Текст книги "Существование Бога"

Обоснование утверждения о завершенном объяснении

Возможно, главными соображениями в плане обоснования данного объяснения будут предварительная вероятность и объяснительная сила выдвинутой объяснительной гипотезы. В той мере, в которой выдвинутая гипотеза делает вероятным (а лучше – необходимым) феномен, который должен быть объяснен, а также возникновение других феноменов, доступных наблюдению, и в той мере, в которой их возникновение в других обстоятельствах будет невозможно – в той же мере она будет обладать высокой объяснительной силой. Она обладает предварительной вероятностью, по существу, настолько, насколько она проста и согласуется с нашим общим знанием о мире. Она проста в той мере, в которой постулирует немного сущностей и причин (то есть законов или намерений) простого типа. Она согласуется с нашим общим фоновым знанием о мире в той мере, в которой постулированные ею сущности и причины похожи на сущности и причины, в существовании которых мы убеждены и которые действуют в других областях. Я выдвину предположение, что наша уверенность в том, что объекты (события, состояния и т. д.) или причины не имеют дальнейшего объяснения на основе факторов, действующих в данный момент времени, а значит, любое объяснение относительно этих объектов и причин будет завершенным объяснением – основана на том, что последние могли бы быть объяснены только через постулирование причины и основания (действующих во времени:), обладающих не большими объяснительной силой и предварительной вероятностью, чем explananda (вещь, которую нужно объяснить), или же обладающих большей одной из них, только в том случае, если они имеют соответственно меньшую другую.

А теперь я проиллюстрирую это утверждение примерами, когда люди убеждены, что в той мере, в которой их объяснение научно, оно является завершенным. Согласно гемпелевской модели, мы объясняем феномен Е с помощью начальных условий С и научных законов L. Завершенное научное объяснение [феномена] Е задействует наиболее фундаментальные законы природы и начальные условия, не имеющие объяснения на основе возникших в это же время состояний или событий. Я иллюстрирую свой тезис по поводу оснований нашей убежденности в том, что мы достигли пределов объяснения, рассматривая основания убежденности в том, что мы достигли наиболее фундаментальных законов природы.

Мы часто объясняем действие одного закона природы действием другого, например, закон падения тел Галилея – действием законов Ньютона. Мы принимаем такое объяснение на том основании, что здесь существует прибавка либо объяснительной силы, либо предварительной вероятности без больших потерь во всем остальном. В моем примере прибавка объяснительной силы состоит в том, что законы Ньютона успешно предсказывают как действие закона Галилея (с высшей степенью точности), так и возникновение других феноменов. То, что закон Галилея выполняется с высокой степенью точности, является дедуктивным следствием законов Ньютона и определенных истинных состояний начальных условий. Законы Ньютона также успешно предсказывают движение планет, движение приливов, взаимодействие сталкивающихся тел и т. д. К тому же законы Ньютона обладают высокой предварительной вероятностью. И как мы уже убедились, они являются в высшей степени простыми. А вот вопрос о согласованности с фоновым знанием едва ли: возникнет, поскольку теория Ньютона охватывает такую большую область, что вне ее не существует какой-либо сопоставимой с ней теории, постулирующей сущности и законы. Однако более позднее открытие законов электростатического и магнитостатического притяжения (а именно, законов того же самого математического типа, что и ньютоновские законы гравитации) также обеспечивают теории Ньютона некоторую [дополнительную] предварительную вероятность. Таким образом, попытка объяснить закон Галилея через законы Ньютона привела к прибавке объяснительной силы без каких-либо потерь предварительной вероятности. Следовательно, закон падения тел Галилея действительно объясняется действием законов Ньютона. В свою очередь, законы Ньютона (точнее, их действие в отношении тел, обладающих относительно большой массой и относительно небольшой скоростью) объясняются эйнштейновским уравнением поля ОТО. При переходе от ньютоновских законов к эйнштейновским, возможно, будет некоторая потеря простоты (хотя сам Эйнштейн считал, что его законы имеют достаточно простую форму), но здесь есть значительная прибавка объяснительной силы. Мы можем вывести из законов Эйнштейна не только законы механики Ньютона, но и различные точные предсказания относительно поведения света и других электромагнитных излучений, а также некоторые успешные прогнозы относительно механического поведения тел, отличные от тех, которые делаются с помощью законов Ньютона.

