Текст книги "Сломленные ангелы"

– И ты правда полагаешь, что Картель все это поставит на паузу исключительно ради тебя? – горящий взгляд Тани Вардани переместился с моего лица на Шнайдера. – Ты же на это не купился, правда, Ян?

Тот неопределенно махнул рукой:

– Просто выслушай его, Таня. Он в системе, так что он знает, о чем говорит.

– Ага, как же, – беспокойный, обжигающий взгляд снова вернулся ко мне. – Не думай, будто я не признательна за то, что ты вытащил меня из лагеря, – я признательна. Думаю, ты даже не представляешь насколько. Но теперь, когда я оттуда выбралась, я бы очень хотела остаться в живых. Это вот все, весь этот план – полная лажа. Ты просто нас всех угрохаешь – нас либо прихлопнет корпоративный самурай в Лэндфолле, либо мы поляжем под перекрестным огнём у Дангрека. Не станут они…

– Ты права, – сказал я терпеливо, и она удивленно смолкла. – В какой-то степени ты права. Крупные корпорации из Картеля даже слушать нас не будут. Им проще убить нас, устроить тебе виртуальный допрос, как следует надавить, пока ты не выложишь все, что им нужно, а потом придержать информацию до конца войны, который будет для них победным.

– Если будет.

– Будет, – уверил я. – Они всегда побеждают, так или иначе. Но мы не станем обращаться к крупным корпорациям. Мы поступим умнее.

Я сделал паузу и принялся ворошить костер, выжидая. Углом глаза я видел, как напряженно склонился вперед Шнайдер. Без Тани Вардани план ничего не стоил, и мы все это понимали.

Раздавался шепот прибоя. Что-то хрустело и потрескивало в пламени костра.

– Ладно, – она слегка шевельнулась, словно прикованный к постели больной, который пытается устроиться поудобнее. – Продолжай. Я слушаю.

У Шнайдера вырвался вздох облегчения. Я кивнул:

– Мы сделаем вот что. Мы возьмем в оборот одну конкретную корпорацию – из тех, что помельче и поголоднее. Прощупывание ситуации может занять какое-то время, но сложностей, думаю, не будет. А после того как определим цель, мы сделаем им предложение, от которого они не смогут отказаться. Уникальную сделку с ограниченным сроком действия, завлекательной скидкой и гарантированным удовольствием от покупки.

Я заметил, как Вардани переглянулась со Шнайдером. Возможно, она вспомнила о нем из-за всех этих товарно-денежных метафор.

– Какой бы маленькой и голодной ни была эта корпорация, Ковач, она все равно остается корпорацией, – ее глаза смотрели прямо в мои. – Финансовые возможности планетарного масштаба. А убийство и виртуальный допрос вряд ли обходятся дорого. Как ты намереваешься исключить этот вариант?

– Просто. Напугать их.

– Напугать их, – она на мгновение замолчала, а затем издала короткий непроизвольный смешок. – Ковач, тебя надо записывать и продавать. Ты идеальное средство для выхода из посттравматического синдрома. Ну поведай же. Как ты собираешься напугать корпоративный блок? Покажешь им кукольный спектакль в жанре слэшера?

Мои губы тронула неподдельная улыбка:

– Что-то вроде того.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Половину утра следующего дня Шнайдер провозился, зачищая базу данных шаттла, пока Таня Вардани бесцельно нарезала круги по песку или присаживалась у открытого люка, чтобы поговорить с пилотом. Я предоставил их самим себе и ушел на дальний конец берега, к мысу, оканчивающемуся черной скалой. Взобраться на нее не составило труда, и вид, открывшийся оттуда, искупал те несколько царапин, которых стоило восхождение. Я прислонился к скале и взглянул на горизонт, вспоминая обрывки сна, который привиделся мне предыдущей ночью.

