Текст книги "Фантасмагория. Книга вторая. Утоление жажды"

Клоун

Стояла прекрасная погода.

Светило солнце и пели птицы.

Правда, птиц заглушал грохот движущихся машин и трамваев. Но это был привычный шум, и никто из горожан не обращал на него внимания.

Вокруг, по объездной дороге, неслись автомобили, по тротуару куда-то спешили люди.

Татьяна сидела одна на сиденье, во втором вагоне трамвая. В трамвае, кроме неё, был только мужчина, скорее, молодой человек лет двадцати пяти, как определила девушка. Он сидел позади Тани.

Таня искоса оглядела его.

Одет вполне по-летнему, рубашка вся из дырок, джинсы.

Таня иронически улыбнулась.

Подумать только, джинсы «Орбита» – мечта поэта! Сама она была в «Левисах».

Мужчина заметил усмешку и невольно посмотрел себе на колени. Тоже улыбнулся.

Таня отвернулась к окну.

За окнами шла обычная жизнь заброшенного областного центра. Пели птички. Так, по крайней мере, казалось Тане.

Молодой человек вытянулся и посмотрел, что за пластинку держит девушка, сидящая впереди него.

На пластинке были изображены полуобнажённые негры в цепях на сцене. Перед ними было множество микрофонов. И надпись «Вопеу М». По-английски.

Молодой человек улыбнулся. Он и без надписи узнал артистов, тем более, что…

Он некоторое время сидел спокойно, очевидно углубившись в свои мысли. Потрогал зачем-то замки на своём «дипломате». Потом решительно обратился к девушке:

– Девушка, извините меня, пожалуйста…

– А?

– Вы не можете мне дать посмотреть пластинку?

– Это «Бони М», – издали показала Таня пакет.

– Вот именно.

– Ну, хорошо. Держите.

Он взял и осторожно вытащил пластинку из пакета.

– Ой, не держитесь за запись!

– Я осторожно, только за концы.

Молодой человек поднял пластинку, как бы желая посмотреть на свет, и, нечаянно, выронил.

Таня не успела глазом моргнуть, как пластинка знаменитого ансамбля «Бони М», купленная сегодня ею в музыкальном магазине «Мелодия» по великому блату и с очень большим трудом за целых тридцать рублей, моментально разлетелась вдребезги.

Осколки усыпали пол трамвая.

Таня даже онемела от злости и возмущения.

Её лицо исказилось, от неё несло бешенной неукротимой злобой.

– Да ты что?! – наконец закричала она.

Парень с любопытством смотрел на неё, с трудом делая вид сильно огорчённого человека.

– Дурак! Разбил!

Таня не знала, что делать. Она раскраснелась, волосы растрепались.

Она стояла перед парнем и возмущённо размахивала перед ним руками. Слова теперь катились водопадом. На глазах от неожиданной обиды вышли слёзы.

– Я сейчас милицию позову! Идиот!!! Бывают же такие…!!!

– Извините меня, пожалуйста, девушка.

– Пошёл ты к чёрту!

– Главное спокойствие. Не надо так волноваться. Ничего страшного не произошло. Просто получилась небольшая стрессовая ситуация…

– Я тебе дам стресс!

Не помня себя от злости, Таня со всей силы ударила ладонью его по щеке.

Пощёчина вышла хлёсткой и звучной. Даже показалось, что разбилась ещё одна пластинка.

Молодой человек подскочил и схватил девушку за руку.

– Не волнуйтесь. И не деритесь.

Он усмехнулся.

– Я заплачу вам.

– Да не нужны мне ваши деньги. Я её сегодня за полсотни купила! Да отпустите же вы меня, наконец!

Девушка попыталась вырваться, но не смогла. А ему пришлось невольно обнять её, чтобы не получить новой пощёчины.

– Отпустите меня!

– Успокойтесь. Я вам заплачу.

– Зачем мне деньги?! Мне пластинка нужна! Вы разбили, вы и достаньте! Иначе я в милицию заявлю.

– А откуда вы возьмёте милиционера?

– На остановке. Я тебя в тюрьму засажу!

