Текст книги "Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини"

Почти шепотом она объявила:

– Эти господа пришли снова и хотят вас видеть. Подобно виновному школьнику, Муссолини приложил палец к губам, прося тишины.

– Подожди в моей туалетной комнате, – попросил он Розетту, – этот вечер может стать историческим.

Хотя Розетта и приложила ухо к двери, она не слышала ничего, кроме тихих голосов, но вот замерли и они, и хлопнула входная дверь. Когда Муссолини вошел в туалетную комнату, лицо его сияло.

Не в силах скрывать свой секрет, он поднял вверх палец, подобно школьному учителю, и спросил:

– Знаешь ли ты, в чем заключается римский вопрос?

Розетта знала об этом довольно хорошо. Проблема эта в свое время разделила нацию почти на шестьдесят лет. Когда в 1870 году Рим был освобожден от папского владычества, власть Папы Пия IX закончилась. До 1815 года суверенитет Папы распространялся на территорию шестнадцать тысяч квадратных миль – от этрусков до Адриатики, и сам Папа был подобен королю. Отказавшись от любых компенсаций и не признавая государство, Пий IX стал добровольным «пленником» ватиканского дворца. С того времени «римский вопрос» продолжал оставаться глубокой пропастью между папством и национальным правительством вплоть до Папы Пия XI, семидесятидвухлетнего Ачилла Ратти.

Довольный утвердительным ответом своей племянницы, дуче громко рассмеялся.

– Отлично, – сказал он ей. – Я, Муссолини, почти совсем уверен, что смогу добиться успеха там, где провалились такие государственные деятели, как Нитти, Криспи и Орландо. Подумай только – теперь итальянцам не придется раздваиваться, служа католичеству и выполняя свои обязанности граждан.

Хотя в его кабинете не многие знали об этом, Муссолини занимался этой проблемой в течение шести лет. 19 января 1923 года он секретно встречался с кардиналом Пьетре Гаспарри, семидесятиоднолетним государственным секретарем Ватикана. К месту встречи они прибыли порознь и входили в разные двери. Муссолини позже признался своему заместителю Джиакомо Асербо:

– Прежде чем приступить к переговорам, они хотели удостовериться в стабильности нашего правительства.

Со своей стороны, кардинал был доволен готовностью Муссолини предоставить Папе право светского владения определенным сектором Рима без промедления, хотя в душе и опасался, что парламент может с этим решением и не согласиться.

Но в этом Муссолини серьезного препятствия не видел: парламент будет обновлен. Однако кардинал высказал сомнение: сменить палату депутатов без изменения избирательного закона трудно, так как вновь могут быть избраны прежние депутаты.

– В таком случае, – находчиво ответил Муссолини, – нам придется изменить избирательный закон.

Но Муссолини пошел дальше. У него было время – целых пять лет, чтобы доказать свою искренность по отношению к Ватикану. По подсказке своего брата Арнальдо он отдал распоряжение о восстановлении распятия Христа в государственных школах и больницах и возобновлении религиозных занятий. Мессы стали составной частью любых общественных мероприятий. Он увеличил размер жалованья духовенства из общественного фонда, привлек многих священнослужителей на должности капелланов в милицейские части, выделил три миллиона лир на восстановление разрушенных войной церквей и освободил новообращенных от военной службы.

В пользу дуче говорили и другие факторы.

Бывший одно время апостольским нунцием в Варшаве понтифекс натерпелся страха, когда в августе 1920 года большевики подошли к стенам города. Многие дипломаты тогда бежали, он же остался. С годами его ненависть к большевикам не уменьшилась.

Пий видел в Муссолини единственную гарантию против коммунистического государственного переворота. Уже через несколько месяцев после прихода к власти дуче закрыл 53 римских публичных заведения, прекратил деятельность игорных домов, прикрыл 25 000 винных магазинов и открыл так называемые дома спасения для 5000 ребятишек. На новый, 1925 год, как бы наводя порядок в собственном доме, он узаконил свои отношения с Рашель церковным браком.

