности. Таково обязательство Оливера.

Мох раскрыл рот, чтобы возразить, но тут что-то кольнуло его в шею. Он шлёпнул ладонью по этому месту и почувствовал, как ладонь сделалась мокрой и стала неметь.

– Разговор на этом окончен. Вы о нём не расскажете никому, не вздумайте. Надеюсь, нам не понадобится встречаться ещё раз, но не делайте ошибки, воображая, будто можете оставить своё обязательство невыполненным. Приятного чтения. – Агнец ушел во тьму штольни.

Мох, обернувшись, увидел, как женщина пятилась к выходу из штольни. В руке она держала приспособление, состоявшее из иглы и резиновой груши-распылителя. Под нажимом молочно-белое облачко какой-то жидкости осаждалось каплями на землю и застывало. В штольне потемнело. У Моха подогнулись колени. Он резко опустился на корточки и невнятно молил о чём-то женщину, которую теперь расплывчато видел перед собой. Она заговорила с ним, стала успокаивать, но слова были невнятны. Мох поднял руки, и их повело в самые неожиданные стороны. Он заговорил, но слова деревянными чурками застревали у него во рту.

Мох открыл глаза в чужой постели. Подушка пахла пылью и корицей. Поперёк ног лежало что-то тёплое и тяжёлое. Опершись на локоть, он глянул вниз на своё голое тело. Мурлыкавшая кошка ответила на его взгляд светящимися безучастными глазами. С неба пробивался лунный свет, осеняя голубизной всё вокруг. Размера комнаты как раз хватало, чтобы вместить кровать. Тело чуть перевалилось к центру, где спала и сладко посапывала женщина, укравшая его сумку, тоже голая. Тело её сплошь покрывали татуировки, изображавшие фантастических чудовищ: демонов, троллей и фей. Поняв, что разглядывает он всё это чересчур долго, Мох отвернулся: голова болталась так, будто в ней лежал сбитый с равновесия кирпич. Толчок ноги отправил кошку прочь. Придерживая дыхание, Мох скатился с кровати.

В смежной комнате на деревянной сушке нашёл свою покоробившуюся одежду. От неё слегка несло рвотой. Его сумка (с книгой) стояла меж ножек стула. На кухонном столе слабо мерцала керосиновая лампа, там же среди пустых бутылок из-под спиртного и ложек стояли три замызганных стакана. Подняв стакан, Мох понюхал его. Абсент. Как раз тогда он и заметил на внутренней стороне своего запястья татуировку – завившуюся кольцами красную миногу. Он притронулся к центру рисунка – разинутой пасти, наполненной крохотными зубками. Вытянутое тело было завито в спираль против часовой стрелки. Кожа вокруг наколки воспалилась. Изо всех унижений, через которые прошёл Мох за последние несколько часов, это вызывало самое яростное бешенство. Он направился было к двери в спальню, но остановился, сделав два шага. Мемория была жива. Что бы тут ни произошло, как бы оно ни трепало нервы – всё это не имело значения перед такой возможностью. Ему нужно было привести голову в порядок – без свидетелей.

Мох оделся, втиснув руки в рукава рубашки, кое-как застегнув пуговицы. Натянул брюки и сунул босые ноги в заляпанные грязью ботинки, не желая терять время на поиски носков. Уже застегнув пальто и перекинув лямку сумки через плечо, он заглянул в спальню. Женщина всё ещё спала, как и кошка, угнездившаяся у неё в углублении поясницы. Он рывком закрыл дверь, стараясь не обращать внимания на боль от наколки на запястье. Перед тем как уйти, Мох устроил в дверях завал из стульев и прихватил с собой туфли женщины.

Когда он распахнул входную дверь, заплясал огонёк керосиновой лампы. Мох вышел на площадку деревянной лестницы. Квартира располагалась в мезонине, откуда открывался вид на громадное пространство. Лунный свет, сочившийся через ряд слуховых окон, высвечивал помещение почти такое же большое, как центральный зал Музея естественной истории. Хоть и трудно было различить в протянувшемся внизу скопище что-нибудь конкретное, Моху показалось, что в одном месте он смог различить фигуру слона. Поведя в изумлении головой, он зашвырнул туфли как можно дальше.

