Текст книги "Фантасмагория. Книга вторая. Утоление жажды"

Интимные диалоги

Диалог первый

– Кто ты? Ты – женщина.

– Да, я женщина. И я люблю тебя.

– Меня?

– Да, тебя.

– Меня ещё никто не любил.

– Нет, все-все вас любят. Но никто ещё не признался.

– Все… любят… Почему?

– Вы хороший.

– Нет, не то. Почему никто не говорил мне, что любит?..

– Они думают, что вы выше этого. Что вы об этом не думаете.

– Я? Не думаю?! Я каждый день только об этом и думаю. И думаю: почему меня женщины не любят?

– Они вас любят.

– Они любят, но не любят.

– Они не любят, как вы хотите, как я хочу?

– Да, не любят.

– А тебе этого очень надо?

– Всем мужчинам этого надо. А я ведь мужчина…

– Мужчина…

– Всё-таки мужчина.

– Самый мужественный мужчина… Самый-самый… Ты для меня – единственный мужчина во всём мире. Во всей Вселенной… Я люблю тебя.

– Люблю…

– Только ты…

– Только я… Да как же всё это!?

Диалог второй

– Вы замужем?

– Да.

– Почему тогда у вас кольцо на левой руке?

– Я развелось два года назад.

– А дети есть?

– Сын. Ему сейчас четыре года. А почему это вас интересует?

– Потому что вы нравитесь мне. Могу я хоть что-то узнать из жизни женщины, которая очень мне нравится?

– Но к чему?

– Не беспокойтесь, я не собираюсь связывать с вами свою судьбу. Но мне хотелось бы лучше узнать вас. Вы не смогли бы осиротить своего сына на один вечер?

– Это как?

– Провести этот вечер со мной. Не бойтесь. Вам не обязательно спать со мной, это всё на ваш вкус и на ваше желание. Я предлагаю просто съездить в ресторан, погулять, поговорить. Конечно, можно целоваться, если вы этого пожелаете…

– А почему именно я?

– Вы мне нравитесь. Если бы я был помоложе, и если бы не было за мной всей моей прожитой жизни, то тогда, конечно, я бы задумываясь, на коленях просил бы вашей руки и сердца. Но, увы, года берут своё… И мне может даже хватить просто общения, чтобы уже быть счастливым.

Вы такая женщина, что право я смущаюсь перед вами… Я вновь ощущаю себя ребёнком. Я невольно стремлюсь к вам и невольно опасаюсь вас. Насмешки? Нет. Непонимания… Вот что страшит меня больше всего. Несостоятельность – это ведь дело техники, опыта. А понимание… Оно или есть, или его нет вовсе. Абсолютное понимание – оно тоже унижает, но при полном снисхождении к понимаемому, – окрыляет чувством сообщника. Вы меня понимаете?

– Не совсем.

– Бог создал вас, чтобы вновь озарить мне путь. Мне очень одиноко. Не здесь, а вообще. Ведь я один на свете, как, впрочем, и все люди. Есть мама, но это другое. Понимаете? Есть друг, он всё слушает, всё понимает, почти всё, конечно же, но это тоже другое. Нет сообщника, нет того, с кем ты соединён тайной и незримой связью. Вы знаете, я не умею ревновать. Я ничем на свете не дорожу, и жить могу безо всего. Но, впервые увидев вас, я почувствовал, что ради вас я мог бы пойти на безумство. И я могу всё… Вы проведёте со мною вечер?

– Конечно. И не только вечер…

Жизнь – это тоже подарок

– Ты знаешь, я больше не могу, – сказала она после очередного аборта. – Я не могу ещё и ещё раз убивать своих не рождённых детей. Я лучше уйду от тебя.

– Уходи, – ответил он.

И она ушла.

Через некоторое время ему приснился сон. Первый за последние пять-шесть лет. Он перестал их видеть после смерти матери. Тогда он много переживал. Потом перестал. И перестал видеть сны. Но одновременно с этим он перестал любить. Любить женщин. Он занимался с ними любовью, он занимался с ними сексом. Он ухаживал за ними, он восхищался их телом, их умом, просто ими как красивыми и изящными человеческими существами, но не любил. И не дорожил ими. Он не держался за них. Правда, женщины любили его, старались изменить. Но ничего у них не получалось.

