Текст книги "Стихи для гурманов 2"

Чужие ласки

 
Вы хотели меня,
и я вас безумно хотела,
в результате с мозгами я здесь,
лаской с пальцев кормлю
инородное тело,
вы тоже, наверное, с кем-то,
только мысленно – вместе
по разным постелям.
 

Работа

 
Работа молча, словно рыба
глупыми глазами смотрит на меня,
между нами отношения:
симпатии, объятия, поцелуи, секс,
но нет любви,
я начинаю сомневаться в правильности выбора
сутра,
однако к вечеру как будто отпускает,
сучка, говорит: «Иди
и даже можешь выпить,
разрешаю,
когда захочешь изменить мне,
помни:
всё твоё,
включая будущее, перспективы, роскошь,
квалификацию,
будущее твоих детей —
в моей руке».
Ею она машет перед моим лицом,
в которой вижу беззащитных два яйца.
 

Знаешь, как поступают на Востоке с женщинами…

 
– Знаешь, как поступают на Востоке с женщинами,
что изменяют?
– Их закидывают камнями.
К чему это ты?
– Я всё думаю о твоей слепой верности:
почему тебя твой любимый
не завалит цветами?
 

Беседы на философские темы с карликовым пинчером

 
Кто мы здесь, зачем и откуда,
есть ли прок в нашем существовании,
я плюю в потолок верблюдом,
позвоночная часть дивана.
 
 
Кто нас сделал такими, так много,
разных национальностей,
части тела из полусухого,
разговел душой полусладкой.
 
 
Кто я есть, кто я буду, насколько
председатель собственной шкуры,
частью сношенной, замусоленной,
обнимающей спинку стула.
 
 
Кто заставил любить так сильно
жизнь и прочие развлечения,
часть любви – это выстрел в спину
и пожизненное бессердечие.
 
 
Кто, когда, почему так рано
разбудил всю ненависть жизни,
отчиталась смерть на собрании,
подытожила и унизила.
 
 
Кто вы там, зачем и откуда
звёздами таращитесь с неба,
часть меня вылетает сквозь зубы,
не найдя на плевки ответов.
 
 
Кто моё отхлебнёт одиночество,
опьянеть, не пугаясь нервно,
пса кусок… что в руках верно корчится
частью утвари и интерьера.
 

Она могла

 
Она могла любить его часами:
тик-так, тик-так,
прошло по телу сердце босиком,
что делают
пренебрегающие нами,
натягивая узких улиц
тёмное трико,
уходят,
им тебя не надо больше,
надвинув облаков
на честные зрачки,
происходящее
без них оплошность,
ведь ты не веришь,
что и без тебя
отлично им.
 

Оконный блюз

 
Первым ушёл взгляд,
он всегда уходил куда-то, не попрощавшись,
его стремление изменить что-то
заслуживало уважения,
за ним вывалилось в окно
желание быть собой… Бесстрашно
стол покосился на деревянных ногах,
и съехало в пропасть
его и моё поверхностное:
книги, бумага, перо,
как набор творческого начала
ушёл в трёхмерное,
я схватился руками за стул,
на котором раскачивался в задумчивости,
время от времени
мне казалось его расшатывала мечта,
падать не падать,
а это были сомнения.
 

Я не знаю, для чего я родилась…

 
Я не знаю, для чего я родилась.
Так.
Живу сама по себе.
Со своим самочувствием.
Ем, сплю, целуюсь.
Или
не ем, не сплю, оттого что целовать больше некого,
не волнуйтесь, я не умру,
от любви никто ещё не умирал,
разве что от её отсутствия.
 

Разговор

 
– Что ты любишь больше всего?
– Я? Ты до сих пор не знаешь?
Пить винище,
болтать с тобою о детях
и мужиках
или драгоценностях,
которыми в их руках мы могли состояться,
давай ещё по одной,
позови официанта.
 

Женщина

 
Иногда женщина выпадает из рамок
твоего окна жизни,
ты даже не услышишь, как она шмякнется
и погибнет, это жестоко,
тем более, что звонит другая,
говорит: «Ты лучший,
скоро приеду».
Есть время спуститься и глянуть —
живая?
Любит, раз не убежала,
отряхнуть,
отшлёпать,
чтобы так низко не падала,
вернуть в чувства и в прошлое,
поднять,
поносить на руках,
чтобы понять,
какая тяжёлая штука —
женщина.
 

