Текст книги "От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе"

Распределение эмоциональной нагрузки и производительность «коллективного разума» позволяет префронтальной коре каждого отдельного человека делать гораздо меньше работы, чем пришлось бы ему в одиночку. Нам даже не всегда требуется какое-либо саморегулирование или совместное регулирование – порой для них нет причин, поскольку «коллективный разум» (я разведу костер, а ты последи, чтобы медведь не пришел) оставляет нам значительно меньше всего того, что нужно регулировать. Точкой отсчета для нашего мозга является общая социальная компетентность. Вот как говорят об этом сами авторы.

Социальная близость способна снизить почти все расходы энергии, связанные с префронтальной корой. Например, люди, недавно вступившие в романтические отношения, могут в меньшей степени стремиться к личной саморегуляции, поскольку окружающий мир начинает казаться им уже не таким опасным и сложным. Кроме того, их партнеры совершают действия, которые положительно влияют на их состояние (скажем, держат за руку в знак поддержки), избавляя таким образом от необходимости регулировать свои эмоции самостоятельно.

Причем чем теснее связь, тем сильнее расслабление.

Когда человеку нужно пройти сложную медицинскую процедуру, даже возможность подержать за руку незнакомого человека повышает чувство безопасности и снижает боль и тревогу. Если держать за руку друга³³, это действует еще сильнее, а рука любимого человека – лучшее обезболивающее на свете. Все это заставило Бекса и Коэна, как и многих их последователей, усомниться в том, разумно ли выделять личность³⁴ как единицу изучения в психологии человека. Трудоемкие процессы саморегуляции представляются довольно грубыми и лишенными изящества в свете идеи, что социальные отношения позволяют связанным друг с другом личностям переживать меньше стресса.

Те из нас, кто состоит в долгосрочных близких отношениях, вероятно, инстинктивно понимают это как ситуацию расширения возможностей. Развитые социальные связи оберегают нас от одичания, как, к примеру, при одиночном заключении. Да, связь с людьми дарит нам спокойствие. В то же время мы по опыту знаем, что немногое может стать таким сильным триггером или вывести из себя так, как отношения с любимыми. Любовь – как хороший сантехник, доберется до самых потайных мест и выявит все незалеченные раны и трещинки, притаившиеся внутри. Мало что может нажать на все эмоциональные кнопки и вызвать такую боль, как любовь. К тому же скоро мы убедимся, что все мы женаты на своих неудовлетворенных потребностях. Так что – хорошо это или плохо – наши нервные системы переплетены.

Мудрый Взрослый, префронтальная кора, ведомая правым полушарием мозга, видит целое и понимает, насколько мы взаимозависимы. Но когда мы находимся под воздействием стресса, – а для некоторых из нас это почти всегда, – вперед проталкивается Адаптивный Ребенок, который хочет нас защитить, и перехватывает власть. Мы переключаемся на ориентацию исключительно при помощи левого полушария, а оно строго алгоритмично и механически³⁵ занимается решением насущных задач. Мы утрачиваем широкую перспективу, которую показывает правое полушарие, и вместо префронтальной коры руководствуемся более эмоциональной и примитивной лимбической системой. В такие моменты мы перестаем ценить все, что касается отношений.

Главная беда состоит в том, что левополушарная ориентация Адаптивного Ребенка соответствует принятой в нашем обществе культуре индивидуализма. Когда мы «сдвинуты влево», то есть нас ведет левое полушарие, воцаряются логика и механистичность. Насущные задачи оказываются в списке приоритетов выше, чем отношения между людьми, которые выполняют эти задачи. Это относится как к Адаптивному Ребенку в каждом из нас, так и к обществу в целом. Лишь недавно мир корпораций осознал новый вид лидерства – лидерство, основанное на отношениях, вместо иерархического управления.

* * *

Саммит, юный фрилансер-айтишник, никак не мог наладить собственный бизнес, несмотря на свой выдающийся ум и талант. Особенно его обескураживало, что на работе он всегда давал больше, чем от него просили, и при этом либо терял заказы, либо не получал повторных. Когда мы разговаривали о его работе, обнаружилась закономерность.

