Текст книги "Весы Великого Змея"

Серентия подалась вперед.

– Ульдиссиан…

Как ни хотелось бы остаться с нею, Ульдиссиан понимал: оставшись, он не сумеет целиком сосредоточить мысли на Мендельне. Порывисто – да так, что Серентия ахнула от неожиданности – вскочив на ноги, сын Диомеда отвернулся от нее и ушел прочь.

Конечно, он тут же пожалел об этом поступке, однако о возвращении даже не помышлял. Отвлечься снова он не осмелится. Главное – Мендельн… если только время не упущено безвозвратно.

Мысль эта вновь вогнала его в дрожь. Мендельн пропал. Вначале Ахилий, а вот теперь и брат…

Подняв взгляд к темному, затянутому тучами небу, Ульдиссиан вскинул кверху сжатый кулак. Хотелось кричать, кричать во все горло, но, понимая, что криком опять переполошит всех вокруг, старший из сыновей Диомеда всего лишь с лютой ненавистью прошипел:

– Будь проклята ты, Лилит! Будь проклята ты за то, что все это затеяла!

Джунгли хранили безмолвие, но Ульдиссиан, сам не зная, отчего, был уверен: проклятия его Лилит слышит… слышит и заливается радостным хохотом.

– Не… оставляй… надежды…

Этот голос звучал едва слышно, однако проник сквозь затянувший разум туман без труда. Ульдиссиан огляделся в поисках говорящего… но вокруг не было ни души.

Нахмурив лоб, сын Диомеда снова вгляделся в ночную мглу и недовольно поморщился. Мало ему всего прочего, так еще и голоса теперь чудятся… точнее сказать, не голоса – голос.

Голос Ахилия.

– Будь проклята ты, Лилит, – повторил Ульдиссиан, вспомнив и брата, и погибшего лучника. – Ну, если и Мендельна больше нет…

Однако чем мог он ей пригрозить, если и сам нисколько не верил ни в одну из пришедших на ум угроз?

Глава восьмая

На том же месте провели они весь следующий день… а за ним и еще один. Все это время Ульдиссиан ни на минуту не смыкал глаз, опасаясь, что любая передышка уменьшит шансы отыскать Мендельна. Чем дольше брат пропадает неведомо где, тем вернее его уже нет в живых…

На исходе второго дня к Ульдиссиану, наконец, осмелились подойти Сарон и Ром в сопровождении Томо да еще нескольких партанцев пополам с тораджанами. Диомедов сын, по обыкновению, стоял у границы лагеря, закрыв глаза и крепко сжав кулаки. Вокруг него, различимый только для глаз эдиремов, мерцал серебристый ореол.

Прежде чем кто-либо из первых двоих набрался храбрости заговорить, ореол угас, и Ульдиссиан повернулся лицом к подошедшим.

– Завтра, – пробормотал он. – Если к тому времени ничего не… обещаю: завтра.

Худощавый, жилистый, Сарон ответил ему низким поклоном.

– Мастер Ульдиссиан, ты не думай, будто мы твоего брата бросить хотим… вот Томо мне все равно, что брат, и если бы он пропал, я б искал его точно так же, но…

– Но снова и снова обшаривать одни и те же места ни к чему. Я все понимаю, Сарон. Нельзя рисковать остальными, вынуждая их ждать здесь.

С этими словами он оглядел остальных подошедших. Мужчины, женщины, многие – из лучших его учеников, овладевших даром в мере, достаточной, чтобы стать грозным противником для любого из смертных, а может, и для морлу либо низшего демона… но все-таки без него им конец.

– Завтра, – повторил он, поворачиваясь назад, к джунглям. – Спасибо вам за понимание.

Партанцы дружно закивали, а большинство земляков Сарона поклонились Диомедову сыну в пояс. Едва они направились прочь, Ульдиссиан возобновил поиски. Наверняка ведь он что-нибудь да упустил. Не мог, не мог похититель Мендельна не оставить совсем никакого следа…

Однако сколько он ни искал, а всякий раз оставался ни с чем. Наконец, на закате, Ульдиссиан отошел перекусить. За ужином сын Диомеда, даже не замечая, из чего приготовлена пища, только и думал, как еще можно взяться за дело.