А тут он увидел сон следующего содержания: было утро, он сидел на траве под берёзой неподалеку от медленно текущей реки. Тихо шелестели листья, в воде плескалась рыба. Солнечные лучи робко освещали его загорелое тело, отбрасывая нечёткую тень. Вдруг где-то послышались голоса. Они постепенно приближались. Это были дети. Две девочки и один мальчик. Мальчику было на вид лет семь, а девочкам – около трёх и около пяти. Они весело подбежали к нему и вдруг внезапно, резко остановились.

– Мы тебя любим, – сказала старшая девочка. А младшая молча кивнула головой. Мальчик смотрел исподлобья и ничего не сказал.

– Кто вы? – спросил он.

– Мы? Никто. Нас нет, но мы тебя любим, очень любим.

Он улыбнулся.

– За что?

– Ты наш… – она замолчала. А мальчик испуганно схватил её за руку.

– Я – ваш отец? – догадался он.

Дети кивнули.

– Но у меня нет детей…

– Мы те, которые не родились…

– Так вы…

– Мы приходили, но не родились…

– Я вас убил.

– Ты не дал нам родиться.

– Что я могу сделать для вас?

– Мы ещё можем прийти, если ты сделаешь нам подарок.

– Какой?

– Подари нам жизнь…

– Я не могу вас родить.

– Подари нам жизнь.

– У меня нет женщины.

– Подари нам жизнь.

Они смотрели на него с трогательной надеждой и верой.

– Мы будем тебя любить… Мы тебя любим. Подари нам жизнь…

Он проснулся. Он сидел в кресле, перед ярко светился своим пустым экраном японский телевизор.

Он долго курил на голодный желудок. До тошноты.

Ему было плохо.

Впервые после смерти матери.

На следующий день он позвонил ей, той женщине, которая ушла, той женщине, которая делала от него аборты. Три аборта. Другие его женщины от него не беременели.

Трубку взяла её мать.

– Я хочу видеть…

– Её нет.

– Где она?

– Умерла.

– Когда?

– Неделю назад.

– От чего?

– Сепсис.

– Похоронили?

– Да.

– Где?

Положили трубку.

Он впервые заплакал. Горькие, крупные слёзы катились по его щекам. Он всхлипывал и плакал навзрыд. Слёзы лились ручьём. Он оплакивал всех одновременно – и себя, и маму, её и своих детей, своих так и не родившихся детей… Он оплакивал весь мир, все его боли и горести, все надежды и потери.

Он впервые за многие годы узнал боль, познал горечь утраты, но, странное дело, ему стало легче. Прошлое отпустило его.

Он не мог подарить жизнь в подарок своим детям, не мог, но он видел их во сне, мог играть с ними и мог разговаривать. И они приходили к нему во сне. Играли, пели песенки, танцевали, целовали его, разговаривали, обещали вернуться и убегали снова в своё никуда.

А он оставался один. Всегда один днём, и всегда с детьми ночью. Она к нему никогда не приходила во сне.

Так проходили годы.

Он работал, жил и спал. А во сне встречался с детьми, которым уже не мог подарить самого главного – жизнь. Но он был счастлив, и никого не впускал в свою жизнь со стороны.

Но однажды к нему постучали в дверь.

Он открыл.

Юная соседка семнадцати лет перешагнула порог и прошла в квартиру.

– Я люблю вас, – объявила она, – и хочу от вас ребёнка.

Он опешил.

– Почему от меня?

– Мне приснился удивительный мальчик. Он попросил меня подарить ему жизнь. От вас. А вы мне давно уже нравитесь…

Свадьбы не было. Она просто перешла к нему жить.

Был скандал, который быстро стих. Он был неплохим зятем. Не пил, зарабатывал достаточно для жизни, жену не бил. Правда, много курил, но это можно было простить.

Они жили вместе два года, а детей всё не было. Он встречался с ними во сне, а она не беременела. Она уже отчаялась сделать свой подарок мальчику, а он тоже приходил к ней во сне и просил её подарить ему жизнь. Они спали вместе и видели разные сны. Она – своего мальчика, он – своих мальчика и девочек. Любовью они занимались, но что-то у них не получалось, не ладилось. У них были разные сны.

