Текст книги "Тирания веры"

– Не знаю, – сказала я. – Это заманчиво, но…

– Тебе бы хотелось стать его женой, а не ученицей, – с ухмылкой перебил меня Брессинджер.

Я отшатнулась, будто мне отвесили пощечину.

– Перестань, – сердито огрызнулась я. Сэр Радомир, сидевший рядом со мной, гоготал, как подросток.

Брессинджер подмигнул мне и спрятал улыбку за кружкой. Но улыбка показалась мне какой-то фальшивой и неуверенной. Он не в первый раз поднимал эту тему. Казалось, будто он хочет слышать, как я все отрицаю, но выходило так, что чем чаще он подначивал меня, тем больше я об этом думала. Про себя я решила: Брессинджер просто боится, что я отниму у него сэра Конрада.

Я стиснула зубы.

– Мои отношения с… – начала было я, но меня снова прервали – на этот раз грузный мужчина, который, едва передвигая ноги, приблизился к нашей нише и остановился у стола.

– Дружище, откуда ты? – спросил незнакомец, тыча пальцем в Брессинджера. Его лицо было грубым и бородатым, голова лысой; на ногах он стоял нетвердо и, похоже, был вдребезги пьян. Судя по виду, незнакомец был родом из южных провинций Империи, возможно, тоже из Грозоды.

Брессинджер развязно улыбнулся ему и поставил кружку на стол.

– Из Грозоды, приятель, – ответил он, произнеся последнее слово на низком саксанском наречии. Из-за его акцента оно прозвучало смешно.

– Я заметил, – сказал незнакомец.

– Это еще что значит? – завелся сэр Радомир, но Брессинджер жестом успокоил его.

Незнакомец указал на культю пристава.

– Руку ты в Рейхскриге потерял?

– Нет, – все так же весело ответил Брессинджер.

– Чего тебе надо? – спросил незнакомца сэр Радомир. – Мы тут вообще-то разговариваем.

– Грозодцы сюда редко заходят, – продолжал пьянчуга. Он смотрел на нас осоловелым взглядом, и мне почудилось, что я даже со своего места чую смрад его перегара.

Осмелев от выпивки, я уставилась незнакомцу прямо в глаза и раздраженно сказала:

– Уйдите, пожалуйста.

Брессинджер и сэр Радомир рассмеялись. Незнакомец – нет.

– Ты был в Кьятаканском лесу? – прямо спросил он Брессинджера.

Я недоуменно нахмурилась.

– О чем вы?

– Да заткнись ты, малявка, – рявкнул он.

Сэр Радомир хотел было вскочить на ноги, но Брессинджер протянул руку и остановил его.

– Нет, меня там не было, – сказал он. – Я стал легионером только через год. – Пристав указал на бар. – Пойдем, я тебя угощу.

– Я тебя узнал, – настаивал незнакомец. Он пошатнулся. – Ты убил моего товарища. Перерезал ему горло.

Брессинджер демонстративно глянул ему за спину.

– Ты здесь один, дружище?

– Признавайся! – внезапно заорал пьянчуга. Я вздрогнула, но Брессинджер и сэр Радомир не шелохнулись.

– Проваливай давай, – велел ему бывший шериф, кивком указывая на дверь. – Мы здесь не для того, чтобы поминать былые распри.

Незнакомец одну мучительную минуту топтался на месте, а затем наконец уковылял прочь. Мы трое снова повернулись к столу.

– Казивар вас раздери, что это было? – спросила я.

Брессинджер, помрачнев, покачал головой.

– Ветеран. Выжил из ума, наверное.

– И что за Кьятаканский лес? Там была какая-то битва?

– Да. Он, похоже, из венландских. Выбрось его из головы, Хелена, просто у бедняги мозги набекрень съехали.

Мы еще немного посидели, но перепалка испортила нам настроение.

– Раньше я здесь с таким не сталкивался, – через некоторое время произнес Брессинджер. – В провинциях подобное случается, но не в Сове.