Харлан по стандартам пригодной для обитания планеты невелик, и его моря безостановочно ходят ходуном под влиянием трех его лун. Санкция IV намного больше, даже больше, чем Латимер или Земля, и не имеет естественных спутников, из-за чего океаны на ней огромны, а воды в них спокойны. На фоне воспоминаний о годах моей юности на Харлане эта тишь и гладь всегда казалась мне слегка подозрительной, как будто море затаило свое соленое дыхание в ожидании какого-то катаклизма. Чувство нельзя было назвать приятным, и подготовка его, как правило, блокировала, попросту не давая подобным сравнениям всплывать в мозгу. Во время сновидений подготовка работает не так эффективно, и, очевидно, в эти моменты что-то в моей голове и начинало проверять ее защитный барьер на прочность.

Во сне я стоял на покрытом галькой берегу где-то на Санкции IV, глядя на безмятежную морскую гладь, когда ее поверхность вдруг начала набухать и вздыматься. Мои ноги словно приросли к месту, а перед глазами росли, двигались, перекатывались огромные горы воды, словно зловещие черные мускулы. Гулявшие по поверхности волны исчезли, поглощенные этим странным брожением. А во мне назревало понимание, в равных долях окрашенное в тона ледяного ужаса и щемящей печали. Безоговорочное знание. Из пучины восставало что-то чудовищное.

Но я проснулся прежде, чем оно успело подняться на поверхность.

Свело ногу, и я раздраженно сел. Сон плескался в глубине разума жидким осадком, и сознание пыталось найти ему рациональное обоснование.

Может быть, это было следствие поединка с «умными» минами. Я видел, как вздымалось море, когда под водой детонировали наши ракеты.

«Ага, как же. Невообразимо травматичный эпизод».

Мозг принялся быстро перебирать другие сцены, отложившиеся в памяти после недавних боев, пытаясь подыскать соответствие. Я немедленно заставил себя прекратить это бессмысленное занятие. Полтора года грязной работы на «Клин Карреры» подарили мне столько травмирующих переживаний, что их не разгрести и целому взводу психохирургов. Без пары ночных кошмаров не обойтись. Если бы не подготовка посланника, я бы, наверное, еще несколько месяцев назад сошел с ума. И предаваться боевым воспоминаниям сейчас не намеревался.

Я заставил себя снова откинуться назад и расслабиться. Утреннее солнце уже начинало потихоньку разогреваться, готовясь к полуденной субтропической жаре, и каменная поверхность была теплой на ощупь. Блики света пробивались сквозь полусомкнутые веки, словно я опять оказался на берегу озера в виртуальном формате для выздоравливающих. Я позволил себе забыться.

Потекли минуты.

Телефон тихонько загудел. Не открывая глаз, я сжал его, принял вызов… Отметил усилившуюся жару, тонкую пленку пота на ногах.

– Все готово, – сообщил голос Шнайдера. – Ты все еще торчишь на скале?

Я автоматически принял сидячее положение:

– Угу. Ты уже позвонил?

– Все чисто. Тот передатчик со скремблированным сигналом из военного резерва, что ты стащил? Отлично сработал. Все чисто как стеклышко. Нас ждут.

– Иду.

Осадок никуда не делся. Сон по-прежнему был со мной.

Что-то надвигается.

Я отодвинул эту мысль, сунул в карман телефон и начал спускаться вниз.

* * *

Археология – наука неаккуратная.

Казалось бы, при всем технологическом прогрессе последних столетий мы должны были уже довести искусство разграбления могил до совершенства. Мы же в конце концов теперь научились обнаруживать следы марсианского присутствия в самых отдаленных уголках Вселенной. Спутниковое наблюдение и дистанционное зондирование позволили нам исследовать затерянные города, невзирая на метры твердой породы или километровые толщи воды. Располагая без малого полутысячелетним опытом, пора было уже хорошенько поднатореть в этом деле.

Но все дело в том, что, как бы мы ни умели обнаруживать археологические объекты, по обнаружении их по-прежнему предстоит извлекать на поверхность. И, несмотря на все финансы, вбуханные корпорациями в борьбу за первенство в разгадке марсианских тайн, процесс раскопок своей деликатностью не сильно превосходит вечеринку в борделе мадам Ми. Главное – это сенсационные открытия и большие дивиденды; ну и тот факт, что над душой не стоят – насколько мы знаем – марсиане с жалобами на экологический ущерб, тоже не улучшает ситуацию. Корпорации заявляются на планеты, оставленные прежними обитателями, сшибают, так сказать, с дверей замки и отступают в сторонку, пока Гильдия археологов обдирает эти миры как липку. А после того как основные разработки подходят к концу, наведением порядка, как правило, никто себя не утруждает.