А теперь мой тезис состоит в том, что некий закон или законы являются пределами объяснения (в том смысле, что нет дальнейшего объяснения), если мы можем убедиться, что любая прибавка объяснительной силы будет перевешиваться соответствующей потерей предварительной вероятности, а любая прибавка предварительной вероятности будет перевешиваться соответствующей потерей объяснительной силы. Мы будем исходить из этого в том случае, если у нас уже есть простые законы, которые хорошо согласуются с нашим фоновым знанием, а также если у нас есть основания полагать, что любая попытка улучшить эти законы или вывести их из более фундаментальных законов для того, чтобы повысить объяснительную силу науки, сделает их (или другие научные законы) очень сложными или не согласующимися с нашим фоновым знанием за счет маленькой прибавки объяснительной силы. Я полагаю, что те ученые, которые в конце XVIII в. считали законы Ньютона наиболее фундаментальными законами природы, исходили из этих же оснований, поскольку те феномены, которые законы Ньютона не объясняли, – это были свет, химические и биологические явления, а также некоторые смешанные явления, такие как электрическое и магнетическое притяжения. Ньютон дал вполне убедительный набросок того, как его законы могут объяснить свет. Что же касается химических и биологических феноменов, а также явлений электрического и магнетического притяжения, то здесь, очевидно, действовала какая-то сила или силы, которые могли производить существенное воздействие только на очень коротких расстояниях. Всё это выглядело так, как будто можно охватить все эти явления, добавив пятый закон, связанный с этими силами, к остальным четырем, не меняя при этом последние⁸. Этот пятый закон выражался бы уравнением, описывающим действие таких сил, которые бы подчинялись общим принципам, содержащимся в первых трех законах. А поскольку эти силы действуют только на очень коротких расстояниях, и вследствие этого отличаются от сил гравитации, действующих на гораздо больших расстояниях, не было оснований предполагать, что законы гравитации нуждаются в каком-либо исправлении. Иными словами, это выглядело так, будто не было бы прибавки объяснительной силы ни из-за исправления законов Ньютона, ни выведения их из более фундаментальных законов, а также, ввиду их поразительной простоты и (в той мере, в которой это следует из предыдущего) хорошей согласованности с фоновым знанием, – что они вполне могли быть на этом основании улучшены. Я полагаю, что по всем этим причинам ученые XVIII в. утверждались в мысли, что с открытием законов Ньютона наука достигла своих пределов⁹. Однако многие новые явления, впервые открытые в XX в., доказывали, что не всё поддается тому типу научного подхода, который согласуется с теорией Ньютона. Целый спектр феноменов, связанных с поведением света и других электромагнитных излучений, а также субатомные явления доказывали, что теория Ньютона не исчерпывает все человеческие ожидания. Вследствие этого, такая теория, как ОТО Эйнштейна, ведущая нас к пониманию многих из этих феноменов наряду с явлениями гравитации, становится теорией большей объяснительной силы, чем теория Ньютона (несколько поэтому утратившая простоту), вполне соответствующей тому, чтобы стать всеобъемлющей теорией. Мне осталось еще раз подчеркнуть, что ученые XVIII в. имели все основания полагать, что законы Ньютона не допускали дальнейшего объяснения.