Погруженный в раздумья, Ульдиссиан не сразу заметил сидящей напротив Серентии. С той самой минуты, как он, ни слова не говоря, оставил ее, оба держались порознь. Он знал: ей очень хотелось бы быть рядом с ним и, может, даже хоть чем-то его утешить. Те же чувства снедали его самого, однако сын Диомеда по целому ряду причин поддаваться им не желал.

Едва покончив с едой, он снова взялся за поиски. Пользуясь опытом первой попытки, предпринятой вместе с Серентией, Ульдиссиан потянулся мыслями в дальнюю даль, куда дальше, чем видят глаза. Да, в одиночку он не мог нестись через джунгли столь же впечатляющим образом, как с нею вдвоем, зато был твердо уверен, что осмотрит окрестности со всем надлежащим вниманием.

Увы, ни намека на то, что случилось, Диомедов сын не нашел.

Оставалось одно. Да, прибегая к этой идее, Ульдиссиан подвергал опасности не только себя, однако больше надеяться ему было не на что.

Напрягая все силы, Ульдиссиан потянулся к далеким развалинам… вернее, к их обитателю.

Задача оказалось вовсе не столь трудна, как он полагал. Очевидно, поиски Мендельна вместе с Серентией раскрыли в нем новые возможности. Дивясь себе самому, Ульдиссиан словно бы вмиг оказался близ древнего логова неупокоенного демона… но сразу же обнаружил, что и здесь никаких следов Мендельна нет. Мало этого, даже след призрака оказался столь неприметен, что поначалу Ульдиссиан его не почуял. Выходит, демон в исчезновении брата не виноват: от столь пустяковой силы Мендельн отбился бы с легкостью.

Тем не менее, осмотр развалин Ульдиссиан продолжал и вот, наконец, почувствовал, что дух демона несколько оживился… только от прежней ярости, сопутствовавшей их первой встрече, в нем не осталось ни крохи. Казалось, на сей раз демону хочется о чем-то ему рассказать.

Однако для этого Ульдиссиану пришлось бы поступиться толикой защиты. Как можно внимательнее приглядевшись к противнику, сын Диомеда обнаружил в нем только слабость… слабость и нетерпение. Опасности демон собою не представлял никакой. В конце концов, отчаявшись отыскать хоть какой-нибудь ключик к загадке исчезновения брата, Ульдиссиан уступил.

Но, стоило ему чуть приоткрыться, кто-то внезапно встряхнул его бренное тело. Развалины – и, разумеется, их устрашающий житель – тут же исчезли во мраке… а Ульдиссиан вновь оказался на прежнем месте, у края лагеря.

Рядом, в ужасе глядя на него, стояла Серентия.

– Ульдиссиан! Ты в своем уме? Я еле успела вовремя разорвать вашу связь!

– У меня наконец-то появилась надежда! – едва сообразив, что она натворила, зарычал он в ответ. – Надежда узнать, что стряслось с Мендельном…

– Но не от этой же злобной твари! Посуди сам: с чего бы ему помогать тебе? С чего?

Ульдиссиан раскрыл было рот, но призадумался. Действительно, внятного объяснения у него не имелось, и чем больше он над этим думал, тем крепче убеждался: да, Серентия кругом права. С чего бы вдруг демону помогать ему в поисках? Похоже, в отчаянии Ульдиссиан едва не подарил врагу шанс расквитаться за прежнее поражение.

А после этого демон наверняка вновь покусился бы на Серентию…

– Да, это верно. Верно, Серентия, будь я проклят, – пробормотал он, взъерошив волосы пятерней.

– Прости. Мне вправду очень и очень жаль, – заговорила Серентия, пристально глядя ему в глаза, – но ты сделал для Мендельна все, что только мог… все, что в человеческих силах. Чего же тебе еще?

И снова Ульдиссиан не нашелся с ответом.

– Ты устал, – продолжила дочь торговца. – Тебе нужен отдых.

Внезапно почувствовав, что еле держится на ногах, Ульдиссиан согласно кивнул. Да, хочешь не хочешь, придется признать: сегодня продолжать поиски без толку…

– Я обещал остальным продолжить путь завтра, – сообщил он. – Передай им: выходим, как только начнет рассветать.