В итоге мы имеем места вроде Участка 27.

Не самое изобретательное имя для города, но зато довольно точное. Участок 27 образовался при раскопе с одноименным названием, в течение пятидесяти лет служил спальней, кафетерием и центром досуга для археологических работников, а сейчас, когда слой ксенокультурной руды был окончательно выработан, стремительно приходил в упадок. К городу мы подлетали с востока. Сам раскоп протянулся поперек горизонта скелетом-сороконожкой, составленным из неподвижно замерших подъемных устройств и покосившихся опорных конструкций. Под свисающим хвостом этой сороконожки брал начало город, хаотично и бессистемно разрастаясь в разные стороны, словно чахлая бетонная грибная колония. Редко попадались на глаза здания выше пятиэтажных, а те, что попадались, выглядели явно заброшенными, будто все их силы ушли в рост, не оставив резерва на поддержание внутренней жизнеспособности.

Обогнув вымерший раскоп со стороны «черепа», Шнайдер выровнял шаттл и начал снижаться, нацеливаясь на кусок пустыря между трех накренившихся конусов, которые, по всей видимости, определяли границу летного поля Участка 27. Над феррокритовым покрытием, не блистающим чистотой, взметнулись клубы пыли, обнажив неровные трещины. В коммуникаторе засипел дряхлый навигационный маяк, требуя идентификации. Проигнорировав его, Шнайдер заглушил основные двигатели и, зевая, выбрался из кресла.

– Всё, ребятки, приехали. Давайте на выход.

Мы прошли вслед за ним в главный отсек и стали наблюдать, как он пристегивает к поясу обрез, сделанный из метателя частиц, который мы экспроприировали в комплекте с шаттлом. Подняв голову, Шнайдер наткнулся на мой взгляд и подмигнул.

– Я думала, это твои друзья, – судя по выражению лица, Вардани была встревожена.

Шнайдер пожал плечами.

– Были друзьями, – обронил он. – Но лишняя осторожность не помешает.

– Замечательно, – она повернулась ко мне. – У тебя для меня не найдется чего-нибудь полегче этой пушки? Такое, чтобы я смогла оторвать от земли.

Я распахнул куртку, демонстрируя пару нейроинтерфейсных «калашниковых» клиновской модификации.

– Я бы одолжил один, но у них персонализированный код доступа.

– Да бери бластер, Таня, – сказал Шнайдер, не отрываясь от приготовлений. – Хотя бы больше шансов в кого-нибудь попасть. Пулеплюйками пусть забавляются жертвы моды.

Археолог подняла бровь. Я чуть улыбнулся:

– Может, он и прав. Держи. К поясу пристегивать не обязательно. Ремни можно закрепить вот так. Перекинь через плечо.

Я шагнул вперед, чтобы помочь ей надеть оружие. Она повернулась ко мне, и в тесном пространстве между нашими телами проскочила искра чего-то, не поддающегося определению. Я закрепил кобуру под грудью Тани, она подняла голову, и наши взгляды встретились. Ее глаза были цвета нефрита под рябью текущей воды.

– Удобно?

– Не особенно.

Я протянул руку, чтобы поправить кобуру, но Вардани подняла ладонь, останавливая меня. На фоне пыльно-черной ткани моего рукава ее хрупкие, худые пальцы смотрелись как кости.

– Не надо, сойдет.

– Хорошо. Смотри, тянешь вниз – и оружие высвобождается. Поднимаешь – и кобура его опять фиксирует. Вот так.

– Ясно.

Возникшая между нами искра не ускользнула от внимания Шнайдера. Он громко прочистил горло и направился к люку. Распахнув его, он ухватился за поручень у носка крыла и спрыгнул вниз с отточенной небрежностью бывалого пилота. Эффект слегка смазался, когда, приземлившись, он зашелся в кашле из-за облака пыли, так и не успевшей осесть после нашей посадки. Я подавил ухмылку.