Итак, мы увидели, какую роль играют критерии предварительной вероятности и объяснительной силы в формировании нашей убежденности (в рамках научного объяснения) в том, что мы достигли пределов в процессе сведения объяснения к законам. Эти же соображения, на мой взгляд, играют ту же самую роль (в рамках научного объяснения), когда мы обнаруживаем, что начальные условия С не зависят в своем настоящем (present) существовании от некоего будущего состояния В. Используя еще раз пример из 3 главы, мы можем объяснить некий феномен движением некоторой звезды S. Так, S движется таким образом, что законы Ньютона (или: законы, подобные им) будут истинными законами движения только в том случае, если существует ненаблюдаемая планета Р, которая влияет через силу притяжения: на S. Если бы мы предположили только для того, чтобы объяснить движение звезды S, что законы движения отличаются от законов Ньютона, это чрезвычайно усложнило бы науку. Гораздо проще предположить наличие Р. Мы предполагаем, что достигли начальных условий, не зависящих от дальнейших состояний, если (насколько мы можем судить) уже не будет никакой прибавки объяснительной силы или предварительной вероятности при постулировании дальнейших состояний. Когда мы постулируем Р, повышается объяснительная сила науки (ее возможность объяснить движение 5), в то время как ее законы при этом остаются простыми, и хотя она добавляет к постулируемым ею сущностям новую, эта новая сущность (планета) относится к типу, хорошо известному науке, и предположение ее существования хорошо согласуется с нашим фоновым знанием. Однако современная наука никогда не постулирует сущности, действие которых обусловливает текущее (current) существование (в отличие от, например, движения) отдельных материальных тел. Ничто, отличное от S, не поддерживает существование S посредством своего текущего действия. Но современная наука утверждает это только потому, что в противном случае не будет никакой прибавки ни предварительной вероятности, ни объяснительной силы (разумеется, как утверждается в данной: книге, могут быть основания, лежащие вне науки, для того, чтобы предположить обратное).

Сходные соображения возникают в связи с проблемой определения природы компонент, составляющих материальные объекты. Наука утверждает, что доступные наблюдению материальные объекты состоят из ненаблюдаемых составляющих, к примеру, молекул, соединенных разного рода связями и разными способами. Она постулирует сущности, которые составляют материальные объекты, и чье взаимодействие объясняет поведение наблюдаемых материальных объектов. Наблюдая тысячи макроскопических веществ, сочетающихся в различных соотношениях и образующих тем самым другие вещества, химики полагают, что атомы всего лишь 100 различных видов составляют все эти вещества, и постулируют различные законы их взаимодействия, достаточные для объяснения поведения этих макроскопических веществ. Атомистическая теория позволяет нам ожидать целый спектр химических явлений, некоторые из которых уже были известны, другие были открыты позже, – явлений, ожидать которые не было никаких иных оснований. А то обстоятельство, что эти макроскопические вещества, как предполагается, созданы из атомов всего лишь 100 видов, позволяет дать объяснение этих феноменов на основе более простой картины [мира]. В поисках большей простоты ученые, естественно, пытаются объяснить, каким образом атомы разных видов отличаются друг от друга, на основе еще более элементарных «строительных блоков», скажем, двух или трех видов. Они рассчитывают, что такой подход позволит объяснить валентность различных атомов, а также почему они вступают именно в те химические реакции, которые мы имеем. Последующая история развития фундаментальной физики по большей части была историей провала таких попыток найти один или два элементарных «строительных блока», с помощью которых можно было бы убедительно объяснить наблюдаемый мир как состоящий из них, а изменения этого мира – как проявление их взаимодействий. Сперва в начале XX в., казалось бы, возникла хорошая, простая картина: атомы состоят только из электронов и протонов. Увы, обнаруженные новые явления вынудили ученых постулировать нейтроны, фотоны и позитроны, нейтрино, /? – мезоны, Х-мезоны, мюоны и т. д. для того, чтобы объяснить эти явления. Разнообразие фундаментальных частиц стало почти столь же велико, как и разнообразие атомов. Затем физики сумели упростить картину, постулировав, что некоторые частицы (например, протоны и нейтроны) состоят из еще более мелких частиц, кварков. Но потом оказалось, что существует и несколько разных видов кварков. Разумеется, постулирование разных фундаментальных частиц обеспечило прибавку объяснительной силы [физической теории], поскольку различные вновь открытые физические феномены стали теперь предсказуемыми. Правда, при этом не было прибавки в простоте или согласованности с фоновым знанием, но, как мы уже поняли, последний фактор едва ли принимается в расчет по отношению к фундаментальным теориям. И до сих пор физика занята поиском базовой структуры, лежащей в основе различных фундаментальных частиц.