Как всегда, мотивация Муссолини была смешанной. Только Арнальдо, с которым он мог говорить открыто, дуче признался, что испытывает ностальгию по детским годам, когда мать перед сном осеняла их крестом. Старая, уже пожелтевшая молитвенная книга Розы и ее небольшая золотая цепочка с медальоном, на котором была изображена Мадонна и которую он носил на шее, были для него самыми ценными вещами. Порою ее вдумчивая, чувствительная натура брала верх над неистовством Алессандро. В отличие от многих своих иерархов он не придавал никакого значения лозунгу, выдвинутому фашистами в свой ранний период, с призывом «деватиканизации» Италии и конфискации всего церковного имущества. Он знал, что никакой режим в Италии не продержится долго у власти без папской поддержки, и, как никакой другой премьер, сделал многое для обеспечения этого.

Лишь два человека досконально обсуждали двадцать положений будущего договора и конкордата на ста пятидесяти встречах: профессор Франческо Пачелли (брат будущего папы Пия XII), законник консистенции, и государственный полномочный представитель Доменико Барон. После смерти Барона Муссолини сам стал вести переговоры с Пачелли, визиты которого зачастую длились с девяти часов вечера до часу ночи.

У Ватикана было достаточно оснований, чтобы быть довольным исходом переговоров. По Латеранскому договору – названному так в честь папской епископальной церкви Святого Джона в Латеране – государство обязывалось выплачивать Папе 10 миллионов фунтов стерлингов в год наличными и ценными бумагами. Пий получал абсолютный суверенитет над независимым ватиканским государством на территории ПО акров. Римский католицизм был признан официальной религией Италии. Ватикан же должен был дать торжественное обещание признавать итальянское королевство, Рим в качестве столицы государства и оставаться в стороне от возможных диспутов. Все епископы должны были назначаться с одобрения фашистов и клясться в верности государству, королю и правительству.

– Отныне все тучи, – сказал в тот вечер Муссолини Розетте, – будут разогнаны.

И это произошло даже скорее, чем ожидала Розетта. Пополудни в понедельник, 11 февраля, длинный кортеж автомашин направился ко дворцу Латеран, резиденции римского епископа в течение более шести столетий. Кардинал Гаспарри после обмена приветствиями с Муссолини, одетым во фрак, и его министрами подписал соглашение толстой авторучкой с золотым пером и передал его Папе, а затем и Муссолини, которые его также подписали.

У дворца, несмотря на проливной дождь, собралась разношерстная толпа – семинаристы из местного учебного заведения и полицейские в черных рубашках. Когда Муссолини вышел из дворца, зазвонили колокола церкви Святого Джона в Латеране, а слова семинаристов «Те деум» были заглушены криками фашистов «Эйя, эйя, алала».

На следующий день, впервые после 1870 года, на всех улицах были вывешены рядом трехцветные государственные и желто-белые папские флаги. В базилике Святого Петра два часа длилось богослужение с процессией в честь седьмой годовщины коронации Пия XI, в котором участвовали бородатые, в коричневом облачении капуцины, каноники, епископы в белых митрах и кардиналы в одеждах алого цвета.

Когда появился Пий в золотой митре, сидевший в золотом кресле, несомом двенадцатью здоровенными служками, тридцатипятитысячная толпа разразилась овациями. Папа, просивший не устраивать демонстраций, не смог сдержать своих эмоций, и по щекам его потекли слезы.

Всю ночь люди по всей Италии поздравляли друг друга, в церквах шли службы с благодарственными молебнами: наконец-то правительство установило мирные отношения со святым отцом, «возвратившим в Италию Бога, а Италию к Богу». Слова, произнесенные Бенито Муссолини, стали крылатыми:

– Провидению было угодно, чтобы мы встретились.