– Ну, успокойтесь, пожалуйста. Я выполню ваше желание. Немедленно. Только не надо плакать и сердиться.

Молодой человек освободил не сопротивляющуюся девушку, взял свой дипломат и раскрыл его. В нём лежали две пластинки «Бони М». Точь-в-точь, как та пластинка, что была разбита.

– Я же говорил, что не надо волноваться.

С этими словами он протянул Тане пакет с записью ансамбля.

Она быстро схватила его и вытащила пластинку. Целая. Ни одной царапинки.

Таня удивлённо подняла голову.

– Вы издевались надо мной?

– Да нет, что вы. Профессия такая. Прошу меня извинить. Я просто пошутил.

– Пошутил…

– Ну, простите меня, пожалуйста. Это была дурная шутка. Но я исправился, честное слово. Просто вы на меня так презрительно посмотрели, что я и решил…

– Решили поиздеваться?

– Да нет, что вы. Я серьёзно. Просто, понимаете ли, в чём дело? Как бы вам объяснить это. Я – клоун. Я работаю в цирке. Да вы, наверное, не часто ходите в него. Я всегда появляюсь на арене. Клоун Алёша…

– Клоун Алёша? Так ведь он рыжий, и такой смешной…

– Просто я надеваю парик. И всё тому подобное. Ведь я кончил цирковое училище.

– Вы просто ставили клоунаду надо мной…

– Нет. Ни в коем случае, нет… Я давно хотел увидеть неподдельную ярость, настоящую злобу человека. И вот, с вами так и получилось. Я случайно купил две пластинки «Бони М», и, как видите, одна из них, лишняя, пригодилась.

– Пригодилась, на мою голову.

– Извините меня. Я вёл себя так вызывающе и бестактно, что вы, наверно, теперь в жизни не пойдёте в цирк?

– Да нет, почему же. Я схожу, посмотрю, что вы там из меня сделаете.

– Ну, вот и хорошо. Главное, не сердитесь на меня.

Трамвай остановился.

Парень попрощался с девушкой и вышел.

Он остановился на тротуаре и кинул прощальный взгляд.

Трамвай тронулся, девушка замахала рукой.

Молодой человек прощально махнул рукой и пошёл по асфальту.

Его шаги звучали чётко и отчётливо.

Вечером снова представление.

Светило солнце.

Кража со взломом

Я вышел из подъезда.

Было морозное утро.

Деревья казались ажурными и принесёнными в наше настоящее из какого-то сказочного сна.

Я спустился вниз по скользящим, покрытым только что выпавшим утренним снегом, ступенькам, на которых ещё не было ни чьих следов.

Подойдя к ближайшему дереву, породу которого я бы никогда в жизни не определил, осторожно потянул на себя его веточку. Сверху посыпался мягкий искристый снег, обжигая моё лицо и оседая на моих плечах и шапке.

Я наклонил голову и стал рассматривать отдельные снежинки на рукаве пальто.

Они были разбросаны в истинно поэтическом беспорядке, который может создать только случайность, и который так ценится в искусстве.

Большинство снежинок было неправильной формы, они слипались своими концами в небольшие снежные конгломераты, и постепенно таяли на моих глазах. Но встречались и снежинки идеально правильной формы, в виде шести – восьмигранных, заключённых в повторяющиеся нитевидные ледяные кружки, составляя тем самым то самое, восхищающее всех и вся, снежное кружево.

Дунул на рукав, и стайка ещё оставшихся снежинок моментально взмыла в воздух. Медленно кружась, переворачиваясь с боку на бок, они постепенно ложились на снег, покрывающий асфальт.

Я заметил, что дворничиха, сгребающая снег с дороги на газон, пристально и с недоумением смотрит на меня. И резким движением встряхнув пальто, быстро прошёл мимо неё. Она была в тёплой телогрейке, накинутой поверх платья какого-то непонятного цвета, доходившего ей до колен, и белых валенках.

Я прошёл по уже расчищенной части дороги и свернул на тротуар. Пройдя по нему до угла дома, повернул налево и очутился на улице Гагарина.

Мимо меня торопливо проходили люди.