Саммит начал понимать, что то, что он считал своей сильной стороной, на самом деле главная его слабость. Он засиживался над работой допоздна и всегда обеспечивал заказчику программу намного более изящную, сложную и многогранную, чем ему заказывали. Вместо «форда» собирал «ламборджини» – только вот клиенту «ламборджини» был ни к чему. Саммит ожидал похвалы, а вместо этого постоянно слышал: «А нельзя ли попроще?» Левое полушарие велело ему предпочитать саму вещь тем людям, которые будут ею пользоваться. Его Адаптивный Ребенок создавал близкий к совершенству продукт, не посоветовавшись с Мудрым Взрослым, который прислушался бы к пожеланиям клиента, а не к своим собственным.

Поскольку клиенты зачастую обращаются ко мне, находясь в тупиковой ситуации, я вижу множество людей, которые основную часть жизни задействовали участки мозга, связанные с Адаптивным Ребенком. Они думают, что они Мудрые Взрослые, но на самом деле нет. По большей части мир щедро награждает их. Поскольку Адаптивный Ребенок отражает культурные ценности в целом, люди, живущие в основном с опорой на своего Адаптивного Ребенка, как правило, добиваются огромных успехов в финансах и в профессии. А вот с личной жизнью у них катастрофа.

Главный постулат индивидуализма – я существую отдельно от природы, или, точнее говоря, – человек выше природы. В начале, согласно книге Бытия, Господь повелел Адаму владычествовать надо всем, что ходит, плавает и ползает по земле (Бытие 1: 26–28). Это была неудачная мысль. Древние греки были скромнее. С их точки зрения ставить себя выше природы – это святотатство³⁶, гордыня и причина падения всех трагических героев до единого. Однако бредовая идея владычества – что мы имеем право и обязаны все контролировать – стала столпом патриархальной культуры и традиционных представлений о мужественности. Сегодня большинство из нас уже не тратит почти все время на выживание и покорение стихий, однако и вы, вероятно, пытаетесь применить идею владычества к жене, детям, собственному телу, кому-то из коллег или к миру в целом.

Бредовая идея контроля – цель любой больничной программы по управлению стрессом, в которую вы, возможно, угодите, когда у вас случится инфаркт. Именно с ней пытаются совладать «Анонимные алкоголики» со своими двенадцатью шагами, именно о ней говорится в их «Молитве о смирении». Наше индивидуалистическое, линейное, ньютоновское мировоззрение ставит человека выше природы и создает иллюзию, будто он способен ею манипулировать, подчинять ее своей воле – совсем как хирург, оперирующий живое тело, или механик, склонившийся над машиной. Мы созданы по образу и подобию Бога – Великого Часовщика³⁷, как гласила расхожая мудрость Эпохи Просвещения. Мы стоим выше системы и работаем над ней.

Если управление миром – центральный компонент традиционного представления о мужественности, то управление управляющим – центральный компонент традиционного представления о роли женщины – «шея вертит головой», как говорится. Но как известно каждому, кто работал с проблемами так называемой созависимости, приспособленчество при всей его внешней самоотверженности – на самом деле тоже форма контроля, когда жена старается «не вывести мужа из себя». Созависимым поведением я считаю все случаи, когда вы воздерживаетесь от совершенно разумных действий, например от того, чтобы сказать правду, опасаясь, что партнер выдаст неразумную реакцию. И традиционная мужественность с ее манипуляциями над природой, и традиционная женственность с ее манипуляциями над мужчинами – это попытки контроля, попытки навязать свою волю и другим людям, и непосредственно всему миру.

Отношенческое сознание, напротив, синонимично экологическому. Оно корректирует бредовые идеи владычества и заменяет их знанием, что мы не вне и не над природой – мы живем в ней, мы ее часть. Это экологическое смирение. Единственное в природе, что мы можем непосредственно контролировать, это мы сами, да и то если повезет. Мне видится, что перейти от гордыни к смирению для нас – шаг не менее фундаментальный, чем поместить в центр Солнечной системы Солнце, а не Землю.