– Мне следовало бы остаться с тобой…

– Нет. Прошу тебя, Серентия, извести всех. Пусть к утру будут готовы.

С этим Ульдиссиан решительно отошел к ближайшему из костров и сразу улегся невдалеке от огня. Устремив взгляд в пляшущие языки пламени, он не сразу заметил, что Серентия все еще наблюдает за ним. Наконец, приняв спокойный, невозмутимый вид, дочь Кира отправилась выполнять просьбу.

Ульдиссиан смежил веки. Он понимал, что заснуть ему, пусть даже донельзя уставшему, согласившемуся отдохнуть, не удастся. Как тут уснешь? Ведь его брата, вполне может статься, уже нет в живых! Ульдиссиан заранее знал: ночь он проведет, по сотому разу вспоминая во всех подробностях каждую попытку поисков, отыскивая допущенные ошибки, снова и снова обдумывая все, что ни сделал…

* * *

Чья-то ладонь мягко коснулась плеча. Разбуженный, Ульдиссиан на миг замер и заулыбался: ему только что снилось, что Мендельн вернулся в лагерь целым и невредимым. Однако стоило поднять взгляд, улыбка его разом померкла. Будила Ульдиссиана Серентия… а сквозь листву над ее головой пробивались первые проблески утра.

– Я всем велела не будить тебя как можно дольше, – негромко сообщила она. – Остальные почти готовы двигаться дальше.

Ульдиссиану сделалось невыразимо совестно. Казалось, уснув, он словно бы предал брата.

– Ты должна была разбудить меня намного раньше! – выпалил Ульдиссиан, охваченный неразумным даже на его собственный взгляд гневом (в конце концов, склонившаяся над ним девушка тревожилась о судьбе Мендельна не меньше него самого). – Мне нужно попробовать еще раз! И, думаю, на этот раз я сумею найти…

Серентия скорбно сдвинула брови.

– Ульдиссиан, если б я думала, что у тебя есть хоть шанс, то во всем бы тебя поддержала, и ты это знаешь. Однако у тебя ведь на лбу все написано… ничего нового тебе в голову не пришло, верно? Тебе просто хочется искать и искать, так? Искать, пока не найдешь его…

– Да… нет… но…

– Ты сделал для Мендельна все, что мог. И для Ахилия тоже. А сейчас мы должны идти дальше, пусть даже мне хочется этого не больше, чем тебе самому. Ради всех остальных… и ради тебя… пойми, иного выхода нет. Ты же знаешь: Мендельн первым сказал бы тебе то же самое.

Ну что ж, крыть ему было нечем. Поднявшись, Ульдиссиан еще раз взглянул в сторону зарослей и подозвал к себе Томо.

– За четыре дня до Хашира дойти сумеем?

– Если идти подолгу, да без остановок… но я б, мастер Ульдиссиан, уж не прогневайся, лучше на пять дней рассчитывал.

– Дойдем за четыре.

– Как скажешь, мастер Ульдиссиан, – с поклоном откликнулся Томо.

– Дойдем за четыре дня и никого в пути больше не потеряем. Пусть это знают все, – сказал сын Диомеда, с немалым трудом сохраняя спокойный тон. – Ни единого человека.

– Слушаюсь, мастер Ульдиссиан.

Ульдиссиан перевел взгляд на Серентию, и та, ободряюще улыбнувшись, повторила за ним его клятву:

– Ни единого человека.

Бок о бок с ней и с Томо за спиной, Ульдиссиан прошел к голове ожидавшей его колонны. Томо, поспешив к Рому с Сароном, оживленно зашептался с обоими. Вскоре требование Ульдиссиана, как ему и хотелось, было передано всем остальным.

Встав впереди, Ульдиссиан оглянулся, кивнул соратникам и двинулся в путь. Толпа эдиремов молча потекла за ним следом.

В тот день они, подстегиваемые не столько чем-либо иным, сколько стремлением Ульдиссиана уйти как можно дальше от тех мест, где исчез брат, преодолели огромное расстояние. К концу перехода все мускулы нестерпимо ныли даже у него самого. Представив, каково пришлось остальным, особенно женщинам и детям, он пообещал усталым путникам, что завтра идти будет гораздо легче.