– Странно, – подумалось вдруг мне, – что в такое время, ясным морозным утром, когда солнце не поднялось ещё выше крыш домов, когда улицы покрыты белым, девственно чистым снегом, когда даже городские воробьи ещё не проснулись и спят крепким сном в своих зимних убежищах, когда жизнь так прекрасна, и когда хочется жить и творить, нам всем приходится куда-то торопиться и бежать на работу, на учёбу. Куда угодно, лишь бы нарушать эту замечательную утреннюю тишину, лишь бы не обращать внимания на это утреннее благолепие, и отказываться при этом от исполнения своих желаний…

Мимо меня торопливым шагом проходили люди, проходила чья-то чужая, совершенно мне не знакомая и неизвестная жизнь. Я не знал их, никого, и в то же самое время у каждого из них была своя автономная от меня жизнь. Некоторых я узнавал, мы с ними стояли на одних остановках, ездили в одном транспорте по одной дороге, встречались взглядами, но, конечно же, не здоровались.

Вдруг раздался звук разбитого стекла, сработала сигнализация, и в магазине напротив устрашающим голосом завопила сирена. Все люди вокруг замерли. Человек, который разбил витринное стекло, быстро проник в магазин и, взяв что-то с витрины, выскочил в проём и бросился бежать. На другом конце улицы показалась милицейская машина с синей «мигалкой» – маяком на крыше. Люди бросились догонять того человека, и я понял, что это преступник…

Платон кречет

Мерцали лампочки на стенах. Дрожали потолки. Слышался гул. Сонм студентов стоял на коленях, покорно склонив голову и читая вслух или про себя Гукасяна. Некоторые читали Мясникова. А отдельные счастливчики – пособие. Оно было значительно короче.

В воздухе парил Он! Он – это зам. декана. Раздавался плач угнётённых и стоны обиженных. Все ждали. Он ушёл. И тогда народ повалил на экзамен.

Мне дали больного Кречета. Я старательно изучил лабораторные данные и затруднился в постановке диагноза. Что такое синдром средней доли? Меня отослали к Мясникову. Я еле-еле достал его, мне даже раскрыли его на нужной странице. Прочитал, но всё равно ничего не уяснил. Отправился к больному.

Больного нет. Больной вышел.

Что делать?

Я в шоке. В торпидной стадии.

Сижу, тупо читаю пневмонию. Нашёл что-то похожее.

Опять ищу больного. Его нет. Он ещё не возвращался.

Шок медленно и неотвратимо усиливается и идёт к своей конечной, терминальной стадии, которая в классификации не включается.

Что делать?

Этот вопрос никак не выходит из моей головы.

А больного всё нет.

Нового больного брать уже поздно.

Наконец, за ним кого-то послали.

Идёт, ругается. Надоели, говорит, мне эти студенты. Житья от них нет. Уже пятый раз на экзамен тащат. Сильно сердитый больной.

Но делать-то нечего. Подсел я к нему, анамнез начал собирать. Anamnes morbi, vite и прочее…

С трудом, но отвечает. На контакт идёт плохо.

Тракторист, живёт в Апастово, в клинику поступил в декабре. Второй месяц в больнице. Вначале, как заболел, был сухой кашель один-два дня, потом кашель с зелёной мокротой до полутора стаканов в сутки, потрясающий озноб, температура до 40 градусов, боли в груди справа спереди. Полторы недели лежал дома, потом – девять дней в участковой больнице. Принимал пенициллин таблетки, потом уколы, эуфиллин, сульфадимезин. Лекарств принимает много. Сейчас состояние много лучше. Но беспокоит сухой кашель. Температура – нормальная.

Он ещё много чего сказал, но это уже семейное.

Потом я его осмотрел, простукал, прослушал. Хрипы были в лёгком – сухие и влажные – справа.

Привёл преподавателя и рассказал ему всё, что узнал и что нашёл у больного. Я так и не узнал за это время, что же такое синдром средней доли, но рассказал всё, что знал про пневмонию, и ничего, это сошло. Сдал больного, и пошёл скорее к лекционному залу, готовиться сдавать экзамен.