Мне вспомнилась наша первая встреча с сэром Радомиром и то, с каким презрением он отнесся к Дубайну и ко мне. В Рейхскриге шериф дрался против моих соотечественников, и это сказалось на его мнении о Толсбурге и выходцах из него. Теперь мы стали близкими друзьями, но порой я спрашивала себя: а стал бы он относиться к другим толцам с таким же уважением? Ответа я не знала, и одна только мысль об этом могла испортить мне настроение.

– Вот что бывает, когда правители начинают ворошить дерьмо, – пробурчал сэр Радомир. – Обычно мне нет дела до сованской политики, но если эти ваши «млианарские патриции» под видом полемики изрыгают лживый яд, то неудивительно, что простолюдины начинают делать то же самое. Они всегда подражают тем, кто выше их.

Брессинджер хмыкнул и допил остатки своего эля. Сэр Радомир сделал то же самое, и я последовала их примеру.

– Идемте, – сказал Дубайн. – Подышим свежим воздухом.

* * *

Мы вышли на улицу. Брессинджер снова возглавил нас и вскоре вывел на набережную реки Саубер. Мы оказались у одного из ее рукавов, такого же глубокого и широкого, как и два других. По водной глади все еще сновали верейки[2]2
  Верейка – небольшая узкая гребная лодка, которую традиционно использовали на реках и в гаванях Англии для перевозки пассажиров. (Прим. перев.)


[Закрыть], но там, где стояли мы, было темно и безлюдно.

– Сколько времени ты здесь провел в общем? – спросил сэр Радомир Брессинджера.

Тот пожал плечами.

– Примерно несколько лет, – ответил он. – Кажется, я никогда не привыкну к этому городу.

– Да уж, такие места еще поискать нужно, – пробормотал шериф.

Я заметила, что мужчины решили отлить, и, воспользовавшись возможностью, поступила так же.

– Не знаю, из какой дыры вы трое вылезли, но здесь, в Сове, у нас вообще-то есть общественные туалеты, – раздался позади нас женский голос. Я поспешила выпрямиться, поскользнулась в грязи и, чертыхаясь, неуклюже поднялась на ноги.

Из тени вышла городская стражница – девушка в легких доспехах и с копьем в руках. Презрительно скривившись, она оглядела нашу пьяную в лоскуты троицу.

– Надеюсь, деньги у вас при себе; за справление нужды в общественном месте полагается штраф.

– Это я виноват, – сказал Брессинджер, разведя рукой и обрубком. На его лице была написана самая широкая, самая бессовестная ухмылка, а грозодский акцент сильно мешал понять, что он сказал.

Стражница склонила голову набок.

– В чем? – спросила она.

Брессинджер внезапно бросился бежать. Юркнув мимо стражницы, он помчался обратно к улицам.

– За мной! – весело крикнул он.

– Да чтоб его, – выругался позади меня сэр Радомир.

Я очертя голову бросилась за Брессинджером. Моя голова кружилась, к горлу подкатывала дурнота, но я, пьяная, смеялась так сильно, что чуть не задыхалась. Кажется, стражница даже не пыталась нас догнать, однако мы неслись по улицам так, словно нам на пятки наступал целый имперский Легион.

Мы проскакивали через компании людей. Нам вслед неслись крики и свист. Брессинджер вел нас, как в веселом танце. Мы неслись по мощеным улочкам, чуть не подворачивая лодыжки; перебегали широкие, выложенные каменными плитами бульвары, которые пролегали меж огромных государственных зданий; протискивались мимо знати и простолюдинов. Казалось, что мы бежали несколько часов, хотя прошла всего пара минут.

Наконец мы остановились в нескольких переулках от сованской Арены. После вечерних игр здесь бродили толпы людей, и даже если бы стражница преследовала нас, то поймать теперь уже точно не смогла бы.

Сэр Радомир догнал меня, раскрасневшийся, вспотевший и совершенно выбившийся из сил. Он согнулся пополам и, выругавшись, харкнул на мостовую.

