Текст книги "Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела"

13

Мои дети уже ходили в школу, однако все знали, что я всегда ухожу из паба после работы пораньше, чтобы ими заняться, как бы сильно мне порой ни хотелось остаться и дальше слушать захватывающие рассказы Иэна, потому что нянечка уходила домой, а Джен была на работе. Каждый раз, когда к нам поступало дело, связанное с детьми, коллеги непременно говорили: «Дик любит детей, дайте это дело Дику». Словно была какая-то связь между помощью моим собственным детям с домашней работой и вскрытием чьего-то чужого мертвого ребенка. Нет, на самом деле многие старались по возможности избегать подобных дел.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять почему. Если новый ребенок в личной жизни судмедэксперта приносит ему неописуемую радость, то ребенок в профессиональной жизни приносит не меньшие мучения. Факт: убить ребенка, особенно новорожденного, так, чтобы этого никто не мог доказать, довольно легко. Другой факт: порой кажется, что ребенка убили, в то время как смерть на самом деле была совершенно естественной.

Поступило дело о мертвом ребенке, все посмотрели на меня, и вскоре я оказался в морге на окраине Лондона. Это была новорожденная девочка, тело которой было обнаружено в черном мусорном мешке, выброшенном на берег озера в весьма живописном месте. Пуповина с плацентой были все еще к ней прикреплены.

Мой осмотр показал, что ребенок определенно родился доношенным. Она была полностью сформировавшейся, покрыта вязкой первородной смазкой, весила три с небольшим килограмма и, казалось, была совершенно здорова, без каких-либо врожденных аномалий или болезней, которые могли послужить причиной ее смерти.

В полиции сказали, что найти мать не составило труда. Она настаивала на том, что девочка родилась мертвой. Полиция в ее словах крайне сомневалась. Они хотели выдвинуть ей обвинения. Более того, они хотели обвинить ее не в инфантициде, а в убийстве. Такие дела крайне сложны с точки зрения как права, так и судебной медицины. Неудивительно, что мои коллеги так охотно отдали его мне.

Инфантицид (детоубийство) – это непредумышленное убийство, и возможный срок за него куда меньше, чем за обычное убийство. Подобный вид преступления был введен в 1922 году, и под него попадали матери, убившие своих новорожденных детей до того, как тем исполнилось 35 дней. В те годы убийство младенца считалось гораздо менее ужасным преступлением, чем убийство взрослого. Считалось, что младенец не испытывает таких страданий, как взрослый человек, да и горевать о нем не будут так, как о погибшем взрослом члене семьи. Кроме того, принималось во внимание и то, что одним из возможных мотивов матери могло стать чувство стыда из-за незаконнорожденного ребенка.

Подобный подход в наши дни уже неактуален, однако один важный пункт закона 1922 года остался в силе и по сей день. Закон признает, что может иметь место «психическое помешательство матери, ставшее результатом родов», которое теперь принято называть послеродовой депрессией, или более серьезный послеродовой психоз. Подобный взгляд был закреплен в обновленном Законе об инфантициде 1938 года. С тех пор и по сей день матери, убившей своего ребенка возрастом до одного года, может быть предъявлено обвинение в инфантициде, если можно доказать, что «душевное равновесие было нарушено в результате родов или кормления грудью».

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРАВА РЕБЕНОК В УТРОБЕ НЕ СЧИТАЕТСЯ ЖИВЫМ. БОРЦЫ С АБОРТАМИ МОГУТ НЕ СОГЛАСИТЬСЯ, ОДНАКО ТАК ГЛАСИТ ЗАКОН.

Реформирование этого закона многократно обсуждалось. Королевская коллегия психиатрии недавно предложила расширить понятие инфантицида с учетом того, что рождение ребенка может привести к сильнейшему стрессу, например финансовому стрессу для едва сводящей концы с концами бедной семьи. Другие считали, что обвинения в инфантициде в равной степени должны применяться и к отцам, а некоторые и вовсе предлагали увеличить максимальный возраст ребенка по этому преступлению до двух лет. Были и те, кто указывал на отсутствие каких-либо научных подтверждений того, что кормление грудью может привести к нарушению психики.