Они пили сухой мартини и вели неспешную беседу. За стенами «Гранд-отеля» мартовский ветер гулял по улицам. Она не дотронулась до арахиса, картофельных чипсов и оливок, соблюдая фигуру. Он же не беспокоился о своей фигуре. Все свое внимание он уделял волосам, мажа их макассаровым маслом и надевая на голову сетку не только дома, но и в учреждении. Пианист играл модную в те дни мелодию «Прощай, прекрасная синьора».

Она – Мими Айлмер, известная тридцатилетняя актриса. Он – Джалеаццо Чиано, сын героя Первой мировой войны, который помог Муссолини прийти к власти, неудачный писатель-драматург, помощник редактора и завсегдатай богемного литературного кружка. В двадцать семь лет он стал второстепенным дипломатом, побывавшим в Рио и Буэнос-Айресе, а теперь был назначен в только что открывшееся посольство при папском престоле.

Шесть лет тому назад, находясь в туристической поездке и попав в Легхорн, его родной город, она встретилась с ним, и они полюбили друг друга.

«Ты знаешь, каким я был скептиком, – написал он ей. – Но теперь я изменился – ты научила меня познать жизнь и любовь».

В другом письме он поведал ей:

«Я более не хозяин собственной судьбы – все решаешь ты».

Она была для него «Мими кара», «Мимина», он же для нее – «Гали» и «Пупи». Она открыто говорила ему о его «ревнивости, сложности характера и эгоизме». Довольно часто у них шли разговоры о проектах Джалеаццо, его амбициях и будущем.

Однако они вскоре бурно расстались, и вот теперь, весною 1930 года, им представилась возможность встретиться в «Гранд-отеле». Он предложил немного выпить и повел разговор о бракосочетании сына короля, кронпринца Умберто, с бельгийской принцессой Марией-Джозе. Затем с улыбкой сказал ей:

– Скоро и я совершу большой шаг. Она спросила с любопытством:

– Кто-нибудь, кого я знаю? Джалеаццо покачал головой и ответил:

– Могу сказать лишь, что моя женитьба произведет сенсацию.

Мими попыталась угадать. Вряд ли это был кто-то из ватиканских кругов. Партийные боссы – тоже навряд ли. Будучи студентом, Чиано как-то громко прокомментировал:

– Может ли кто-нибудь мне сказать, кто такие фашисты? Для меня они выглядят просто шайкой преступников.

А однажды, когда они гуляли в Боргезских садах и мимо проехал дуче, прохожие отдали ему легионерский салют, Джалеаццо же невозмутимо пошел дальше.

– Почему ты не отдаешь салют своему шефу? – спросила тогда Мими.

Но он в ответ только пожал плечами.

– Не скажешь ли ты, – пошутила она, – что собираешься жениться на королевской дочери?

– Почти что, – загадочно усмехнулся Джалеаццо и еще раз повторил: – Почти.

Гордясь своим новым, сшитым на заказ утренним костюмом, дуче сказал Витторио и Бруно:

– Парни, примиритесь с этим – когда вы соберетесь жениться, такой суеты не будет. По-моему, сегодняшней церемонии вполне достаточно.

Было около пяти часов вечера 23 апреля 1930 года. Сыновья представляли себе, как он себя чувствовал. Прошло уже около шести месяцев, как семья собралась в Риме после семилетней разлуки. Благодаря любезности принца Джиованни Торлония они поселились в его большом особняке в стиле барокко по улице Виа Номентана. Вот тогда-то до них и дошли слухи, что их двадцатилетняя сестра собирается выходить замуж за дипломата Джалеаццо Чиано. И вот теперь вечеринка, которую устраивал дуче по поводу замужества дочери, должна была быть особенной. Прежде чем начать пить шампанское, четыре тысячи гостей выстроились в очередь, чтобы преподнести подарки Эдде и ее молодому супругу. Хотя Муссолини и просил префектов не увлекаться свадебными подарками, некоторые из них были просто великолепны: бритва в малахитовой шкатулке с золотом – от Папы Пия XI, золотой браслет с драгоценными камнями – от короля, дальневосточные шелковые пижамы – от Габриэля д'Аннунцио. Самыми различными белыми цветами – гладиолусами, гелиотропами, гвоздиками – были заполнены все сорок комнат дома. Их было столь много, что Рашель на следующий день отправила четыре грузовика на римское кладбище Кампо-Верано.