– Я же шериф, – выдавил он. – Что люди скажут, если увидят, как я безобразничаю?

Брессинджер просто рассмеялся и хлопнул его по плечу.

Я резко нагнулась, и меня стошнило всем, что я выпила за тот вечер. От ближайших прохожих послышались стоны, смех и одобрительные возгласы.

– Ну-ка, давай вот так, – на удивление ласково сказал Брессинджер и придержал рукой мои волосы, чтобы на них не попала рвота. Держать пришлось только с одной стороны, ибо другой висок был обрит мистером Макуиринком, врачом из Долины Гейл, который залечивал рану на моей голове. Впрочем, мои волосы постепенно отрастали.

Я выпрямилась и, пылая от смущения, сказала:

– Кажется, мне пора на боковую. – Было уже за полночь, и у меня кружилась голова.

– Есть мыслишка получше, – ответил Брессинджер и обвел рукой округу. Только тогда я поняла, что он привел нас в район притонов. У дверей в соблазнительных позах стояли полуголые женщины и мужчины, а над каждым заведением висели вывески с шутливо-похабными надписями, одна скабрезнее другой.

– Мне-то что делать в борделе? – устало спросила я.

– Хелена, ты же в Сове… на свою беду. Здесь есть бордели и для женщин. – Брессинджер указал на одно из таких заведений, над которым возвышался большой деревянный фаллос. Меня тут же одарил улыбкой мускулистый мужчина, намазанный маслом и одетый в одну лишь набедренную повязку.

– Побойся Немы, Дубайн! – воскликнула я, хотя усталость и опьянение не позволили мне даже по-настоящему возмутиться. – Ты что, правда решил, что я захочу кончить день в таком месте?

– Хелена, как раз в таких местах и кончают, – к моему ужасу ответил Брессинджер, и я, не сдержавшись, расхохоталась.

– Не хочу я в бордель, мне спать хочется, – сказала я.

– Ну как скажешь, – угрюмо буркнул Брессинджер.

– Оставайся. Я ее отведу, – подал голос сэр Радомир. – Я что-то тоже не в настроении.

Брессинджер недовольно вздохнул.

– Да что с вами сегодня такое? Нет чтобы насладиться всем, что предлагает столица! Получайте удовольствие от жизни, пока можете! Вы же слышали сэра Конрада – нас ждут трудные дела! Так хоть покувыркайтесь с кем-нибудь напоследок.

Он говорил громко и уверенно, но из-за маски горячности выглядывало отчаяние.

– В другой раз, Дубайн, – сказал сэр Радомир.

Казалось, Брессинджер сейчас выпалит что-то еще, и я заметила, как по его лицу промелькнул гнев; однако через несколько мгновений он просто пожал плечами, резко развернулся и зашагал к ближайшему борделю.

– Идем, – позвал меня сэр Радомир, провожая нашего товарища взглядом. – Не знаю, что уготовил нам на завтра сэр Конрад, но уверен – нам и без похмелья придется несладко.

IV
Император

«Тратьте благоразумно, правьте справедливо, наказывайте милосердно».

ИЗ ВУКОВИЦКИХ «ГОСУДАРЕВЫХ ДОБРОДЕТЕЛЕЙ»

На следующее утро мы все собрались в Великой Ложе.

Сэр Радомир и я нашли дешевый трактир и переночевали там. Когда я проснулась, моя голова раскалывалась от боли, а изо рта дурно пахло перегаром и рвотой. Быстро позавтракав хлебом и запив его сильно разбавленным болотным элем, мы вышли на теплые утренние улицы и направились к Великой Ложе, остановившись лишь затем, чтобы купить пасту из соли и листков мяты, которой я освежила дыхание. Меня все еще мучили головокружение и тошнота, но сэр Радомир, заядлый пропойца, выглядел бодро.

В Великую Ложу нас пустили не сразу – пришлось подождать, пока целая эстафета слуг не подтвердит, кто мы такие. Затем нас отвели в покои Вонвальта, в удивительно маленькую, но недурно обставленную комнату на верхних этажах Ложи.