Метеориты и бабочки

Мох покинул здание и по липовой аллее вышел на ближайшую улицу. Укрывшись в тени, он оглянулся на Полотняный Двор – здание-ориентир, обращённое к морю. От него до Музея естественной истории было немало миль. В течение дня место служило оживлённым рынком, зато ночью оно было не так гостеприимно. Под входной аркой курили трое мужчин в фартуках мясников. Чуть поодаль с грузовика разгружали свежую рыбу, лязг и бряцание достигали ушей Моха с призрачным запаздыванием. Вид здания не вызвал никаких воспоминаний о минувших нескольких часах. Так или иначе, но женщина провела его через весь город. Наличие третьего стакана позволяло предположить, что кто-то ей помогал.

Уход из здания воспринимался побегом, хотя не было никаких признаков, что его держали взаперти. Спустившись по лестнице из квартиры в мезонине, Мох пробирался по чердаку Полотняного Двора, петляя среди вековых залежей всякого сора. Звук льющейся воды и холодное свечение откуда-то ещё в помещении вызвали любопытство, но выяснять было некогда. Цель состояла в том, чтобы выбраться из здания. Женщина могла проснуться в любой момент, а его самого наркотик одурманил настолько, что противостоять ей не было сил. «В другой раз», – обещал он себе. Инстинкт вывел его к лестнице.

Опершись спиной о ствол дерева, Мох осмотрел сумку. Большая часть из его причиндалов была в ней, зато кто-то опустошил кошелёк. Без денег на такси не поедешь, выбор был невелик: шагать пешком. И он, замёрзший и злой, зашагал по пустым улицам. На рассвете добрался до дома, где жил судья Сифорт и где в предыдущие три месяца у него была работа с предоставлением жилья. Проходя по вестибюлю, он держал в памяти каждую трещинку в старинном деревянном полу. Передвигаться скрытно стало привычкой для Моха, и он не хотел, чтобы его приход был замечен. Одолеваемый усталостью (несомненно, ещё один затяжной результат действия наркотика, каким его накачали), он взбирался по ступеням, сдерживая каждый шаг. На верхней площадке вытащил из кармана ключ и вошёл в апартаменты судьи. Осторожно закрыл за собой дверь, когда оказался в окружении знакомых запахов книг и старинной мебели. Тикали дедушкины часы, но в остальном в квартире было тихо. Не снимая ботинок и пальто, он прошёл по богато обставленным комнатам к помещению для прислуги в глубине. Рухнул на кровать, застонавшую всеми пружинами. Через десять часов сна безо всяких сновидений он пробудился: как показалось, кто-то прошептал его имя, однако то была всего лишь отдалённая вибрация самолётных пропеллеров, удалявшихся, похоже, навечно.

Лёжа в тёплой постели, Мох вслушивался в дождь за окном. Он частенько проделывал такое – проснувшись, лежал спокойно, восстанавливая в памяти недавнее прошлое. Три месяца. Казалось, куда больше времени прошло с тех пор, как он ответил на объявление в газете о месте домашнего наставника с жильём. В контору поверенного в делах Сифорта он заявился с потёртым портфелем, доверху набитым фальшивыми рекомендациями. Он не ждал, что его примут. Им двигало любопытство. Хотелось побольше узнать о человеке, отправившем его в тюрьму на основе косвенных улик. Поверенный и не думал скрывать своего нетерпения. Собеседование он вёл торопливо, оставляя впечатление, что это поручение считает для себя пустой тратой времени. К тому же он, возможно, был и слегка пьян. Так и казалось, что его обуревает едва ли не заговорщическая готовность попасть под обаяние проявленной Мохом добропорядочной общительности и его картонной подноготной. К своему удивлению (и тревоге), с собеседования Мох ушёл с контрактом, ключами от квартиры Сифорта и авансом в счёт своего жалованья. Просидев в раздумьях за выпивкой-другой в ближайшем баре, Мох избавился от жгучего желания бросить ключи в первый попавшийся общественный туалет, а вместо этого задумал опасный план. В тот же вечер, попозже, Мох позволил себе войти в пустую квартиру.