Вслед за Шнайдером начала неловко опускаться Вардани, опираясь ладонями о пол. Я выглянул из проема и, сощурившись, стал всматриваться в пыльную пелену, стараясь разглядеть, не готовят ли нам встречу.

И да, оказалось, что готовили.

Они появились из пылевого облака, словно фигуры на фризе, который потихоньку расчищает кто-нибудь вроде Тани Вардани. Я насчитал семь массивных силуэтов, облаченных в пустынный камуфляж и ощетинившихся оружием. Центральная фигура казалась деформированной; возвышаясь над остальными на полметра, от пояса и выше она выглядела раздутой и изуродованной. Силуэты молча приближались.

Я скрестил на груди руки, так что пальцы коснулись рукояток «калашниковых».

– Джоко? – Шнайдер снова закашлялся. – Это ты, Джоко?

Ответом по-прежнему было молчание. Сквозь оседающую пыль я рассмотрел тусклый металлический блеск стволов и маски улучшенного зрения на лицах каждого из семерых. Свободный покрой камуфляжа вполне оставлял место для бронежилета.

– Джоко, кончай херней страдать.

Огромная деформированная фигура в центре рассмеялась – удивительный, до неправдоподобности писклявый смех.

– Ян, Ян, дружище, – это был голос ребенка. – Неужто это ты из-за меня так нервничаешь?

– Ну а ты как думал, мудачина?

Шнайдер шагнул вперед, и громадная фигура на моих глазах содрогнулась и, казалось, распалась надвое. Изумившись, я включил нейрохимическое зрение и различил маленького мальчика лет восьми, который слезал с рук мужчины, прижимавшего его к груди. После того как мальчик опустился на землю и побежал к Шнайдеру, мужчина выпрямился и странно застыл. Мои мускулы непроизвольно напряглись. Я еще немного подкрутил зрение и осмотрел ничем теперь не примечательную фигуру с головы до ног. На этом не было УЗ-маски, а его лицо…

Я стиснул зубы, осознав наконец, на что смотрю.

Шнайдер с мальчишкой обменивались замысловатыми рукопожатиями и загадочными репликами. В самом разгаре этого ритуала мальчик повернулся к Тане Вардани, с церемонным поклоном взял ее за руку, сопроводив приветствие каким-то пышным комплиментом, который я не расслышал. Он определенно не собирался прекращать паясничать, этот Джоко. Он прямо-таки искрился безобидностью, словно фонтан мишуры в День Харлана. А когда бо́льшая часть пыли снова оказалась на положенном ей месте, остальные члены приветственной делегации тоже утратили тот смутно-угрожающий вид, каким отличались их силуэты. Теперь, когда я мог их видеть ясно, моим глазам предстала группа испуганных, преимущественно молодых солдат-нерегулярщиков. Один, белый парень с тощей бороденкой, стоявший слева, грыз губу, что сильно контрастировало с бесстрастной непроницаемостью УЗ-маски. Другой переминался с ноги на ногу. Оружие было либо закинуто за плечо, либо заткнуто за пояс. Когда я спрыгнул на землю, все они дружно отпрянули.

Я вскинул руки ладонями вперед, демонстрируя миролюбие:

– Прошу прощения.

– Нечего извиняться перед этим идиотом, – сказал Шнайдер, без особого успеха пытаясь отвесить мальчику подзатыльник. – Джоко, иди поздоровайся с настоящим живым чрезвычайным посланником. Это Такеси Ковач. Он воевал при Инненине.

– Вот как? – мальчик подошел, протягивая мне руку. Темнокожая и тонкокостная, его оболочка уже сейчас отличалась привлекательностью – еще через несколько лет она приобретет настоящую андрогинную красоту. Она была одета в безупречно пошитый бледно-лиловый саронг и стеганую куртку того же цвета.

– Джоко Роспиноджи, к вашим услугам. Приношу извинения за излишний драматизм, но в нынешние неспокойные времена осторожностью пренебрегать нельзя. Ваш звонок транслировался на спутниковой частоте, к которой имеет доступ только «Клин Карреры», а Ян, притом, что я люблю его как брата, никогда не мог похвастаться связями наверху. Это могло оказаться ловушкой.