На деле же после ознакомления со всеми этими соображениями в закон внесли лишь минимальные поправки. Вместе с тем оставшийся неизменным закон не отражает изменений, произошедших в обществе, в том числе признания прав детей и младенцев.

Осматривая обнаруженного на берегу озера младенца, я в первую очередь должен был установить не категорию совершенного преступления, а то, умер ли вообще этот ребенок. Потому что младенец, который никогда не жил, не может умереть. Равно как и не может быть убит. А с точки зрения права ребенок в утробе не считается живым. Борцы с абортами могут не согласиться, однако так гласит закон. Первостепенным вопросом для судмедэксперта в подобных обстоятельствах становится следующий: когда человек не является человеком? Что очень важно, потому что у человека есть права – права на наследование и владение, права человека, в конце концов. Убей человека, и тебя обвинят в умышленном или неумышленном убийстве. Если же этот человек никогда не жил, то и обвинять не в чем.

По английскому закону мертвый новорожденный считается мертворожденным. В случае подозрений в убийстве или инфантициде судмедэксперт обвинения должен доказать, что ребенок прожил достаточно долго, чтобы его существование можно было рассматривать отдельно от материнского.

Достаточно одного вздоха. Или движения. Или пульсации пуповины, указывающей на бьющееся сердце. Также ребенок должен находиться полностью снаружи тела матери: рожденный головой вперед, как это бывает чаще всего, ребенок теоретически может начать дышать, но при этом все равно умереть прежде, чем его тело полностью выйдет наружу. В этом случае отдельного существования не наступило, и ребенок не может быть убит.

У ребенка, умершего в утробе в последние дни беременности, будут заметны ранние и весьма явные признаки разложения (так, например, у мертвого ребенка европеоидной расы цвет кожи будет розовато-коричневым). Если ребенок был мертв на протяжении еще большего времени, то диагностировать это и вовсе не составит труда: череп, например, может треснуть, а кости черепа наползти друг на друга. Если же, однако, ребенок умер менее чем за день до родов либо же и вовсе, как это чаще всего бывает, во время родов, то ни о каких признаках разложения, разумеется, не может быть и речи.

В случае проведения реанимационных мероприятий – искусственного дыхания или непрямого массажа сердца – от них на крошечном теле могут остаться следы, тем самым еще больше все усложняя. Наконец, большой проблемой является и то, что тела убитых или мертворожденных младенцев по запутанным психологическим причинам зачастую прячут. К тому времени, как их находят и за работу берется судмедэксперт, может быть уже невозможно установить причину смерти, не говоря уже о том, наступило ли отдельное существование ребенка.

Тело этой маленькой девочки в мусорном мешке было обнаружено достаточно быстро, чтобы не допустить разложения, и слишком поздно, чтобы пытаться ее спасти, так что никаких следов на ее теле не было. Теперь же мне предстояло выяснить, успела ли она сделать свой первый вдох или нет.

Многовековую проверку на всплытие, которая уже давно не считается надежной, я все-таки провел, так как боялся критики в случае, если этого не сделаю. На самом деле мнение, будто всплывающие в воде легкие новорожденного означают, что он дышал, было уже давно опровергнуто. Если погруженные в воду легкие младенца тонут, то это действительно указывает на вероятность того, что он родился мертвым и его легкие не успели достаточно расправиться. Вместе с тем обратное еще менее вероятно: если легкие всплывают, то это вовсе не означает, что ребенок самостоятельно сделал свой первый вдох. Теперь известно, что у многих мертворожденных детей легкие будут всплывать, особенно в случае наличия в них образованных в результате начавшегося разложения газов, если ребенок умер за день или два до родов.

Я также изучил под микроскопом крошечные мешочки в легких, именуемые альвеолами. Что бы это ни означало, легкие этой девочки всплыли. Общий и микроскопический осмотр явно указывали на то, что какое-то время ребенок жил отдельно от матери.