Однажды она обнаружила под дверью маленького месячного котёнка и занесла его в дом. Он не выносил кошек, но вынужден был смириться, чтобы не расстраивать её. Котёнок спал на подушке у их изголовья.

Через месяц она забеременела. А ещё через девять месяцев родила двух мальчиков. А ещё через два года – двух девочек.

Котёнок оказался котом, и котята у него были на стороне. Его выпускали погулять по ночам.

Дети были без ума от папы. А он был без ума от них.

А она – от него и от них.

Дети росли, и с каждым годом он всё больше и больше узнавал своих детей из сновидений, ведь в последний раз он видел их перед первыми родами. Но зато он теперь перестал видеть сны. Но не жалел об этом. Явь была лучше.

Вся жизнь его была как подарок.

Подарок самому себе.

А вы знаете, что такое жизнь?

Все, наверное, слышали выражение – «пожалуйста, не обессудьте». А что это выражение означает? По-моему, смысл его в следующем: не выносите приговора без решения суда. Разумеется, что речь здесь идёт об обывательском приговоре, о разговорах, перешёптываниях и о сплетнях, когда нет даже мысли о существовании более высокой инстанции, как суд. Как легко смотреть с обывательской точки зрения, не вникая во внутренние процессы, в движения человеческой души, в страдания и жизненные переплетения.

Жизнь, она ведь многообразна и противоречива, осложнена и запутана. Жить, это не значит идти только по прямой дороге. Да и кто же знает, куда она заведёт, эта прямая дорога. Благими пожеланиями вымощена дорога в рай. А дороги, действительно, бывают разные…

Всякое бывает в жизни, и хорошее, и плохое…

И кто, интересно, может рассказать о действительно правильной, праведной хорошей жизни по всем её пунктам, безо всяких отступлений и ошибок, без восхищения и разочарования, без невольно сделанного или специально сотворённого зла.

Всё мы люди, и, естественно, ничто человеческое нам не чуждо. А ведь до сих пор ещё неизвестно, что же такое, в конце концов, человек? Или вернее, кто он – человек?

Человек – это звучит гордо! Так в своё время сказал Максим Горький, а точнее, даже не он, а один из его персонажей. Но это относится к тому, кто действительно Человек, и, причём, человек с большой буквы. А как же тогда другие? Ведь нас в мире уже не меньше четырёх миллиардов, и все мы – разные. Белые, чёрные, жёлтые, красные, коричневые… Это, то есть расы и национальности, не имеет особого значения, потому что все мы люди, и все мы живём в человеческом обществе. Человеческое общество одно, одна общая, единая на всех нас, планета Земля, а сообщества-то везде разные…

Одни живут в социалистическом обществе, строят коммунизм, а другие – живут при капитализме, при феодализме, при первобытнообщинном строе. И всё равно это всё – люди, и они живут в одно и то же время на одной и той же планете.

И каждый из них хочет жить лучше, чем живёт в настоящее время, и достигает этого в разных местах разными способами. И большинство из них считает себя, и только себя правыми в своих действиях, какими бы они ни были.

Можно говорить хотя бы об Антонио Майдана, генеральном секретаре Парагвайской коммунистической партии. Его жизнь отдана народу, партии, борьбе против фашистской диктатуры. Сейчас неизвестно, что с ним – убит он или жив, и его пытают в военных казематах. Ясно только одно, что он борется, борется против фашистской тирании за свободу, за свободу и счастливое будущее своего народа, за торжество коммунистических идеалов на планете. Он – Человек. С большой буквы.

Альенде – тоже Человек. А те, кто их убивал, убивает, и ещё долго будет убивать прогрессивно мыслящих людей во всём мире? Кто же они тогда? Звери!? Они ведь тоже люди, физически они те же люди, что и те, кого они убивают.