– Доброе утро, – приветствовал нас сэр Конрад, когда мы вошли. Брессинджер уже был там, умытый и одетый, но с кроваво-красными глазами. Сам Вонвальт тоже выглядел помятым, причем не только от похмелья. Похоже, хворь снова дала о себе знать.

– Вам двоим придется умыться и переодеться, перед тем как мы пойдем на встречу с Императором. От вас разит, как от целой таверны. – Он посмотрел на меня. – И, Хелена, у тебя весь киртл перемазан грязью.

При мысли об аудиенции с Императором у меня скрутило живот.

– Мы идем к нему сегодня? – спросила я.

– Да, – ответил Вонвальт. – Пожалуй, в первую очередь мне стоило отправиться к нему, а не к магистру Кейдлеку, но… – Он пожал плечами. – Что сделано, то сделано.

– Как прошел ваш вечер? – спросила я, затем понизила голос и шагнула вперед. – Разве вы не говорили, что магистр Кейдлек – предатель?

Вонвальт резко поднял голову.

– Все гораздо сложнее, – сказал он. Затем на миг замолчал, разбирая вещи на столе. – Это очень деликатный вопрос. Я не могу просто так ворваться сюда и обвинить кого-то в измене. Нужно постепенно во всем разобраться. Возможно, магистр Кейдлек знает – или совершил – гораздо больше, чем говорит, но за один вечер мы точно не докопаемся до истины.

Я вспомнила, как сэр Конрад лежал на мостовой в Долине Гейл, окровавленный и избитый; как он был убежден, что Кейдлек продал нас всех Клаверу. Но теперь, очутившись среди своих коллег, он снова не мог поверить, что кто-то из Правосудий оказался способен на это.

Сэр Радомир и я начали готовиться к приему во дворце. Умывальни и постирочные Великой Ложи были огромны – все-таки здесь жило более тысячи странствующих Правосудий. Мы разделились и искупались. Нам выдали чистые официальные наряды, а нашу одежду постирали.

Одевшись, мы снова собрались вместе и вышли из Великой Ложи. На улице Вонвальт вызвал экипаж, и нас повезли к Императорскому дворцу.

Я не знала, чего ждать от приезда в Сову, но ждала точно не этого. Наверное, мне думалось, что здесь все будет точно так же, как и во всех предыдущих городах, которые мы посещали. Наша жизнь была отнюдь не роскошной, даже несмотря на богатство, привилегии и почти неограниченную власть, которыми обладал Вонвальт. Почти все время и деньги мы тратили на проживание и еду, а не на излишества.

В Сове же сэр Конрад, похоже, решил жить на широкую ногу. За одну поездку от Великой Ложи до Императорского дворца он заплатил больше, чем стоили многие крестьянские дома. Одежда, которую в Ордене равнодушно сняли с вешалки и сунули мне в руки, была лучше любого тряпья, какое я когда-либо надевала. Все это оказалось для меня чересчур. Я чувствовала себя недостойной этого. Ведь я не сделала ничего, чтобы заслужить такую роскошь, лишь впуталась в дела Вонвальта, и все. Начав жизнь нищенкой, я вдруг оказалась среди богатейших людей не только Империи, но и самой Совы. Я ощущала себя мошенницей, словно вселенная решила разыграть какую-то масштабную комедию. Ведь я не была аристократкой. Сколько бы Аутун ни толковал о равенстве, никто никогда не стал бы всерьез считать меня Правосудием. Даже Вонвальт, хотя и не родился сованцем, все же принадлежал к йегландскому дворянству.

Пока мы ехали к Императорскому дворцу, я окончательно раскисла. Эти мысли вкупе с сильнейшей головной болью вывели меня из равновесия. Мне казалось, что я совершенно не готова встретиться с самым могущественным человеком в Империи. В тот миг могущественные люди стояли мне поперек горла.