Если Муссолини пытался скрыть свои эмоции, то Рашель, в черной сатиновой блузке и простой юбке, сказала Чиано:

– Она доверчива, лояльна и подвижна – это ее положительные черты. Но тебе надо знать и отрицательное – она не умеет готовить, штопать и гладить белье.

В этот ясный весенний день дуче чувствовал душевное облегчение. До переезда семьи в Рим он довольно часто навещал Милан, присматриваясь к Эдде. Он помог ей избавиться от боязни лягушек, спокойно беря их в руки, и преодолеть головокружение, забираясь на высокие деревья. Когда ей было десять лет, она почти постоянно находилась вместе с ним в редакции «Иль Пололо».

– Обидеть ее – все равно что обидеть самого себя, – признался он жене.

Когда Эдда в порядке наказания была поставлена в угол, Бенито тут же поставил будильник, чтобы малышка знала, что оно скоро окончится.

В десять лет Эдда научилась от Кирилло Тамбары управлять появившейся тогда у них машиной и часто на ней ездила кататься. Назвав воспитательницу «старой каргой», она убежала из школы-интерната во Флоренции. После нескольких ее стычек с ровесниками Муссолини распорядился, чтобы агенты ОВРА следили за каждым ее шагом.

Зимой 1929 года, зайдя в семейную ложу Чиано в оперном театре, она столкнулась нос к носу с Джалеаццо. Типичным для ее поведения был вопрос:

– Говорят, что вы очень интеллигентны – правда ли это?

Адмирал Констанцо Чиано вначале побаивался возникшей между ними дружбой, опасаясь обвинений в непотизме, но Муссолини был этим даже доволен. Если римляне сплетничали, что Эдда набегалась уже достаточно, ну и что?

– Джалеаццо, – сказал он одной своей приятельнице, – хороший, интеллигентный парень. Он найдет свою дорогу в жизни.

В тот вечер, когда Эдда и Джалеаццо отправились в свой медовый месяц на Капри, Муссолини сказал с несколько повлажневшими глазами Рашель:

– Мы стареем и скоро станем дедушкой с бабушкой.

За исключением рабочих часов, Муссолини, которому уже исполнилось сорок семь лет, вел неприхотливый образ жизни. Всеми делами в доме заправляла Рашель. Поскольку Бенито платил принцу Торлония номинальную ренту в одну лиру в год, она говорила:

– Хорошо, что здесь полно работы, а то жили бы как в музее.

В парке, на площади тридцать пять акров с пальмовыми деревьями, теннисными кортами и домиками для прислуги, она вела себя как романьольская фермерша, лично кормя кур на заднем дворе. В солнечные дни она спокойно сидела на ступенях дома и что-нибудь вязала или же готовила полные тарелки бутербродов для сыновей, игравших в футбол.

За всю свою жизнь Рашель всего два раза навещала своего мужа на работе, объясняя это своим друзьям:

– У меня всегда столько дел по дому.

И тоже только дважды побывала во дворце Квиринале.

– Если королевская семья меня не трогает, – сказала она однажды Витторио, – этим мне оказывается большая любезность.

Такое ее поведение вполне устраивало Муссолини.

– Рашель – как раз то, что мне надо, – говорил он открыто своим приятельницам. – Она хорошая мать и не пытается играть роль жены премьера.

Хотя он и чувствовал себя счастливым отцом и семьянином, Бенито оставлял за собой право на личную жизнь, ведя себя как холостяк среднего возраста. В обычной же жизни он придерживался строгих правил, наставляя, например, своего дальнего родственника Романо:

– Бери в поездах билеты третьего класса и плати за все – даже за билеты в кино.

Когда Витторио, будучи очень слабым в математике, стал приносить из школы хорошие оценки, отец отправился к его учителю и учинил тому скандал:

– С сегодняшнего дня ставьте ему те оценки, которые он заслуживает. В случае повторения этого безобразия я переведу вас на Сардинию.