Хотя физика еще не достигла той ситуации, когда можно считать, что уже всё открыто, я полагаю, что физики [когда-нибудь] смогут прийти к убеждению, что уже не существует более сущностей, от которых зависят наблюдаемые или ожидаемые явления. Предположим, что физика достигла тех успехов, которые ей предсказывали ученые в начале XX в. Предположим, что все известные химические и физические процессы стали предсказуемыми с помощью постулированных одного позитивного и одного негативного вида частиц одинаковой массы, но с противоположными зарядами, различное количество и расположение которых конституируют все тела, а взаимодействие частиц – процессы, происходящие в них. В таком случае дальнейшее постулирование сущностей не добавило бы [науке] ни объяснительной силы, ни простоты (которая является ключевым элементом, определяющим предварительную вероятность). Поэтому я не придаю значения мнению тех, кто пытается предложить более простой способ научного объяснения данных того типа, с которыми работали эти физики. Это не значит, что он невозможен, это всего лишь означает, что нет оснований предполагать, что он должен быть. В данном пункте у нас есть основания полагать, что мы достигли предела объяснения (в рамках науки). Когда речь идет о разновидностях сущностей, как и законов, мы знаем, где было бы разумно остановиться.

До сих пор я выражал свою точку зрения в терминах гемпелевской модели научного объяснения. Позвольте мне теперь выразить ее в терминах «субстанциально-силового– и – предрасположенного» подхода (С-С-П). Для того чтобы объяснить существование и поведение наблюдаемых объектов, наука постулирует, что объекты (субстанции), доступные наблюдению, обладают определенными силами и предрасположенностями. Она постулирует, что объекты обладают различными силами, например, притяжения и отталкивания других объектов, а также различными предрасположенностями к действию под влиянием других объектов для того, чтобы те проявили свои силы. Она постулирует, что существуют объекты дополнительные по отношению к тем, которые доступны наблюдению (например, далекие планеты, о существовании которых нам известно только потому, что они влияют на видимые для нас звезды), и что наблюдаемые объекты состоят из различных ненаблюдаемых объектов с определенными силами и предрасположенностями. Это всё делается только для того, чтобы объяснить то, что мы наблюдаем. То, что мы постулируем, должно обладать значительной убедительностью для того, чтобы объяснить то, что мы наблюдаем, и предварительная вероятность предположения, что постулированные объекты, силы и предрасположенности существуют, должна быть выше предварительной вероятности предположения, что существование того, что мы наблюдаем, необъяснимо. Основным соображением здесь является простота. Объяснение следует принять (как мы поняли из 3 главы) в той мере, в которой оно постулирует немногие сущности (настолько немного ненаблюдаемых планет, насколько это возможно), сущности немногих видов (немного видов фундаментальных частиц), немного простых видов сил и предрасположенностей (например, все материальные тела, не только атомы азота на земле, обладающие определенными силами:, которые можно описать простыми формулами, например, сила притяжения, выраженная формулой Ньютона mm' / r²). Мы принимаем объяснение с постулированными сущностями и свойствами в той мере, в которой они позволяют нам ожидать как те феномены, которые следует объяснить, так и другие феномены, которые в противном случае не ожидались бы, а также в той мере, в которой оно принадлежит к более простой картине мира, чем если бы эта картина мира была основана лишь на этих феноменах самих по себе. Мы выходим за рамки данного объяснения и движемся к новому только в том случае, если мы можем вместе с ним получить большую объяснительную силу (новые вещи будут объяснены) или картина мира станет в целом проще. Если больше нет явлений, которые бы нуждались в объяснении, а постулированные сущности и свойства характеризуются простотой, которую было бы трудно улучшить теми способами, которые были проиллюстрированы нашими примерами, значит, у нас есть достаточные основания полагать, что мы достигли завершенного объяснения.