Когда мы как вид перейдем от модели владычества над природой к модели бережного отношения к природе, мы поймем, что вода, в которую мы постоянно сбрасываем пластик, – это вода, которую мы пьем, а воздух, который мы загрязняем, – это воздух, которым мы дышим. Если мы вообще выживем. COVID-19 – наш первый опыт взаимодействия с природой, которая ополчилась против нас в масштабах планеты. Воспримем ли мы это как призыв к действиям? Вряд ли. За первой пандемией последуют другие, сегодня мы носим медицинские маски, а завтра, возможно, придется надеть противогазы. Наши действия настолько саморазрушительны, что балансируют на грани суицида. Но мы не унимаемся.

Как вверху, так и внизу. Та же драма доминирования, которая сейчас разыгрывается на нашей планете, прорывается и в нашей личной жизни.

В отношениях с близкими мы сплошь и рядом занимаем позицию «вне» или «выше». Мы стремимся контролировать партнеров, детей, наши тела, даже образ мыслей («Надо мыслить позитивно»). Отойдите на шаг в сторону – и вы увидите, что строить отношения из позиции власти и контроля – это безумие.

Но даже если мы это понимаем, в момент, когда страсти начинают накаляться, власть берут более реактивные отделы мозга и мы обращаемся к модели: «Я прав, а Ты нет. Твоя победа – мое поражение. Я могу либо подпустить Тебя ближе, либо защитить себя».

Мы все коллективно и лично отчаянно нуждаемся в новой парадигме. С той точки зрения, где ценны в первую очередь отношения, ответом на вопрос «Кто прав, а кто виноват?» будет: «Какая разница?» С этой точки зрения и сам вопрос звучит по-другому: «Как мы как команда собираемся решить проблему? Какой способ подходит нам обоим?» Переход от индивидуалистического мышления к отношенческому – на первый взгляд кажется романтическим идеализмом, но я день за днем наблюдаю в собственном кабинете, какой потенциал для изменений в нем таится.

Приведу самый заурядный пример.

Стэн. Ты или прав, или женат

– Он не желает меня слушать! – кричит Люси, белая, лет тридцати пяти. Она сидит на самом краю дивана и воздевает руки, будто умоляет меня о чем-то.

– Я ее не понимаю, – произносит Стэн, тоже белый, сорока трех лет. Он закрыл лицо руками – сломленный, измученный, словно говоря: «Что бы я ни делал…»

А третий в кабинете – я, и я смотрю и слушаю. Брак Стэна и Люси на грани краха – и из-за чего? Из-за недоразумения.

Прошлые выходные едва не обернулись бедой.

– Мы собирались поехать восстановить силы – только вдвоем в нашем домике на Кейпе, – рассказывает мне Люси. – Мы оба ждали этой поездки. Она была нам нужна. – Она опускает глаза и смотрит на свои ладони. – Мы и доехали-то туда чудом. Я чуть не развернула машину и не уехала домой.

Что же произошло?

– Такая банальщина, вы будете смеяться, – говорит Люси. – И тем не менее…

Тем не менее, думаю я. Старое доброе «тем не менее». Такая банальщина, что впору только посмеяться, но тем не менее… из-за нее можно и на баррикады пойти. Домашняя жизнь – это крошечная сцена, полная гигантских эмоций.

– Что же произошло?

– Да чушь полнейшая, – объявляет Стэн, барабаня одной ногой о пол, раздраженный, потерявший терпение.

– Мы взяли две машины, – перебивает его Люси, решив взять все в свои руки. – Обе были нагружены продуктами. Поэтому мне было не видно, что сзади. Я и так нервничала. Не люблю ездить в темноте. Я попросила Стэна держаться рядом – на всякий случай, ну, я не знаю, если я потеряюсь, не там сверну, да мало ли.

– Она хотела, чтобы я присматривал за ней, – говорит мне Стэн, чтобы сократить историю. – Я так и делал.

