Текст книги "Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела"

ТЕЛА НОВОРОЖДЕННЫХ ОТНОСИТЕЛЬНО СТЕРИЛЬНЫ, ЧТО ДЕЛАЕТ ИХ МЕНЕЕ ПОДВЕРЖЕННЫМИ ГНИЕНИЮ И ПОВЫШАЕТ ВЕРОЯТНОСТЬ МУМИФИКАЦИИ.

Существует и несколько примеров убийств взрослых, о которых стало известно многие годы спустя благодаря обнаруженному мумифицированному телу. Самым знаменитым из них был случай в Уэльсе – тело задушенной женщины на протяжении многих лет было спрятано в шкафу, в то время как родственники продолжали получать за нее пенсию. В конечном счете, однако, появляется плесень, и тело постепенно рассыпается в труху. Мумии частенько привлекают внимание грызунов, жуков и моли. Тем не менее, если его вовремя обнаружить, то по сохранившимся кровоподтекам, ссадинам или другим травмам можно достаточно достоверно установить причину смерти.

Третий процесс разложения – омыление, редчайшие химические преобразования в насыщенных жирах тела, в ходе которых происходит их гидролиз – они становятся более жесткими и набухают, превращаясь в напоминающее воск вещество – некое подобие мыла. Иногда его еще называют «трупным воском» (сапонификация). По сути, тело или его часть сохраняется, внешне напоминая восковую фигуру.

В климате Великобритании процесс омыления тела занимает порядка шести месяцев – хотя я как-то слышал про случай, когда процесс завершился всего через три недели после смерти, предположительно благодаря жаркому солнцу и теплу опарышей.

Для омыления требуется сырость. На ранней стадии процесса, когда происходит гидролиз жировой ткани, она превращается в некую жировую тягучую субстанцию с ужасным прогорклым запахом. Затем, однако, жир становится хрупким и бледным, а по завершении процесса он твердеет и становится серым.

Случаев омыления тела на протяжении истории известно много, и порой тело сохраняется на протяжении столетий. Эци, охотник эпохи неолита, также известный как ледяной человек, чье тело выставляется в Больцано, в Доломитовых Альпах, скорее всего, как минимум частично был подвержен этому процессу. В ходе раскопок на «Кладбище невинных» в Париже в XVIII веке, как утверждается, были обнаружены тонны трупного воска, который быстро разошелся по изготовителям мыла и свечей. Было несколько нашумевших дел в 1970-х в Австралии: процесс омыления сохранил в идеальной форме тела – чего, конечно, не скажешь об их внутренностях – водолазов, обнаруженных через год после того, как они утонули из-за выхода из строя оборудования при исследовании глубокого пресного озера.

Иногда трупный воск помогает установить причину смерти, в точности воспроизводя следы от травм, таких как пулевые отверстия, либо сохраняя жир в определенных органах. Чаще всего подобное наблюдается у упитанных и полных женщин, однако условия должны быть подходящими – как правило, тело должно быть погружено под воду без доступа кислорода либо закопано в сырой земле, особенно в отсутствие гроба и если на покойном была одежда из натуральных, а не синтетических волокон. На процесс формирования трупного воска может влиять время года, глубина могилы, материал гроба, характеристики почвы, а также уровень активности местных насекомых.

Эти три процесса разложения организма – гниение, мумификация и омыление – не являются взаимоисключающими. Признаки всех трех теоретически могут быть обнаружены в различных частях одного и того же тела, хотя подобное на практике было бы чем-то из ряда вон выходящим, так как каждый процесс требует разных условий. Вместе с тем на одном трупе запросто могут быть обнаружены последствия двух процессов разложения – одним из которых неизменно является гниение.

Хотя теперь и принято зачастую обходить описанные мной естественные процессы разложения с помощью кремации, традиционным местом для человеческих останков в нашей стране остается кладбище. Похороны, как правило, тормозят процесс разложения. Считается, что на поверхности тело разлагается как минимум в четыре раза быстрее, чем под землей. Под землей проходит где-то два года, прежде чем от мягких тканей не остается и следа. Сухожилия, связки, волосы и ногти различить вскоре после этого тоже будет невозможно. Где-то через пять лет кости уже голые и никак между собой не соединены, однако зачастую остаются фрагменты хрящей, и если разрезать высокоскоростной пилой кости, эксгумированные пять лет спустя, то появится дымок от опаленных белков, все еще присутствующих в костном мозге, а также запах горелой органики.