Тут же, моментально, вновь заразился царящей вокруг лихорадочной экзаменационной обстановкой, и начал быстро-быстро перелистывать конспекты лекций и записей, сделанных на занятиях.

Студенты вокруг меня упорно вчитывались в книги, в тетрадки, нервничали, ходили туда-сюда по коридору, нервно смеялись и заглядывали сначала в замочную скважину, а потом уже и, приоткрыв немного входную дверь, в зал, где счастливчики уже сдавали экзамен. По мере приближения моей очереди, я тоже, как и все вокруг, всё более и более проникался ажиотажем, властвовавшим над всеми. У меня участился пульс, и застучало в голове, наверное, подскочило давление, и начали путаться мысли.

Я только-только дошёл в лекциях до сахарного диабета, как подошла моя очередь, – идти на экзамен. Пришлось всё бросить и всходить на эшафот.

Я взял билет и, конечно же, ведь все знают про существующий закон подлости, – бутерброд всегда падает маслом вниз, – там был вопрос про сахарный диабет. Я резко ощутил щемящую пустоту на том месте, где у обычных людей находится сердце, и медленным, заплетающимся шагом двинулся к освободившемуся столу.

Сел, немного успокоился и начал думать, что же я знаю про диабет. Спешно провёл ревизию – оказывается, ничего. В моей голове царила поразительная пустота. Почти голая пустыня. И ни одной здравой мысли на сто вёрст в округе.

Обдумал другие вопросы. Их-то я ещё более или менее знал и что-то помнил.

Но делать было нечего, всё равно, знаешь или не знаешь, надо идти сдавать. Я немного подгадал и сел к той преподавательнице, которая у нас вела все занятия. Я у неё на плохом счету не был.

Рассказал всё что знал, дошёл до сахарного диабета и, просто удивительно, но откуда-то слова взялись и знания, и я объяснил всё как надо.

Мы мило распрощались, и я вышел в состоянии радостного возбуждения и невменяемости, как человек, только что избежавший смертельной опасности.

У моего организма есть такая интересная особенность – в обычной ситуации, в быту, в обычной обстановке мои мозги ничем особенным не отличаются, – ни памятью, но знаниями. Но зато в экстремальной обстановке или в той, которую я за таковую принимаю, мой мозг почти автоматически, вне всякой связи с моим сознанием выдаёт мне всю нужную информацию. Как будто заслонка какая-то открывается, и наступает просветление.

Ребята даже иногда обижаются на меня, что я почти никому не могу ничего подсказать. А я действительно не могу, потому что не знаю того, что мне не нужно.

Мы прождали ещё два часа, пока нас наконец не выстроили в зале, и в торжественной обстановке вручили зачётки, и объявили оценки.

Я получил «хорошо», сплюнул через левое плечо и пошёл домой. А на душе было светло и радостно.

Оставалось ещё два экзамена, и два года учёбы.

Легенда двоих

– Что за смысл вы находите в этом занятии? – спросил я у Анатолия.

– Хочешь, я расскажу тебе одну легенду? – задал он мне контрвопрос.

– Расскажи, мне пока незачем спешить.

– Так вот, в стародавние времена, лет сто назад всё было иначе.

Ты же знаешь, что всё было проще, примитивней, и, в основном, зависело от самого человека, от его готовности прийти на помощь.

В одном из городков нашей необъятной страны жил молодой врач, специальность его не имеет значения. Он работал день и ночь, ты знаешь, зарплата тогда была маленькой, особенно у медиков. Он любил свою работу, иначе не потратил бы столько сил и столько лет на учёбу, на самую мелкую работу, которая приносила бы пользу его больным. Но, видно чем-то эта работа не удовлетворяла его.

Он вечно был печален, меланхоличен и задумчив.

В том же городе, в той же больнице работала молодая медсестра. Озорная, бойкая, смешливая девушка. Всякое дело спорилось в её руках, больные любили её и ласково звали – дочушка.

Как это бывает во всех историях, их пути неожиданно пересеклись: однажды они вместе ездили на сельхозработы в колхоз, однажды оказались вместе на концерте, однажды оказались в одной компании, встречавшей какой-то праздник. И так далее…

Не было в мире людей стол различных, чем они, но видно это и привлекло их друг к другу. Симпатия перешла в дружбу, дружба переросла в любовь.