Люди убивают людей… Это отвратительно по своей сущности, но это было уже изначально заложено в природе человека от его звериных предков. Но, одно дело, когда убивают в бою, в битве за справедливое дело, а совсем другое, когда убивают просто так…

Убивают, чтобы запугать других; убивают, чтобы подчинить себе других; убивают, чтобы убивать, потому что это просто нравится. Нравится убивать… Вырывают глаза, калечат, уродуют людей, делают их инвалидами, сводят с ума… Избивают, издеваются, измываются, унижают… А затем убивают, умертвляют…

Невольно становится страшно, когда возникает эта мысль о глубине человеческого страдания, которая витает над нашей планетой. Мы не думаем об этом, мы торопимся жить, но это всё равно есть… Вне зависимости от нашего желания. И против этого надо бороться.

Да за подобным примером не следует кидаться в дебри дремучего капитализма, ярого фашизма. Стремление унизить, избить, оскорбить – ведь это бывает и в нашем обществе. И не просто стремление, а натуральное действие.

Для этого надо просто выйти на улицу, Для этого надо просто выйти на улицу, выйти из своей собственной квартиры…

И ещё, вот, сегодня у меня было дежурство в приёмном покое инфекционной больницы. Поступил мальчик пяти лет с вирусным гепатитом. Гепатоспленомегалия, субиктеричность склер, белый стул, тёмная моча. Всё как положено. Привезли его бабушка и дедушка. Отец его умер от сердечной недостаточности, мать парализована. Есть ещё брат, четырнадцати лет.

Было невыносимо жалко смотреть на этих плачущих стариков под окнами гепатитного отделения. И ведь это тоже жизнь. Малая, трогательная, жалкая – но тоже жизнь.

Недавно был партийный съезд. Делегаты его представляли наиболее организованную передовую часть рабочего класса и всего советского народа. Эти люди творили и творят нашу историю. Они принимают решения о будущих путях развития нашего государства. Это ведь тоже часть нашей жизни.

Но, кроме этого, есть и нечто другое… Седьмого марта в одном со мной троллейбусе ехали три напившиеся девушки. Молоденькие, чистенькие… И так от них несло вином и перегаром… Как из винной бочки. Они, бедные, так и шатались при движении в троллейбусе из стороны в сторону, не в силах удержаться и устоять на месте. Слава богу, если они смогли благополучно добраться домой.

На другой день я ехал рядом с бывшими «зеками». Они друг другу рассказывали о местах, где недавно побывали. Показывали свои отметки в паспорте. Оба пьяные.

И ведь это тоже люди! И они тоже считают, что они живут на этой земле. И имеют право жить.

И ещё можно вспомнить о прожитых, разбитых, обросших физиономиях завсегдатаев парфюмерных и хозяйственных магазинов. О «бомжах», живущих в кабинках отопительной системы. О больных венерическими заболеваниями. О прочей накипи и сволочи, которая ходит ещё по зелёной и светлой планете. К сожалению, это тоже люди. Правда, никто из нас не застрахован от подобной судьбы. Всякое может в жизни случиться, с любым…

Так вы знаете, что такое жизнь? Да?! Тогда вы счастливчик, я, например, ничего о ней не знаю…

Жужелка – жжель

– Жужелка, жужелка! Кто же ты будешь?

– Жуже-жуже, жужелка-жжель.

– Жужелка-жужелка, сколько тебе лет?

– Жуже-жуже, жтолько же.

– Жужелка-жужелка, а сколько же?

– Жуже-жуже, жесть.

– Жужелка-жужелка, где ты живёшь?

– Жуже-жуже, ждесь.

– Жужелка-жужелка, а где это здесь?

– Жуже-жуже, жебо.

– Жужелка-жужелка, а где это небо?

Тут жужелка не выдержала, взлетела и скрылась. Где же? В небе.

Заметки с натуры

Костёр

Сегодня должны были сжечь книгу Джеллупе «О вращении сфер». На сожжении должен был присутствовать автор. Слух об этом быстро разошёлся в городке. Пополудни вся базарная площадь была заполнена людьми. Все хотели посмотреть, что станет с Джеллупе.

К удивлению многих он был весел, рассыпал улыбки и нисколько не огорчался сожжению. И, даже когда развеивали пепел, он радостно улыбался.

Не многие знали, что после пыток в подвале инквизиции он сошёл с ума.

Сигети

У малолетнего Сигети умерла птица.

Попугай.

Она умела отгадывать судьбу и читать молитву «Отче наш».

Бедный Сигети был безутешен. Он решил похоронить своего умного друга на кладбище.