ИНОГДА ТРУПНЫЙ ВОСК ПОМОГАЕТ УСТАНОВИТЬ ПРИЧИНУ СМЕРТИ, В ТОЧНОСТИ ВОСПРОИЗВОДЯ СЛЕДЫ ОТ ТРАВМ, ТАКИХ КАК ПУЛЕВЫЕ ОТВЕРСТИЯ, ЛИБО СОХРАНЯЯ ЖИР В ОПРЕДЕЛЕННЫХ ОРГАНАХ.

Человеческий скелет – это последняя часть нашего организма, возвращающаяся в землю, на что, разумеется, может уйти изрядное количество времени: в обедненных влагой регионах мира археологам доводилось обнаруживать кости гоминид возрастом до двух миллионов лет. Влажный английский климат не сохраняет кости в столь хорошем качестве – если, конечно, они не будут защищены от воздействия кислорода в болоте. В конечном счете все кости также разлагаются. Влажная почва, удерживающая воду, ускоряет этот процесс за счет вымывания из костей кальция и других минералов. Когда в костях появляются крупные поры, их разрушению начинают способствовать бактерии, грибки и даже растения, пускающие свои корни внутрь трещин и углублений, еще больше разламывая кости, – равно как и обгладывающие их животные.

СЧИТАЕТСЯ, ЧТО НА ПОВЕРХНОСТИ ТЕЛО РАЗЛАГАЕТСЯ КАК МИНИМУМ В ЧЕТЫРЕ РАЗА БЫСТРЕЕ, ЧЕМ ПОД ЗЕМЛЕЙ. ПОД ЗЕМЛЕЙ ПРОХОДИТ ГДЕ-ТО ДВА ГОДА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОТ МЯГКИХ ТКАНЕЙ НЕ ОСТАЕТСЯ И СЛЕДА.

К судмедэкспертам на протяжении их карьеры раз за разом обращаются полицейские с просьбой осмотреть чьи-то кости. Я спросил у присутствующих, доводилось ли им предоставлять судмедэкспертам кости, и двое подняли руку. Обычно найти удается только одну кость, иногда несколько, и они практически всегда принадлежат животным. Практически, но не всегда. У всех судмедэкспертов есть папки с названием «Старые кости», и делаются все возможные попытки, чтобы установить, кому они принадлежат. Некоторые кости, такие как тазовые или кости черепа, с первого взгляда дают понять, был их обладатель мужчиной или женщиной. По другим костям, в частности зубам, можно установить возраст покойного, если тот был очень маленьким или очень старым. В остальных случаях более-менее точно определить возраст по скелету не получится.

Самое же главное то, что наши папки с названием «Старые кости» так и остаются неразгаданной тайной. Наша главная задача – определение возраста костей, чтобы понять, произошла ли смерть – а может и вовсе убийство – этого человека в последние 60–70 лет, потому что в этом случае убийца мог бы еще быть живым. Датирование костей – это особый навык. Радиоуглеродный анализ эффективен только для очень больших временных промежутков, однако взрывы атомных бомб в 1940-х, вследствие которых в атмосферу был выброшен стронций-90, позволяют достаточно легко определить, жил ли обладатель костей до или после этих взрывов. Если оказывается, что кости появились раньше начала атомной эры, то полиция не проявляет к ним особого интереса, хотя они и могут заинтересовать археологов.

По окончании моего выступления большинство полицейских ринулись в бар. За дверью послышался оркестр из зажигалок. Один из детективов, однако, решил ко мне подойти. Это был тот пожилой мужчина, что участвовал в деле с мумифицированным младенцем.

– Спасибо за это, док, – сказал он. – Мне этот ребенок не давал спать по ночам. А потом еще одно тело – мужчина просидел в своем кресле почти год, пока его не нашли. Иногда они мне снятся. Но когда вы рассказали о лежащей за всем этим науке… что ж, мне немного полегчало. Я даже смог смотреть на те фотографии, что вы нам сегодня показывали.

Это был редкий пример полицейского той эпохи, готового признать свои слабости. И я навсегда запомнил его слова. Я решил с удвоенным усердием разговаривать во время вскрытий. Я должен был говорить не просто все подряд, что приходило мне в голову, а представлять тело в отстраненной, научной манере, что могло бы помочь наблюдателям подавить те ненаучные эмоции, которые они могли испытать.