Дома Рашель говорила ему неоднократно, когда он пытался вмешиваться в ее дела:

– Управляй страной, а я справлюсь сама с домашними делами.

Однажды во время отсутствия отца Витторио и Бруно, нахватавшись словечек из фашистского жаргона, попытались навести критику на поданный им обед.

– Спагетти и мясной соус – для сыновей революции? – заявили они хором. – Это – блюдо старой буржуазии.

Рашель попросила повторить сказанное, а затем воскликнула с яростью, отчего им стало стыдно:

– Это все вина вашего слабоумного отца!

Жизнь семьи Муссолини на вилле Торлония была стабильной и счастливой, как и во многих домах среднего достатка. Папа, как его называли дети, поднимался в 7 часов утра, совершал небольшую проездку на своей арабской лошади Фру-Фру, подаренной ему почитателями, и редко возвращался домой ранее часа ночи. Муссолини, вечно очень занятый, завтракал в столовой комнате на втором этаже за большим круглым столом не дольше чем три минуты, засекая время секундомером.

– Нельзя терять ни минуты, – говорил он сам себе, выпивая залпом бульон с пастой и съедая кусочек хлеба из непросеянной муки.

Хотя язва его и зажила, он никак не мог избавиться от диспепсии. Отказавшись от кофе и вина, он жил на строгой диете, состоявшей в основном из фруктов и овощей. Но даже и эта пища доставляла ему дискомфорт: довольно часто уже через десять минут после еды он испытывал боль, откидывался на спинку стула и поднимал колени, облегчая положение желудка.

Случались, однако, и веселые минуты. Иногда, постучав вилкой по бокалу, как бы давая настрой, Муссолини вместе с любившим музыку Бруно пели дуэтом отрывки из арий Пуччини или Моцарта. В другой раз он устраивал шумную возню с сыновьями, веселясь от души, когда во время игры в футбол мяч попадал в окно. В таких случаях Рашель устанавливала штраф в тридцать лир с головы. Дикие звери увлекали его не менее, чем ребят. В домашнем зверинце у них были королевский орел, сокол, обезьянка, две газели, две черепахи и ангорский кот Пиппо. В течение двух месяцев отец с сыновьями прыгали и скакали с четырьмя львятами, жившими на веранде, пока Рашель не потеряла терпение и не сдала их в зоопарк.

Для семьи и прислуги вечерние кинофильмы стали своеобразной необходимостью, хотя Муссолини иногда и клевал носом. Но фильмы с участием Валласа Вира и Греты Гарбо он мог смотреть хоть за полночь.

– Хорошо, хорошо, – бормотал он про себя, приходя в восторг, когда кейстонские полицейские появлялись на экране.

Огоньки сигарет, видимые сквозь деревья, свидетельствовали о том, что собственные полицейские агенты исправно несли службу по охране виллы, что являлось явным признаком: семья эта не принадлежала к семьям среднего класса.

Во многих аспектах его экономность соответствовала бережливости Рашель. В 1929 году он побил рекорд Пу-Ба (персонаж в комической опере «Микадо»), заняв сразу шесть министерских постов – внутренних дел, иностранных дел, военного, флота, авиации, корпораций, – не всегда вовремя получая даже свои сорок тысяч лир как премьер-министр. Значительная часть сумм, вложенных им в правительственные ценные бумаги, – более пятисот тысяч лир – являлись его доходом еще в период «Иль Пополо», а также тысяча шестьсот долларов в месяц, получаемых им за еженедельные газетные статьи, публикуемые в хорстовской прессе.

Не считая его слабости к смене постельного белья три раза в неделю, личные его расходы не превышали тех пятнадцати лир, которые он потратил в свое время на приобретение колыбельки для Эдды.