Сходные соображения применимы и к личностному объяснению. Напомню, что в данном случае мы объясняем событие Е, вызванное личностью Р, обладающей определенными основными силами, убеждениями и намерениями. Эти силы, убеждения и намерения относятся к «почему» объяснения. Как и в случае с научными законами, мы стремимся объяснить каждый из этих факторов на основе более простых факторов, согласующихся с фоновым знанием большей объяснительной силы. Так, объясняя поведение некоего человека, хотя мы и можем начать с того, что будем постулировать отдельное намерение для каждого его действия, тем не менее мы стремимся постулировать некоторое число более широких намерений такого рода таким образом, что, когда ими обладают другие люди, мы, учитывая убеждения этого человека, сможем прогнозировать его более специфические намерения. Так, мы можем объяснить намерение человека открыть дверь на основе его убеждения в том, что открытая дверь – это условие, необходимое для того, чтобы он вышел, и убеждения в том, что то, что он вышел – это необходимое условие для того, чтобы он отправил письмо, а также с учетом его намерения послать письмо. Последнее намерение будет (наряду с определенными убеждениями) объяснять не только предыдущее намерение, но и многие другие намерения, которые возникали у человека в связи с отправкой письма (например, намерение спуститься по лестнице, намерение перейти дорогу и т. д.). Сходным образом мы объясняем убеждения через более широкие и более простые убеждения: например, убеждение в том, что тело, которое ощущается как тяжелое, быстро упадет, если я отпущу его, на основе убеждения в том, что все тела, ощущающиеся как тяжелые, быстро упадут, если я их отпущу, а это последнее убеждение – на основе того, что все тела, которые ощущаются как тяжелые, быстро падают, если люди их отпускают. То же самое можно сказать и о силах. В дальнейшем, объясняя необычные феномены (скажем, летающие по комнате книги, как в примере, обсуждавшемся в конце 3 главы), мы попробуем объяснить их, насколько сможем, через посредство скорее одной личности (одного полтергейста), чем многих. Мы попытаемся, насколько сможем, постулировать намерения, убеждения и силы, подобные (или, во всяком случае, похоже организованные) намерениям, убеждениям и силам других людей, и таким образом эта попытка будет согласована с нашим фоновым знанием. Затем в рамках личностного объяснения мы попробуем выдвинуть завершенное объяснение феноменов на основе действия немногих личностей с наиболее общими намерениями, убеждениями и силами, которые вместе с другими постулированными намерениями, убеждениями и силами складываются в максимально простую картину, которая приводит нас к ожиданию явлений, которые мы имеем, и которые не ожидали бы в другом случае. В отношении человеческих агентов очевидно, что мы часто достигаем ситуации, когда есть все основания полагать, что мы добрались до конца пути объяснения: те намерения, которыми обладает агент, не шире и не проще намерений, убеждений: и основных сил, не выводимых из более широких или более простых намерений, убеждений и основных сил.