Однако назавтра легче не стало ничуть. Стоило им сняться с лагеря, над джунглями разразилось ненастье – гроза, да такой силы, что Ульдиссиану вскоре пришлось объявить привал.

– Похоже, до самого вечера не уляжется! – прокричал Ром, прикрывая ладонью глаза от пыли и прочего мусора, поднятого ветром с земли. Струи дождя хлестали из туч, точно тысячи таранов, крушащих крепостные ворота, вынуждая путников искать хоть какое-нибудь укрытие. Те, кто лучше других управлялся с внутренней силой, принялись творить над собой и соседями невидимые преграды, но чем дольше, чем сильней лупил по ним ливень, тем больше они истончались, а то и рассеивались вовсе.

– Держаться всем вместе!

В уверенности, что гроза заодно с Лилит и Церковью Трех, Ульдиссиан от души проклинал непогоду.

– Нельзя сидеть сложа руки! – воскликнула Серентия, изо всех сил вцепившись в его плечо. – Ты должен что-нибудь предпринять!

Эти слова пробудили в памяти нежеланные воспоминания. Когда-то почти то же самое предлагала Ульдиссиану Лилит в образе Лилии. В тот раз речь шла о грозовых тучах, собравшихся над Серамом и окрестными землями, и тучи были развеяны, но позже Ульдиссиан обнаружил, что грозу прекратил вовсе не он, а она, демонесса…

– Нет, – буркнул он, не желая заново пережить что-либо подобное. – Нет… мне это не по силам…

Одно из ближайших деревьев угрожающе затрещало. Листья, обломки ветвей брызнули во все стороны. Отчаянно закричала женщина, отброшенная в толпу товарищей порывом ветра. Заплакали дети. Несмотря на все, что им было даровано, несмотря на все, чему они научились, даже самые талантливые из эдиремов начали поддаваться усталости и испугу.

Ульдиссиан понимал: он должен сделать хоть что-нибудь – пускай лишь ради того, чтоб остальные вспомнили, на что способны. Хашир совсем близок, и его воинству следует быть готовым к схватке с еще более страшным врагом: да, хаширский храм много меньше, однако там об их приходе будут предупреждены.

Эх, если б не слабость воли, поколебленной утратой Мендельна… Борясь с собою, Ульдиссиан покачал головой, и тут Серентия, ни словом о том не предупредив, выпустила его руку. Сын Диомеда поспешил подхватить ее, но промахнулся. К немалому его изумлению, Серентия выступила на открытое место, навстречу всем опасностям бури. Промокшая до нитки, дочь Кира гордо расправила плечи и подняла копье, грозя им зловещим черным тучам.

– Прочь! – во весь голос вскричала Серентия, обратив лицо к темному небу. – Прочь!

Видя ее, тщетно старающуюся добиться того, что вполне могло оказаться по силам ему самому, Ульдиссиан едва не сгорел со стыда. Нет, Мендельну совсем не хотелось бы, чтоб брат так вел себя из-за него! Если у Ульдиссиана есть хоть какая-нибудь надежда покончить с буйством стихии, ему надлежит, по меньшей мере, попробовать…

Однако мысль эта тут же заглохла. Случилось невероятное. Подобно некоей воинственной богине, Серентия не просто бросала вызов силам природы, но требовала от них повиновения. Вот она взмахнула копьем, словно грозя метнуть оружие в самое сердце грозы…

И тут… и тут дождь ослаб, а затем кончился вовсе! Ветер утих, сделавшись не громче шепота, черные тучи посерели, поблекли, начали расходиться.

Все остальные, включая и Ульдиссиана, замерли, в благоговейном восторге дивясь вершащемуся на их глазах чуду. Вокруг Серентии засиял ослепительный золотистый ореол, однако сама она, словно не замечая вокруг ничего необычного, продолжала требовать от неба повиновения… и небо повиновалось.

Последние клочья туч растаяли в синеве. Густые джунгли накрыла мертвая тишина – умолкли даже мириады неотвязно преследовавших путников насекомых.

Бессильно опустив руки, Серентия ахнула, задрожала всем телом и выронила копье. Золотистый ореол, окружавший ее, тут же угас.