Он попросил священника отпеть любимую птицу и объяснил зачем. Вместо этого тот вызвал стражников и сдал Сигети в инквизицию.

Через два дня всё было кончено. Измученного Сигети публично сожгли на базарной площади, там же, где чуть раньше жгли книги Джеллупе. Он умер не чувствуя жара огня.

Джеллупе, дурачок Джеллупе обратил внимание на шляпку священника. Её украшали пёрышки попугая.

Больше у Сигети ничего не было.

Голубь

Жгли праведника.

Вдруг в небо взвился белый голубь. Прямо из костра.

Народ зашумел. Пришлось потушить огонь. Но праведник был уже мёртв.

Зато похоронили его с почестями.

Зарево
(стихи в прозе)

…Подумать только, год назад я был с тобою вместе. И в этот самый, тот же час мы были вместе, вместе…

Не надеюсь теперь я на вести.

Ты не будешь моею невестой…

Ты не будешь…. Но ты же есть! Ты на свете живёшь, хоть и далеко. И с улыбкой читаешь ты каждую весть, что с голубем шлю одиноко.

Да, ты есть. Ты на свете есть… Твои руки – божественной лилией… Твой светлый взгляд – несравненная честь, и я чувствую рыцарство ныне. Ты загадка моя, ты удача моя, ты моё долгожданное счастье. Ты ночная фиалка, ты тайна моя… Ты – моя убежавшая сказка.

Не забыть твоих рук, не забыть твоих глаз, и напевность плавучего голоса… Ты сама создалась из чудесного божьего волоса…

Я ищу тебя жизнь, я ищу тебя век, я ищу тебя тысячи лет. Я искал и нашёл, но уже опоздал. Запылало всё алыми знаками…

А ты помнишь, как мы, как сидели сейчас, и как слушали музыку Высоцкого, и как мы пили «Фанту» и как кофе для нас приготовлен был грандом испанским?

Как сидели всю ночь, и всю ночь, и всю ночь разговоры… И ушла ночь, та прочь, и шампанское билось восторгом.

А цветы – эти белые клаколы, до сих пор я не знаю – что есть, а цветы эти горестно плакали, понимая, что главное честь. И в альбоме моём весь иссушенный колокольчик наивно звенит, и не знает он бедный, засушенный, что тем самым по мне он звенит…

Не забыть, не забуду… И вспомню! Ты такая одна на Земле! Ты земная, земней невозможно, ты из плоти и тьмы состоишь, но ты самая, право мне больно… Ты всегда предо мною стоишь…

Зачем?

– Что ты делаешь? – туманным голосом спросила Лида.

Фарит ответил ей поцелуем. Он расстёгивал девушке пальто. Одна пуговица, другая…

Они стояли в затемнённом подъезде и обнимались. Лидины руки были на его плечах, они ласково гладили его шею и затылок. Наконец, с пальто всё было закончено, и Фарит добрался до платья.

– Не надо, – высказала слабое сопротивление девушка, но было уже поздно. Фарит добрался до её груди. Его крепкие пальцы нежно и сильно приникли к её телу, они жадно и волнующе начали процесс ласкания девушки.

– Зачем? – опять спросила Лида.

Фарит остановился, и как будто замер.

– И, в самом деле, зачем?

Его руки опустились, и он отстранился от девушки.

В самом деле, – зачем он ласкал эту дурочку? Чтобы доставить ей удовольствие? Чтобы получить удовольствие самому? Он даже и не знал. Потому и растерялся. Зачем всё это? Для чего? Чтобы потешить свою плоть? А зачем это надо? Что это даёт, кроме минутного удовольствия оргазма? Даже меньше, чем минутного…

Он встал и пошёл прочь.

– Куда ты? – слабым голоском спросила Лида.

Он ей ничего не ответил. А зачем? Что она значила в его жизни и для него? Зачем надо было ставить её в известность о своих мыслях, о своих переживаниях? Зачем?

Иронический роман, или Размышления о театральном балагане

Рассказ-эпопея

Каждый из нас в своё время хотел написать о том, чего, в общем-то, по большому счёту не может быть. Да и не должно быть. Например, о бродяжничестве.