– Передатчик со скремблированным сигналом из армейского резерва, – важно объяснил Шнайдер. – Украли его у «Клина». В этот раз, Джоко, если я говорю, что все схвачено, значит, так оно и есть.

– А кто может попытаться подстроить вам ловушку? – поинтересовался я.

– Ох, – во вздохе мальчика слышалась бесконечная усталость на несколько десятков лет старше его внешнего вида. – Никогда не угадаешь. Правительственные агентства, Картель, корпоративные силовые аналитики, кемпистские шпионы. Ни у кого из них нет причин любить Джоко Роспиноджи. Политика нейтралитета во время войны, вопреки ожиданиям, не страхует от появления врагов. Скорее, приводит к потере друзей и служит источником подозрений и презрения со всех сторон.

– Так далеко на юг война еще не зашла, – заметила Вардани.

Джоко Роспиноджи с серьезным видом прижал к груди руку:

– За что мы все бесконечно признательны. Но в наше время если ты не стоишь на передовой, то, значит, находишься под оккупацией того или иного сорта. Лэндфолл в каких-то восьмистах километрах к западу. Мы достаточно близко, чтобы считаться периметром обороны, что влечет за собой присутствие гарнизона правительственного ополчения и периодические визиты политинспекторов из Картеля, – он снова вздохнул. – Все это обходится очень дорого.

Я бросил на него подозрительный взгляд:

– Гарнизон? Где?

– А вон, – мальчик ткнул большим пальцем в сторону жалкой кучки нерегулярщиков. – А, ну еще сколько-то осталось в бункере связи, согласно предписаниям, но в принципе то, что стоит перед вами, и есть гарнизон.

– Это правительственное ополчение? – спросила Таня Вардани.

– Оно самое, – Роспиноджи недолго рассматривал их с печальным взглядом, затем снова повернулся к нам. – Конечно, когда я говорил о дороговизне, я в основном имел в виду расходы на то, чтобы визиты политинспектора проходили в приятной обстановке. Приятной для него и для нас. Инспектор не отличается большой утонченностью, но, кхм, аппетиты у него внушительные. Ну и, разумеется, нам необходима уверенность, что он остается нашим инспектором, а это подразумевает дополнительные затраты. Инспекторы, как правило, сменяются раз в несколько месяцев.

– Он сейчас здесь?

– Если бы был здесь, я бы вряд ли вас сюда пригласил. Он отбыл на прошлой неделе, – плотоядная улыбка смотрелась жутковато на таком юном лице. – Удовлетворенный, так сказать, результатами своего посещения.

Я и сам улыбнулся. Не мог удержаться.

– Похоже, мы обратились по адресу.

– Ну, это будет зависеть от того, за чем вы решили обратиться, – сказал Роспиноджи, покосившись на Шнайдера. – Ян выражался весьма туманно. Но пойдемте же. Даже в Участке 27 для обсуждения дел найдутся местечки поуютней.

Мы зашагали за ним. Приблизившись к ожидавшему отряду ополчения, он резко щелкнул языком. Тот, кто его сюда доставил, неловко наклонился и снова поднял его на руки. Я услышал, как у шедшей за мной Тани Вардани на секунду перехватило дыхание, когда она увидела, что представлял собой этот мужчина.

Это, безусловно, не самое худшее из того, что может произойти с человеческим существом, я видел вещи и пострашнее – если уж на то пошло, я видел вещи пострашнее совсем недавно; тем не менее вид развороченной головы, зацементированной серебристым композитом, производил зловещее впечатление. Если бы спросили меня, я бы сказал, что эта оболочка стала жертвой шрапнели. После любого выстрела из оружия направленного действия просто нечего было бы восстанавливать. А так кто-то где-то взял на себя труд скрепить череп, залить прорехи полимерной смолой, а на место глаз вставить фоторецепторы, которые теперь сидели в провалах, словно пара серебряных пауков-циклопов, поджидающих добычу. После чего, судя по всему, ствол головного мозга частично реанимировали, так, чтобы он мог поддерживать деятельность вегетативной системы и базовую двигательную активность, а также, возможно, выполнять несколько запрограммированных команд.