Поверенный посоветовал ему располагаться в ней в ожидании возвращения семейства из загородного поместья. На три месяца, предоставленные в его распоряжение, он выбрал спальню бывшей горничной. Она была меньше его тюремной камеры. В отсутствие семейства он мог бы спать на большой кровати Сифорта, а то и в детской. Но этому он предпочёл тесные стены и твёрдый матрас в комнатке прислуги. Намерения оставаться надолго у него тогда не было. План состоял в том, чтобы обследовать квартиру, отыскать книжку Франклина Бокса и, возможно, опустошить между делом бутылку-другую бренди. Появилась возможность исполнить данное Боксу притянутое за уши обещание и малость побаловать себя ребяческими проказами. Однако книги не было нигде. Однажды утром, глянув в зеркало на свой угрюмый лик, бородатое лицо, он понял, что выглядит совсем не так, как человек, сидевший в зале суда, вершил который судья Сифорт. В плане Моха пробилось новое ответвление. Он останется, будет играть избранную им роль и в конце концов выяснит, где находится книжка «Певчие птицы острова Козодоя». Шло время. Мох удобно устроился в квартире, а потом, три недели назад, наткнулся в среднем ящике рабочего стола Сифорта на дарственную Музею.

Мысли Моха навели его и на события предыдущего дня. Он нежился в углублении матраса, сунув под одеяло у бедра несамовзводный револьвер. Пытался свести события воедино, начиная с того момента, как он украл книгу, но память подводила, последовательность событий не выстраивалась. Снадобье, впрыснутое ему той женщиной, было из фармацевтической категории. Она могла ему конечность оттяпать, а он так без понятия и остался бы. Мох поднял руку. Мышцы под татуировкой закололо, когда он разогнул пальцы. «Такого я бы не выбрал», – подумал он. Уронил руку и зажмурился от поднявшейся с матраса пыли.

«Красная минога». Джон Машина был её членом. Слова Агнца подтвердили то, о чём Мемория каким-то образом знала много лет назад. Мох даже в постели сел от поразившей его догадки. Агнец, должно быть, и был тем самым мужчиной, к кому Джон Машина возил её на показ – причина ругани на волноломе. Мох клял себя, что сразу не сообразил того, что было явно – с минуты, когда Агнец показал ему лисицу. Мемория говорила, что Джон возил её к мужчине, разговаривавшему с ней через плетёную ширму. Он оставался скрытым за ней, но под конец разговора приложился глазом к плетению. Пристальный его взгляд встревожил её. И что же с Меморией? Может, Агнец прав? За всё время своей долгой прогулки от Полотняного Двора Мох ни о чём другом и не думал.

Память о её падении, пусть и пережитая бессчётное число раз, ужаса своего не утратила. Казалось невозможным, что она смогла остаться в живых. Сколько раз в своих фантазиях представлял он, что видит её? В тот день море было слишком всесильным, слишком холодным. Скрытые под водой скалы походили на гигантские клыки. И всё же ясно, что Агнец верил тому, о чём говорил. Иначе зачем бы стал лично угрожать Моху? Показ лисицы был маневром мастерским. Агнец понимал, что этот жест окажется сильнее слов. Своего истинного дня рождения Мемория не знала никогда. Вот они и придумали его – седьмое сентября. Лисицу Мох подарил ей, поздравляя с этим днём. У серебра был изъян в том месте, где должен был быть глаз. В штольне Мох сразу же заметил эту мелочь, хотя много лет и в мыслях её не держал. Все-таки появление лисицы едва ли доказывает, что Мемория жива. Моха всегда интересовало, что в тот день Джон зажал в ладони. Теперь он узнал. Лисица вырвалась на волю во время борьбы на волноломе. Агнец не собирался предъявлять доказательство. Его намерением было зашвырнуть Моха обратно во времени, когда чувства были напряжены больше всего, очистить его разум от всего другого.