Медленно, невообразимо медленно оглянувшись, Серентия бросила взгляд на Ульдиссиана. Лицо ее мертвенно побледнело.

– Я… это ведь я… верно? – едва переводя дух, пролепетала она.

Сгорая от стыда, и в то же время охваченный пьянящим весельем, Ульдиссиан истово закивал. Да, это она, Серентия, сделала именно то, что без раздумий следовало сделать ему самому. И при том проявила могущество, доныне никому, кроме него, недоступное. Конечно, не стоило ей подвергать себя столь тяжкому испытанию… однако она доказала правоту Ульдиссиана делом, и это, наконец, вернуло Диомедова сына к жизни.

– Да… это сделала ты. Ты сделала то, на что способен каждый из нас, – гордо, так громко, чтоб слышали все вокруг, подтвердил он и повернулся лицом к эдиремам. – И я, постоянно об этом твердящий, от всего сердца прошу вас простить меня, не сделавшего ничего… ничего…

Однако Серентия первой из многих и многих принялась уверять, что корить себя ему не за что. Отчего все разом принялись защищать его, никто не заикнулся ни словом, но Ульдиссиан сразу сообразил: не иначе, как из-за Мендельна. Проникнувшись благодарностью за их поддержку и заботу, он мысленно поклялся никогда больше не поддаваться слабости – если не ради себя, то ради товарищей, ради идущих за ним.

И все же небывалый триумф Серентии исполнил его сердце восторга. Сколько Ульдиссиан ни твердил, что не превосходит могуществом никого из последователей, его неизменно слушали с явным недоверием. Теперь даже слабейшие из партанцев и тораджан смогли убедиться: да, они тоже могут достичь гораздо большего. Даже Серентия, что бы она сегодня ни совершила, сравниться с ним пока не могла.

– Буре конец! – крикнул Ульдиссиан. – И в честь этого ты – ты, Серентия! – отдашь всем нам приказ продолжать поход!

Залитое дождем лицо девушки озарилось широкой улыбкой. Подобрав с земли оброненное копье, Серентия указала им в сторону цели.

– Вперед! На Хашир! – пылко вскричала она.

Толпа откликнулась дружным «ура». Серентия вновь оглянулась на Ульдиссиана, и тот кивнул ей, указав подбородком вперед: дескать, давай же, веди! Заулыбавшись шире прежнего, гордо расправив плечи, дочь Кира двинулась в путь.

Поотстав от нее на пару шагов, Ульдиссиан зашагал следом. Ром и прочие эдиремы устремились за ним. Боевой дух разношерстного войска достиг небывалых высот: соратники Ульдиссиана прониклись уверенностью в себе. Вот она, сила, взявшая с бою тораджский храм и готовая повторить то же в Хашире. Вот оно, начало того, чего Церкви Трех отныне следует действительно опасаться. Вот оно, то, к столкновению с чем – теперь Ульдиссиан в это верил – не готова даже Лилит…

И, может быть… и, может быть… то, что еще вполне может помочь ему отыскать Мендельна.

* * *

Не проживший на свете и половины прожитого покойным коллегой, Маликом (жизнь которого по слухам была продлена господином чуть ли не на две обычных человеческих), с виду Арихан годился погибшему верховному жрецу в отцы. Некогда – грабитель, мошенник, вор и душегуб, ныне с успехом применявший прежние навыки на посту верховного жреца Диалона, в показушном красовании, столь любимом Маликом, отчасти асценийцем по крови, Арихан не видел ни малейшего проку. Кривляка и фанфарон, Малик не только питал слабость к роскошным одеждам, но и лицо, и фигуру уже который десяток лет «носил», так сказать, не свои.

Дитя низшей касты, рожденный в трущобах столицы, сухопарый, густобородый Арихан давно ждал: настанет день, и высший иерарх ордена Мефиса, ослепленный собственной спесью, забудется и совершит промашку. И вот недавно его ожидания сбылись, однако Арихан благоразумно скрыл злорадное торжество от всех остальных. Плести интриги, карабкаясь к вершинам иерархии – одно, а радоваться поражению, навредившему Церкви Трех больше, чем просто смерть одного глупца, – дело совсем иное. Этот Ульдиссиан уль-Диомед многое значил для глобальных помыслов секты, а позорный провал Малика свел на нет все шансы залучить крестьянина на свою сторону миром. Теперь придется действовать много жестче.