Поскольку в рамках научного и личностного объяснения одни объяснения объясняют другие и являются обоснованными в той мере, в которой они удовлетворяют критериям предварительной вероятности (определяемой через простоту и соответствие фоновому знанию) и объяснительной силы, а также поскольку, как мы убедились во 2 главе, научное и личностное объяснение являются равными (то есть состязаются друг с другом за возможность объяснения того или: иного феномена), отсюда, казалось бы, следует, что научное объяснение может объяснить личностное, и наоборот, и что критерием этой возможности будет любая прибавка предварительной вероятности и объяснительной силы, которая будет результатом предположения, что это так и есть. Когда я говорю о научном объяснении, объясняющем личностное, я не имею в виду, что одно должно быть исследовано в терминах другого: мы уже убедились во 2 главе, что личностное объяснение не может быть проанализировано в терминах научного объяснения, и, разумеется, будет в равной степени правдоподобно предположить, что научное объяснение не может быть проанализировано в терминах личностного объяснения. Когда я говорю, что научное объяснение объясняет личностное, я, скорее, имею в виду, что существование и действие тех факторов, которые участвуют в личностном объяснении, объясняется существованием и действием факторов, участвующих в научном объяснении. Можно дать научное объяснение происхождению человека и происхождению его намерений, убеждений и основных сил. Программа физикализма и состоит в том, чтобы осуществлять редукцию такого рода. Теист, который стремится объяснить, почему мир существует, и почему он такой, какой есть, осуществляет обратную программу: он пытается дать личностное объяснение на основе действия Бога существованию и действию тех факторов, которые включены в научное объяснение.

От наших подробных размышлений о критериях, действующих в рамках научного или личностного объяснения и позволяющих предположить, что объекты (вещества, события, состояния и т. д.) или основания не имеют дальнейшего объяснения с помощью факторов, действующих в данное время, а потому любое объяснение на их основе является завершенным, мы можем прийти к вполне корректному заключению. Оно состоит в том, что критерии, позволяющие предположить, что факторы не имеют дальнейшего объяснения (научного или личностного) на основе факторов, действующих в данное время, а потому любое из этих объяснений является полностью завершенным объяснением (а не просто завершенным объяснением в рамках научного или личностного типа объяснения), а любая попытка выйти за рамки имеющихся у нас факторов не даст прибавки объяснительной силы или предварительной вероятности. Вы достигаете такой теории, что если попытаться объяснить существование и действие включенных в нее факторов, то в любом случае получите теорию, которая больше ничего не объясняет и не обладает большей предварительной вероятностью (в частности, она не проще), чем та теория, которая у вас уже есть; или же, если полученная новая теория задействует больше одних факторов, то у нее будет меньше других.

А теперь, ввиду значимости этих положений, выразим их в символической форме. Мы имеем в качестве данных феномены е. Они (е) будут включать некоторые объекты е, которые, возможно, объясняют другие объекты е, а также, возможно, некие объекты е, которые не имеют объяснения. Мы выдвигаем объяснения на основе новых причин и оснований только для тех вещей, которые их еще не имеют на основе феноменов, формирующих наши данные. Таким образом, мы не постулируем новые объекты, входящие в е₂, а делаем это только для е₁ (и е₃). Мы можем постулировать гипотезу h как объяснение е₁. h должно исключать е₁ (а также е₂) – P(e₁|h&k) должна обладать значительной степенью вероятности (k будет тавталогичным фоновым знанием). Прибавка объяснительной силы здесь будет в той степени, в которой h ведет нас также и к ожиданию е₃ – Р(е|h&k) > P(e|e₁&k). Прибавка предварительной вероятности здесь будет в той степени, в которой постулированное новое объяснение приведет нас к более простой картине мира – P(h|k) >P(e₁&e₃&¬h|k). В той мере, в которой есть основания предполагать, что не существует такой h, которая ведет к повышению либо объяснительной силы, либо предварительной вероятности, возможно, что (е₁&е₃) представляют собой конечные грубые факты. Но в той мере, в которой существует h, которая ведет к прибавке либо объяснительной силы, либо предварительной вероятности без соответствующего понижения второго фактора, мы должны постулировать ту гипотезу, для которой прибавка будет наибольшей. Она будет вероятно истинной.

APPENDIX