И получилось. Моху захотелось поверить. Печаль смерти Мемории была бременем, которое он носил немало лет. Мысль, что она, такой умный озорной ребёнок, ушла из жизни, была тяжким грузом. Он винил себя, что не сумел удержать Джона настолько, чтобы предупредить несчастный случай. Всё тогда произошло слишком быстро. Теперь он чувствовал, что одурачен, позволив вертеть собой Агнцу, обнаружившему его слабое место. Мох никогда не был способен позволить Мемории уйти. Бессилие в том, чтобы изменить события того дня, нанесло ему такую рану, какую не смогли бы исцелить никакие доводы рассудка. Он вновь упал на постель. Возможно, теперь шанс изменить это появился.

Уткнувшись в более прохладную часть подушки, Мох жалел, что у него нет ни понюшки синиспоры. Она бы прочистила ему мозги. К снадобью этому он начал прибегать в тюрьме, чтобы сосредоточить разум на учении и отгородиться им, как стеной, от скуки. Когда появилось пристрастие, то оказалось, что оно зловредно прилипчиво, чтобы от него отрешиться. Синиспора ему все нервы обострила бы, но удерживала мысль, что необходимо выйти из квартиры, чтобы отыскать снадобье, – сильно удерживала. Последние свои запасы он израсходовал, добиваясь ясности разума для кражи в Музее. Выйти из квартиры Сифорта означало для него выдать себя за кого-то другого. Он натаскивал себя на восприятие личности Джозефа Леса, но это требовало сосредоточенности. Пристрастие к синиспоре было опасно и приводило в смятение. Оно подрывало в нём способность подмечать важные тонкости. Оно распыляло сосредоточенность разума: случайный взгляд на улице воспринимался как допрос. Случайная встреча с полицией грозила катастрофой. Ирония в том, что вновь влезть в шкуру скромника Джозефа синиспора ему помогла бы, только вот не было её у него совсем. Мох закрыл глаза и погрузился в беспокойный сон.

Проснулся Мох поздно днём и с удивлением обнаружил, что чувствует себя отдохнувшим. Снадобье той женщины перестало действовать на его мышцы и связки. Откинув одеяло в сторону, он уселся на край матраса. Его огорчала мысль, что Агнец мог и других пустить разыскивать Меморию. У такого, как Агнец, много связей и множество присных, вхожих туда и способных добыть то, к чему у других нет ни подхода, ни доступа. Если слова Агнца были правдой и Мемория жива, Мох должен отыскать её первым. Природа одержимости Агнца не очень понятна, но трудно вообразить себе, что Мемории она доставит радость. Глядя на колышущиеся занавески на окне, Мох досадовал на себя, понимая, что взвинченность, которую он ощущал, была именно тем, на что рассчитывал Агнец.

Он глянул на старые наручные часы, которые привык носить. Когда-то они принадлежали настоящему Джозефу Лесу. С них-то Мох и состряпал свой обман. Часы он отыскал, роясь в ящике со всяким хламом на барахолке Полотняного Двора за день до собеседования с поверенным. Полустершаяся надпись на них привела его сначала в Городской архив, а потом и к заросшему травой участку на Загульном кладбище. Там, на ступенях небольшого склепа, он внёс в записную книжку вымышленную биографию Джозефа Леса и выучил её наизусть. С того момента Ламсден Мох, беглый узник, стал Джозефом Лесом, замкнутым литературоведом, зарабатывавшим на жизнь в качестве частного наставника. Отражение в стёклышке часов подсказало, что Мох выбился из образа. Борода не подровнена, а спутанные волосы нуждаются в мытье. Мох подумал было принять душ, но удовольствовался лишь тем, что вымыл руки и умылся. В ванной он набрал прохладной воды в горсти и вылил её себе на голову, склонившись над раковиной, пока вода стекала по лицу. Тикали дедушкины часы. Он понял, что ему делать. Понял это, едва открыл глаза.