Это легенда, и я не буду останавливаться на мелких деталях, которые больше подошли бы роману, чем моему скромному рассказу.

Они всюду были вместе. Так прошёл год. Настала пора отпусков.

Они взяли отпуск в одном и том же месяце. И тут та самая неудовлетворённость своей работой молодого врача дала о себе знать.

У него зародилась совершенно сумасшедшая идея – он предложил своей любимой путешествовать по стране на велосипедах, и оказывать помощь людям. Разумеется, медицинскую. Он был довольно хорошим специалистом, а у неё – были «золотые руки». Что ещё надо человеку?

И, самое удивительное, – она сразу же согласилась. Видно она так любила своего друга, что ради него была готова на всё.

Они купили велосипеды, в слесарной мастерской сварили их между собой так, что у них образовался четырёхколёсный экипаж о двух человеческих силах, поставили на нём брезентовый тент, прицепили лёгкую тележку для вещей, закупили медикаментов, инструментарий, немного продовольствия, и отправились в путь.

Он предварительно узнал через ГАИ, в каких местах чаще случаются аварии, где больше смертность. И им сразу же повезло, если можно так сказать. На их глазах, на повороте перевернулся «Москвич». Водитель погиб, а остальных они спасли, потому что вовремя оказали первую медицинскую и врачебную помощь.

Потом они начали ездить с рацией, для этого ему пришлось окончить курсы и вступить в клуб коротковолновиков. Но зато теперь они оперативнее могли вызывать подмогу. И они всегда оказывались под рукой, когда случались дорожные аварии. И они всегда приходили на помощь.

Вовремя оказанная помощь спасла жизни многим пострадавшим людям.

Они лечили в деревнях, через которые проезжали, доставали дефицитные лекарства пенсионерам. Старики и старухи в малых и дальних сёлах чуть ли не молились на них, и всегда ждали их.

Они спасли тысячи людей. И всё это – не бросая основной работы, в отпуск и в свободное от работы время.

Они были замечательными подвижниками. О них слагали легенды, и на них всегда надеялись.

Но однажды, когда они возвращались после одной из таких дорожных аварий, они были усталые, а дело было поздним вечером, их сбил многотонный грузовик, и никого не оказалось рядом, чтобы спасти их.

Они были моими прадедом и прабабушкой. И поэтому я каждый день выезжаю на дорогу. Вдруг кому-то опять требуется моя помощь…

Логика падения и логика взлета

Все люди летают во сне. Но только в детстве, пока растут. И вырастая, многие об этом забывают. Не все гусеницы становятся бабочками. Не все души попадают в рай.

Рай и ад – они действительно существуют. Но только в представлениях, в человеческой душе и разуме, в мыслях, ими порождаемыми.

Удовольствие поднимает нас до небес, к самым изысканным райским наслаждениям. А страдания, мучения, даже всего лишь душевные, стремительно ввергают нас в пучины ада.

Желание даёт нам крылья.

А с крыльями, – мы получаем возможность – летать.

Потенциальную возможность летать.

Летать во сне, летать наяву.

Летать до небес и до самого дна.

Взлетать и падать, падать и взлетать. Падать, и вновь подниматься.

Никто не знает, зачем это людям нужно. Но летать надо. Полёты – это жизнь. Даже если потом мы и не помним, что это такое, зачем и почему…

Мы улетаем во сне, улетаем в неизвестность, в страну чудес и невозможности. Во сне всё возможно и можно, даже то, что делать нельзя и не можно… Сон – это великое чудо жизни, данное богом для возможности жить дальше. И кто знает, что реальнее – сон или действительность? Жизнь или смерть? Говорят, что всё в мире всего лишь иллюзия, всё – майя…

Мы плывём по реке невозможного, то, резко взлетая вверх, то, стремительно падая вниз. И мы никогда не знаем, чего в нас больше – истинного или ложного, что есть правда – то, что есть, или то, что приснилось?