Арихан был готов предложить свои услуги в сем деле сразу же после гибели Малика, но кое-какие странности заставили его призадуматься. В последнее время Примас, неизменно – само совершенство, вел себя так, словно его подменили. Во-первых, сделался крайне замкнут, во вторых – все эти необъяснимые продолжительные отлучки… и, что уж вовсе непостижимо, отдаваемые им приказания не столько помогали жрецам действовать заодно, сколько сеяли среди них хаос.

Да, что-то тут было нечисто… и Арихан понятия не имел, как лучше совладать с затруднениями. Делиться своими тревогами с кем-либо из собратьев – особенно с молодым, но крайне амбициозным преемником Малика – он, определенно, не собирался. Если бы только…

Внезапно верховному жрецу преградил путь особо устрашающий с виду мироблюститель. Погруженный в раздумья, Арихан едва не наткнулся на этого остолопа.

Очевидно, мироблюститель тот повредился умом, так как ничуть не встревожился из-за допущенного прегрешения.

– Владыка Примас желает говорить с тобой, верховный жрец Арихан. Немедля.

– Где он? – осведомился пышнобородый старец, пряча внезапную тревогу за монотонностью голоса.

– Ожидает в своих покоях, достопочтенный.

Арихан кивнул, отпуская мироблюстителя, и двинулся вдоль длинного мраморного коридора – уверенно, но без непочтительности. По пути он миновал еще около полудюжины мироблюстителей, с непоколебимостью каменных истуканов стоявших навытяжку у самых стен. По какой-то причине это встревожило его еще сильнее.

Часовые у дверей, ведущих в покои Примаса, расступились перед ним без единого слова, вселив в верховного жреца Диалона ощущение, будто он уже опоздал. Между тем, к опозданиям Примас относился весьма сурово: на памяти Арихана подобный грех, по крайней мере, однажды стоил согрешившему сердца, вырванного из груди.

В покоях царил непроглядный мрак. Стоило переступить порог, двери сурово, неумолимо захлопнулись за спиной, и Арихан заморгал, привыкая к темноте. Он знал, в каком из залов искать господина, но по какой же причине путь к Примасу не освещен? Обычно здесь, за дверями, горела хотя бы масляная лампа или неяркий факел.

Верховный жрец сделал шаг… и тут прямо по его ноге, оплетенной ремешками сандалии, прошмыгнула, семеня лапами, некая тварь величиной с кошку.

От неожиданности Арихан совершенно не свойственным ему образом пискнул, и это еще усугубило чувство неловкости. Пристало ли ему, верховному жрецу Диалона – а точней сказать, Диабло – пугаться создания столь маленького и незримого? Ему, служителю владыки ужаса! Оставалось только надеяться и молиться о том, что Примас, занятый делами, не заметил его оплошности…

Мало-помалу глаза Арихана привыкли к темноте настолько, что он сумел отыскать путь к самой потаенной части покоев главы Церкви Трех. Пожалуй, он вполне мог бы сотворить свет, однако если Примасу требовалась темнота, на то явно имелась причина, какой эта причина ни будь.

Едва Арихан подошел к дверям в святая святых господина, створки дверей распахнулись перед ним сами собой. Изнутри навстречу верховному жрецу хлынул неяркий потусторонний свет. Опустив взгляд к узким ладоням, Арихан обнаружил, что в этом свете они зелены, точно гниющая плоть.

– Входи же, входи, верховный жрец Арихан! – со странным возбуждением в голосе окликнул его Примас.

Повинуясь повелению, Арихан двинулся к трону. Подойдя ближе, он увидел Примаса. Бородатый, огромного роста, с виду куда моложе и в то же время много старше жреца, господин взирал на вошедшего со странным восторгом, и Арихан в который уж раз удивился разительным переменам в его поведении. Прежде он неизменно знал, чего ждать от аудиенции… но на сей раз мог лишь теряться в догадках.