12

Вскоре после того разговора я впервые выступал в суде на стороне защиты.

Прежде меня вызывали по поводу чьей-то смерти только полиция или следователь. Как результат, я практически автоматически становился свидетелем обвинения, если впоследствии выдвигались обвинения и начинались судебные разбирательства. Иногда суду достаточно лишь отчета судмедэксперта, иногда ему приходится выступать в суде и отвечать на вопросы. Самые дотошные вопросы, конечно, звучат от адвоката защиты.

Защита, как правило, также вызывает судмедэксперта и частенько требует проведения повторного вскрытия. Порой, когда в преступлении обвиняют целую группу лиц, защита каждого из обвиняемых может потребовать отдельного вскрытия, в результате чего их может в итоге быть проведено три, четыре и даже больше. В таких редких случаях судмедэксперты защиты могут провести вскрытие по очереди, однако чаще всего делают это совместно, наблюдают за работой друг друга, окружив тело со всех сторон, словно облепившая лампу моль. Если после этого мы все направляемся в паб, то устраиваем там настоящую конференцию судмедэкспертов. Каждый составляет свой собственный отчет для обвинения или одного из обвиняемых, каждый отчет используется в качестве доказательства, каждый судмедэксперт может быть вызван в суд в качестве свидетеля-эксперта.

МОЖНО ПОДУМАТЬ, ЧТО СУДЕБНАЯ МЕДИЦИНА – ТОЧНАЯ НАУКА И ВСЕ ОТЧЕТЫ О ВСКРЫТИИ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ ТЕЛА ДОЛЖНЫ БЫТЬ ИДЕНТИЧНЫМИ. ЭТО НЕ ТАК.

Можно подумать, что судебная медицина – точная наука и все отчеты о вскрытии одного и того же тела должны быть идентичными. Это не так. Одинаково документированные раны могут быть истолкованы по-разному. Множество факторов может повлиять на то, как именно их истолкует тот или иной судмедэксперт. В первую очередь это касается предоставленной по делу информации: чем больше информации, тем меньше вероятность ошибочного заключения.

Таким образом, в ночь моего дежурства полиция может вызвать меня на место преступления, после чего я составлю отстраненный, научный отчет, основываясь на имеющихся в моем распоряжении данных. Королевская прокуратура использует этот отчет, чтобы решить, заводить ли уголовное дело на предполагаемого убийцу. Скорее всего, впоследствии мне придется выступить со своими показаниями в суде на стороне обвинения. Если же полиция позвонит сразу по окончании моего дежурства, то на место преступления поедет кто-то из моих коллег, однако несколько недель спустя я все равно могу начать работу по этому делу – уже на другой стороне, если позвонит солиситор защиты.

Адвокаты защиты как минимум требуют подтверждения выводов, сделанных первым судмедэкспертом. В некоторых случаях, впрочем, защита надеется на нечто большее. Они надеются, что судмедэксперту удастся обнаружить ошибку в первоначальном отчете – что случается редко, однако все равно они надеются на получение информации, которая могла бы помочь оправдать их клиента. Они рассчитывают получить как минимум подробный обзор различных объяснений или толкований фактов и всего, что было обнаружено при вскрытии.

Отчеты о вскрытии для стороны защиты – неотъемлемая часть работы судмедэкспертов, однако адвокаты защиты не сразу узнают имена новичков, так что какое-то время мне не доставались подобные дела. Я не был особо против. Я знал, насколько сложно порой проводить вскрытие тела, которое уже было осмотрено другим судмедэкспертом, с технической точки зрения: какие-то ткани будут непременно разрушены независимо от того, было ли тело замороженным или просто хранилось охлажденным; могут появиться новые кровоподтеки, а раны могут измениться в размере; порой отсутствуют целые органы, если они были извлечены для изучения другим специалистом, и, как правило, на анализ отправляются образцы тканей. Тем не менее последующие судмедэксперты должны получить доступ ко всей имеющейся информации, будь то записи своего коллеги, фотографии с места происшествия, отчеты или образцы тканей.

Есть и другая, более личная причина, по которой вскрытия, запрошенные стороной защиты, могут оказаться сложной задачей для новичка, стремящегося пробиться в мир опытных судебно-медицинских экспертов. Она связана с боязнью высказать противоположное мнение. Подобные различия во мнениях лежат в основе нашей системы правосудия, однако они нисколько не способствуют улучшению отношений с коллегами, особенно если ты лишь новичок, которому противостоит одна из звезд этой профессии.