Давно, задолго до того, как меня подстрелили у Предела, со мной служил сержант, чья афро-карибская оболочка действительно была его собственным телом. Как-то ночью, когда мы пережидали спутниковую бомбардировку в руинах какого-то храма, он пересказал мне миф, который его предки, брошенные в оковах в трюмы кораблей, некогда перевезли через земной океан, а позже, ведомые надеждой на новое начало, через бескрайние просторы марсианских астронавигационных карт – в мир, позже получивший имя Латимер. Это была история о том, как колдуны создавали для себя рабов, оживляя тела мертвых. Я забыл, как капрал называл таких существ, но уверен, что он причислил бы к ним то создание, на руках которого восседал Джоко Роспиноджи.

– Нравится? – мальчишка, пристроившийся в неприятной близости к изувеченной голове, наблюдал за мной.

– Не особенно.

– Ну, с точки зрения эстетики, конечно… – Мальчик деликатно замолчал. – Но если подбинтовать в нужных местах и подобрать мне подходящие лохмотья, из нас получится поистине жалостное зрелище. Калека и невинное дитя выбираются из-под обломков разрушенных жизней – идеальный камуфляж для критических ситуаций.

– Все тот же старина Джоко, – Шнайдер подошел к нам и ткнул меня в бок. – Как я тебе и говорил. Все просчитывает наперед.

Я пожал плечами:

– Я знавал случаи, когда колонны беженцев расстреливали просто для того, чтобы попрактиковаться в стрельбе по движущимся мишеням.

– О, об этом мне известно. Этот вот наш дружок был тактическим морпехом вплоть до своей печальной кончины. На его подкорке – или где там они хранятся – осталось немало неизжитых рефлексов, – мальчик подмигнул мне. – Я бизнесмен, а не технарь. Я подрядил софтверную компанию в Лэндфолле сделать из его остатков нечто пригодное к употреблению. Смотрите.

Рука парня нырнула в карман куртки, и мертвец вытащил из чехла за спиной длинноствольный бластер. Произошло это чрезвычайно быстро. Зажужжали фоторецепторы, сканируя пространство слева направо. Роспиноджи широко ухмыльнулся и вынул из кармана руку с зажатым в ней пультом управления. Большой палец мальчика шевельнулся, и бластер аккуратно вернулся в чехол. Рука, державшая Роспиноджи, даже не шелохнулась.

– Таким образом, – весело прощебетал тот, – если не получится сыграть на жалости, мы всегда можем избрать более прямолинейные варианты. Но вообще я настроен оптимистично. Удивительно, но даже в наше непростое время найдется не так уж много солдат, которым не составит труда выстрелить в ребенка. Ну да хватит разговоров: не пора ли нам подкрепиться?

Роспиноджи занимал верхний этаж и пентхаус обшарпанного офисного здания в двух шагах от «хвоста» раскопа. Оставив сопровождение ополченцев снаружи, за исключением двоих, мы двинулись сквозь прохладный полумрак к грузовому лифту, расположенному в углу. Ходячий мертвец отодвинул рукой решетку двери. Ее грохот раскатился эхом по пустым помещениям над нашими головами.

– Помнится, – сказал мальчик, когда лифт поехал вверх, – когда-то все здесь было завалено археологическими находками первой категории, упакованными и готовыми к отправке в Лэндфолл. Кладовщики пахали круглыми сутками, посменно. Работы на раскопе не прекращались ни на миг, их шум не затихал ни днем ни ночью. Как биение сердца.

– Вы тоже этим занимались? – спросила Вардани. – Складированием археологических находок?

В полутьме я увидел, как по губам Шнайдера скользнула улыбка.

– Когда был помоложе, – ответил Роспиноджи, подтрунивая сам над собой. – Но я действовал в более… скажем так, организаторском качестве.