Согласно обычаю, верховный жрец преклонил колено у ног господина. Он знал, что на самом деле Примас – отпрыск владыки Мефисто, однако в мыслях неуклонно называл его титулом смертного существа, но не по имени.

Не Люционом.

– О величайший и всемогущий Примас, сын царственнейшего Мефисто, твой верный слуга Арихан, как ты и приказывал, здесь. Чем я могу служить тебе?

Со стороны трона донесся отрывистый неудержимый смех. Ошеломленный, Арихан лишь чудом совладал с непроизвольным стремлением поднять взгляд. Столь… безрассудного, столь самозабвенного смеха он не слыхал от господина еще никогда.

Едва подумав об этом, верховный жрец поспешил прогнать кощунственные мысли прочь. Думать о Примасе дурно его слугам не подобало… и для здоровья, к тому же, было крайне небезопасно.

– Встань! Встань же, верховный жрец Арихан! – едва ли не жизнерадостно велел сидящий на троне.

Старательно сохраняя почтительный вид, Арихан повиновался. Возможно, все это – испытание. Возможно, господину угодно взглянуть, насколько Арихан верен и предан ему.

– Я весь внимание, о преславный. Повелевай.

– Да… да, ты… ты… – Примас небрежно оперся об один из подлокотников трона. – Он… Я – есть Глас Трех, не так ли?

– Гм… Безусловно, о преславный. – Чувствуя, как его брови сами собой встревоженно, недоуменно сползаются к переносице, Арихан поспешил взять себя в руки. Каких бы причуд ни выкинул Примас далее, его лицо будет выражать лишь безмятежное преклонение.

Да, несомненно, это всего лишь какое-то испытание…

Примас заерзал на троне, но в следующий же миг, словно осознав, как выглядит со стороны, посуровел лицом.

– Верховный жрец Арихан! Не хочешь ли ты чего-либо сказать?

– Н-никак нет, о великий! Я всего-навсего жду, чтоб ты изъявил свою волю!

– Вот и славно… вот и славно…

И тут из-за ворота Примаса вползло нечто небольшое, черное… «Паук!» – изумился Арихан. Однако глава Церкви Трех не обратил на ползучего гада никакого внимания – даже после того, как тот пополз по его шее наверх.

– Он… я знаю, как привлечь на нашу сторону этого смертного, верховный жрец Арихан. У меня есть план, непревзойденный план! Однако с его претворением в жизнь следует поспешить, ибо тут необходимо участие наших братьев в Хашире.

– В Хашире? – переспросил жрец, тщетно стараясь оторвать взгляд от паука.

Паук, явно по-прежнему оставаясь незамеченным, вскарабкался к Примасову подбородку.

– Да-да, в Хашире… Хашир – превосходное место для того, чтоб повернуть ход событий вспять…

Арихан склонил голову перед мудростью Примаса. Если у него имеется план, план сей наверняка завершится небывалым успехом.

Паук между тем добрался до уха и даже запустил две из восьми лапок внутрь. Как ни старался верховный жрец Диалона, а глаз от него оторвать не сумел.

Паук… что-то такое о пауках Арихан некогда слышал… вот только что же?

Сидевший на троне с поразительным проворством схватил паука и стиснул кулак, раздавив ползучую тварь.

– Что-то неладно, мой Арихан?

Впервые с тех пор, как сухопарый старик переступил порог зала, господин обратился к нему, не присовокупив к имени титула… Встревоженный до глубины души, Арихан едва нашел в себе силы отрицательно покачать головой.

– Вот и славно… вот и славно…

Не разжимая кулак, Примас широко улыбнулся… чего за ним никогда прежде не замечалось.

– Ты станешь моим поверенным! – объявил он. – Слушай же, что надлежит сделать, дабы человек по имени Ульдиссиан принял нашу сторону… захочет он того или нет.

Склонив голову, Арихан принялся слушать, чего желает от него Примас, и чем дальше он слушал, тем верней забывались, погружались в глубины разума все мысли о недавних чудачествах господина. В конце концов, Арихан живет для служения Примасу – только это одно и имеет значение.

Только это одно… да еще непреложный факт: никакие приметы безумия не помешают Примасу, сыну Мефисто, раздавить Арихана с той же легкостью, что и незадачливого паука.