Представьте себе, что примерный семьянин, отец троих детей, способный работник, уважаемый как на работе, так и дома, как друзьями, так и врагами, человек лет эдак тридцати пяти, вдруг, внезапно, без какой либо видимой причины, внезапно бросает свою работу, семью, берёт чемоданчик с минимально необходимыми вещами и скрывается в неведомом направлении.

Алиментщик, скажете вы?! По-нашему, нет. Он просто забывает о семье. В его поведении начинает преобладать доминанта исполнения невыполненных желаний. В своём роде некий эгоцентризм, даже эгоизм.

Предположим, что в детстве, в школе, он интересовался живописью, музыкой, кино, театром. Но потом, в силу каких-то причин, эти увлечения были отставлены, отложены в сторону, и человек, в какой-то мере даже забыл о них. И вот внезапно, в нём вновь пробудились эти желания, и появилась возможность их удовлетворить, и, наконец, осуществить это. Как будто разрушилась какая-то преграда (и это, в самом деле, случилось, но об этом позже), и человек стал выше всех тех норм поведения, которые связывали его.

Тут у нас, в некотором роде, происходит уклон в сторону фрейдизма, но мы надеемся, что читатель простит нас, и не будет строго судить с точки зрения марксистско-ленинской теории. Ведь и такое возможно. А для нас был бы весьма прискорбным подобный подход к делу.

Ну, так вот. Наш герой удирает из своей привычной обстановки, из своего, как говорят социологи, микромира, и начинает бродить по дорогам страны. Что он делает? Для нас оказывается более приемлемым тот вариант, что он создаёт свой собственный кукольный театр для одного актёра и выступает в маленьких городках и деревнях.

Мы никак не можем прийти к определённому выводу, что же происходит в это время с его семьёй. Присылает ли он ей деньги? Но мы это ещё вскоре увидим, по ходу развёртывания действий. Как материал захочет, так и будет, главное – не сопротивляться ему.

Итак, наш герой идёт по пыльной просёлочной дороге и с усилием, вполне достойным лучшего применения, влечёт за собой странного вида двухколёсную тележку, похожую на пародию на ковбойские фургоны. Полотняные стены и крыша изодраны, просвечивают десятки крупных и мелких дыр и дырок. Кое-где наложены заплатки, нашитые явно неумелой рукой. В тележке что-то бренчит и звенит. Похоже, что это бьются друг о друга закоптелый котелок и обшарпанный, видавший виды, бывший когда-то эмалированным чайник.

Наш герой входит в большой город.

Шумные улицы его наполнены жизнью, людьми и машинами. Машины, недовольно фырча и рявкая, слегка притормозив, объезжают нашего пешего путешественника, а люди, останавливаются и провожают его заинтересованными и недоумевающими взглядами.

Каждому из них тоже хотелось бы вот также без лишних забот, не спеша идти по улице, никуда не торопиться и ни о чём не думать, тащить за собой что-то весьма и весьма малоценное. Идти просто так, безо всякой цели по незнакомому городу, не заботясь ни о еде, ни о ночлеге. Но, дела, дела и ещё раз дела…

Текучка дней и суматоха дел, погоня за ложным счастьем и мнимой удачей не оставляют времени на то, чтобы остановиться, передохнуть, поразмыслить и выбрать другую дорогу. На это способны только сумасшедшие или очень сильные люди.

Но большинство людей слабо, и течёт по жизни благодаря обстоятельствам, и не может, да и не хочет ничего менять в своей собственной судьбе. Все эти перемены чаще всего кончаются трагически и абсолютно не манят людей.

Тележка остановилась на небольшой площади, рядом с памятником никому не известному деятелю. Старушки с колясками, юные влюблённые, сидевшие в соседнем сквере, сразу же обратили на неё своё пристальное внимание.

Наш герой вытащил какую-то потрёпанную ширму, неопределённо серого цвета, установил её полукругом, примкнул к тележке и затих за нею.

Подошло несколько прохожих, посмотреть, что же это такое человек там делает. Немедленно из-за ширмы появилась надпись на картонке. Вначале она была вверх ногами, потом её перевернули.