Любовь к кафешным столикам

 
О чём скрипит паркет?
Неужели о том, как выжить среди идиотов?
Я прислушиваюсь
к ответу,
отношения между людьми – пустоты.
 
 
Мы пробираемся в глубину леса,
я веду тебя пронизанную, как канапе
стрелой амура,
чем дальше, тем интересней,
в чащу столов, стульев, темноты кафе.
 
 
Ты выбираешь крайний,
без скатерти, без вида на океан,
послушный,
он потерял все углы и грани
и даже вид из окна.
 
 
Нет окна, нет вида,
есть я, ты садишься напротив,
будешь смотреть на меня ревниво
этим летом, этой осенью.
 

Что ты всё время лежишь…

 
Что ты всё время лежишь,
а я пытаюсь тебя поднять,
неужели ты не видишь,
что на улице солнце,
улыбается человечество,
тебе надо ему чем-то ответить,
давай, поднимайся,
какой мрачный вид,
и я вынужден тебя веселить,
«Ты всю жизнь
будешь заниматься только этим,
без меня ты зеро, ноль», —
ответило мне, переваливаясь на другой бок,
настроение.
 

Извержение вулкана

 
Красный рот гнева —
как жерло вулкана –
оттуда выплёскивается лава
вонючих ругательств,
которые заслоняют небо,
дома исчадье ада,
хочется крикнуть:
– Заткни пасть!
Но в силу волшебного воспитания
я продолжаю играть роль – всё в порядке,
время от времени заглядывая в жерло,
как будто я стоматолог-психиатр в одном халате —
редкое сочетание,
диагностирую:
у тебя отличные зубы,
но душа не в порядке,
рот для того, чтобы целоваться,
если бы ты не кричала,
я бы так и сделал,
тупая,
чаще всего люди злятся
оттого, что другие добрые.
 

Признание № 7

 
– Я вас люблю.
– И что мне с этим делать?
– Не знаю,
носите вместо белья.
– Я даже не могу представить,
какого это цвета.
– Оно бесцветное.
– Так и подумала:
такое же, как и признание.
 

Kiss

 
Это продолжается изо дня в день,
из года в год,
поцелуи разводных мостов,
облаков поцелуи,
«Поцелуй» Климта,
руки снова берут лицо,
лицемерие,
ладонями и губами,
я заказываю пинту очередную,
больше некого,
буду целовать холодное стекло,
высасывая жёлтую жидкость —
пиво,
то что проходит сквозь меня, как река,
как бурный поток,
алкоголя минимум —
меньше, чем в поцелуе,
кто-то целует своё,
кто-то – любимую.
 

Что вы думаете о деньгах?

 
– Деньги?
Я о них почти не думаю,
они обо мне – постоянно,
я им должен
довольно много
и расплачиваюсь
личным временем и здоровьем,
чувствую, до смерти не рассчитаюсь,
творчество стоит копейки,
а я больше ничего не умею,
я не умею врать,
чтобы их стало больше,
некоторые считают
(они не перестают их считать),
что деньги – едва ли не главное,
возможно,
возможности ограничивает совесть,
а совесть, как сказал Оскар Уайльд,
не что иное, как трусость,
когда их нет,
нет ничего невозможного —
жить проще,
простая жизнь всегда склонна к безумию,
это когда мозг выворачивает карманы,
вытряхивая оттуда
ума палаты
и складывая деньги,
чтобы сделать из черепа прекрасную копилку,
чем больше их там,
тем меньше мыслей,
вот в вашем – столько отверстий,
а в моём пространства.
 

Дирижёр

 
Гроза,
симфония туч,
чувствуя себя повелителем времени, климата,
он на балконе
в трусах
машет руками,
его не отдали вовремя в музыкальную школу родители,
в нём умер большой дирижёр,
как только сверкнула молния.
 

Чего так рано?

 
Друзья собрались за одним столом,
праздновали д.р.
как обычно: бурно,
через какое-то время потихоньку народ
начал расходиться,
первым ушёл день —
ему с утра надо было на работу,
потом молодость со здоровьем,
за них переживали родители,
покурить вышло время,
деньги, эти всегда уходят неожиданно,
испарилась по-английски любовь,
может, я её чем-то обидел,
да и чёрт с ней,
сколько ещё будет таких,
последней засобиралась жизнь –
Уже уходишь?
Постой, ты-то куда?
Чего так рано?
 