Таким был папа в своей семье. Но во дворце Венеция, куда он перенес в сентябре 1929 года свою резиденцию, знали другого Муссолини – дуче. Там, на втором этаже дворца, он был правителем, державшим в страхе весь мир. В его кабинете, имевшем размеры более двадцати метров в длину и около пятнадцати – в ширину, было почти совсем пусто, как в покинутом храме. Человек, вызываемый туда, видел лишь «горящие глаза за столом из розового дерева». Кабинет был настолько большим, что дуче общался со своим персоналом знаками. Так, например, широкий жест руками означал: «Принесите газеты», резкий взмах правой рукой следовало понимать: «Больше ни одного визитера».

Этим знаком он стал пользоваться довольно часто, отмахиваясь не только от просителей, но и от старых и верных товарищей. Те, кто попадал к нему, стояли у стола, подобно нашалившим ребятишкам перед строгим учителем. Сидеть разрешалось только важным посетителям. Военные, даже генералы, которым зачастую было за шестьдесят лет, четко подходили к нему, как когда-то он сам в полку. Бывший младший унтер-офицер демонстрировал, кто теперь был боссом. Курение было запрещено, большинство визитеров стояли молча, наблюдая, как дуче разбирал на своем столе стопки бумаг: чем менее важным был посетитель, тем дольше продолжалась эта процедура. Пришедший к нему Итало Бальбо, не обнаружив свободного стула, присел на край стола.

Власть и успех – вот что занимало теперь мысли Муссолини. Двумя годами ранее он вмешался в права короля Виктора Эммануила III, проведя через большой совет закон, предусматривавший обязательное одобрение палатой депутатов кандидата на престол. Это был выпад против кронпринца Умберто, настроенного антифашистски.

– Вместо ответа на этот вызов, – отреагировал король, – я предпочту отречение от престола.

Однако вслед за этим последовали новые уколы и пренебрежительное обхождение. По приказу Муссолини королевский марш теперь исполнялся после фашистского гимна. Газеты начали печатать слово «дуче» крупными буквами, тогда как упоминание короля шло обычным шрифтом.

Не ограничиваясь схватками с королем, дуче скрестил шпаги и с Папой Пием XI. Уже через три месяца после подписания Латеранского договора он подчеркнул приоритетное право фашизма на образование и воспитание итальянских детей.

«Книга и винтовка – символы настоящего фашиста» – лозунг, произнесенный им, стал основой для действий в этом направлении начиная с детских садов.

– Светская власть сейчас выше духовной, – язвительно сказал Муссолини в адрес Ватикана.

Папа Пий XI тут же отреагировал на это, назвав дуче дьяволом.

Начавшееся противостояние продолжалось три года, пока не был найден компромисс. Чтобы окончательно взять в свои руки дело воспитания молодежи, Муссолини закрыл пять тысяч католических клубов действия – молодежных организаций, похожих на бойскаутов. Пий XI не мог сдержать своей ярости. Он вызвал к себе нового фашистского посла при своем дворе Цезаря Марию де Веччи и сказал:

– Передайте Муссолини, что его методы вызывают у меня негодование.

Де Веччи даже растерялся. Сказать такое послу было из ряда вон выходящим.

– Более того, – продолжал первосвященник, сдвинув свою белую ермолку на правое ухо, что свидетельствовало о его ярости, – скажите ему: он сам вызывает у меня отвращение, и при виде его меня тянет на рвоту.

Как всегда, исправить создавшееся положение помог Арнальдо. Именно он настоял на смещении специального уполномоченного по железным дорогам Эдоардо Торре, доказав его казнокрадство, и увольнении секретаря партии Аугусто Турати, наркомана, занимавшегося самобичеванием. Преемник Турати – Джиованни Гуриати, отставной генерал, стремившийся избавить партию от «загнивших деревьев», действовавший с солдатским пренебрежением к политике, выгнал с занимаемых ими постов или крупно оштрафовал около ста двадцати тысяч взяточников и растратчиков.

Арнальдо свалил в Милане со скандалом местного партийного босса Марио Джиампаоли, бывшего в свое время разносчиком телеграмм, развлекавшегося с женщинами за счет партийной кассы и нанесшего ей урон в размере девяти тысяч лир, как показала проверка.