– ТЕАТРАЛЬНЫЙ БАЛАГАН —

Поверх неё появилась новая надпись:

– РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА —

Тут же появились несколько кукол, сделанных немного небрежно, отнюдь не рукой мастера, аляповато раскрашенных, в которых зрители, а их собралось уже несколько десятков, признали главных героев трагедии.

После этого пошло действие. Поистине волшебное действие… Зрители ничего не видели, кроме того, что двигалось и говорило над ширмой. Чувства и речи кукол столь пронзительно отдавались в сердцах людей, что они заворожено простояли весь спектакль.

Финал был потрясающим. Многие не смогли удержать слёз, и откровенно плакали. И тогда из-за ширмы вышел усталый небритый человек лет тридцати пяти в скромной запылённой одежде и молча протянул руку со шляпой к зрителям.

Бросали мелочь. Кто десять, кто пятнадцать, а кто и двадцать копеек. Правда, попались и истинные Крезы, которые бросали металлические рубли. Очевидно, их тронуло исполнение.

Наш герой смотрел на людей и удивлялся им. Что побудило их простоять весь спектакль, на едином дыхании просмотреть все действия, и теперь вот, платить ему за это? Ведь они же всё это прекрасно знают, сотни раз видели в кино, в театре, на балете, и наверно, многие из них читали пьесу Шекспира.

И всё-таки их почему-то тронуло его вполне любительское, совершенно непрофессиональное исполнение этой трагедии. Наверно, всё это оттого, что профессионализм слишком отдалился от непосредственного зрителя, его достоверный реализм наряду с величайшими условностями сценического воплощения, не даёт в полной мере воспринять всю трагику этой печальной истории.

И вот куклы, его самодельные тряпичные куклы смогли донести до людей весь трагизм этой любви, высокое звучание шекспировского слога.

Он наклонился и начал укладываться. Народ немного постоял вокруг, поглазел, поговорил и постепенно разошёлся. Рядом осталась только девушка. Невысокая, пухленькая, с коротко подстриженными волосами, с неровным кричащим маникюром на коротко обрезанных ногтях, тёмно-вишнёвыми наполненными губами, и зелёными глазами. Словом, из разряда недотёп, или девиц, по поведению близкому к лёгкому.

В руках у неё был коричневый саквояж и беленькая дамская сумочка. Из одеяний на ней привлекало внимание лишь простенькое ситцевое платьице в горошек, причём довольно-таки помятое. На ногах были пляжные тапочки.

Вначале наш герой, сидя на асфальте у тележки, заметил только её острые коленки, потом – платье, и лишь потом удосужился подняться и посмотреть ей в лицо.

Девушка непонятно робела, почему-то мялась, и страшилась с ним заговорить. Он с минуту, молча и пристально смотрел на неё, и постепенно до него дошло, что девушка просто красавица. Если ей наладить приличную причёску, стереть вульгарную помаду с губ, собрать лак с ногтей и подобрать подходящую одежду, то она затмит всех существующих Мисс Мира.

Девушка нерешительно переспросила:

– Простите, можно мне с вами?

– Со мной? – удивился наш герой, и недоверчиво взглянул в её глаза. Зелёная глубина их таила в себе скрытое, сдерживаемое горе и явно нуждалась в сочувствии.

– Я ведь бродяга. У меня нет ни дома, ни денег. Я зарабатываю на жизнь куклами. Меня гонят отовсюду, и милиция постоянно беспокоит за бродяжничество.

– Я тоже одна. Меня сегодня тётка выгнала из квартиры. И у меня никого нет. На всём свете. Возьмите меня с собой…

– Что же мне с тобою делать?

– Я буду делать всё, что вы скажете…

– Всё?

– Да.

– А если я…

– Я согласна.

– Нет, что ты, девочка. Я слишком стар для тебя. У меня отрада – мой театральный балаган. Я не смогу помочь тебе.

– Но вы же так играли сегодня! Неужели вы бросите меня?

– Это театр, девочка. Я же сказал тебе, что ничем не могу помочь.

– Я только пойду вместе с вами. Я не буду мешать. У меня есть немного денег. Нам хватит на первое время. А потом я тоже научусь водить куклы, и вам будет легче.

– Нет, не могу.