Лифт прошел сквозь потолок склада и с лязгом остановился. Мы очутились в неожиданно ярко освещенном помещении, отделенном от остальной площади этажа перегородками янтарного цвета. Солнечный свет сочился в окна сквозь тканевые шторы. Свозь лифтовую решетку я увидел пестрые узорчатые ковры, паркет из черного дерева и длинные низкие диваны, расставленные вокруг того, что я поначалу принял за небольшой бассейн с внутренней подсветкой. Войдя внутрь, я осознал, что углубление в полу содержит не воду, а широкий горизонтальный экран, на котором открывала рот поющая женщина. В двух углах комнаты то же изображение воспроизводилось уже в более удобном для просмотра формате на вертикально установленных друг над другом экранах размером поскромнее. У дальней стены располагался длинный стол, уставленный едой и напитками, которых хватило бы на целый взвод.

– Устраивайтесь, – сказал Роспиноджи, направляясь со своим мертвецом-телохранителем к арке дверного проема. – Я на минуту. Еда и напитки вон там. А, да, звук, если нужен.

Динамики неожиданно ожили, и я сразу узнал песню Лапине – правда, не ее дебютный кавер хитовой джанк-сальсы «Открытое пространство», который наделал столько шума в прошлом году. Композиция, которую она исполняла сейчас, была медленней, с отдельными вкраплениями практически предоргазменных стонов. На экране Лапине висела вниз головой, обхватив ногами ствол танка-паука, и томно мурлыкала, глядя в камеру. Вербовочный гимн, судя по всему.

Шнайдер прошагал к столу и принялся наваливать на тарелку всё подряд, не пропуская ни единого блюда. Я проследил глазами, как ополченцы встали на пост около лифта, пожал плечами и присоединился к Шнайдеру. Таня Вардани последовала было за нами, но внезапно изменила курс и подошла к одному из зашторенных окон. Ее тонкая рука потянулась к вытканным на материи узорам.

– Я же говорил, – бросил мне Шнайдер. – Если в этой части планеты кто-то и может подключить нас к системе, то это Джоко. Он поддерживает связь со всеми деловыми Лэндфолла.

– Ты хочешь сказать, поддерживал до войны?

Шнайдер покачал головой:

– И до, и во время. Ты же слышал, что он рассказывал насчет политинспектора. Такую штуку он точно не смог бы провернуть, если бы не был в системе.

– Если он до сих пор в системе, – спросил я терпеливо, по-прежнему глядя на Вардани, – что ж застрял в этой дыре?

– Может, ему тут нравится. Он здесь вырос. Да и вообще, ты в Лэндфолле-то бывал? Вот уж где настоящая дыра.

Лапине исчезла с экрана, и взамен пошло что-то документальное на тему археологии. Мы со своими тарелками устроились на одном из диванов. Шнайдер уже приготовился было приступить к еде, когда вдруг заметил, что я с этим не спешу.

– Давай-ка подождем, – произнес я негромко. – Чисто из вежливости.

Он фыркнул:

– Что, думаешь, он нас отравить собрался? С чего бы? Какой в этом смысл?

Но тарелку отставил.

Изображение на экране снова сменилось, на этот раз кадрами военной хроники. Праздничные вспышки лазерного огня на какой-то темной равнине и карнавальная иллюминация разрывающихся реактивных снарядов. Звук отредактировали, наложив на гром отдаленных раскатов бесстрастный голос комментатора, начитывающего текст, составленный в максимально безобидных выражениях. «Сопутствующий ущерб», «противник нейтрализован».

Джоко Роспиноджи вынырнул из дверного проема в противоположной стене. Он был уже без куртки, зато с двумя женщинами, выглядевшими так, словно они материализовались из софта для виртуального борделя. Их задрапированные в муслин фигуры с не поддающимися законам гравитации формами были так же ненатурально безупречны, а выражения лиц так же безучастны. Восьмилетка Роспиноджи, стоящий между этими двумя лакомыми кусочками, смотрелся комично.

– Иванна и Кэс, – представил он спутниц. – Мои постоянные компаньонки. Любому мальчику нужна мамочка, правда же? Или две. Ну а теперь… – он неожиданно громко щелкнул пальцами, и женщины прошествовали в другой конец комнаты, к накрытому столу.

Джоко сел на соседний с нами диван:

– …к делу. Чем конкретно я могу быть полезен тебе и твоим друзьям, Ян?

– А вы перекусить не хотите? – спросил я.