Шмотьё

 
По-разному мы смотрим на вещи,
на одни и те же, казалось бы, вещи,
а им хоть бы хны —
вещи так и остаются вещами,
но мы идём дальше —
приписываем им мораль,
чувства,
недостаток внимания,
подразумевая их внешность,
возраст,
который не имеет значения,
если не говорить о его разнице,
разница в возрасте,
видимо, меняет угол зрения,
мы смотрим на вещи по-разному,
по-разному в эти глаза,
которые ещё вчера были так глубоки.
 

Кофе

 
Мне надо немного,
немного тебя.
Бросить в утренний кофе, размешать и выпить.
Взбодриться на весь оставшийся день.
Без сливок без сахара.
Сохранить тот самый вкус,
присущий тебе.
Который порою горчит.
– А если кофе окажется крепче нашей любви?
– Тогда мне придётся добавить тебя ещё
пару нечаянных ложек.
 

Две недели в году

 
Здесь ни тени сомнения,
ни тени от солнца,
видимо, свет – это и есть его тень,
скатываясь в неё по языку трапа
изо рта самолёта,
ем
подтаявший на жаре воздух,
море лижет не унимаясь берег,
как примерная жена,
жена-эталон,
демонстрируя верность,
упрямо выталкивает меня,
но я всё равно войду и лягу,
как бы оно подо мной не ёрзало,
берцовые кости платанов
торчат из земли,
позвоночники пальм,
их руки тянут ко мне ладони,
милостыни просят,
юг всегда просит денег,
север тратит,
у меня есть несколько сотен —
взвесьте мне на все моря и солнца.
 

Беговая дорожка

 
Когда у меня был день рождения —
я торопился увидеть свет,
когда каша была горячая –
меня торопили её съесть,
когда я был мал –
я торопился вырасти,
когда я подрос –
я торопился в школу,
когда я стал старше –
я торопился заняться любовью,
когда она мне надоедала –
я торопился закончить,
когда я закончил универ —
я торопился на работу,
когда я женился —
я поторопился,
пока разводился –
торопился к другой
удовлетворять желания,
торопился уснуть, купить, посмотреть,
напиться,
я стал торопиться по любому поводу,
пока не споткнулся однажды
и не задумался:
если человек так торопиться жить —
не значит ли, что он
с той же скоростью торопиться умереть?
 

Я чувствую как врастаю в тебя…

 
– Я чувствую как врастаю в тебя,
ты вторгся в мою жизнь,
ты забираешь её целиком,
но самое опасное,
что мне это жутко нравится.
Только один вопрос:
«Зачем она тебе, если у тебя есть своя?»
– Для настоящей любви никогда не хватит одной.
 

Бесчувственна жизнь, как проспект…

 
– Бесчувственна жизнь, как проспект,
вышла вчера в ночь с мыслью:
вдруг мужчину найду.
– Ну и как?
– Как всегда:
секса полно, мужиков нет.
 

Сонет

 
Меня никто не любит, гнобит,
так кто же ты такой – никто?
Народ, родители, правительство
с общественным лицом,
любимый, гений, бог
с растущим населением на шее?
Никто, я понимаю,
ты меня не любишь,
но почему?
Чем я не вышла,
может, содержание ты принял за фигуру?
Я не содержанка,
и не фигуристка,
просто влюблена в тебя,
а ты никто, ты лёд,
и нет обратной связи,
безответный, безответственный, как дружба,
убиваешь,
я теряю силы,
влюбившись в никого,
опустошаюсь,
костыль, сухарь,
ответь хотя бы поцелуем,
что мне делать?
Никто задумался,
целуя воздух изреченьем:
«В любви иссякнуть,
пустота достойна пустоты».
 

О любви к животным

 
– Это же только собака,
меня бы хоть раз
также поцеловали…
– Вас-то за что?
– А её?
– Она же животное.
– Думаете, во мне этого мало?
 

Будь моя воля

 
Будь моя воля —
я бы зашла в твоё сердце,
села за столик,
заказала себе вина и еды,
пила бы, ела, курила,
постоянно роняя,
то вилку, то нож,
вилку и нож,
вот они – чувства,
тогда бы на собственной шкурке,
ты ощутил,
что значит
изменять мне
с первой попавшейся сучкой.
 