– Послушайте меня все, – тихо сказал Вонвальт, когда мы вышли из экипажа, обращаясь ко мне, Брессинджеру и сэру Радомиру. – Говорят, будто Император жесток и скор на расправу. Вы все это слышали, в том числе и из моих уст. Зачастую мне выгодно распространять подобные нелицеприятные слухи, поскольку так я могу склонять людей к моей воле, не прибегая к иным, более жестоким мерам. – Вонвальт продолжал говорить, а я тем временем заметила, насколько бледным и изможденным выглядит его лицо. – Конечно, Императора не назвать ни слабым, ни кротким; он суров и своим поведением часто внушает людям страх; но, по моему опыту, он в целом рассудителен. Относитесь к нему с должным уважением, и все будет хорошо.

– Вы хотите сказать… – начал сэр Радомир и закашлялся. – Мы что, тоже пойдем к нему? Все трое? Вместе с вами? Я думал, нас оставят ждать снаружи.

Вонвальт покачал головой.

– Нет, тогда бы я просто отправил вас к себе домой или оставил в Ложе. Вероятно, наша встреча затянется. И, кроме того, Император наверняка захочет выслушать свидетелей.

– Свидетелей?

– Он ведь уже поручил своему сыну повести Легион на север и взять Кругокаменск – разве это не означает, что Император полностью доверяет вашим словам? – спросил Брессинджер.

Вонвальт кивнул.

– Конечно, доверяет. И не я один отправил ему эти вести. Невозможно захватить в Хаунерсхайме целый город, чтобы при этом не поднялся сильный шум. Но вы упускаете главное. Император умен. То, что он выслушает меня, не значит, что он не захочет слушать других.

– «Тот, кто слышит лишь один голос, говорит с одним человеком; тот, кто слышит тысячу голосов, говорит со всем миром», – процитировала я Ротзингера.

– Видите? – сказал Вонвальт. – Хелена все понимает, а она вдвое моложе вас.

Я уже пожалела, что открыла рот, но порой мне очень уж хотелось сумничать и заслужить похвалу сэра Конрада. Я заметила, как Брессинджер и сэр Радомир искоса посмотрели на меня.

Вонвальт указал на огромный сводчатый вход в Императорский дворец.

– Идемте, мы теряем время. Не забудьте поклониться. Одного поклона в пояс будет достаточно. Если Император встанет, нужно сразу же упасть на колени – но не более того. Если перестараетесь, то рассердите его так же, как если бы вы вообще не оказали ему никаких почестей.

Увидев совершенно пустые выражения наших лиц, Вонвальт закатил глаза.

– Ради Немы, просто повторяйте за мной. Идем.

* * *

Поразительно, но почти ведь дворец был занят одним-единственным залом. Снаружи казалось, будто он набит комнатами и десятками миль запутанных коридоров. Наверняка все они тоже где-то имелись, но почти весь объем дворца был отдан под Зал Одиночества – тронный зал Императора.

Когда мы очутились внутри, я не удержалась и разинула рот. Мы шли по иссиня-черному мраморному полу, отполированному до блеска, и наши шаги эхом разносились по залу, как стук камней, брошенных в каньон. Изнутри этот огромный чертог казался даже больше, чем весь дворец снаружи. Создавалось впечатление, будто кто-то накрыл обширным потолком само небо.

В любом другом месте императорский трон выглядел бы внушительно, но в столь масштабном зале он казался просто крошечной точкой. Тем не менее, когда мы подошли ближе – а идти пришлось несколько минут, – точка превратилась в ступенчатый постамент из белого мрамора, на котором возвышалось гигантское кресло с золотыми коваными подлокотниками в виде голов Аутуна и с гигантской круглой спинкой, на которой был вышит знаменитый гобелен Клинера «Война за объединение трех изначальных сованских провинций». По обе стороны от трона лежали три печально известные боевые овчарки Императора – крупные, мускулистые черные псы с острыми ушами и красными глазами, хорошо знакомые врагам Империи. Слева от трона стояла статуя воина с головой волка. Ростом в семь футов, с черной, как будто намасленной кожей, этот истукан был облачен в белые одежды и держал в руках церемониальную алебарду, которой, казалось, мог разрубить человека пополам. Пока мы шли к трону, навстречу нам, к выходу из зала, двигалась вереница сутулых дряхлых советников в богатых одеяниях, которых отпустили перед нашим приходом.