Я видел много снов, но я их забывал. Некоторые из них я записывал. Но больше слушал – чужие сны, длинные и цветные, прямые и извилистые, понятные и замысловатые… Я жил чужими снами, и жил в чужих снах, иногда забывая – где же сон, а где явь. Я видел самого себя в зеркале, но не узнавал. Сны окружали меня как воздух, входили в меня с дыханием и выходили с выдохом. Я жил ими, и купался в них…

И ещё, – я летал в них. Вокруг света. Я видел много людей, и много жизней. Я многое познал и изведал, и уже не разделяю, что было моё, а что было их.

Я скользил по грани бытия. Я скользил по жизни. Но я вернулся.

Я изведал полёт туда и обратно. Я улетал и возвращался. Я умирал и оживал. И каждый раз я просыпался, и каждый раз не понимал, и до конца не принимал: что есть жизнь, и что это такое – сон ли это, или же действительность, что здесь истинно, а что здесь ложно. Но я летал, и этого мне достаточно.

Я засыпал и просыпался, и мир, мой мир обступал меня вновь и вновь. И это было счастье, и это было чудо…

Летайте во сне, пока летается.

Смотрите сны, пока они видятся, и пока они снятся.

Спите спокойно, пока спится.

И падайте вверх, и летайте вниз.

Бог – не фокусник.

Он – эквилибрист.

Лучшее средство

Лучшее средство от любви – это путешествие. Это было подмечено ещё древними.

А поскольку любовь была, причём, как и полагается, невзаимная и несчастная, то я быстро сложил свои вещи в чемодан, запер квартиру, и отправился в путь. В дорогу, несущую мне освобождение от любви.

Серая размытость акварели осенних туманов уже покрывала по вечерам и утром окрестные леса и пригорки, грязно-бурые пятна пожухлой травы то и дело бросались в глаза, а солнце светило уже не так ярко и совсем не грело. Наступала тихая осенняя пора.

Деревья в спешном порядке, иногда всего лишь за одну ночь меняли зелёный наряд на золотые убранства. Багровые и золотистые тона мягко холодили душу, навевая непрошенные мысли о предстоящем в недалёком будущем угасании физических сил и умственных способностей.

Иногда начинал моросить мелкий надоедливый, серый-серый, нескончаемый и тоскливо утомительный осенний дождик. Он накрапывал почти без перерывов на обед, и, начавшись утром, кончался только вечером.

В последние дни, по ночам выпадал густой иней, и деревья по утрам казались заколдованными злым волшебником. Сквозь восковую бледность пробивались золото листьев и буроватость травы, а на них – следы невиданных зверей, которые были видны до тех пор, пока солнце не поднималось в зенит.

Автобус умчал меня в аэропорт, а самолёт принёс меня в Санта-Робину. В туристическом бюро я уплатил семьсот рублей и был помещён в номере на седьмом этаже молодёжной гостиницы. Столица – это, конечно, всегда столица, даже если она провинциальная. Как говорила одна моя знакомая, у нас одеваются даже более свободно и шикарно, чем в других более крупных городах. А она в этом разбиралась.

Интересно было пройтись по старой части города, мимо трёхсотлетней белокаменной крепости, собранной из красного кирпича и оштукатуренной белой извёсткой.

Ещё интереснее было пройтись по знакомым до боли в сердце узким улочкам, где когда-то я кем-то ходил, и о которых в моей душе таились самые приятные воспоминания. Я был один, и не было её. Не было даже надежды.

Я набрал номер телефона. Она! Я попал как раз вовремя. Всего нельзя передать. Да и стоит ли…?

Я подумал – наверное, это самое приятное за всю мою поездку. Голос как в двух шагах. Только вот нет губ и нет глаз. Зато есть моя память.

Я положил трубку.

Ветер раскачивал провода.

Жаль, что я не электрон. И мой путь – в другую сторону.

Длинный-длинный долгий поезд.

Огоньки проплывают во тьме.

Телеграфные столбы. Станции. Города. Люди.

Напротив – крепко сбитая, красиво сложенная ладная живая девица. Скорее всего, нет. И даже глаза в глаза. Нет, не то. Не то, не то.

Стучат колёса об стыки рельсов.