Теперь нужно было ознакомиться с предоставленными мне свидетельскими показаниями и понять, насколько они соответствуют тому, что я обнаружил при вскрытии тела. Ключевыми были показания бармена, который жил и работал в одной гостинице с 21-летней матерью ребенка. Они начинались так:

«Когда Мэнди пришла к нам в отель работать помощником управляющего, она вела себя совершенно нормально, только я сразу же подумал, что она беременна. У меня две сестры с детьми, и на вид она определенно была беременной. Все работники бара это знали, однако Мэнди неизменно все отрицала».

Весь персонал жил в одной части гостиницы, а комната бармена располагалась у пожарного выхода, в глубине. Однажды утром его очень рано разбудил крик младенца, доносившийся из-за двери. Он выглянул из своего окна:

«…и увидел спину Мэнди метрах в 50 – она выходила из ворот и направлялась в сторону леса. Это была определенно Мэнди. Точно не скажу, что на ней было надето, и я не уверен, несла ли она что-то в руках. Мне стало интересно, куда она пошла. Я стал размышлять. Я подумал, что у нее могли быть проблемы, так что решил одеться и пойти за ней. Я знал, что люди в нашем деле порой не выдерживают стресса, и просто хотел с ней поговорить.

У меня ушло несколько минут, чтобы одеться. Я прошел через пожарный выход, миновал ворота и направился в лес. Я пошел в сторону озера и увидел возвращающуюся оттуда Мэнди.

Она спросила:

– Что ты тут делаешь?

Насколько я мог судить, с ней было все в порядке. Она была полностью одета, однако хоть убейте не могу вспомнить, во что. Она сказала, что ее попросту все достали и все достало. Она не стала уточнять. Я уселся с ней на скамейку лицом к озеру, и мы стали говорить обо всем подряд: я рассказал ей про свою девушку, про группу, в которой играю, и все в таком духе. Мы обсудили поднимавшийся с озера туман. Я и подумать не мог, будто что-то случилось. Она казалась совершенно нормальной, вела себя как обычно. Но она сказала необычную фразу:

– Сегодня ночью я пришла домой, и у меня были кровяные сгустки.

Я не стал расспрашивать об этом, однако странно было такое услышать. Мы проговорили, должно быть, 45 минут, и я так ничего и не заподозрил. Больше я не вспоминал об услышанных мною младенческих криках.

Мы вернулись в гостиницу, и она зашла ко мне в комнату за сигаретой, после чего ушла. Я не заметил в ее поведении ровным счетом ничего необычного. Затем я вернулся в кровать и уснул».

Позже в тот день персонал стал говорить между собой, что Мэнди похудела. А на следующий день поднялась шумиха. Согласно показаниям бармена:

«Я работал в баре, когда зашла какая-то женщина с собакой и попросила позвонить. Вскоре после этого зашел наш коллега, Роджер, и сказал:

– На озере полиция, нашли младенца.

Когда он сказал это, мне сразу же стало дурно. Я вспомнил про услышанный предыдущим утром детский плач, про Мэнди у озера – все сходилось. Я не знал, что делать.

– Я знаю, чей он, – сказал я Роджеру.

– Мэнди? – спросил он.

И я ответил:

– Да».

Это весьма убедительные свидетельские показания, указывающие на то, что ребенок был жив, причем, возможно, прожил добрые несколько минут, если у матери было время родить в гостиничном туалете (доказательства чего были вскоре обнаружены), затем одеться и выйти из гостиницы с плачущим младенцем, чтобы от него избавиться. И все это соответствовало обнаруженным мной при вскрытии легких свидетельствам того, что ребенок жил после родов.

Но могли ли мы с уверенностью утверждать, что она убила своего ребенка – и если убила, то как именно?

Это было неприятное дело для всех, в том числе из-за того, как мать хладнокровно родила, выбросила свою девочку – мертворожденную или нет, – а затем вернулась в тот же день на работу, делая вид, будто все в полном порядке. Сейчас бы ее могли пожалеть, однако 30 лет назад многие из участвующих в расследовании дела видели в ней расчетливую, бессердечную детоубийцу. Она не проявила ни капли раскаяния, утверждая, что ребенок родился мертвым, какой-либо печали по этому поводу она также не продемонстрировала. Полиция и прокуратура упорно стояли на том, чтобы обвинить ее в убийстве.