Сам Император почти терялся среди этой роскоши и необъятной грандиозности.

– Сэр Конрад Вонвальт, – пророкотал он.

– Ваше величество, – ответил Вонвальт, низко кланяясь. Рядом, невзирая на его совет, сэр Радомир и Брессинджер рухнули на колени, не сумев сдержать непреодолимый порыв уничижения. Мне же удалось поклониться, но я никак не могла унять дрожь, и мои колени тоже подкашивались. Какой же невероятной выдержкой обладал Вонвальт, раз мог стоять прямо и разговаривать с Императором почти как с равным.

– Мы слишком долго не виделись, мой блудный сын, – изрек государь. Его интонация показалась мне добродушной. Я сразу же увидела в нем сходство с князем Горданом – такие же темно-рыжие волосы длиной до плеч и коротко остриженная борода. Однако кожа Императора выглядела грубее, и ее покрывали морщины, ведь он был стар, многое пережил и нес на своих плечах тяжкое бремя – правил империей, которая вела войну. Его надбровная дуга выступала вперед, скулы были острыми, нос – орлиным, и все это придавало ему суровый, царственный вид. Когда он говорил, его голос звучал глубоко и властно, и мне сразу стало понятно, почему Голос Императора назвали именно так.

– Да, ваше величество, – сказал Вонвальт. – Если позволите, я представлю моих слуг?

– Пожалуйста, представляй, – ответил Император. – Я всегда рад познакомиться с теми, кто присасывается к имперской казне, как щенки к матери. – По его голосу я слышала, что он шутит, но сомнения не дали мне расслабиться.

– Это моя ученица и секретарь, Хелена Седанка, – сказал Вонвальт. Я обмерла. Мне и в голову не приходило, что меня представят первой. Но ничего удивительного в этом не было, ведь, по всем правилам, в иерархии нашего маленького отряда выше меня стоял только Вонвальт. – Если будет на то моя воля, однажды она присоединится к Ордену и сама станет Правосудием.

Император повернулся ко мне. Я ощутила на себе его взгляд; он был столь же осязаемым, как тепло и свет солнца. Он приковал меня к месту, и я замерла, как статуя.

– «Если будет на то твоя воля», сэр Конрад? – переспросил Император, не отводя от меня глаз.

– Она еще сомневается, – пояснил Вонвальт.

В тот миг мне захотелось умереть прямо на месте.

Император задумчиво окинул меня взглядом.

– Значит, она мудра, – наконец изрек он, и его настроение омрачилось. – Боюсь, нам еще придется взяться за твой Орден. Впрочем, вид у тебя такой, будто ты стоишь на пороге Преисподней. Ты болен, друг мой?

Вонвальт прокашлялся.

– Точно не знаю, ваше величество, – ответил он. – В последние несколько недель меня одолевает какая-то хворь.

– Хм-м. Что ж, обязательно обратись к моей Врачевательнице. Видит Нема, я предостаточно ей плачу.

Сэр Конрад в ответ проворчал:

– Ваш сын, князь Гордан, тоже велел мне обратиться к ней.

Император откинулся назад и чуть улыбнулся.

– Так ты видел его?

– Мы встретились к востоку от Баденбурга, государь, где он вел на север Шестнадцатый Легион.

– Хорошо, – сказал Император. – Ведь он отправился в поход по твоей милости. Впрочем, мы к этому еще вернемся. А сейчас расскажи мне о других твоих спутниках. – Он обратил свое внимание на сэра Радомира и Брессинджера. – Может быть, вы уже подниметесь с пола?

Оба вскочили, как марионетки, которых дернули за ниточки.