Арнальдо удалось уговорить брата пойти на мировую с Папой. А перед Рождеством 1931 года сорокашестилетний Арнальдо схоронил своего любимого сына, после чего с ним самим случился сердечный приступ прямо в такси.

Муссолини, присутствовавший на похоронах брата, при выходе из церкви Святого Марка сказал другу семьи Марио Феррагути:

– Теперь мне остается только помириться со всеми.

В феврале 1932 года, в третью годовщину Латеранского договора, Муссолини встретился с Папой Пием XI, и не в фашистской черной рубашке, а во фраке с золотым галуном и шляпе со страусовым пером. Когда Пий сообщил ему, что молился за Арнальдо, Муссолини был этим очень тронут. Затем оба договорились о том, чтобы, учитывая жизненную важность сотрудничества Церкви с государством, вновь открыть католические клубы действия, которые будут находиться под контролем епископов.

Эдде, уехавшей в Шанхай, куда Чиано был назначен генеральным консулом, Муссолини дал телеграмму: «На ватиканском фронте все спокойно».

Пий, веривший в добрые начала в душе Муссолини, был, однако, недоволен тем, что тот публично отказался поцеловать святыню – кольцо рыбака и только один раз помолился у апостольской гробницы, и то лишь чтобы его при этом сфотографировали. Папа воспользовался установившимися дружескими отношениями с Муссолини и просил Цезаря Марию де Веччи передать ему:

– Скажите синьору Муссолини от моего имени, что его полуобожествление самого себя мне неприятно и наносит ему же вред. Он не должен возносить себя между небом и землей… и понять, что существует лишь один Господь Бог. – И добавил многозначительно: – Рано или поздно народ сбрасывает своих идолов.

Когда смущенный де Веччи докладывал ему об этом, Муссолини выслушал внимательно, слегка улыбаясь и несколько скептически, а в заключение спросил:

– Скажи-ка, а что думаешь ты?

– То же, что и Папа, – тихо ответил тот. Неожиданно Муссолини вспылил и распорядился:

– Иди сейчас же к Папе и скажи ему, что он прав.

Покинув кабинет дуче, де Веччи вздохнул облегченно. Если Муссолини обратит внимание на слова Папы, еще не поздно для диктатора и его режима изменить курс.

24 апреля 1932 года, в воскресенье, дуче влюбился в Кларетту Петаччи.

На небольшой скорости тридцать километров в час бельгийский лимузин «империя» приближался к приморской Остии. Кларетта даже сказала было шоферу Саверио Копполе, чтобы он увеличил скорость. Однако ее слова не возымели действия: бывший кучер относился к машинам как к ландо, осторожно объезжая каждую ямку на дороге. Вообще-то Петаччи – двадцатилетняя Кларетта, ее мать Джузеппина и девятилетняя Мириам – в тот день не торопились. Вместе с женихом Кларетты, красивым лейтенантом военно-воздушных сил Риккардо Федеричи, они направлялись в Остию на воскресную увеселительную прогулку.

Вдруг сзади раздался резкий и повелительный гудок. Коппола едва успел принять вправо, как мимо них в клубах дорожной пыли как стрела промчалась двухместная «альфа-ромео», за рулем которой сидел мужчина в голубом берете. Вслед за ней следовала вторая машина с вооруженными людьми. Узнав промчавшегося человека, Кларетта вскочила на ноги с криком «Дуче, дуче!» и стала дико размахивать руками.

К их изумлению, Муссолини начал непонятную игру. Он резко затормозил и перешел на малую скорость, но, как только Коппола поравнялся с ним, раздался, подобно кавалерийской трубе, гудок его клаксона, дуче снова резко обошел лимузин и метрах в ста опять остановился. Покрытые пылью полицейские агенты старались не упускать дуче из виду. Но вот Муссолини дал газ и тут же скрылся вдали.