Прежде чем принять свое первое дело на стороне защиты, я с волнением проверил, что за судмедэксперт выступает со стороны обвинения. Я очень надеялся, что мне не придется пересматривать и, возможно, оспаривать работу одного из своих глубокоуважаемых старших коллег. К своему облегчению я узнал, что судмедэкспертом обвинения был один из моих сверстников.

Так что я отправился в морг, чтобы изучить ранения, нанесенные, по его собственному признанию, 17-летним парнем своему отцу. Ран было 27 – все на лице и волосистой части головы. Череп был разломлен, а мозг сильно поврежден. Адвокаты защиты надеялись убедить обвинение, что их клиент психически болен. Добиться этого им, однако, не удалось, и теперь в Центральном уголовном суде Лондона было назначено рассмотрение дела об убийстве.

Заявления парня противоречили тому, что было обнаружено в ходе первоначального вскрытия. Он сказал, что сделал всего четыре удара, пока отец спал в кровати. Судмедэксперт же настаивал, что травм было более 20.

Когда я провел повторное вскрытие, то не обнаружил ошибок в отчете судмедэксперта обвинения, который в точности описал полученные отцом ранения. Вместе с тем их различный характер вызывал несколько вопросов.

Желая во что бы то ни стало достучаться до правды, я решил сделать копию лома, использованного парнем: только мой лом был сделан из поролона. Узнав рост обвиняемого и изучив фотографии с места преступления, я встал так, чтобы оказаться приблизительно на той же высоте и под тем же углом, что и он перед своим отцом. Я долго бил своим ломом по подушке, которая выступала в роли головы отца.

После своих продолжительных экспериментов я смог доказать, что боковое перемещение лома при ударе могло привести к его вращению и отскоку. Я записал: «Множественный характер полученных травм может быть объяснен отскоком лома. Обнаруженные в ходе вскрытия травмы полностью соответствуют утверждению обвиняемого, что он ударил своего отца четыре-пять раз».

Только вот моим умозаключениям в духе старика Симпсона не было суждено увидеть свет. Томограмма головы юноши подтвердила наличие сильных повреждений мозга в результате случившейся несколькими годами ранее дорожной аварии. Обвинение приняло признание вины в убийстве с ограниченной ответственностью, и судебное разбирательство по делу было отменено.

Не нужно было быть особенно храбрым, чтобы оспорить заключение судмедэксперта по тому делу. Вместе с тем, если не говорить про трусость или карьеризм, судмедэксперты как обвинения, так и защиты сталкиваются с куда более серьезной проблемой. Ни один из них не может – и не должен – признавать своей ошибки. Допустимо признать, что возможны иные толкования, однако при отсутствии каких-либо новых улик судмедэксперт должен быть достаточно уверен в своем мнении, чтобы его придерживаться.

Меня встревожило, когда в начале своей карьеры я узнал, что судмедэксперт по умолчанию считается правым. Присвоение квалификации судебно-медицинского эксперта – это превращение из не совсем уверенного практиканта, которому еще было чему учиться, в эксперта, не имеющего права на ошибку. Так что, если вам доводилось восхищаться тем, как ничего не значащий Кларк Кент превратился в неуязвимого Супермена, представьте себе, каково это было для самого Кента. Могу сказать наверняка, что лично для меня этот плащ неуязвимости стал тяжелой ношей.

Но почему так? Почему я должен всегда быть прав, если в самой человеческой природе заложено иногда допускать ошибки? Ответ: потому что в нашей состязательной системе правосудия нет места для «может быть», «наверное» или «возможно».

Хотя я был решительно настроен во многих аспектах своей жизни придерживаться строк Поупа и судить «твердо, но скромно», моя работа требовала от меня судить с полной уверенностью. Малейшее колебание – и обвиняемого могут посадить за преступления, которых он не совершал, либо же может быть оправдан виновный.

Самая большая проверка на уверенность происходит за свидетельской трибуной. Участие в судебных разбирательствах – особенно в Центральном суде Лондона, от которого так и веет серьезностью и важностью, – бывает не на шутку пугающим занятием. Я знал это задолго до того, как впервые сам с этим столкнулся. Вскоре после того, как я стал квалифицированным специалистом, по всем новостям трубили о закрывшемся из-за допущенной судебно-медицинским экспертом обвинения крошечной ошибки в громком деле. Долгая и выдающаяся карьера этого судмедэксперта закончилась чуть ли не с позором не оттого, что его небольшая ошибка была существенна для дела (причем, боюсь, не была, так как подсудимый был невиновен), а из-за того, что агрессивный барристер защиты использовал этот незначительный промах, чтобы подорвать авторитет судмедэксперта в глазах присяжных.