– Нет, не делал, – говорит Люси.

– Именно это я и делал. Вот посудите сами. – Стэн обращается ко мне, к арбитру. – Я пробирался сквозь пробки…

– Еще одна сложность, – встревает Люси.

– Не будем отвлекаться, – прошу я ее.

– Я был на две машины впереди нее.

– Но я тебя не видела! – перебивает Люси.

– Я прекрасно видел ее в зеркало заднего вида.

У Стэна появляется затравленное выражение. Я уже чувствую, куда все ведет.

– Она мне звонит в панике, совсем не в себе. «Ты обещал, что не бросишь меня!» Прямо с ходу начинает на меня орать.

– Ой, Стэн, да ладно тебе. – Люси словно отмахивается от ребенка.

– Родная, конечно, очень плохо получилось, что ты меня не видела, как ты говоришь…

– Но ты меня бросил! А обещал…

– Ты была сразу за мной, черт побери! Я сказал тебе: следи за машиной, которая у тебя впереди. Я был рядом, милая. Так что не надо…

– Мог бы просто пропустить две машины вперед, и тогда…

– Ясно, – перебиваю их я. – Кажется, я понял.

Стэн и Люси увлеклись типичной битвой индивидуалистов «Кто прав, кто виноват», опираясь на то, что у них были несколько разные определения, что такое «быть рядом» с Люси. И оба правы, когда говорят, что их спор – банальщина, но есть в нем и это досадное «тем не менее». «Тем не менее» может разрушить семью. «Тем не менее» может привести к разводу.

Для Люси «быть рядом» – значит быть прямо возле нее. Для Стэна это значит держать ее в поле зрения. Кто тут объективно прав? Ну, признаться, вопрос с подвохом.

Я прошу супружеские пары, с которыми работаю, проглотить несколько горьких пилюль. Вот первая: В личных отношениях нет места объективной реальности. Объективная реальность хороша, когда нужно заставить поезд приехать по расписанию или разработать спасительную вакцину, но, чтобы дознаться, чья точка зрения «обоснована» в межличностных отношениях, это путь к провалу. Она ведет к битвам за объективность. Что происходит – Люси заводится по пустякам или Стэн бросает ее в беде? Такие споры могут вертеться по кругу вечно, словно собака, кусающая свой хвост, и вырваться из них сложно, поскольку предположение, что бывают объективные факты, изначально ошибочно.

В близких отношениях вопрос не в том, чтобы два человека пришли к одной единственно истинной реальности, наша задача – путем переговоров примирить две разные субъективные реальности. Из этих двоих я беру сторону Люси, в этом и состоит разница между RLT и остальными видами терапии. Мы можем принять чью-то сторону. Фактически Стэн прав, а с точки зрения отношений – нет. Действительно ли Стэн присматривал за Люси, действительно ли следил, как и обещал, чтобы у нее все было хорошо? Да, бесспорно. И если бы просьба исходила от него, его бы все устроило. Но Стэн не женат на Стэне. Люси нужно было ощущать успокоительное присутствие Стэна рядом, в поле зрения. Ей требовалась не его помощь, а уверенность, которую придавало его присутствие. В этом случае – и во многих других подобных, как уверяет меня Люси, – Стэн «не понимал», чего она хочет. Он не улавливает главного, поскольку не мыслит отношенчески. Подобно множеству моих клиентов-мужчин, Стэн ведет себя инструментально. Он сфокусирован на насущной задаче, а не на субъективных чувствах партнерши. Он присматривал за ней, но не удовлетворял ее эмоциональных потребностей.

Именно об этом писала Дебора Таннен, знаменитый лингвист, в своей книге «Ты меня не понимаешь!», которая вышла в 1990 году, где говорится о том, что мужчины в разговоре обсуждают информацию, а женщины выстраивают отношения³⁸. «Объективно» Стэн был на сто процентов прав. Однако одновременно он был на сто процентов слеп и глух ко всему, что составляло субъективное восприятие его жены. Хуже того, всякий раз, когда Люси пыталась объяснить ему, что ее беспокоит, всякий раз, когда она пыталась навести мосты через разделявшую их пропасть, Стэн только упорнее держался за свою драгоценную правоту.

– Давайте я объясню. – Я пытаюсь помочь Стэну. – Посмотрим, сумеете ли вы сменить точку отсчета. Когда Люси что-то говорит, у вас, Стэн, есть два критерия, две точки отсчета, которые служат вам ориентирами. Первый – объективная реальность. Вы действительно присматривали за Люси, как она хотела, – да или нет? Права ли она в своей оценке – да или нет? На это я, друг мой, скажу – удачи вам. Права она или не права – извините, Стэн, но, увы, это никого не интересует. В сущности, вы применяете к своим отношениям с женой научный метод. А здесь он не работает. А вторая точка отсчета, судя по выражению вашего лица, это, как бы сказать, вы сами. Вы говорите себе: «О Господи! Неужели мне и правда нужно все это выслушивать?»

Стэн ерзает на диване, но не отпирается.

Я продолжаю:

– Вот чего я хочу от вас: смените точку отсчета. Просто попробуйте. Мне горько вам говорить, но дело тут не в точности формулировок и уж точно не в том, как вы себя показали во всей этой истории. Стэн, сейчас все дело в Люси, в ее чувствах, в ее реальности, в ее субъективном опыте. В настоящий момент, прямо сейчас, спросите себя, чего вам больше хочется – доказать, что вы правы, и выиграть спор или помириться с женой и помочь ей почувствовать себя лучше?

– В смысле? – спрашивает он несмело, но внимательно слушает, что я скажу.

– У меня припасена на такой случай реплика на десять тысяч долларов. Готовы, Стэн?

Он кивает.

Я обращаюсь к Люси, изображая Стэна. Первым делом я смягчаю выражение лица и голос.

– Родная, – нежно говорю я, – прости меня за то, что тебе так плохо. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовала. Что я могу сказать или сделать сейчас, чтобы тебе стало легче?

Потом я поворачиваюсь к Стэну.

– «Прости меня за то, что тебе так плохо», – повторяю я. – «Что я могу сказать или сделать сейчас, чтобы тебе стало легче?» Зарубите это себе на носу, – говорю я ему. – Наклейте на зеркало, чтобы читать каждое утро, пока бреетесь.

Стэн ничего не говорит, а просто сидит тихо и переваривает услышанное. Люси рядом с ним плачет.

– Если бы эти слезы могли говорить, что они сказали бы? – спрашиваю я, повернувшись к ней.

– Просто… – Она запинается. – Просто…

Ничего, что она на миг утратила дар речи. Я знаю, почему она плачет. Она силком затащила мужа к трем терапевтам до меня, и никто из них не стал с ним бороться. Она плачет от облегчения.

Да, Стэн на грани развода, но он не плохой человек. То, что он так яростно отстаивал, то, за что чувствовал обиду, было, в сущности, ощущение собственной правоты – в линейном, индивидуалистическом, ньютоновском мире, в котором все мы живем. Но чтобы сохранять эмоциональное присутствие в жизни жены, ему нужно всего-навсего отказаться от привычного мировоззрения и принять совершенно иную парадигму. Понимаете, клиентки тащат ко мне своих партнеров не потому, что хотят наладить коммуникацию, хотя многие поначалу именно так и говорят, и не для того, чтобы разрешить тот или иной конфликт. Женщины вроде Люси ведут ко мне мужчин вроде Стэна, чтобы я научил их, как быть в отношениях.

На самом деле Люси хочет получить совершенно другого Стэна – и не меньше. Многие семейные терапевты пугаются настолько честолюбивых упований, но мы, специалисты по RLT, только радуемся.

– У меня тут клиника по трансплантации личности, – говорю я Люси, а потом поворачиваюсь к Стэну. – Хотите попробовать?

– То есть? – Стэн явно пугается.

Я улыбаюсь.

– Посмотрите сейчас на свою жену и скажите что-нибудь, что исходит из самого сердца, – подсказываю я, воодушевляя и подталкивая Стэна к действию, и он, представьте себе, слушается.

– Люси. – Он берет ее за руку. – Послушай, прости. Прости меня за то, что в тот день чувствовала себя такой брошенной.

– Еще вам жаль, что вы ее не слушали, – добавляю я.

– Жаль, – соглашается Стэн. – Честно. Мне надо было лучше тебя слушать. – Он смотрит в залитое слезами лицо жены.

– Хотите, этот человек обнимет вас? – спрашиваю я, и она бросается вперед, протягивая к нему руки.

– Не спешите, – говорю я, когда Стэн нежно укачивает ее. – Не жалейте времени.

* * *

Упорное стремление Стэна «во всем разобраться», исполненное благих намерений, но ошибочное по сути, лишило обоих супругов возможности пережить моменты вроде того, что случился у них сейчас, в моем кабинете, – момента воссоединения. Думаю, все пары, которые я наблюдаю в остром кризисе, подобно Стэну и Люси, нуждаются в механизме коррекции. Они понимают, что важно ничего не заметать под ковер, более того, полны решимости найти выход. Беда в том, что их модель поиска выхода – это попытки прийти к соглашению, сформулировать один-единственный верный ответ, вместе встать на одну току зрения. Это распространенное, страстное и вполне понятное желание. Увы, у большинства партнеров единственная верная версия событий – это, как бы так выразиться, моя, и упрямый партнер думает то же самое о своей. Парадокс в том, что выход можно найти, только отказавшись от этой мечты, смирившись с тем, что вы с партнером никогда не будете смотреть на все одинаково.

Да и не нужно. У вас может быть разное восприятие реальности, которое, в свою очередь, запустит у каждого из вас свой набор эмоций. Когда Стэн прекратил обороняться и вместо этого стал залечивать раненые чувства жены, она ощутила, что ее выслушали, через пропасть перед ними лег мостик и все снова смогли дышать спокойно. Этот момент заставляет задуматься об одном важном обстоятельстве. Отношенческий подход не предполагает, что вы смотрите на все одними и теми же глазами, думаете одни и те же мысли и ощущаете одни и те же эмоции. Отношения – не растворение, при котором исчезают все границы. Напротив, отношенческий подход требует наличия «Я». Но это такое «Я», которое укоренено в широком контексте «Мы». Признав, что у Люси своя законная версия реальности, отличающаяся от версии Стэна, я на самом деле призываю Стэна отлепиться, стать отдельным от Люси, но это разделение должно произойти в границах их брака.

Я бы хотел, чтобы все мы признали, что переход из индивидуалистического линейного мира³⁹ в объемный мир отношений – это настоящая трансформация. Когда клиенты учатся думать и вести себя с точки зрения отношений, их характер и уровень эмоционального развития улучшаются – причем часто взлетают до небес. Они все больше и больше начинают жить, исходя из Мудрого Взрослого, ведомые правым полушарием и под руководством префронтальной коры. Проще говоря, научившись думать и действовать с точки зрения отношений, мы резко взрослеем.

Стив. «Я все правильно понял, доктор?»

Стив – высокий, чернокожий, слегка за сорок – в самом начале нашей работы предупреждает, что он «личность типа три А» – одной А ему недостаточно, сообщает он мне. И в самом деле, он похож на этакого капитана Вселенная, который держит руку на пульсе всего мироздания. Красивый, умный, спортивный, он ходил во все нужные школы и университеты, добился сказочного успеха в финансовой сфере, уже богат по стандартам большинства людей – а ему всего-то слегка за сорок, так что впереди у него большое будущее.

Кроме того, у него двое сыновей – восьмилетние разнояйцовые близнецы с синдромом Мартина-Белл, оба с тяжелой задержкой развития. Очаровательные мальчишки с золотым сердцем, все их обожают и готовы зацеловать – все, кроме Стива. На одной сессии он твердо, хотя и со стыдом сообщает мне, что никогда никому в этом не признавался, кроме своего терапевта, но на самом деле он испытывает к этим детям только одно чувство – ненависть. Они пятно на его безупречном резюме, грозный знак свыше. Чем он заслужил такое?..

Когда я все это слушаю, мне приходит в голову, что мы со Стивом, пожалуй, должны поработать над его способностью к эмпатии. И так мы и делаем. Я принимаюсь учить Стива практике, которую несколько игриво называю корректирующей эмпатией.

– Я хочу, чтобы вы, прежде чем открыть рот, останавливались и задумывались, – говорю я ему. – Спросите себя: «Какие чувства вызовет у собеседника то, что я собираюсь сказать?»

Недели через три после начала упражнений Стив врывается ко мне в кабинет с широченной улыбкой.

– Доктор! Эта ваша эмпатия – вещь! – Он показывает мне два больших пальца.

– Отлично, – говорю я. – Вижу, вам есть чем поделиться. Рассказывайте.

– В прошлую субботу я взял одного из мальчиков на бейсбол. Не знаю как вы, а я, когда беру ребенка в Фенвей-парк, покупаю ему мороженого, хот-догов и сахарной ваты сколько влезет. Это настоящий кутеж.

У меня у самого два сына, я прекрасно знаю этот ритуал и так ему и говорю.

– Так вот, по дороге домой в машине малыша укачало, – продолжает Стив. Он смотрит на меня и продолжает напряженным голосом. – Он прижал руку ко рту – черт возьми, Терри, он готов был проглотить собственную рвоту, так боялся меня! – На глазах у Стива блестят слезы. – Я посмотрел на своего сына, увидел ужас у него во взгляде. И жутко разозлился – разозлился на себя самого, и сказал: «Зайчик, тошнись на здоровье, не думай про машину, ну ее совсем»… – Стив выпрямляется. – И тут до меня дошло. Машина тут ни при чем, речь о нем – только о нем! – Он улыбается, потрясенный, тронутый до глубины души. – Понимаете?

– Понимаю, – говорю я.

Этой историей я хочу показать вам, что как терапевт, за плечами которого тридцать с лишним лет работы, я твердо убежден, что Стив в тот вечер по дороге из Фенвей-парка поднялся на несколько ступенек вверх по лестнице развития. Научившись думать отношенчески, он стал другим человеком – он стал лучше. Нарушенная связь истощает, а восстановленная – исцеляет.

* * *

Научиться думать отношенчески означает проживать каждый день с пониманием, что отношения с близкими – это наша эмоциональная биосфера, среда, в которой мы живем и от которой зависим. Конечно, вы можете загрязнять свою биосферу вспышками гнева и раздражения. Но тогда вы будете дышать этим загрязненным воздухом в виде отчуждения своего партнера. Я говорю с клиентами не об альтруизме, а скорее о разумном эгоизме.

– Следить, чтобы партнер был счастлив, в ваших же интересах, – учу я их. – Во-первых, вы его любите. Но еще важнее и ближе к делу, что вы вынуждены с ним жить – помните? Счастливая жена (или муж) – счастье в доме.

Вы – вы с партнером – взаимосвязаны, и деваться вам некуда. А бредовые идеи о том, что вас это все не трогает, что вы выше этого, – это не просто бессердечно, но иногда и откровенно опасно. Люди, которых мы знаем и любим, буквально переплетены с нами. Они высматривают медведей, пока мы поддерживаем огонь, они накрывают на стол, пока мы созываем детей и следим, чтобы они помыли руки.

Люди, которых мы знаем и любим, служат триггерами для глубочайших душевных ран и сомнений – и одновременно дарят величайшее утешение и умиротворение. Думать о себе как об обособленной личности, которая смотрит на все это отстраненно и сверху вниз, – опасное заблуждение. И верить ему – значит навлечь на себя катастрофические последствия. В болезни и в здравии, в том, как с нами обращаются и как мы обращаемся с другими, в самой структуре нашего мозга – мы не в силах выстоять в одиночку.