Вагон летит по трассе. Впереди – электровоз. И, наконец-то, остановка. Выноси вещи и неси их на вокзал.

Город прекрасен. Но в нём слишком много гостей и почти не видно хозяев.

Кино. Он ломится, ломится в дверь. И полоски света постепенно, как мазки художника, ложатся на её заплаканное и измученное лицо. Хэппи энд, как и положено.

В «Столешники» я не попал. Зато теперь я знаю, где они находятся. Когда-нибудь потом, в следующий раз… А во всём виновата она, та, другая. Это она надоумила меня идти туда, но не предупредила, что там всегда громадная очередь. Но всё равно я ей благодарен за всё, и за тот бесконечно долгий день, проведённый вместе, и за долгий-долгий вечер, и за огни салюта, и за танец под зонтом на проливном дожде.

Опять вагон. Опять огни. Опять вагон качается. И стук колёс, как стук сердец никак не прекращается.

Приморский город. Нечаянное прикосновение и смелый взгляд. Старый-старый трескучий вагон. И памятник вечному Дюку. Обещанье любви и бархатные ночи Андалусии. Бегом за шампанским.

Как холодны ночи на юге! И как голодно здесь кормят, и как поздно…

Старый замшелый и заношенный дворик. Виноград, растущий прямо на кухню. Люди, живущие вечно юной надеждой на переселение.

Как много людей живёт плохо!

Вместо квартиры – столетний разваленный дом. Вместо работы – получка, зарплата. Вместо жизни – проживание вдвоём. И вместо детей – расплата…

Милый скромный городок. За что такая слава? Пройтись по улицам легко – и чисто, и приятно. А знаменитая улица – сколько апломба! Зато хороший книжный магазин. Я отправил домой целую посылку книг.

Ночью холодно, а днём нещадно палит солнце. И деревья ещё зелёные. Море я видел только с известной всему миру по великому фильму лестнице. Оно было большое и синее. Но больше, к сожалению, о нём я ничего не могу сказать. Синее, как глаза моей любимой.

Как она там?

Всю ночь ехали на дизеле до границы. Все взбудораженные, суматошные. Даже я.

Много людей едет за границу, целый поезд.

Приехали. Ночь. Улицы тускло освещены фонарями. Магазины, дома, парочки, высокие деревья без цвета. Ночью все кошки серы, даже серые. Над городком царит необычная пограничная тишина.

Таможня. Двухэтажное здание, ярко освещённое всеми своими окнами, излучающее свет во все стороны. Невольно ощущаешь себя маленькой песчинкой, зная, что находишься на самой границе нашего и не нашего. За спиной – страна, а впереди – неизвестность.

Помогаю нести чемодан, хотя и не очень лёгкий. Мягкий благодарный взгляд.

Долгое, томительно долгое ожидание.

Заграничный паспорт. Какой же я старый! Таким я буду через десять лет. А может уже раньше? Может и раньше. Если доживу.

Таможенная декларация. Что везу, сколько? Тридцать рублей наличными – три красненькие десятки. Фотоаппарат. Кинокамера. Плёнка. Водка. Золото и серебро – если есть. И подпись.

Ответственность контрабандиста. Правда, я ничего не провожу. Незачем. Я путешествую, отдыхаю, лечусь.

Говорят, что воздух за границей – целебнее. Проверим. Зато родимый воздух – слаще.

Ностальгия. Ностальгия по оставленной жизни. Ностальгия по утраченному. Правда ли?

А вот и начали пропускать. Несколько контрольных вопросов. Взгляд в паспорт, на лицо, печать. Печать в декларацию. Можно идти.

У причала стоит пассажирское судно. Две палубы, капитанская рубка, и огромная труба. «Амур» – многозначительное название, не правда ли?

Вот и всё. Вступил на трап. Родная земля позади. Пограничник с автоматом. И освещённый контрольно-пропускной пункт.

Вот теперь всё. Действительно всё.

Стою на палубе и смотрю с борта вниз. Посадка будет идти ещё долго. Но я уже в пути. Я уже там. Рядом она. Моя рука на её талии. Как сладок поцелуй на рубеже.

Прощай, Италия!