МЕНЯ ВСТРЕВОЖИЛО, КОГДА В НАЧАЛЕ СВОЕЙ КАРЬЕРЫ Я УЗНАЛ, ЧТО СУДМЕДЭКСПЕРТ ПО УМОЛЧАНИЮ СЧИТАЕТСЯ ПРАВЫМ ВО ВСЕМ.

Это было пугающе, особенно когда Иэн Уэст в красках обыграл весь проведенный перекрестный допрос, одновременно изображая и въедливого адвоката, и незадачливого судмедэксперта. Мы слушали, не отрываясь, однако нам было не по себе.

Когда меня впервые по-настоящему распекали в суде, я ненароком стал вспоминать эту поучительную историю. Полиция вызвала меня на место убийства, и потом я должен был дать свидетельские показания в суде. Защита заказала повторное вскрытие, обратившись к одному из моих бывших преподавателей. По его версии, причина смерти была другой. Барристеру защиты было достаточно бросить беглый взгляд на мое незрелое молодое лицо и сравнить его с лицом достопочтенного профессора, чтобы понять, какую линию нападения ему выбрать. Разговор (по моим воспоминаниям, а не из официальной стенограммы заседания) сложился примерно следующий:

«А: Доктор Шеперд, давайте начистоту, я уверен, что это будет крайне любопытно и интересно присяжным. Могли бы вы сказать, как давно вы работаете судебно-медицинским экспертом?

Я: Эм-м-м… Ну, мое первое дело было…

А: Разумеется, под «работаете» я имел в виду окончание вашей подготовки.

Я: Два года.

А: Два года. Понятно. А вам знаком профессор судебной медицины, который также выступает свидетелем по данному делу?

Я: Да, знаком.

А: Правда? Откуда вы его знаете?

Я: Он был моим преподавателем.

А: Ага. Понятно. Он вас учил. Что ж, доктор Шеперд, тогда вы, наверное, должны знать, что он является практикующим судебно-медицинским экспертом вот уже на протяжении 40 лет.

Я: Ну… что-то в таком роде я и представлял.

А: Могу вас заверить, что он практикует на протяжении 40 лет. Он вас учил. Еще два года назад. И он считает, что вы указали причину смерти неправильно. Вы уверены, что у вас достаточно знаний и опыта, чтобы оспаривать его мнение?

Я [с силой сглатываю]: Я в полной мере ознакомился с делом и… э-э-э… я не собираюсь… э-э-э… пересматривать свое мнение.

А: Вы уверены в этом? Вы абсолютно уверены, что вам лучше знать, чем вашему выдающемуся учителю?

Я: Эм-м… э-э-э… конечно, я уважаю мнение… э-э-э… своего коллеги. Просто… мое от него отличается. Он учил… э-э-э… меня формировать… э-э-э… свое собственное мнение.

А: И вас не смущает, что сформированное вами мнение настолько отличается от мнения профессора, которого, по вашим же словам, вы так сильно уважаете?

Я: Эм-м… Нет.

А: Что ж, доктор Шеперд, я преклоняюсь перед вашей самоуверенностью [качает головой с трагическим видом и поворачивается к присяжным]. Уважаемые присяжные, вы, конечно, сделаете свои собственные выводы относительно знаний и опыта доктора Шеперда. Ну или об их отсутствии».

Ой! Только вот моему бывшему преподавателю, как мне кажется, было ненамного легче давать собственные показания: более того, он был вынужден признать, что я могу быть прав. Разумеется, было много и других доказательств по делу помимо результатов вскрытия, о чем судья и напомнил присяжным, подводя итоги. А потом они признали подсудимого виновным.

Давая показания по этому делу, я ощущал по-настоящему большое давление, подталкивающее меня отказаться от собственной версии правды. После я повторно изучил полученные мной данные и свои заключения и был горд тем, что придерживался своего толкования событий. Несмотря на устроенный мне разнос, я был по-прежнему уверен, что моя версия была правильной. Я убедил себя, что правда всегда однозначна, как бы меня ни пытались склонить в ту или иную сторону. Мне еще многому предстояло научиться.