Он взвалил ширму на плечи и забросил внутрь. Потом, не оглядываясь, потащил за собой тележку. Девушка пошла рядом, с саквояжем и сумочкой в руке. Очевидно, саквояж был полупустой, иначе она не несла бы его с такой лёгкостью.

Тележка остановилась, и мужчина подошёл к девушке.

– Отстань от меня, иначе…

Девушка широко раскрытыми глазами глядела, как он замахивается на неё, но не шелохнулась. Горячие солоноватые струйки слёз потекли у неё по щекам. Она всхлипнула.

Наш герой изумлённо остановился и, не сказав ни слова, снова взялся за тележку. Девушка пошла следом.

Скоро город кончился, и они свернули на просёлочную дорогу. Темнело. Пахло свежескошенным сеном, ароматом цветов, и было голодно.

Тележка остановилась у небольшого стога сена, прикрытого сверху полиэтиленовой плёнкой и придерживающими её большущими жердинами.

Герой хмуро посмотрел на девушку и пошёл искать сушняк. Притащил веток, аккуратно сложил в отдалении от стога. Чиркнул спичками. Загорелся маленький огонёк, он побежал по сухим веточкам и скоро пылал небольшой костёр. Он явственно выделялся в темноте и манил погреться у его огня.

– Что стоишь? – спросил герой у зябнущей девушки. – Подсаживайся к костру.

Он всадил в землю две рогатины, повесил на палке котелок с водой, которую принёс с ручья неподалеку. Повесил ещё и чайник, опустил в него с полпачки заварки. Пошарил в фургончике, набрал из мешка картошку в миску, сходил снова к ручью, почистил её и опустил в кипящий котелок.

– Как тебя зовут-то? – спросил наш герой, когда подсел к костру.

– Люся, – тихо прошептала девушка.

– А меня Вадим Николаевич.

Так и познакомились на нашем маленьком зелёно-голубом шарике с величественным названием Земля, который подобно песчинке в огромной пустыне затерян в бесконечном Космосе, два человека.

Они пошли дальше вместе по дорогам, по пыльным дорогам бескрайней России, красным полотнищем развернувшейся на одной шестой части земной суши. Они разворачивали свой нехитрый театральный скарб в виде балагана, ставили свои весёлые и грустные представления, и шли себе дальше.

Любили ли они друг друга?

Не знаю. Но им было хорошо вместе. Их связывало нечто более общее и близкое, чем просто семья, работа, дружба, любовь, элементарные половые отношения. Их связывала жизнь. Они были составными частями одного целого, имя которому

ТЕАТРАЛЬНЫЙ БАЛАГАН

Мелькали города, сёла, люди – женщины и мужчины, старики и дети, милиционеры, журналисты, обгонявшие их машины и велосипедисты. Словом, весь наш огромный, громадный мир.

Мелькало и проносилось всё, кроме них самих.

Они были нетленны и бессмертны.

Время не старило их.

Давно умерли жена и взрослые дети Вадима Николаевича, давно умерла злая тётка Люси, давно исчезли те люди, которые близко знали их, а они всё шли и шли по стране.

Обгоняя их, обгоняя пространство, время, неслась весть об их приходе, и люди, вечные и волнующие их зрители, спешили им навстречу. Встречали и провожали их театральный балаган, и жизнь как будто неслась в нескольких несоизмеримых измерениях, а Вадим и Люся, по-прежнему молодые, по-прежнему те же, они шли сквозь людей, воспринимая их только как бесконечных зрителей их неисчислимых спектаклей.

Казалось, что их струя времени остановилась и идёт навстречу бурной реке настоящего, проходит через неё и не изменяется. Но это было не так. В один прекрасный день Вадим и Люся умерли. Просто заснули и не проснулись.

И в память о них на маленькой площади большого города, там, где впервые повстречались Кукольник и его Ученица, на том самом месте осталась бронзовая тележка, похожая на миниатюрный ковбойский фургон, да ширма, полукругом примыкающая к ней, да несколько бронзовых персонажей знаменитого кукольного театра, да надпись на мраморной плите:

ТЕАТРАЛЬНЫЙ БАЛАГАН

И ещё одна память осталась о них.

Сотни фургончиков направились в разные концы страны, и сотни молодых людей понесли дальше возрождённое искусство балагана к людям.