Текст книги "Причина остаться"

Глава 8

Дни шли своим чередом, почти неотличимые друг от друга, пока однажды, лежа в своей постели и слушая радостный стрекот сверчков, наводнявших округу в те редкие ночи, когда не было дождя, я не осознала, что живу на ферме уже вторую неделю.

Я почти освоилась здесь, почти могла вздохнуть спокойно и жить без оглядки на прошлое, почти привыкла к своему новому имени и ежедневному труду. Я почти докрасила ставни на окнах первого этажа. Почти на автомате приходила на кухню в одно и то же время, зная, когда объявят прогноз погоды; почти составила идеальную комбинацию из ведер, чашек и тазов в мансарде, чтобы пол в моей спальне не заливало дождем.

Слишком много «почти». Страх, что мой обман вскроется или что мне придется искать новое место, где можно осесть, отошел на второй план, и стало появляться тоскливое непонимание, что я стану делать спустя полтора месяца, когда придется уехать. Мне казалось, что с наступлением совершеннолетия все мои проблемы из прошлого решатся сами по себе, исчезнут, как по мановению волшебной палочки. Но теперь я начала сомневаться.

Это сомнение я заглушала работой, вечерними кинопросмотрами в компании мистера Хейза, тисканьем кроликов или разговорами с Сэмом, к которым в последнее время стал присоединяться и Эрни. В хорошую погоду мы иногда сидели у реки – я приносила им сэндвичи и ледяной чай, парни купались и болтали обо всякой ерунде вроде спортивных телешоу и спорили, хороший ли урожай будет осенью. С ними было весело.

Если выдавалось больше свободного времени, я ходила в гости к Анне, которая всегда была мне рада, или принимала ее у нас, чтобы порадовать мистера Хейза; однажды съездила в город и встретилась с Лидией за чашкой паршивого кофе в закусочной. Она нарочито небрежно, но невпопад несколько раз спросила, как поживает Шон, и страшно рассердилась, когда я предложила ей просто позвонить ему или как-нибудь заехать к нам. С Шоном мы почти не виделись – он держался особняком и предпочитал уединение.

С Акселем мы говорили редко. Когда он приезжал домой вечером или под утро, то всегда выглядел уставшим и угрюмым. Но я ловила на себе его взгляды: долгие, задумчивые и тревожащие, потому что нельзя было угадать, что происходило в его голове в такие минуты. Я заметила, что он снял с руки повязку всего через несколько дней после того, как порезался.

– Заживает как на собаке, – равнодушно пожал он плечами на мой вопрос, и больше мы эту тему не поднимали. Впрочем, как и любую другую.

Я почти не замечала его присутствия в доме. Все время, что Аксель проводил на ферме, он тратил на лошадей и прогулки верхом или же закрывался в своей спальне и, по моим догадкам, спал беспробудным сном.

По крайней мере, он перестал раздражаться без повода и срываться на мне. Я связывала это с тем, что его конь пошел на поправку, – уж не знаю, что с ним было, но спустя несколько визитов мистера Уилкса на конюшню Клайд стал выглядеть куда лучше и даже благосклонно принимал от меня морковку или сахар, которые я тайком приносила им с Бонни по утрам. Мне казалось, что теперь так будет всегда, хотя это было напрасным заблуждением, учитывая все «почти».

В один солнечный жаркий день я приготовила к обеду ребрышки барбекю, которые очень полюбились мистеру Хейзу, но, вопреки обыкновению, он едва к ним притронулся.

– Пойду-ка я прилягу, – сказал он бесцветным и слегка хрипловатым голосом.

Подставив ему локоть, чтобы помочь подняться из-за стола, я заметила, что руки старика трясутся сильнее обычного. Он выпил положенную порцию послеполуденных лекарств и, отмахнувшись от меня, заковылял из кухни в спальню, останавливаясь через каждые два шага и переводя дыхание.

Глядя на его чуть сгорбленную, дрожавшую, как от сильного ветра, фигуру, я внутренне похолодела. Накануне Анна предупредила меня, что весь день проведет в городе и вернется лишь к ночи. Аксель уехал из дома еще прошлым вечером и до сих пор пропадал неизвестно где.

Остаток дня, который я должна была провести за мытьем кроличьих клеток, я то и дело на цыпочках прокрадывалась к комнате мистера Хейза и прислушивалась. Он тихонько постанывал от боли и бранился себе под нос, но на мои попытки узнать, не требуется ли ему помощь, откликался всегда одинаково: «Оставь меня в покое, все нормально».

В конце концов, закончив свои дела, я села с одолженной у Анны книгой в гостиной, оставив дверь в коридор открытой. Но буквы перед глазами никак не желали складываться в предложения, а мрачное предчувствие заставляло меня то и дело проверять, в порядке ли мистер Хейз. От страха и постоянного напряжения оттого, что я понятия не имела, чем могу помочь, у меня разболелась голова. Когда совсем стемнело, а Эдвард так и не вышел к ужину, я не выдержала и вломилась к нему в спальню.

Он лежал в постели, бледный, покрытый испариной, морщась от непрекращающихся спазмов и широко разевая рот в беззвучном крике. Руки его неестественно изогнулись, словно сведенные судорогой, а блеклые глаза смотрели с таким страданием, что внутри меня что-то оборвалось.

– Проваливай! – прохрипел он искаженным от сбитого дыхания голосом.

Я пулей выскочила из комнаты – но не для того, чтобы оставить его в покое. В прихожей, схватив телефонную трубку и записную книжку, служащую телефонным справочником, я нашла номер мобильного Акселя и принялась набирать цифры. Мои пальцы так сильно дрожали, что я то и дело сбивалась и начинала сначала.

Может быть, стоило набрать сразу 911, но неотложка могла не добраться до этой глуши и к утру. Далеко ли больница? В городе я видела только фельдшерский пункт, но ни одной частной или муниципальной клиники. После гудков сработал автоответчик, и при звуках механического бесчувственного голоса я едва не взвыла от отчаяния. Тогда я нашла номер домашнего телефона миссис Грин – к счастью, он был записан прямо на форзаце – и позвонила ей.

Пусть Анны нет дома, зато есть Сэм и Шон, решила я, но все мои надежды разбились о бесконечную череду гудков без ответа.

Если с ним что-то случится, это будет моя вина.

Эта мысль пронзила меня. Зачем я так долго ждала? Нужно было сразу проверить его, сразу звать на помощь… Я выскочила на улицу и со всех ног помчалась к дому миссис Грин.

– Миссис Грин! Сэм! Шон! – барабаня в дверь, закричала я.

– Эмма?

Дверь открыл, сонно потирая глаза, Шон.

– Мистеру Хейзу плохо, – выпалила я, заглядывая ему за спину в надежде увидеть остальных. – Надо везти его в больницу, или я не знаю…

Он схватил меня за плечи и встряхнул – не слишком сильно, но достаточно ощутимо, чтобы я едва не прикусила себе язык. С удивительным хладнокровием, четко проговаривая каждое слово, он сказал:

– Успокойся. Мамы нет, но Сэм и Эрни у реки, зови их, пусть выносят его. Я пока подгоню машину. Все будет нормально.

Убедившись, что я его услышала, он вновь скрылся в глубине дома, а я побежала, едва разбирая дорогу, через сад миссис Грин за дом, к реке.

– Сэм! Сэм!

В опустившихся на берег сумерках я с трудом различила широкое светлое пятно, которое было спиной Сэмми.

– Эмма! В чем дело?

Он подбежал ко мне первым, схватил за руки, пытаясь успокоить и вглядываясь во что-то поверх моей головы, словно решил, что за мной кто-то гнался. Почти сразу на берег вышел Эрни и еще пара молодых мужчин, как две капли воды похожих друг на друга (на мгновение я решила, что у меня двоится в глазах), – все они были по пояс голые и взбирались по насыпи босиком.

– Мистеру Хейзу плохо. – Я с трудом перевела дыхание. От быстрого бега закололо в боку. – Шон сказал вам вынести его, пока он заводит машину. Пожалуйста, скорее!

Без лишних слов ребята помчались к дому мистера Хейза. Только Сэм остался рядом, осторожно придерживая меня за руку, и произнес:

– Все будет хорошо, слышишь?

Я кивнула, хотя на самом деле слова едва ли доходили до моего мечущегося в панике сознания, и потянула его за собой.

Только бы успеть!

– Я не смогла дозвониться до Акселя, – вымолвила я, когда мы с ним примчались в дом.

– Все нормально, мы позвоним ему из больницы, – сказал Сэм. – Я должен им помочь. Ты в порядке? Останься здесь, мы отвезем его.

– Нет, – воспротивилась я. – Я с вами, я…

– Не глупи, в грузовике нет места. Мы справимся. – Сэм неуклюже похлопал меня по плечу.

Не спрашивая, куда идти, он уверенно двинулся в сторону спальни мистера Хейза, в дверях которой уже толпились остальные. Я не решилась последовать за ними и осталась стоять в коридоре, не зная, куда себя деть, и молясь, чтобы все обошлось.

– Вот так, Эдвард. Все нормально. – Сэм вышел из комнаты, держа в своих огромных руках мистера Хейза, как новорожденного ребенка, словно он был легче пушинки. – Вмиг доставим вас к врачу.

– Опусти меня, чертов кретин! – зашипел на него мистер Хейз, и я выдохнула от облегчения: раз у него есть силы на оскорбления, значит, все не так уж плохо. – Кому сказал!

Сэм, надо отдать ему должное, не обращал на ворчание старика никакого внимания.

– Потом отблагодарите меня, – невозмутимо произнес он.

Шон подогнал грузовик к самой террасе; Сэм погрузил мистера Хейза на переднее сиденье и пристегнул его ремнем безопасности. Тот больше не плевался ядом – прикрыв глаза, он тяжело и шумно дышал, иногда переходя на хрип.

– Можно я? – Эрни заставил Сэма посторониться и запрыгнул в кузов, прежде чем тот успел ответить. – Я с ним уже ездил, знаю, к какому врачу надо.

Он хлопнул ладонью по крыше, и мотор взревел.

– Позвони Акселю! – крикнул ему вслед Сэм.

– Может, все обойдется, – сказал мне один из близнецов, выходя вместе с нами на лужайку у дома. – У него такие приступы раз в полгода случаются.

От его слов мне не стало легче. Я смотрела вслед удаляющемуся красному свету габаритных огней, пока он не исчез из виду. Парни о чем-то пошептались, а потом ушли. Я заметила это лишь тогда, когда Сэм мягко, но настойчиво потянул меня за плечо.

– Дождь собирается, – произнес он. – Они не скоро вернутся, давай зайдем внутрь?

Я позволила ему увести себя в дом. В гостиной Сэм усадил меня на диван, спросил, не хочу ли я чего-нибудь, и заботливо укрыл меня пледом. Должно быть, видок у меня был тот еще, потому что он помялся, не зная, что делать дальше, и смотрел на меня с беспокойством и жалостью, словно это у меня только что случился приступ.

– Все обойдется, – повторил он.

Я кивнула, только теперь почувствовав, что меня прошибает дрожь, словно от холода.

– Мне нужно переодеться, – смущенно сказал Сэм.

На нем были только мокрые, плотно облегающие бедра синие шорты. Сэм сложил руки на груди, прикрывшись, хотя, в общем-то, стыдиться ему было нечего. Над его правым соском я заметила маленькую татуировку – цилиндр с торчащими из него ушами кролика. При мне он всегда купался в майке, говоря, что хочет подольше сохранить прохладу.

– Милая тату.

Он залился краской:

– Сделал ее в старшей школе, был сильно пьян.

– Охотно верю.

– Если хочешь, я вернусь и побуду с тобой, но сейчас мне нужно…

От мысли о том, что он оставит меня одну в огромном пустом доме, мне стало не по себе. Где же Аксель? Почему Анне понадобилось уехать именно сегодня?

Она бы, наверное, сказала, что я зря переживаю и что с Эдвардом все будет в порядке, ему лишь нужен был какой-то особый укол, о котором я, дурочка этакая, не соизволила узнать заранее. И я бы поверила, потому что ей виднее, и перестала бы так волноваться.

Мне вдруг пришло в голову, что, если мистер Хейз умрет, я в ту же минуту вылечу на улицу и буду вынуждена снова скитаться в поисках денег и ночлега. От этой мысли, такой кощунственной, неуместной и эгоистичной, я возненавидела саму себя.

Сэм стоял напротив в ожидании моего ответа.

Если мистер Хейз умрет, его призрак явится ко мне и обвинит меня в его смерти.

Какая глупость – в призраков я никогда не верила, но в них гораздо легче не верить при свете дня, а не ночью в одиночестве сразу после того, как застанешь кого-то при смерти.

– Останься, пожалуйста.

Он кивнул и сел рядом на краешек пледа – на достаточном расстоянии от меня, чтобы мы не соприкоснулись даже случайно. Возможно, не хотел намочить меня, а может быть, из уважения к моему личному пространству, но в любом случае я была ему за это благодарна.

– Вода теплая? – произнесла я чуть отстраненно, спрашивая не из любопытства, а из боязни остаться в тишине наедине со своими мыслями.

– Теплая, но грязная после дождя, ничего нового. Если хочешь, потом искупаемся вместе. Почему ты всегда отказываешься?

– Я не умею плавать. – Голос у меня почему-то был сиплым и слабым. Я прочистила горло, но это не помогло. – Честно говоря, раньше я часто ездила на побережье, но в воду никогда не заходила глубже чем по колено.

– Не может быть, – рассмеялся Сэм. – Я мог бы тебя научить. Не пойми меня неправильно, просто…

– Почему бы и нет? – согласилась я.

Меня вдруг потянуло в сон; голова по-прежнему болела, но уже не так сильно, а глаза буквально слипались, хотя, наверное, было не больше восьми часов. Я позволила себе слегка откинуться на спинку дивана, склонив голову к плечу Сэма. Из такого положения мне был виден только его кадык и краешек челюсти.

– Когда вода спадет, можно попрыгать с моста. Мы в детстве с парнями часто купались там – выходили на дорогу и ныряли с парапета.

– Только не с моста.

«Не спрашивай почему», – мысленно взмолилась я.

– Боишься высоты?

– Боюсь мостов.

К счастью, избавив меня от объяснений, пронзительно затрезвонил домашний телефон. Сэм сказал: «Я отвечу» и встал с дивана. Сразу стало холоднее, словно меня лишили грелки. Он сказал что-то еще, но я уже не расслышала, зато успела подумать: слишком много откровений на сегодня.

На самом деле после пережитых потрясений – без разницы, хороших или плохих, – меня частенько клонило в сон. Впервые это случилось после похорон мамы, когда я даже не нашла в себе сил, чтобы сбросить тесные черные туфли, которые натерли мне ноги до крови, – так и упала в своем траурном наряде в нерасстеленную постель и отрубилась почти на два дня, едва успев принять таблетку успокоительного.

Я должна была провести это время, обливаясь слезами и проклиная мир за его несправедливость, но вместо этого уснула и, когда очнулась, уже не могла плакать и спрятала свою скорбь где-то глубоко внутри, а потом для нее не было ни времени, ни места. И все равно я каждую минуту ощущала ее в себе – тяжелую, тянущую ношу, придавленную сверху могильной плитой из чувства вины.

Мне было стыдно за то, что я такая никудышная дочь, но в то же время я чувствовала, что, уснув, избавила себя от целых двух суток бесконечных страданий. И поэтому теперь, стоило мне хоть немного поволноваться, я искала возможности прилечь. Или в крайнем случае начинала глупо шутить, но эта реакция проявлялась лишь при свидетелях и в самых неуместных ситуациях.

И в этот раз, сидя в тесной гостиной на стареньком продавленном диване, я каждой клеточкой своего тела, от ушей до ступней, ощущала смертельную усталость и желание только закрыть глаза, хотя бы на минутку. Я не стала сопротивляться этому.

– Тебе лучше уйти.

Голос, безапелляционный и холодный, словно контрастный душ, и с таким же эффектом. Не знаю, как долго длился разговор, но очнуться от дремоты меня заставила именно эта фраза. Если бы не упадок сил, я бы, наверное, послушалась приказа, встала и ушла.

Какое-то время я растерянно таращилась прямо перед собой: я на диване, в гостиной, телевизор выключен, и рядом никого нет, но потом догадалась обернуться. В коридоре, спиной ко мне, стоял Сэм. Сложно было спутать его гигантскую фигуру с кем-то еще, но и голос я узнала моментально: Аксель вернулся домой.

– Акс, слушай, мне жаль насчет…

– Я понял. Давай.

Я не видела его лица, но могла поклясться, что при этих словах Аксель в своей обычной нетерпеливой манере мотнул головой в сторону двери.

– Сейчас, – согласился Сэм, и, хотя в его голосе слышалось раздражение, прозвучал он тихо и мягко.

Он подошел ко мне:

– Черт, мы тебя разбудили. Прости.

Я хотела было возразить, потому что сомкнула веки едва ли на пару минут, но он не дал мне сказать.

– Акс вернулся, так что мне пора домой.

– Есть новости? – Я вспомнила о телефонном звонке и решила, что это был Шон или Эрни.

– Да, он… – Сэм понизил голос, наверное, чтобы Аксель его не услышал. – С мистером Хейзом все нормально, состояние стабильное, но пару ночей ему придется провести в больнице.

– Спасибо, Сэм. – Я устало и вымученно улыбнулась ему. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, Эмс.

Он ушел. Я вытянула шею, чтобы посмотреть на Акселя, но, судя по шуму воды в ванной, он направился прямиком в душ. Я понятия не имела, как следует вести себя в подобных случаях. Раз он отверг сочувствие Сэма, то от моих слов утешения и вовсе выйдет из себя. Тем не менее я решила не трусить и не сбегать в свою комнату, не поговорив с Акселем. Не знаю, где он пропадал целый день, но, должно быть, теперь он жалел, что не оказался дома в тот момент, когда его больной отец сильнее всего в нем нуждался. А был ли он в больнице?

Чтобы избавиться от остатков сонливости, я отправилась на кухню и заварила себе крепкий кофе. Есть не хотелось, хотя я ничего не ела с полудня. Погрузившись в уныние, я размышляла о том, нужно ли готовить утром завтрак, раз мистер Хейз попал в больницу. При мне Аксель еще ни разу не ел ничего из того, что я готовила, – словно боялся, что я отравлю его. А сама я могла бы перекусить обычным тостом.

Едва я поднесла к губам чашку, Аксель вошел на кухню. С первого взгляда было ясно, что он не в духе.

– Хочешь кофе? – спросила я, потому что он ничего не сказал. – Или есть?

Аксель не соизволил даже ответить мне. Он открыл холодильник, достал оттуда банку пива и открыл ее одним щелчком пальца. И, судя по всему, собирался уже уходить, когда я сказала:

– Я пыталась тебе дозвониться. Все произошло так быстро, и я ужасно испугалась, мистер Хейз…

Я умолкла, не зная, что еще добавить и отчего-то испытывая чувство вины перед ним. Я могла позвонить снова. Но Сэм сказал, что все обошлось, так что…

Аксель резко обернулся ко мне, и его губы растянулись в кривой циничной усмешке, ничего хорошего не сулящей. Вот бы хоть на секунду увидеть его настоящую искреннюю улыбку. Уверена, она ему к лицу.

– Так испугалась, что решила покувыркаться с Сэмми прямо у нас в гостиной?

Сперва мне показалось, что я ослышалась. Я замерла, не решаясь переспросить и переваривая это, пока не осознала: он действительно это сказал. И действительно имел в виду именно то, что сказал. Я не могла в это поверить.

– Что, прости?

– Прощаю.

Он сказал это с самодовольством и ядом, а потом отхлебнул пива, как ни в чем не бывало наблюдая за моей реакцией. Что ж, не знаю, чего он ждал, но явно не того, что последовало. Я подскочила к Акселю и выбила банку из его рук, так что она с грохотом ударилась об пол и зашипела, разбрызгивая вокруг содержимое, а затем со всей силы толкнула его в грудь.

Во мне кипела разрушающая все ярость и дикая обида. Как бы он ко мне ни относился, как бы ни бесило его мое присутствие здесь, он не имел права разбрасываться такими оскорблениями. Аксель отшатнулся, но все же устоял на ногах. Перед моими глазами уже стояла какая-то пелена, совершенно отключившая самообладание. Я должна была высмеять его за это нелепое предположение, уйти с гордо поднятой головой, но от злости уже не соображала, что делаю, и поэтому снова толкнула его в грудь.

Он с легкостью перехватил мои запястья и притянул меня к себе.

– Как ты смеешь?! – взвизгнула я скорее от возмущения, чем от боли.

Хватка Акселя была крепкой: я пару раз дернула кистями, но высвободиться не смогла. Его красивое лицо вдруг оказалось совсем близко, и я видела, до чего он зол: потемневшие глаза метали искры, пронизывая меня так, словно видели впервые. Это меня не напугало – напротив, я разозлилась еще сильнее.

– А что он, полуголый, делал здесь в час ночи с тобой на диване?

Час ночи? Сколько же я проспала?

Мой взгляд против воли метнулся к часам на стене, которые лишь подтвердили слова Акселя.

– Уже так поздно? – удивленно спросила я, вместо того чтобы вырваться.

– Не заметила? Сэмми так увлек тебя?

– Ты несешь какую-то чушь.

Он говорил со мной сквозь стиснутые зубы, злобно, желчно и ни на секунду не выпуская мои руки из своих, держа их так, чтобы любая попытка вырваться причиняла мне боль. Поэтому я перестала дергаться и стояла смирно, выжидая возможности избавиться от этой хватки.

И тут до меня дошло, что Аксель злится вовсе не потому, что я не дозвонилась ему.

– Давай, расскажи мне, что я все неправильно понял, все было не так и вообще ты маленькая невинная овечка. О, ты так испугалась, и Сэм пришел на помощь, как верный друг, утешил тебя…

Его дыхание коснулось моих губ, и мой взгляд непроизвольно метнулся ниже, к его рту. Я быстро спохватилась и снова посмотрела Акселю в глаза, но этим сделала только хуже: он заметил и теперь открыто насмехался надо мной. Акселю и в голову не пришло, что кто-то мог быть просто добр ко мне и проявить участие, которое ему, судя по всему, было неведомо.

– Почему ты такой злой? – спросила я. – Что с тобой?

Глаза Акселя расширились от удивления, и его хватка на моих запястьях слегка ослабла.

– Я не…

– Нет, послушай, – сказала я тихо, но четко проговаривая каждое слово, чтобы до него дошло. – Ты приходишь и обвиняешь меня в каких-то глупостях, которые не имеют ко мне никакого отношения. Это ведь больше говорит о тебе, чем обо мне, так ведь? Сэм остался, потому что я его попросила, потому что я испугалась и не знала, где ты и как мне со всем этим справиться одной. Он остался, потому что он хороший человек или ему было жаль меня, не знаю. Но тут приходишь ты и отравляешь все вокруг, переворачиваешь все с ног на голову, потому что не видишь ни в ком ни сострадания, ни жалости, ведь их нет в тебе…

Под конец этой тирады я ощутила, как стала сбиваться, как запершило в горле и защекотало в носу от готовых пролиться слез. Я держалась изо всех сил, потому что догадывалась, что, если разревусь перед ним, Аксель воспримет это как слабость или игру. Он молчал, не перебивая, поэтому я продолжила:

– Если тебе так хочется знать, было ли у нас что-то: нет, и не потому, что мне не нравится Сэм, а потому, что это было бы неуместно и неуважительно по отношению к мистеру Хейзу. И если ты хочешь уличить кого-то в чем-то, начни с себя. Где ты, черт тебя побери, был? У своих подружек? Неужели это важнее, чем больной отец?

– Не говори о том, чего ты не знаешь, – прорычал он и, вместо того чтобы отпустить, дернул, привлекая меня еще ближе к себе.

Теперь мы практически соприкасались телами. Аксель смотрел на меня сверху вниз, и его грудь вздымалась от гнева.

– Правда неприятно, когда тебя в чем-то незаслуженно обвиняют?

Я бы выписала самой себе медаль за храбрость или за безрассудство. Опасно было вести подобные беседы с кем-то вроде него, когда не знаешь, какой может быть реакция.

– Так ничего не было?

– Так ты ревнуешь?

Я сказала это просто так, чтобы позлить его. Но на его скулах вдруг заходили желваки и ноздри выразительного, с горбинкой, носа так рассерженно раздулись, что я в ошеломляющем откровении поняла, что этими словами сильно задела его самолюбие. И, боже, в этот момент я совершенно четко осознала, что хочу этого. Хочу, чтобы Аксель Хейз ревновал меня.

При этой мысли по телу пробежала легкая дрожь, и он, казалось, почувствовал ее, хотя и неправильно истолковал:

– Не льсти себе.

– Отпусти меня.

– А если нет?

Он отпустил мои руки, но только лишь для того, чтобы завести ладони мне за спину и еще крепче прижать меня к себе – почти небрежно, не обнимая, но и не сдавливая, как будто не нарочно и в шутку.

В животе у меня что-то ухнуло вниз, как на русских горках. Аксель был таким горячим, что тепло его тела я ощущала даже через нашу одежду, словно у него была температура или лихорадка. И его горячность передалась мне, меня бросило в жар, и я, закусив губу от досады, ощутила, как к моим щекам приливает кровь.

В его интонации больше не было злобы, словно он наконец взял ситуацию под контроль и смог снова стать насмешливым и хладнокровным:

– Тебе это нравится, Эмма?

Он впервые назвал меня по имени. И впервые мне захотелось исправить его и назвать свое настоящее имя. Но я была не настолько глупа (о, какое самомнение!) и знала: он играет со мной и делать этого ни в коем случае нельзя.

– Нет. Отпусти.

– А то что?

– А то я сломаю тебе нос. Или, если помнишь, нашинкую…

– Да-да. – Аксель наклонил голову, чиркнув носом меня по виску. Его губы прошептали мне прямо в ухо: – И все же я вижу, что ты не хочешь, чтобы я отпустил.

Он был прав. Я никогда не испытывала ничего подобного. Не физическое желание, вовсе нет. Это было ощущение полнейшего одиночества и опустошения.

Он по-прежнему мне не нравился (ну, я пыталась себя в этом убедить), и по-прежнему я испытывала к нему лишь неприязнь (и в этом тоже) и желание врезать по его красивому самоуверенному лицу (а это так и было). Но, как оказалось, мне до того не хватало простого человеческого тепла, объятий, близости, что я готова была принять их даже в таком извращенном виде. Я была настолько одинока, я так давно ни к кому не притрагивалась и никого не подпускала близко к себе, что хотела обнять человека, который держал меня, возможно мечтая задушить.

И тогда я, побежденная, утратившая всякий стыд и чувство собственного достоинства, выплеснула все, что скопилось за весь этот вечер и предыдущие несколько месяцев: уткнулась лицом в его грудь и громко, неудержимо разрыдалась. Аксель тотчас опустил руки, но не шелохнулся. Захлебываясь плачем, заливая его футболку своими слезами, соплями и слюной, трясясь, словно в припадке, я все равно почувствовала, как он задержал дыхание – наверное, от шока и непонимания, как вести себя дальше.

Я не была готова к тому, что он оттолкнет меня и рассмеется мне в лицо, но ждала этого с отчаянной безысходной покорностью. Но Аксель не оттолкнул и не рассмеялся. Он не отодвинулся и не попытался привести меня в чувство. Он даже ничего не сказал. Он просто прижал меня к себе и обнял. Провел рукой по моим волосам, аккуратно и почти нежно. От этого я заплакала еще сильнее, обхватила его руками и, вздрагивая всем телом, приняла это безмолвное утешение.