Ложь

 
Не знаю,
всегда что-нибудь совру,
без причины, сиюминутно,
вот и вас похвалила,
хотя не хотела.
Меня не хотели?
Вы меня запутали.
 

Розовый период

 
Друг мой,
вы зае…
извините, что я так
открыто, честно,
вы зае…
жизнь мою,
она уже не та,
уже не может,
как и раньше, безответно,
она же не любовь,
она одна.
 

Археолог в постели

 
Полжизни мы спим,
полжизни пытаемся уснуть,
но нам не дают,
нам не дают,
и от этого не спится,
среди цветов
ворочается тело в хлопковом поле,
барахтаясь в желании неуёмном,
он знал её,
каждую косточку,
каждую перегородку,
складку этого живого существа
и всегда говорил:
«Детали – самое главное».
Вот, он уже откопал
грудь, рёбра своей жены,
на ощупь определив,
что ей около 3000 лет,
как долго они вместе прожили,
как трудно жить с археологом,
даже ночью – раскопки,
как опасно быть археологом,
спишь, как с останками,
и те способны не дать,
если болит голова,
он погладил её голову –
для археолога это просто череп
с отверстиями,
по которому легко определить
пол, партийную, принадлежность,
фирму-изготовитель головного убора,
лечащего стоматолога,
фамилию пластического хирурга,
цвет глаз?
Нет, невозможно,
он забыл какого у неё цвета глаза
(детали – самое главное),
не она ему не давала,
не тело противилось —
её подсознание.
 

Я люблю вас – нате

 
– Вы в эту комнату быстрее, чем в меня
вошли, —
сглотнула речь усталость поцелуя,
мне бросив часть души:
шали!
А я пока с твоим желанием потанцую.
Надменно, не спеша, уныло,
стыдно,
закат подкрался к закипевшей
плоти,
вы мне сказали: – Я люблю,
как дайте.
Я ответила: – Я тоже —
нате!
 

Весенний призыв

 
И вот весна —
ты смотришь на ноги, потом на лица,
заводишь, как домашних животных, знакомства,
что в них?
Это экзамен,
его надо сдать,
она принимает
вместе с руками твоими и сердцем,
ещё несколько встреч —
ты начинаешь копаться в себе,
ищешь чувства,
хотя бы грамм,
чувствительности ноль,
нету их,
какое-то время идешь по приборам,
в итоге бросаешь,
оставляя ей в утешение
и сердце тоже,
где же они?
У кого их забыл?
Я теперь бесчувственная скотина,
пока не найду –
буду спать со всеми,
со всеми подряд
в поисках единственной,
неповторимой.
 

Извините

 
Извините, меня вырвало
на вас комплиментами,
выплеснулось, не сдержался,
красота и всё такое,
невежественен,
дайте мне подчистить, исправить,
добавить какую-нибудь пошлую строчку,
но ваша красота и всё такое,
не легко оттереть так сразу,
сразу значило бы опорочить,
а хочется быть откровенным,
не таким, как все остальные,
что кашляют лестью,
выставляя счёт
вашей красоте,
глазами съедают ноги,
мне хотелось быть искренним
к красоте и всему остальному.
 

В окружении стен

 
Я смотрю в стену напротив,
взгляд всегда находит стену в виде
любимого человека,
далёкого горизонта,
плохой погоды,
всех их объединяет одно —
они капризны:
в стене дырки
дверей, глаз, окон,
туда можно проникнуть,
но чужая жизнь
засасывает, как болото,
и ты становишься другом,
приятелем, гарниром, фоном,
об тебя греют уши,
когда ты весел,
обнимая,
вытирают руки,
губы,
когда целуют,
ноги
если не нужен,
ты вечен и безотказен,
любуешься на забор
из тела
с голубыми занавесками зрачков,
подходишь ближе,
а оно всё дальше,
ты рассчитывал на большее,
но там стена,
где ты искал человека.
 

Nihil

 
Мне?
Ведь это не нужно,
выброшу,
выброшу из головы,
из квартиры
старые диски, записи,
мысли, закат, окно,
демократию, одинокий ботинок,
недоеденный бутерброд –
в мусорный контейнер,
в итоге выбросил всё.
Всё, что у меня есть,
оказалось ненужным,
это было необходимо вчера,
но сегодня —
яд, труха, барахло,
которое тянет назад,
загородило проход,
надо же –
всё, что здесь натворил,
что совал, как в копилку,
как в складку любви,
оказалось пустым, бездушным,
но ведь жалко бросать
даже то, что далось легко,
не говоря уже о непосильном труде,
авантюра,
выбросив лишнее,
я пытался выделить
то, что мне нужно —
ничего.
 

С чего начинается 1 января

 
День прошлогоднего оливье,
день нового длинного года,
за длинной постелью —
короткий сон,
он съедает меня
или уже съел,
вижу только половину своего тела,
остальное срезано одеялом,
в тишину этого дня
вонзаются зубы
моего острого слуха,
государство спит,
я уже забываю,
кого мы вчера встречали,
какое желание заказывал в полночь,
видимо оно уже сбылось:
я всё ещё жив.
 

Плавленый сырок «дружба»

 
Не что иное,
как реклама самого себя,
страница,
фотографии,
стена,
пиар,
пиаришь личное —
в белье
и даже без,
с желанием подсознательным
продаться,
продать бесценное
богатство
внутреннего мира.
Что там?
Твои ноги,
ты считаешь, стоит?
Золото,
машина —
ты о ней мечтаешь,
но пока стиральная.
Что там ещё?
Кусок природы,
стиха,
песни,
часть любовника,
друзей бумажник,
много,
их много не бывает,
то есть жалкое подобие
дружбы,
плавленый сырок
без дырок,
без любви,
без глаз –
одни предлоги.
 

Как же я от тебя устала…

 
Как же я от тебя устала
Думаешь, я не устал?
Может, тогда на море махнём?
Чем?
Как обычно: ты – рукой, а я – самолётом.
 

Не надо ждать любви…

 
Не надо ждать любви —
она не приходит к тем, кто в очередях.
 

Слоня голову

 
Однажды с неба упал слон –
пять тонн свежего африканского мяса
прямо на голову Мексики,
здесь снег бОльшая редкость,
он упал как снег на голову
посреди улицы.
Утро,
почти никого,
лишь одинокий торговец бананами
сидел и курил в небо,
и тут, неожиданно, – слон!
Он посмотрел на сигарету
текилой своего взгляда:
трава или табак?
Забористая,
надо купить ещё,
от её дыма даже небеса разверзлись,
может, всё же это облако?
Они так похожи на слонов…
Подошёл с опаской, понюхал, потрогал,
нет, слоном пахнет,
скорее всего у него отказали уши.
Пока он звонил продавцу табака,
слон встал, отряхнулся,
хоботом собрал парашют
и ушёл.
 

исповедь одного подоконника

 
«Лучше об этом не думать», – подумал я, —
«лучше о чём-нибудь более приземлённом».
Я вдыхаю взглядом через окно
космос
и выдыхаю ночные звёзды,
темнота пахнет тайной,
темнота всё ещё грациозна,
ветер бреет бакенбарды месяца,
жёлтая люстра ночи
перегорит к утру,
ей запасную лампочку
вкрутят завтра вечером,
мне на спине поливают цветы,
завтра её обязательно
кто-нибудь помассирует своей задницей,
я всё ещё думаю
о том, что не могу заснуть.
 

Он стоит в красном флаге трусов…

 
Он стоит в красном флаге трусов
на баррикаде сексуальной революции
и требует ласки.
Ему уже около сорока,
а он всё ещё вынужден спать один,
как и многие из тех,
кто пришёл его в этот вечер послушать,
они бы и рады с ним закрутить любовь,
но что-то их держит —
хватит ли им мужества,
достаточно ли булыжников брошено
в их бронированные души,
чтобы они не сомневались,
что «завтра» означало бы «поздно».
 

Надо

 
Мне надо что-то сегодня сделать,
сегодня или никогда,
завтра,
завтракать уже слишком поздно,
еда полезна,
она ото всюду лезет,
но дела –
им свойственно,
и они стоят,
они нетронуты,
дела откладываются,
как дерьмо
дела – дерьмо
надо из этого выбираться.
Больно,
я не привык страдать,
дайте мне обезболивающего,
страдания развлекают,
если они чужие,
ими забиты программы
и, глотая чай
в тепле,
я могу рассуждать
о том, что кого-то
сейчас трясёт страх землетрясений,
а кого-то сейчас бомбят.
Отламывая печенье,
я смотрю на море крови,
горсти чужого горя
в трусах на диване,
переключая каналы –
ищу комедию,
у меня вырезано сострадание,
бесчувственная глупость
застыла на лице экрана,
что-то сделать сегодня
надо.
 

Жара

 
Последний этаж весны
без лифа,
без лифта,
без фарта,
без флирта,
ног две полосы
разрезаны сталактитом.
 

Что ты солнце сегодня повесил…

 
Что ты солнце сегодня повесил
и синее небо,
думаешь этого достаточно?
Люди будут довольны?
Нет, они повзрослели,
этим ты только подсвечиваешь проблемы,
к которым уже привыкли,
нужно нечто более ёмкое,
веское,
чтобы тебя заметили
и сказали:
«Да, это он,
всё от него зависит,
и асфальта море,
и эта бетонная
пальма
с бананами,
и дворец, где живут искусства —
всё,
даже наша жизнь халявная».
 

Течением реки меня вынесло в преподы…

 
Течением реки меня вынесло в преподы,
я и не собирался кому-то что-то давать,
но так получилось,
в итоге меня окружили дети,
мебель казённой квартиры —
стулья да парты,
не приспособленные совсем, чтобы спать,
но некоторым студентам всё же желанное удаётся,
прилипая щекой к лаку,
что мне остаётся только завидовать,
я и сам бы не прочь проспать первую пару,
и вторую,
и третью,
спать на работе всегда по кайфу,
так как рабочий день бесконечен,
одухотворяя стены,
по ним бродит лекция,
голос,
внутренний голос всегда чем-то напуган,
поэтому говорит шёпотом:
«Здравствуйте!»,
подразумевая
«Спокойной ночи».
 

Ты сделал всё, что смог…

 
Ты сделал всё, что смог,
но это уже не имеет значения,
ты высказал всё, что хотел, но хотел всё ещё меня,
ты убил всё, что смертно (молодость и здоровье),
пока тебя убивало всё,
что бессмертно (любовь и ревность),
ты искал смысл,
понимая, что это бессмысленно,
ты понял, что смысл есть только в том,
что ещё не сделал,
ты наказал всё, что заслуживало пощады,
и простил всех, кто требовал наказания,
они требовали, а ты всё прощал,
ты был голоден, пока ты был счастлив,
но наевшись, ты понял, что съел и счастье.
 

Капризы

 
– Где бы вы хотели жить?
– Не где, а с кем.
– Ну тогда с кем?
– Смотря где.
 

Тень

 
Лучше честно, чем никогда —
я ей так завернул,
она присела
(и приседала так раз двадцать),
пока я её не остановил,
сказал:
– Хватит,
это тебе не поможет.
Её разрисованное капитализмом лицо —
красивое,
пыталось напрячь извилины
и сдалось в конце концов:
– Ты меня любишь, милый?
Милый?
Нет, я избалованный самолюбивый ублюдок,
каждый день ты видишь,
как я принимаю ванны озеро,
причёсываюсь,
прихорашиваюсь,
на тебя ноль внимания,
как будто тебя вовсе не существует
(но никто не любил тебя так, как свет),
как ты могла
так вляпаться,
я же тебя использую
между делом,
целую твои губы, созданные для поцелуев бога,
обнимаю роскошь тела выточенного,
я играюсь
темнотой твоих нервов и вен.
Любил ли я когда-нибудь что-нибудь
сильней, чем себя?
Вряд ли.
Я давно сказать тебе это хотел,
эта правда не лезла мне в пасть,
поздно, нам пора расставаться,
тень.
 

Операция по удалению оптимизма

 
Сколько раз себе говорил:
не надо строить планов,
но они всё же нагромождаются,
фундамент мечты не выдерживает
их веса и желания,
всё рушится к чертям собачьим
в один прекрасный из самых прекрасных дней
лего каюк,
кубики не вставляются в кубики.
Разочарованный: засуньте себе их в задницу —
туда, где я теперь.
В жопе темно и скучно,
кто бы подсветил фонариком?
Много подручного материала,
но из говна строить не хочется:
опять всё рухнет.
Этот, с фонариком, меня успокаивает:
потихоньку всё образуется,
и к жопе привыкнуть можно.