На основании всех полученных доказательств я практически не сомневался, что младенец жил. Но если и так, как тогда девочка умерла? Я не обнаружил каких-либо следов насилия или полученной травмы, равно как и неопровержимых доказательств удушения. Подробный лабораторный анализ желудка подтвердил, что ребенок наглотался воды из озера, однако ее количества было недостаточно, чтобы указать на утопление как причину смерти: она могла попасть туда уже после смерти.

В качестве причины смерти я указал «ненадлежащий уход».

Королевская прокуратура продолжала продвигать свои обвинения в убийстве, однако мой отчет привел их в замешательство. Им хотелось, чтобы я сказал, что мать предприняла более активные действия для убийства собственного ребенка.

С другой стороны, мой отчет пришелся по душе солиситору защиты, который написал в прокуратуру:

«С учетом отсутствия доказательств вменяемых нашему клиенту действий, которые привели к смерти ребенка, мы предлагаем вам рассмотреть вариант снятия обвинения в убийстве… Ваш судмедэксперт утверждает, что смерть произошла вследствие халатности со стороны нашего клиента. Очевидно, что обвинения в убийстве в таком случае не могут быть уместны… доказать непредумышленное убийство [т. е. инфантицид] у вас также не получится, так как вы не сможете продемонстрировать, что смерть ребенка стала результатом преступной небрежности… имеющихся данных недостаточно [чтобы доказать эти обвинения]. Наш клиент сообщила полиции, что положила ребенка и стала его качать, однако решила, что он мертв».

Чтобы преследовать за убийство, Королевская прокуратура действительно должна была доказать намеренное бездействие: то есть умышленное невыполнение ухода за ребенком после родов, в частности отказ перерезать пуповину, кормить ребенка, содержать его в тепле. Когда в качестве обвиняемого выступает напуганная девушка-подросток, очень сложно доказать, что она не делала всего этого из злого умысла. На самом же деле Мэнди сложно было назвать подростком, да и неопытной, как выяснилось впоследствии, она не была, однако дела у обвинения, по крайней мере какое-то время, складывались не очень хорошо.

«Я особенно обеспокоена, – начиналось письмо адвоката ко мне, – тем, насколько расплывчато ваше заключение… У меня нет медицинского образования, однако имеется медицинский словарь, и мне хотелось бы уточнить несколько моментов…»

Она подробно перечислила шесть деталей, касающихся смерти младенца.

Медицинские словари были в те дни настоящим проклятьем врачей – их роль на себя теперь взял Интернет. Порой мне кажется, что я зря потратил 16 лет на учебу, раз было достаточно просто купить медицинский словарь или же научиться пользоваться поисковиком. Но раз словарь позволил адвокату что-то понять в своей работе, пусть она обращается за советом: я только рад подробно объяснить свои находки, и мне редко выпадает возможность обсудить с кем-то дело.

В ответ на эти письменные вопросы из прокуратуры я дал дополнительные показания, подробно прокомментировав каждое ее замечание, дав понять, что большинство из того, что ее беспокоило – например, первородная смазка, – практически всегда присутствует у новорожденного, и ни одна из отмеченных ею деталей не указывает на то, что ребенок был задушен. Я продолжил придерживаться своего мнения, что смерть ребенка была вызвана ненадлежащим уходом. Хотя мать и могла предпринять активные действия для убийства своего ребенка, мы – я – доказать этого не могли.

Прокуратуру мой ответ не устроил. На совещании с юристом на меня всячески пытались надавить, чтобы я склонился в сторону версии обвинения больше, чем это позволяли результаты вскрытия. Я не поддался. Впоследствии я прислал им очередное письмо, ответив на возникшие в процессе обсуждения вопросы:

«Невозможно определить, сколько именно времени могло потребоваться, чтобы вызвать удушение, перекрыв дыхательные пути, однако у новорожденного минимальное время для этого вряд ли будет превышать 15–30 секунд. Вокруг носа и рта не было обнаружено каких-либо травм, которые могли бы подтвердить сдавливание в этой области, однако такие травмы не всегда наблюдаются у жертвы удушения. Их отсутствие хотя и не дает сделать положительного заключения, полностью не исключает вероятность того, что ребенок был задушен».