– А, – Роспиноджи улыбнулся и указал на своих компаньонок. – Ну, вот они будут, а я искренне привязан к обеим.

На лице Шнайдера проступило смущение.

– Что, нет? – Роспиноджи вздохнул и протянул руку к моей тарелке. Взяв первую попавшуюся булочку, он откусил от нее кусок. – Ну вот. Теперь-то мы можем перейти к делу? Ян? Пожалуйста?

– Мы хотим продать тебе шаттл, Джоко, – проговорил Шнайдер, вгрызаясь в куриную ногу. – С бешеной скидкой.

– Неужели?

– Угу. Считай, что он из армейского резерва. «Ву Моррисон ISN-70», очень малый износ, никакой официальной информации о прежних владельцах.

Роспиноджи улыбнулся:

– Сильно в этом сомневаюсь.

– Проверь, если хочешь, – Шнайдер проглотил прожеванный кусок. – База данных подчищена лучше, чем твои налоговые декларации. Дальность полета шестьсот тысяч километров. Универсальная конфигурация, полет в дальнем космосе, суборбитальный полет, передвижение под водой. Послушен в управлении, как бордельная подстилка.

– Да, я припоминаю, что семидесятки – неплохие машины. Или это ты же мне и говорил, Ян? – мальчик погладил свой лишенный растительности подбородок жестом, явно перешедшим по наследству от предыдущей оболочки. – Ну, да не важно. Орудиями, я так полагаю, предмет этой сногсшибательной сделки оснащен?

Шнайдер кивнул, не прекращая жевать:

– Микроракетная турель на носу. Плюс система запуска хлопушек. Полный программный пакет автоматизированной защиты, очень достойная версия.

Я подавился булочкой.

Женщины проплыли к дивану, где сидел Роспиноджи, и симметрично расположились по бокам от него, словно эффектное обрамление. С момента их появления я не слышал от них не только ни слова, но даже ни звука. Женщина слева от Роспиноджи начала кормить его со своей тарелки. Привалившись к женщине, он принялся жевать, задумчиво глядя на меня.

– Ну хорошо, – произнес он наконец. – Шесть миллионов.

– Ооновских? – спросил Шнайдер, и Роспиноджи рассмеялся:

– Санов. Шесть миллионов санов.

Стандартная Археологическая Находка, денежная единица, учрежденная в ту пору, когда правительство Санкции представляло собой лишь мелкую шестеренку глобального административного механизма, а в настоящее время – непопулярная мировая валюта. По сравнению с латимерским франком, сан напоминал болотную пантеру, карабкающуюся по грузовому пандусу с антифрикционным покрытием. Сейчас один доллар Протектората (ООН) стоит двести тридцать санов.

Шнайдер пришел в ужас, возмущенный до глубины своей скупердяйской души:

– Ты издеваешься, что ли, Джоко? Даже шесть миллионов ооновских – только половина его настоящей цены. Это же «Ву Моррисон», чувак.

– А криокапсулы в нем есть?

– Э-э-э… нет.

– Ну и на кой хер он мне тогда сдался, Ян? – спросил Роспиноджи спокойно. Он бросил взгляд на женщину справа, и та безмолвно протянула ему бокал вина.

– Видишь ли, сейчас единственное, ради чего кому-то, кроме военных, может понадобиться космический корабль, – это вылететь отсюда, прорваться сквозь блокаду и вернуться на Латимер. Я понимаю, что заявленные шестьсот тысяч километров дальности полета для умелого пилота не предел и что навигационные системы у «Ву Моррисонов» пристойные, я в курсе; но при скоростях, которые можно выжать из «ISN-70», притом левой комплектации, все равно понадобится в лучшем случае тридцать лет, чтобы добраться до Латимера. Для этого нужны криокапсулы, – он поднял руку, останавливая протесты Шнайдера. – И я не знаю никого, буквально никого, кто мог бы их достать. Ни за баб, ни за бабки. Лэндфоллский Картель понимает, что к чему, Ян, и все ходы и выходы перекрыл наглухо. Никто не выберется отсюда живым – по крайней мере, до конца войны. Вот и весь сказ.