– Это сэр Радомир Дражич, бывший шериф Долины Гейл, ныне мой второй пристав.

– Рад встрече, сэр Радомир. Твой город сильно пострадал по вине одного из моих маркграфов, и я приношу тебе свои извинения.

Шериф открыл было рот, но не смог произнести ни слова и начал задыхаться, как рыба, вытащенная из воды.

Император, давно привыкший к подобным реакциям и уставший от них, хмыкнул.

– А это кто?

– Дубайн Брессинджер, государь, мой первый пристав.

Император посмотрел на Брессинджера. Затем чуть сощурился.

– Мы прежде встречались? – спросил он.

– Нас никогда не представляли, ваше величество, – ответил Брессинджер. – Но я несколько раз оказывался в вашем присутствии. Я уже много лет служу сэру Конраду приставом.

– Верно, – сказал Император. Он кивком указал на левую культю Брессинджера. – Ты лишился руки.

– Да, ваше величество.

– Как это случилось?

Брессинджер откашлялся.

– В Долине Гейл, ваше величество. В схватке с воином маркграфа Вестенхольца.

– Ты убил его?

– Его и еще нескольких.

Император снова глянул на Вонвальта.

– И ты не счел нужным посвятить этого человека в рыцари?

Сэр Конрад замялся.

– Государь, не подумайте, будто я считаю, что он не достоин этого. Однако в прошлом Дубайн уже отказывался от такой чести.

Император воззрился на Брессинджера.

– Ты верен сэру Конраду.

– До гробовой доски, ваше величество.

– Однако ты отвергаешь благосклонность Империи и все, что она символизирует?

Брессинджер съежился. В трактире, влив в себя несколько кружек болотного эля, он мог горячо, в самых нахальных выражениях осуждать Аутуна и сетовать на захват его родной Грозоды. Но перед лицом Императора он оказался столь же кроток и жалок, как и все мы.

– Я…

– Несомненно, твоя обида на нас порождена Рейхскригом? – прервал его государь.

Я с растущей тревогой переводила взгляд между Вонвальтом, Брессинджером и Императором. Никто из нас не ожидал такой прямоты. В тот миг я не сомневалась: Дубайн сейчас лишится головы.

– Ваше величество, я…

– Я не допущу, чтобы среди моих подданных ходили толки, будто их властитель не ценит верность своих слуг – а если ты слуга сэра Конрада, то ты и мой слуга.

– Ваше величество, я ничуть не хотел оскорбить вас.

– Однако же оскорбил, – изрек Император. Лишь тогда мне показалось, что он шутит над нами, но меня все же одолевали сомнения. Вонвальт тем временем оставался невозмутим.

Брессинджер снова рухнул на колени. Император встал, и тогда, как и велел нам Вонвальт, на коленях оказались мы все.

– Что ж, Дубайн Брессинджер, хочешь ты того или нет, боюсь, ты заслужил рыцарский титул. – Облаченный в великолепные дорогие одежды и мантию Император сошел с мраморного постамента и возложил руку на голову Брессинджера. – Теперь ты – сэр Дубайн Брессинджер, рыцарь благородного Ордена рыцарей Аутуна. – Государь убрал руку. – Можешь титуловать себя, как только пожелаешь, – прибавил он, презрительно отмахнувшись, словно ему вдруг все наскучило. Затем Император снова повернулся к Вонвальту. – А теперь, сэр Конрад, пойдем со мной. И возьми своего секретаря, раз уж она собирается присоединиться к твоему Ордену. Нам нужно обсудить государственные дела. – Он обернулся через плечо. – Кимати?

Статуя с головой волка шевельнулась. Я ахнула.

Император недовольно покосился на меня.

– Будь добр, проводи этих двоих. – Он указал на Брессинджера и сэра Радомира, чье свидетельство, вопреки ожиданиям Вонвальта, не пригодилось. – Сегодня я больше никого не приму.

Воин с волчьей головой склонил голову и покинул свой пост, чтобы вывести сэра Радомира и Брессинджера из Зала Одиночества.