В доме на Благоуханном Стоке Мох не бывал с тех пор, как сбежал из Брикскольда. Невзирая ни на что, решил, что именно отсюда он начнёт свои поиски Мемории. Пусть и отдалённый, но всё же был шанс, что за минувшие годы она могла когда-то возвращаться в этот дом. Подходя к дому по дорожке, он узнавал знакомые формы, выступы и трубы, чернильную тень от дома на воде. Хотя формально дом всё ещё оставался собственностью Джона Машины, адвокат платил все налоги на строение со счёта, открытого матерью Моха. Джон так и не был признан умершим.

Канал был в точности таким, каким Мох его помнил: вода, задыхающаяся под обилием лилий, воздух, дрожащий от непрестанного земноводного хора. Издали казалось, что дом находится в приличном состоянии, с учётом того, что он немало лет простоял пустым. Ставни на окнах целы. На крыше недоставало лишь нескольких черепиц. Мать Моха называла дом «Бессонницей»: в нём она не ведала покоя. Настоящее же название дома, «Благоуханный», всё ещё значилось на столбах, которые миновал Мох, переступая границу владения.

Мох дошел до конца дорожки и направился к дому, прокладывая дорогу через неухоженный садик. В воздухе потянуло приятным ветерком, когда он постучал в дверь. Ждал, но ответа не было. Поведение его вовсе не было спектаклем для тех, кто, возможно, за ним следил. Мох наполовину ожидал, что в дом уже кто-то вселился. Подёргал ручку, но дверь была на запоре. Ключ потеряли ещё много лет назад. Обернувшись, он глянул на двор, где столб насекомых, высвеченный заходившим солнцем, вился над сорняками. Дикими зигзагами заметались над каналом первые летучие мыши. Позади дома Мох продрался сквозь разросшиеся кусты форзиции к окошку веранды. Поплевав на рукав, оттёр им участок стекла, пока не стало видно помещение внутри. Оно было высвечено водянистой зеленью в последних лучах солнца. Удалось разглядеть длинный стол, заваленный книгами. Любопытствуя, Мох протиснулся между растениями и окном, надеясь разглядеть получше через следующую раму. И тут обнаружил, что стекло разбито. Похоже, какое-то время оно так и держалось. В трещины набилась грязь и гниль, замазка отвалилась, подоконник по другую сторону покоробился. Кусок стекла, легко подавшись, отделился от рамы. Мох положил его на землю и взялся за другой. Вскоре он расчистил достаточно, чтобы пролезть внутрь. И уже несколько секунд спустя стоял в небольших покоях, чувствуя себя незваным гостем в доме своего детства. В этой комнате много лет назад он нашёл свою мать лежавшей на боку на кушетке и всё ещё державшей в руках посудное полотенце, концы которого были погружены в мышьяк.

– Эй, есть кто? – Голос его звонко отдавался в пустой комнате. Как и раньше – никакого ответа. Он подошёл к старинному столу, за которым когда-то сидела его мать, сводя счета домашнего хозяйства и тайные счета, которые она вела для Джона. Её кресло было придвинуто к стене. Он сел в него, радуясь удобству обводов, и осмотрелся. Кто-то побывал в этой комнате, и недавно. На книгах, как попало уложенных стопками на столе и на полу, было относительно мало пыли. Свёрнутые в рулоны схемы и карты расставлены по стенам. Мох поднялся и подошёл, обходя стол, к месту, где лежала развёрнутой большая карта. Углам её не давали завернуться всё те же окаменелости древних членистоногих, трилобитов, которые его мать использовала как пресс-папье – редкий и неизъяснимый подарок матери от Джона. Мох всмотрелся в карту острова Козодоя. Надписи на ней были сделаны от руки, их трудно было разобрать в меркнущем свете. Заброшенный город Абсентия, кусок побережья за ним – пояснения карандашом на карте. Внутренняя часть острова была относительно не размечена: пространство пятнистой жёлтой бумаги, прерываемое линиями, призвано было обозначать леса.