Я предположил, что ребенок прожил менее 15 минут. Мне кажется маловероятным, что ребенок мог прожить всего одну-две минуты, так как изменения в легких слишком явные. Я считаю, что один-единственный вдох вряд ли мог вызвать обнаруженные мной столь сильные изменения. Разумеется, плач ребенка после появления на свет является распространенным явлением, однако, как и все остальное в медицине, этот показатель не является абсолютным, и для него характерны индивидуальные различия. Плач ребенка практически наверняка способствует расправлению легких.

По результатам проведенного мной осмотра тела младенца невозможно сделать какие-либо конкретные утверждения относительно состояния матери. Вместе с тем на теле ребенка не было обнаружено каких-либо признаков, которые указывали бы на то, что роды были особенно сложными или травматичными.

Очень сложно дать точное определение ненадлежащему уходу. Я считаю, что минимальный уход за ребенком сразу же после родов заключается в том, чтобы завернуть его в какой-нибудь подходящий материал с целью не допустить переохлаждения. Для всех остальных видов ухода необходимо наличие, скорее, предыдущего опыта, чем специализированной подготовки. Даже если просто завернуть ребенка в полотенце, это как минимум значительно снизит вероятность переохлаждения. Переохлаждение могло бы привести к смерти этого ребенка в течение 15 минут. У ребенка очень большая площадь поверхности тела, через которую он теряет тепло, и эта поверхность должна была быть мокрой после родов, что еще больше усилило бы потери тепла. Кроме того, скорость охлаждения обратно пропорциональна окружающей температуре – чем холоднее вокруг, тем быстрее организм остывает.

Патологические признаки, характерные для большого числа возможных причин смерти младенца, включая переохлаждение, утопление и удушение, могут и не присутствовать на теле ребенка в том виде, в котором их обычно можно обнаружить на трупе взрослого человека. Я не могу исключить или подтвердить ни одну из этих причин.

Разочарованная сторона обвинения все равно продолжала гнуть свою линию, с неохотой выдвинув менее серьезные обвинения в инфантициде. Они также добавили обвинение в одном старом преступлении, в котором, впрочем, редко, когда обвиняют: в сокрытии ребенка.

Мэнди судили в Центральном уголовном суде Лондона. Обращение адвоката обвинения к присяжным было процитировано в газетах:

«Забеременев, она решила скрыть свою беременность, а также существование ребенка после его рождения. Она довела свой план до логического конца, дав ребенку умереть либо убив его, а затем избавившись от тела в черном мусорном мешке. Она продолжила врать после родов, присоединившись к всеобщему осуждению, высказываемому после того, как тело было найдено.

БЫЛО БЫ НЕВЫНОСИМО, ЕСЛИ БЫ ЧЕЛОВЕКА СУДИЛИ ЗА УБИЙСТВО НА ОСНОВАНИИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, ПОЛУЧЕННЫХ ПОД ДАВЛЕНИЕМ: СОВЕСТЬ МУЧИЛА БЫ МЕНЯ ДО КОНЦА ДНЕЙ.

Затем суду было сказано, что изначально Мэнди заявляла, будто беременность наступила в результате изнасилования, однако затем изменила свои показания. Более того, выяснилось, что ей уже доводилось рожать прежде – это произошло в туалете в доме ее матери двумя годами ранее, после чего ребенка отдали на усыновление. Вскоре после этого она прервала вторую нежелательную беременность.

Присяжные посчитали ее виновной в инфантициде. Судья прогремел:

– Вы и только вы были ответственны за эту маленькую девочку, и вы ее подвели… – при этом добавив: – Очевидно, что в момент совершения преступления вы не отдавали себе в полной мере отчет о своих действиях.

Ее приговорили к двум годам условно, назначив один год обязательного психиатрического лечения. Сторона обвинения была разочарована, так как все понимали, что приговор был бы куда более суровым, если бы ее признали виновной в убийстве. Что касается меня, то я ни капли не сожалею. Было бы невыносимо, если бы ее судили за убийство на основании доказательств, полученных под давлением: совесть мучила бы меня до конца дней.