Для Кларетты это был незабываемый момент в ее жизни. Дочь доктора Франческо Петаччи, бывшего уже семнадцать лет главным врачом Ватикана, она обожала Муссолини. Восьмилетней девочкой она швырнула камень в рабочего, когда тот, услышав гвалт на улице, язвительно сказал:

– Это выступает дуче.

В десять лет Кларетта громкими возгласами приветствовала войска, маршировавшие по улицам Рима, за что получила звонкий шлепок от бабушки, ярой католички. Ночью она спала с портретом Муссолини под подушкой, в школе его портрет лежал в итало-французском словаре. Она посылала свои школьные поэмы во дворец Венеция, перевязывая конверты трехцветной ленточкой, и заучивала наизусть его речи. Она писала на песке «дуче», когда отправлялась купаться, и на кексах, выпекаемых ею на занятиях по кулинарии. 28 февраля 1926 года пережила горькое разочарование, послав ему приглашение на свое четырнадцатилетие, но Муссолини тогда так и не появился на вечере.

Когда их лимузин выехал на пляж, Кларетта увидела невдалеке «альфа-ромео», рядом с которой стоял Бенито Муссолини. И она не упустила свой шанс, решив подойти к нему и представиться.

Федеричи направился вслед за ней. Дуче дал знак охране пропустить их. Острый взор Муссолини сразу же отметил ватиканский номерной знак лимузина и, когда Кларетта представилась, поинтересовался доктором Петаччи. Кларетта заговорила о своих школьных поэмах, которые она посылала ему. Хотя они ничего для него не значили, Муссолини сделал вид, что вспоминает. Девушка с коротко подстриженными вьющимися коричневатыми волосами в соломенной шляпке, с несколько сипловатым голосом и голубыми глазами заинтриговала его. Неожиданно он сказал:

– Вы дрожите, вам холодно?

– Нет, дуче, это от эмоций, – ответила Кларетта, как на исповеди.

Отдав салют, Федеричи тут же повел ее назад к своей машине. Аудиенция длилась всего пять минут. Но в этот и последующие дни Кларетта с сияющими глазами вспоминала дорогие для нее минуты. Ее отец, сорокадевятилетний доктор Петаччи, и брат Марчелло с любопытством выслушали восторженный рассказ Кларетты о том, насколько просто он себя вел и сколь магнетичны его глаза. А как они думают, действительно ли он читал ее поэмы?

Через несколько дней после этого как-то после обеда в десятикомнатной квартире Петаччи, выходящей окнами на Тибр, раздался телефонный звонок. Мириам, взявшая трубку, услышала низкий мужской голос, попросивший «синьорину Клару». После непродолжительной паузы он добавил:

– Скажите, что это – господин из Остии.

– Это тебя, – сказала Мириам сестре. – Он назвался господином из… – И она сразу же поняла, кто это был. Паническим голосом девятилетняя малышка воскликнула: – Боже мой! Это ведь он!

Ни Кларетта, ни ее сестра не помнили подробностей того, что произошло далее. Дуче, оказывается, прочитал поэмы Кларетты и захотел ее увидеть. Ей следовало испросить разрешения матери и жениха. Матери разрешалось приехать вместе с нею.

В семь часов вечера, надев шерстяное платье песочного цвета и шляпку, украшенную цветами, Кларетта поднялась по длинной каменной лестнице в величественное здание, называемое в народе Сала-дель-Маппамондо. Муссолини неподвижно стоял у своего стола, освещенный сумеречным светом.

Во время их первой встречи он держался ровно и уважительно. Он спросил о ее увлечениях. Оказалось, что она играла на скрипке и фортепиано, предпочитая Шопена и Бетховена. Она любила спорт – верховую езду, бег на лыжах, теннис и езду на машинах. Если бы отец не возражал, она получила бы и лицензию пилота. Она по-любительски занималась живописью.

– Это правда, что вы дрожали не от холода в тот ветреный день в Остии? – неожиданно спросил он ее.

И тут же с явной неохотой признался, что не спал три ночи, думая о ней. Столь же неожиданно он отпустил ее, сказав: