Текст книги "От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе"

Противодействие

Как известно, сила действия равна силе противодействия – и в психологии это верно не меньше, чем в физике. Покажите мне отпечаток пальца, и я расскажу вам все об этом пальце. Мама Тома не знала границ. Она вторгалась в личное пространство ребенка, нарушая даже святое – интимность его дневника. Теперь Том избегает любви. Он живет за высокими стенами.

Мама Дженни жила в отчуждении. Она была сильная женщина, мать-одиночка, работала сверхурочно и приходила домой такая уставшая, что ей было уже ни до чего, и дочь должна была самостоятельно восполнять свои эмоциональные ресурсы. Теперь Дженни липнет к новому бойфренду как банный лист.

Давайте еще раз посмотрим на Схему травм и отметим одну интересную особенность.

Обратите внимание, что каждый тип травмы вызывает у Адаптивного Ребенка противодействие. Мать Тома прибегала к вторжению (у нее отсутствовали границы), и теперь Том в целях самозащиты строит толстые стены. Он не вторгается в личное пространство детей и партнера, напротив, он отчужден от них. Подобным же образом у Дженни родители были отчужденные (отгораживались стенами), и теперь сама она – требовательная и тревожная девушка, которая, скорее всего, не будет склонна к отчужденности, а, наоборот, будет вторгаться в чужое пространство и душить контролем и вниманием. Адаптивный Ребенок, впадая в состояние противодействия, как правило, ведет себя не так, как обращались с ним в прошлом, а противоположным образом. Вторжение заставляет строить стены. Отчужденность провоцирует вторжение.

Так мы сопротивляемся. Это та сторона нашего Адаптивного Ребенка, которая бунтует и не желает брать то, что нам навязывают.

Однако противодействие – лишь полдела.

Подражание

Противодействие травме заставляет сопротивляться ей, однако вторая сила, которая формирует Адаптивного Ребенка, сила подражания, заставляет усвоить и воспроизводить¹³ травмирующий способ взаимодействия. Все мы делаем и то и другое. Когда маленький человек сталкивается с травмой, он и противодействует ей, и повторяет ее. Подражание – это в каком-то смысле отождествление с агрессором. При подражании мы не сопротивляемся дисфункциональным нравам и обычаям своей семьи, а воплощаем их. Вы смотрите на себя теми же глазами, с той же точки зрения, что смотрели на вас, и усваиваете это поведение как нормальное. Так из поколения в поколение передается бесстыдное самолюбование, пока наконец не найдется потомок, у которого хватит храбрости и везения покончить с этим раз и навсегда.

Как преобразовать свое наследие? Как передать следующему поколению другой набор установок по умолчанию, сдать ему другую комбинацию карт – получше, чем в вашем детстве и юности? Для этого придется потрудиться в настоящем – здесь и сейчас. Остановитесь, подышите. Когда в следующий раз почувствуете, как эмоции накаляются, спросите себя: «В какой части своей психики я сейчас нахожусь?» Адаптивный Ребенок – это та часть, к которой мы обращаемся под воздействием триггера. Это незрелое состояние Я, застывшее примерно в том возрасте, когда мы переживали травму (вторжение и/или отчужденность). Большинство из нас незаметно входит и выходит из этого состояния регулярно. Большинство клиентов, с которыми мне довелось работать, имели также и опыт пребывания в своем Мудром Взрослом Я, которое понимает, что такое отношения с близкими, что такое «Мы». Однако некоторые из них на момент нашей первой встречи имеют самое смутное представление о собственной Мудрой Взрослой части. И нередко считают крайние проявления качеств своего Адаптивного Ребенка достоинствами.

Подумайте сейчас о своем Адаптивном Ребенке. Ограничьтесь при этом только нынешними отношениями с любимым человеком. Не отношениями с коллегами или детьми, не тем, что было с вами десять лет назад, а только своим настоящим, тем, каковы вы сейчас, в отношениях с нынешним партнером. Что вам больше свойственно в повседневной жизни – высокомерие, надменность, чувство собственного величия или приниженность, пристыженность, чувство собственной неполноценности? Что больше любит ваш Адаптивный Ребенок – преследовать или избегать? Можете ли вы словами описать свою привычную дисфункциональную позицию и позицию партнера?

В книге «The New Rules of Marriage» я формулирую пять провальных стратегий¹⁴, которые присущи Адаптивному Ребенку. Вот они.

• Быть правым.

• Контролировать партнера.

• Практиковать безудержное самовыражение.

• Мстить партнеру.

• Отстраняться от партнера.

Подумайте и сформулируйте, каков набор провальных стратегий вашего Адаптивного Ребенка. Потом попытайте удачи со стратегиями партнера. Неплохая салонная игра под настроение. Поделитесь друг с другом своими соображениями, сравните наблюдения. Насколько хорошо вы понимаете друг друга?

RLT отличается от остальных видов терапии в частности вниманием, которое она уделяет чувству собственного величия у партнеров. Вот уже более пятидесяти лет психотерапия прилагает колоссальные усилия, чтобы помочь людям преодолеть чувства стыда и неполноценности. Но как же быть с обратным расстройством самооценки? Мы с трудом помогаем клиентам избавиться от чувства превосходства и величия. Величие и неполноценность – две стороны одной медали, и у большинства есть оба расстройства. В нашей культуре[8]8
  А именно, в психоаналитической литературе, посвященной нарциссической проблематике (Х. Кохут, О. Кернберг, А. Миллер, Э. Моррисон и др.), описывается внутренний мир личностей с травмой самоуважения, особенности самопереживания которых включают чувство стыда, зависти, пустоты и собственной неполноценности наряду с их компенсаторными противоположностями – защитной самодостаточностью, достоинством, превосходством, грандиозностью, тщеславием, презрением. Переживание, что они «достаточно хороши», в эмоциональном опыте таких людей отсутствует. Терапевтической задачей в этом случае является помощь в принятии себя без раздувания собственного Я и без принижения, обесценивания других. – Прим. научн. ред.


[Закрыть] принято их связывать и считать самовлюбленность защитой от стыда. Каждый тиран и агрессор на самом деле страдает от душевных ран. Распространено мнение, что стоит лишь научиться любить себя и исцелить основную причину своей ранимости, как представление о собственной грандиозности и соответствующая манера поведения исчезнут. Что ж, флаг вам в руки. В том, что манию величия можно исцелить, если полюбить несчастного травмированного ребенка, который таится в глубине души, твердо убеждены два вида людей: созависимые женщины и психотерапевты.

Это представление напоминает мне о тысячах алкоголиков, которые, прежде чем обратиться в организацию «Анонимные алкоголики», маялись на кушетках психоаналитиков в попытках добраться до глубинных причин своей зависимости. Одно из величайших достоинств «Анонимных алкоголиков» – избавление от этого мифа: «Мистер Джонс, вы пьете, потому что вы алкоголик. Точка. Поэтому, прежде чем заниматься другими вашими трудностями, давайте разберемся с алкоголизмом». Точно так же я не хочу, чтобы вы искали обходные пути вокруг, под или над: «Мистер Джонс, у вас сложности с чувством собственной значимости. Давайте для начала разберемся именно с ним». Исследования показывают, что примерно половина тех, кого относят к нарциссам¹⁵, движимы глубинным стыдом. Зато вторая половина просто считает себя лучше всех. Самовлюбленность и убежденность в собственном превосходстве может быть попыткой спастись от комплекса неполноценности, а может быть просто наследием ложной поддержки.

Ложная поддержка – медвежья услуга

В первом или втором классе я как-то принес домой плохой табель и до полусмерти боялся показывать его своему отцу – вспыльчивому и склонному по временам к физическому насилию. Я уже вовсю отыгрывал семейные дисфункции в школе. И никогда не знал, как отреагирует папа. На сей раз он не пришел в ярость, а рассмеялся, бросил табель на пол и высокомерно заметил: «Просто ты такой умный, что эти идиоты не знают, что с тобой делать!» Я помню эти слова, как будто услышал их вчера, поскольку все детство жил, опираясь на них. До старшей школы я заглядывал в класс примерно раз в несколько дней и был доволен, если удавалось вытянуть на тройку. После школы пришлось год просидеть в местном государственном колледже, чтобы получить оценки, которых было бы достаточно для поступления в университет штата. И я до сих пор залатываю зияющие дыры в своем образовании.

Слова отца оказали мне медвежью услугу, и по сути дела подобная ложная поддержка – разновидность абьюза. Да, инцест – это явный абьюз. Но делиться с ребенком подробностями своей неудачной супружеской жизни – тоже разновидность абьюза. И делать из ребенка семейного героя, на котором свет клином сошелся, тоже форма травмы.

Если вам приходится бороться с самовлюбленностью или если этим страдает ваш любимый человек, предлагаю прямо сейчас с открытым сердцем подумать о себе или о партнере как о ребенке, которым вы когда-то были. Очевидно, что никто специально не воспитывал у вас ощущение грандиозности, это происходило само собой через ложную поддержку. Обычно ребенок воспринимает такую модель, подражая кому-то из родителей с манией величия.

Помните, что сила противодействия – это сопротивление тому, какими нас видели члены семьи, а сила подражания – результат того, что мы это усвоили.

Когда я учился на семейного терапевта, мне рассказывали о трансгенерационной травме. Все исследователи в области семейной терапии¹⁶ наблюдали, как по-фолкнеровски передаются из поколения в поколение семейные дисфункции. Прапрадедушка был алкоголик, бабушка была алкоголичкой, мама вышла замуж за алкоголика – и так далее. Насилие, фобии, сексуальная зависимость – все это, по-видимому, семейное. Однако я осознал механизм этой передачи, только когда познакомился с трудами Пии Меллоди: различные дисфункции передаются от поколения к поколению через травму¹⁷. Когда в истории с табелем мой отец рассмеялся¹⁸ и сказал, что мои учителя идиоты, он передал мне свою манию величия, не спросив у меня разрешения. Когда он бил меня ремнем, то вбивал собственную депрессию и стыд и учил меня вести себя точно так же – пока я с большим трудом не прекратил это. Когда он приходил в ярость, то одновременно и обессиливал меня как мишень этой ярости, и давал мне своим примером ложную поддержку.

Фрейд считал все невротические симптомы¹⁹ компромиссом между проявлением и подавлением нежелательных импульсов.

Я считаю, что наши Адаптивные Дети – компромиссы между усвоением норм семейной системы, в которой мы выросли (подражание), и сопротивлением этой системе (противодействие). Особенности вашего Адаптивного Ребенка, вашего личного сознания «Я и Ты», по большей части – реакция на вашу уникальную травму.

Возможно, вашими эмоциями пренебрегали, поскольку вы были супергероем и не нуждались ни в чьей помощи (отчужденность и ложная поддержка). Возможно, вы были эмоционально одиноки, поскольку не стоили родительского времени: «Потом расскажешь, зайчик, видишь, я чай пью» (отчужденность и обесценивание). Не исключено, что кто-то из родителей поставил вас на пьедестал и эксплуатировал – вы были папиной принцессой или маминым суррогатным мужем, и вам твердили, что вы существо совершенно особенное (нарушение границ и ложная поддержка). А может быть, вас постоянно ругали и контролировали (нарушение границ и обесценивание). Могло случиться и так, что вы реагировали на мать и на отца по-разному – одновременно были и папиной девочкой (нарушение границ и ложная поддержка), и маминой соперницей (нарушение границ и обессиливание).

Противодействие и подражание. Как они действуют в сочетании

Многие дети сталкиваются с тем, что отец и мать по-разному реагируют на одно и то же событие. В таких случаях ребенок делает выбор: кем быть – молотом, как папа, или долготерпеливой наковальней, как мама? Большинство детей подражает тому из родителей, с кем себя отождествляет, к кому чувствует себя ближе (это не обязательно родитель того же пола), и противодействует второму родителю, причем во многом так же, как супруг этого родителя.

Райан рос в семье, где мать была склонна вторгаться в личное пространство, а отец был пассивным и замкнутым. Мальчик научился реагировать на попытки матери все контролировать пассивным сопротивлением, совсем как папа. Он противодействовал вторжению матери, подражая поведению отца. Теперь, став взрослым, он инстинктивно «отгораживается» от попыток партнерши добиться близости, поскольку принимает их за вторжение. Он смотрит на женщину сквозь призму сцепленности с мамой и противодействует ей теми же приемами, что и его пример для подражания – папа (которого он обычно копирует, сам того не осознавая). Этот двойной удар определяет контуры Адаптивного Ребенка – сопротивление через противодействие, усвоение через подражание.

Если бы мы всегда жили в сознании «Я и Ты», мы бы блистали в обществе, но были бы глубоко несчастны в личной жизни. К счастью, мы способны на большее. С первого момента общения с новым клиентом моя задача – проникнуть за стену страхов, защитных механизмов и сознания собственной правоты его Адаптивного Ребенка и наладить связь с Мудрым Взрослым, пробудить его «Мы». Плохо другое: к близким отношениям стремится только та наша часть, которой руководит Мудрый Взрослый. Адаптивный Ребенок каждый раз предпочитает самооборону, поскольку близость означает уязвимость. С какой частью вашей психики я разговариваю сейчас? Какая часть вас читает эти строки?

Я говорю клиентам, что всякий раз, когда поднимает голову один из их Внутренних Детей, им нужно посадить его к себе на колени, крепко обнять, чутко выслушать все, что он хочет сказать, не забывая при этом отодрать его липкие ручонки от руля. Нет, ему не разрешается вести автобус, это делаете вы, префронтальная кора, Мудрый Взрослый.

Когда моя жена Белинда сердится на меня, я беру своего Адаптивного Ребенка, восьмилетнего крошку Терри, и мысленно задвигаю его себе за спину – физически ставлю туда, где он сможет держаться за мою рубашку. И договариваюсь со своим маленьким Я. Я говорю ему: «Стой там, и тогда я буду тебя защищать. Как Супермен, который принимает вражеский огонь на свой раскинутый плащ, я приму на себя весь натиск ярости Белинды». Тогда ее обида и злость, прежде чем задеть моего Адаптивного Ребенка, должны будут сначала прошить насквозь все мое тело и мою крепкую спину. «Итак, моя часть договора – я тебя защищаю. Теперь твоя часть договора. Ты дашь мне поговорить с Белиндой. А сам даже не пытайся, хорошо? Ты все испортишь. Я умею улаживать с ней дела лучше тебя».

Если весь этот лексикон и воображаемые диалоги с Внутренним Ребенком кажутся вам несколько слащавыми, прошу вас, вспомните, что воображаемый и даже персонифицированный Адаптивный Ребенок – не более чем травмированное реактивное состояние Я, сформированное примерно в том возрасте, в котором были вы, когда произошла травма. Это ваша персонифицированная точка остановки в развитии. Травма – это не то, что вспоминают, а то, что проживают заново. Взрослый человек, на которого кричит жена, не помнит побитого одиннадцатилетнего мальчика, которым когда-то был, просто крик заново пробуждает в нем травматический опыт. Учить человека работе с Внутренним Ребенком, задетым тем или иным триггером, – это полезный и легко усвояемый метод работы с травматическими переживаниями. Воспитывать умение распознавать эти состояния (ребенка в себе) и работать с ними – мощный способ преобразить и человека, и его отношения с близкими.

* * *

В иные минуты наши партнеры подбирают упавшее знамя и проделывают аналогичную работу со своей стороны. А иногда мы чувствуем себя совершенно одинокими на пути к достижению зрелости, которая дается с таким трудом. Наш партнер пускается во все тяжкие, временно захваченный собственным Адаптивным Ребенком, и не выражает ни малейшей заинтересованности в связи с нами.

Я был бы счастлив сказать, что в такие сложные моменты можно обратиться за социальной поддержкой, обрести и мудрость, и равновесие, как, наверное, делают в некоторых традиционных культурах. Но, увы, в нашем глубоко индивидуалистическом обществе куда охотнее поддерживают Адаптивного Ребенка, чем мудрые порывы в сторону близости.

Западное общество культивирует индивидуализм уже несколько столетий, начиная с раннего Возрождения. Сильнейший перекос в сторону отдельной личности и отход от ценности отношений проявляется не только в тенденциях психотерапии, но и в различных методах личностного роста. С самых истоков этого движения в семидесятые годы прошлого века личностный рост означал именно рост самой личности, а вовсе не рост личности как партнера по отношениям. До сих пор мы были сосредоточены на проблемах индивидуального развития и семейных аспектах травмы и адаптации отдельной личности.

Отклонимся ненадолго от основной темы и подумаем о нашем индивидуалистическом, нарциссическом обществе²⁰. Где, когда и как все мы коллективно повернулись спиной к отношениям? Когда мы как группа поставили в привилегированное положение индивидуалистические способности левого полушария и принизили интуитивную отношенческую мудрость правого? Идея самодостаточной личности, как и любая другая идея, уместна в определенных обстоятельствах и в определенный исторический момент. Давая преимущества в адаптации к конкретной ситуации, она создает при этом ощутимые проблемы в области отношений. Так, мифический образ великого американского ковбоя, который скачет в закат, не взяв с собой ничего, кроме верного коня и верного кольта, по-своему прекрасен, но совершенно не гармонирует с современной жизнью и даже видится в ней атавизмом.

До сих пор мы рассматривали те семейные силы и факторы развития, которые создают сознание «Я и Ты» – нашего Адаптивного Ребенка. Теперь рассмотрим культурные аспекты этого явления, чтобы понять, почему так трудно быть умелым строителем отношений в этом воинствующе-индивидуалистическом и настроенном против взаимосвязи и взаимозависимости мире.

Глава 4
Индивидуалист у себя дома

– Мы в тупике, – говорит мне Брит в первые же секунды нашей первой сессии. Брит – белая, ей едва за сорок; сложения она квадратного, мускулистого и крепкого, голова слегка наклонена вперед, будто она вечно идет против сильного ветра. – Позади три терапевта, а счастливее мы не стали.

Ее муж Джим, тоже белый, тощий и долговязый, сидит, откинувшись в кресле, скрестив длинные ноги в элегантных брюках, – вылитый привилегированный джентльмен из Каролины, впрочем, он такой и есть.

– У нас каждый раз один и тот же сценарий, – говорит он. – Это так достало!

– Это кошмар! – прибавляет красок Брит.

– Хорошо, – говорю я. – Рассказывайте.

– А с чего начать? – с широкой приглашающей улыбкой спрашивает Брит. – Про критическую расовую теорию или, скажем, про подгузники?

– Для вас это одно и то же? – уточняю я.

– Да все у нас одно и то же, – устало откликается она.

Я смотрю на Джима. Он внимательно слушает.

– Хорошо, давайте сначала про подгузники, – прошу я Брит.

– Он не желает их менять, даже прикасаться к ним, – говорит она.

– Ну, я… – начинает Джим и отводит глаза.

– Вы что? – спрашиваю я.

– От слова никогда, – отвечает за него Брит. – Ни разу в жизни. Даже когда его жена свалилась с высоченной температурой – прикиньте, а?!

– Послушай, милая…

– Даже когда мы думали, что у меня, наверное, коронавирус! – Она не может остановиться, вот-вот сорвется на визг.

Джим сидит с каменным лицом.

– Каково вам это слышать? – спрашиваю я его наконец.

– Что ж, мне и раньше доводилось, – отвечает он одновременно и доверительно, и пренебрежительно.

– Это не ответ на мой вопрос, – не сдаюсь я.

Тут он поворачивается ко мне, взгляд у него суровый.

– Мне и раньше доводилось это слышать, как бы так выразиться, часто.

Я начинаю чувствовать его, ощущать, как он держится, – понимаю, из какого он теста, как выразился бы мой отец. Мне хочется его стукнуть. Чтобы добиться чего-то другого, помимо этого каменного лица – то ли воинственной, то ли измученной, но в любом случае совершенно гнусной мины «несчастного страдальца», которую он, видимо, натренировал до совершенства.

– Вы позволите? – спрашивает он, хотя никто не требует, чтобы он спрашивал разрешения.

– Конечно, говорите.

– Видите ли, да, у нас маленькие дети, двое, и с ними бывает трудно, тут никаких сомнений, – пускается он в объяснения. – Но у нас есть ресурсы. Мы живем в большом доме. Брит может получить любую помощь, какая ей только понадобится. Только не надо просить меня…

– Этот обаяшечка, – признается Брит, – утверждает, что не умеет обращаться с маленькими детьми.

Джим смущенно улыбается.

– Я просто не чувствую с ними никакой связи, – говорит он мне. – Потом, когда они подрастут, все будет иначе, но сейчас… Они же младенцы. Я наверняка уроню кого-нибудь из этих маленьких негодников, ведь они такие вертлявые, и он разобьется.

– Ой, вряд ли, дорогой, – возражает она, впрочем, довольно вяло, словно уже и не ждет, что ее услышат, и уже давно перестала обижаться. – Джим у нас человек старой школы, – сообщает она мне. – Сильный молчаливый мужчина, соль земли и голубая кровь к тому же.

Джим хмыкает – его все это забавляет.

– Шастал по общежитиям в Гарвардском университете с ружьем и удочкой, – продолжает Брит. – «Неужели тут никто не любит охоту и рыбалку?» – передразнивает она его аристократический южный акцент.

– А почему Гарвард? – спрашиваю я Джима. – Я бы решил, что Дьюк или…

– Хотел расширить горизонты. – Он тоже широко улыбается, хотя выражение его лица более напряженное и не такое располагающее, как у Брит. – Посмотреть, как живет другая половина. – Он едва не подмигивает мне и показывает пальцем вверх, будто хочет пояснить: «Вы же понимаете, другая половина – это северяне, люди с верхней части карты».

Затем он поворачивается к жене, кладет ей руку на колено – по-дружески, по-собственнически.

– А в итоге привез с собой домой частичку Севера, – заканчивает он, все так же улыбаясь.

Брит подхватывает:

– Вы, наверное, думаете, у нас тут политические противоречия между красными и синими, между республиканцами и демократами, – говорит она и печально улыбается мужу. – Но, честное слово, на самом деле у нас до сих пор противоречия между синими и серыми, федералами и конфедератами времен Гражданской войны Севера и Юга. Вопрос морали, а не политики.

– Как в критической расовой теории?[9]9
  Критическая расовая теория – возникшее в семидесятые годы прошлого века в США интеллектуально-академическое движение, согласно идеям которого раса – сугубо социальный конструкт, поддерживаемый системой законодательства в целом, поскольку государству выгодно угнетать небелое население. – Прим. научн. ред.


[Закрыть]– догадываюсь я.

– Я просто против тех, кто принижает Америку, – возвещает Джим.

– То есть вообще против всех, – перебивает Брит, – кто помнит, что мы сотни лет держали в рабстве миллионы человек…

– Я не отрицаю историю, – мягко, но настойчиво возражает Джим.

– …И что системный расизм до сих пор пронизывает все до единого…

– Вот здесь наши мнения несколько расходятся, – говорит Джим.

И тут, к некоторому моему огорчению, партнеры просто умолкают – несомненно, воссоздавая обычный ход беседы наедине. Несколько неприятных мгновений мы втроем сидим во внезапно наступившей мрачной тишине. Я понятия не имею, куда мне теперь двигаться, и в конце концов решаю спросить:

– У вас и дома все так происходит?

Они поднимают глаза.

– Сначала вот так вот спорите, а потом просто перестаете разговаривать? – спрашиваю я.

– Расходимся по своим углам, – отвечает Джим.

– И презираем друг дружку, – услужливо добавляет Брит.

Друг на друга они не смотрят. Да и на меня, если уж на то пошло.

– У меня есть право на вежливое обращение, – вполголоса цедит обиженный и оскорбленный Джим, ни к кому не обращаясь – разве что к каким-то невидимым присяжным.

– А у меня есть право на выражение своей позиции. Что толку, если мы не сможем быть честными друг с другом? – парирует Брит.